Глава 25,
в которой лес встречается со степью

Ближе ко граду Киеву Днепр разлился широко и вольно, утишил течение свое, как тот чиновник, считающий несолидным торопиться в его-то положении.

В отличие от прозрачных северных рек, воду которых можно было пить без опаски, Днепр нес с собой мутьевые потоки, которые то тут, то там намывали голые островки, быстро зараставшие травой, мать-и-мачехой да лопухами.

Эти пятачки суши были эфемерны, хоть некоторые из них и держались годами. В хорошее половодье их могло и смыть начисто или сместить, завалить топляком и всякой дрянью.

Холмы по правому берегу поднялись еще выше, покрываясь соснами. Ближе к реке все заросло ивняком да липами, чуть далее жестяно шелестели дубы.

Степь еще не просматривалась, но ее горячее, терпкое дыхание чувствовалось уже – лес прибрежный то и дело прерывался широкими травянистыми прогалами, авангардом степных раздолий. Дальше к югу деревья сойдут на нет, леса ужмутся до редких рощиц близ воды, а после и вовсе нечему станет тень отбрасывать – один ковыль до горизонта волноваться станет широкими разливами.

Но флот туда, во владения печенегов, не спешил пока. Кормщики правили к Вышгороду – варяжской крепости на правом берегу, верстах в двадцати от Киева.

Не доверял Рюрик местным славинам, оттого и устроил форпост подальше от их вечных дрязг да усобиц.

Гарнизон тут стоял невеликий, лишь бы путь по Днепру оборонить – Вышгород крепко сидел на высоком холме, как раз там, где имелась переправа с левого, низменного, берега.

Одна за другой скедии причаливали, становясь борт к борту, а уже к ним швартовали грузовые ушкуи и струги.

Малая дружина, засевшая в крепости, тут же выбежала встречать своих.

– Прастен! Хо-хо-хо! Вымахал-то как!

– Здорово! Как славинки?

– Да те еще оторвы!

– Ха-ха-ха!

– Княже! – проревел огромный кряжистый человечище, наполовину обряженный в заемный печенежский панцирь. – К нам ли?

– К Аскольдушке в гости, – неласково улыбнулся Олег. – Будь другом, Фудри, пошли гонца к Аскольду. Пускай, дескать, в Вышгород поспешает, чтобы купцов богатых приветить, по пути в греки идущих. Скажет пусть, что болеет старшой, потому сами и не спешат в гости. Добавь, что везут купцы много золота и важные вести из Новгорода. Только не говори, что нас тут много!

– Передадим, как надо, – уверил его Фудри. – Эй, Малко! Все слышал?

– Все, господине!

– Лети!

– Лечу!

И Малко, вскочив на коня, унесся галопом. Долго ждать не пришлось, уже к обеду показались всадники, числом десять или больше. Впереди ехали двое, оба в роскошных красных плащах.

Сидели они гордо и прямо да косились по сторонам: все ли видят, какие они важные да что кони у них породистые? А плащи какие! Чистый пурпур!

– Гюрята, – негромко спросил я, – а кто из них Аскольд?

– А вона, который от реки ближе, – ответил старик и усмехнулся: – Разъелся-то как на местных хлебах! А худущий был… Страсть! А рядом с ним Дир. Человечек никчемушный совершенно, сам из себя пустое место. Он всюду тенью прошел за Аскольдом, вот так и в князи киевские выбился.

– Тандем! – ухмыльнулся я.

Конюшие подбежали, помогли Аскольду с напарником покинуть седла, а тут из шатра и Олег показался.

Дир первым застыл, изображая суслика у норки. За ним и Аскольд замер. Оба правителя еще плохо понимали, что их время истекло.

– Ну, здравствуй, Аскольдушка, – проговорил Олег.

– Обманом завлек… – хрипло сказал тот.

– Никакого обману, – отрезал Вещий. – Разговор у нас действительно будет важным. И коротким, – голос у него похолодел. – Вы не князья и не княжьего роду, а я – княжьего. Я – Олег князь, а это, – он указал на малыша, – Рюриков Ингорь-княжич.

И подал знак. В то же мгновение щелкнули две тетивы, и длинные стрелы вонзились обоим лжекнязьям в сердца их.

Дир упал первым, тараща в небо голубые глаза. Аскольд сперва рухнул на колени, качнулся и завалился на бок.

Спутники обоих сбились в кучку, не зная, что и думать, чего ждать от варягов. Но Олег не стал их убивать.

Сев на Аскольдова коня, он приказал:

– Ведите нас в Киев.

Усадив Ингоря Рюриковича перед собой, Вещий дал коню шенкелей и двинулся шагом.

Я не стал дожидаться особого приглашения, а подошел к гнедому, на котором прибыл Дир, и сел верхом. Минут через пять меня догнали пятеро отроков во главе с Малом. Потом прискакали конники Фудри, готовые сопровождать Олега. Так что кавалькада вышла солидная.

А все остальные бегом вернулись на скедии, чтобы спуститься вниз по Днепру и зайти в устье Почайны.

У речки Сетомль, что протекала по болотистой Оболони, растянувшаяся кавалькада сгрудилась возле моста. Сетомль впадала в затон Почайны, на южном берегу которой открывался взгляду Подол, застроенный вразброс домишками и землянками, раскроенный на лоскутья полей и огородов. А далее поднимали свои склоны киевские «горы» – к западу виднелась Лысая гора, она же Хоревица, рядом с нею, ближе к Днепру, высилась Щековица, расклиненная оврагами и промоинами, лесом заросшая, почти необжитая – с краю только тронутая деревушкой с частоколом вокруг. А левее задирала крутые обрывистые края гора Замковая, останец высокого древнего берега, с крепостью Самбат на плоской вершине – зародыш будущего Киева.

Почайна была глубока, но через нее прокинули наплавной мост из бревен, шаткий, кое-где уходивший под воду на глубину ладони, однако коней с седоками он держал.

Подол не окружала крепостная стена, даже бревенчатого частоколу не стояло вокруг разбросанного жилья. Лишь невысокий, оплывший под дождями вал тянулся меж берегом Днепра и крайними огородами. Был когда-то и ров, да селяне пользовались им как свалкой, засыпая помоями и рухлядью, вырванным на грядках бурьяном и прочими отходами. Трава на рву поднималась пышная, зеленущая, и подольские худые коровенки любили наведываться сюда.

Обширная низина, названная славинами Подолом, напоминала полуостров, примкнутый к лесистым горкам, чьи кручи опадали неглубокими распадками.

С востока этот «полуостров» обтекал Днепр, с севера – приток его, река Почайна, а на западе в Почайну впадала речушка Глубочица.

Заросли на Подоле держались лоскутьями и клиньями несведенных еще деревьев, а все остальное пространство было распахано на поля и огородики, обнесенные плетеными заборами. Прячась в тень редких каштанов, белели славинские хатки-мазанки из саманного кирпича, крытые прелой соломой, уходили ниже травы землянки. Двумя концентрическими кругами стояли повозки на тяжелых цельных колесах с кибитками из войлока и воловьих шкур – булгары пожаловали. Съехались на торг и блестели гладкими черепушками – ультины брили головы по древнему фракийскому обычаю, оставляя оселедец – единственный клок волос, свисающий до плеча, а усы их опускались на грудь, напоминая моржовые клыки.

Лишь у самой Почайны, где протягивались бревенчатые вымолы, мне встретились более-менее приличные сооружения – крепкие избы, высокие амбары и овины, приземистые конюшни. Выстроившись в два ряда, они обступали Боричев ток, главную «улицу» Киева, ухабистую и пыльную, кое-где прикрытую кронами могучих каштанов и буков.

Поднимаясь, Боричев ток начал петлять, переходя в свое продолжение – Боричев увоз.

Следуя серпантину, варяжская «делегация» поднялась до самой крепости Самбат, до ее Подольских ворот. Крепость была окружена крепким тыном из заостренных бревен, черных от смолы, сберегавшей дерево. Перед частоколом вырыли ров, в дожди полный воды, а ныне лишь мерзкая жижа воняла со дна.

Тын составляли из отборных стволов, зарытых в землю на треть. Бревна пригонялись плотно – прозора меж ними не было. За первым частоколом, отступая шагов на пару, забивался второй, а междурядье доверху было набито землею. Ход для стрелков по верху стены прикрывался навесом из толстого корья, навесными плашками защищались проделанные в наружном тыне частые бойницы, узкие и высокие.

За воротами начиналась грязная улочка с коновязями и с изгрызенными поилками. По обеим сторонам ее тянулись деревянные тротуары. Обшарпанные хаты из саманного кирпича перемежались с длинными и низкими избами, крытыми на два ската снопами камыша, густо смазанными глиной.

Описав зигзаг, улочка вывела к княжьему терему, рубленному из дуба в два этажа. Когда-то сей теремок принадлежал хазарскому наместнику, тудуну Ас-Халибу, но Аскольд снес спесивому хазарину башку и занял его жилплощадь.

Бойцы Аскольда высыпали наружу, тут же притормаживая, – связываться с варягами ни у кого из них не было желания.

Вещий остановил коня, оглядел «придворных» и громко объявил:

– Я – Олег, князь новгородский! А это – Ингорь Рюрикович, великий князь киевский!

Было тихо, одно дыхание слышалось да фырканье лошадиное.

– А где Аскольд? – донесся растерянный голос.

– Помер, – усмехнулся Олег.

И опять не вышло боя, не рубило острое железо, отворяя вены, пуская кровь людскую. Вооруженный переворот происходил буднично и просто.

Олег с Ингорем на руках поднялся по высокой лестнице в Людную палату, где перед ним расступились местные вельможи, превшие в мехах, и прошагал в тронный «зал» – Золотую палату.

Ее узкие высокие окна были задернуты тяжелыми парчовыми шторами, а у задней стены стояло золоченое резное кресло – трон.

Туда-то Олег и усадил Ингоря. Привыкай!

Князь собирался обсуждать местные дела с «набольшими» Киева, и я не стал задерживаться – и без меня хватит желающих приблизиться к трону.

Выйдя на свежий воздух, я обнаружил многих из своей тысячи. Уж не знаю, где они лошадей достали. Неоседланные, неподкованные… Табун, что ли, угнали?

Викинги Олафа тоже были здесь, с любопытством осматривая достопримечательности.

Разговоры, смех, резкие команды стихли совсем ненадолго. Я уж было хотел сказать что-нибудь этакое, но в это время расслышал громкий волчий вой и очень удивился.

Вой доносился снизу, с Подола, вот только выть так волки не могли, для этого им нужно было собраться в тысячную стаю.

– Печенеги! – раздался крик. – Печенеги напали!

Я выбежал за ворота и сразу разглядел облако пыли, приближавшееся с запада. В рыжих клубах угадывались всадники, продолжавшие завывать по-волчьи.

– По коням! – скомандовал я, мигом вскакивая в седло.

Оглянувшись, я увидел Олафа, грузившегося на подводу. Так вот как урмане прибыли! На гужевом транспорте.

Из Людной палаты выглядывали местные вояки.

– Что стоите, рты раззявили? – заорал я. – Мигом в седла и за мной! Вперед!

С гулом и топотом срывались лошади, лавиной валили из ворот на Боричев увоз. Там животин приходилось осаживать, а то бы кувырком летели до самого низу.

С разгону выскочили на Боричев ток, и вот они, печенеги!

В черных халатах и в черных колпаках, они летели наперерез, дивясь невесть откуда возникшей коннице. Вскинув луки, кочевники хотели «поприветствовать» незнакомцев, но стрелки Люта оказались быстрее. Русские стрелы разили насмерть, пробивая и халаты, и прикрытые ими панцири или богатые куртки, расшитые бисером, с приделанными медными бубенчиками. Иных печенегов сносило с седел, только грязные шаровары мелькали.

Кочевников ошеломила внезапная атака. Они, видимо, никак не ожидали подобной встречи. Ну не повезло вам, ребята.

Стрелы, дротики-сулицы, копья – все шло в дело, пока сближались две конские лавы. И вот сошлись.

– Мечи к бою!

Мои выхватили клинки и с ходу врубились в орду. Гулко занудили печенежские трубы с бычьими головами из серебра, дабы поддержать черное воинство, но все без толку – наши ломили.

– Мал! Стяг где?

Отрок указал себе за спину – оттуда высовывалось навершие знамени, схожее с наконечником копья.

– Стяг вверх!

– Есть!

Развернулось красное знамя, заполоскало на ветру!

– Трубачи! Сигнал стрелкам – бить навесом!

– Конному отряду Булана – рассечь правый фланг!

А тут и урмане пожаловали, прикатили на своих таратайках.

– Олаф! Заходите слева, отрезайте их от Глубочицы! Не дадим гадам уйти!

– Не дадим! – радостно взревел северный великан, бросаясь в атаку.

За ним бросился весь хирд, да с таким ревом, что можно было подумать – стадо быков испугали корридой.

Каюсь, спохватился я с большой задержкой – вспомнил, что тысяцким назначен. Стало быть, надо стратегией и тактикой заниматься, а не скакать, изображая Чапаева.

И как только ко мне вернулась память, как только заработали понятия долга, я тут же окружил себя «гвардейцами», поскольку одновременно участвовать в бою и руководить боем не получится.

А тут и местечко нашлось подходящее – на небольшой возвышенности, рядом с Боричевым током. Заметно было, что высотку занимал когда-то большой дом, но от него только камни фундамента остались да зола.

Вот здесь я и утвердился. Урмане, выстроившись в ряд, набычились и перли на печенегов. Кочевники пытались прорваться сквозь их строй, но бесполезно – викинги только с виду казались огромными и неповоротливыми, на самом-то деле они вертелись так, что движение рук-ног смазывалось.

Неуклюжесть медведя обманчива, топтыгин способен скачущую лошадь догнать. Так и здесь.

Печенеги наезжали на моих урман, нацеливая большие копья, а северяне уворачивались, подныривали под конское брюхо – и вспарывали его во всю длину. Жалко было лошадок, зато всаднику, путавшемуся в кишках своего коня, жить оставалось недолго – норманнские мечи и ему выпускали требуху.

Конники Булана, тот самый «полк левой руки», что зимой хорошо врезал находникам Эйрика-конунга, рассекал, разрубал правый фланг печенежского воинства. Часть его оказалась окруженной, с одной стороны, конниками, а с другой – моими отроками, которым не досталось коней. Так они бегом спустились с Горы и, подчиняясь стягу, трубам и бубнам, ударили печенегам в тыл.

Кочевники угодили в маленький «котел», и их участь была решена. Они, конечно, бились и сдаваться не собирались, но все это трепыхание уже не имело значения – печенеги могли лишь защищаться и продать свои жизни подороже. Но «покупали» мы их задешево.

– Сотням Веремуда, Воиста и Ивара! Обойти лесом и выйти на Боричев ток севернее, ближе к Почайне! Ударить по врагу оттуда, вдоль улицы! Место выбывших сотен занять славинам!

Названные сотни ускакали, а славины, принятые в дружину Аскольда, «заступили на смену». Экипированы они были неплохо – на каждом кольчуга до колен, шлем, щит миндалевидный, секира в руках, а то и копье.

Но победу одерживает не оружие и даже не умение того, кто вооружен, а сила духа. Вот ее-то славинам и недоставало.

Однако, если их перемешать с варягами, да чтобы в одном строю… Толк будет.

С гиканьем, с посвистом по Боричеву току промчалась сотня Веремуда. Ее первой я вооружил огромными копьями в два человеческих роста да выдал тяжелые латы – это была моя «рыцарская» конница.

Конечно, то, что вышло, походило больше на пародию – ни шлемов-топхельмов, ни нагрудников коням не было, да и самих коней, собственно, тоже не имелось в наличии. Веремуд со своими оседлал тех животин, что нашлись в конюшнях Аскольда.

А там ни одного могучего фризского жеребца, похожего на стройного бегемота, не водилось.

И все же у Веремуда получилось. Стремительный набег коней и опущенные копья кого хочешь лишат уверенности. Лишь двое-трое печенегов решились сдуру остановить бешеное движение – копья насаживали их, как бараньи тушки на вертел, а «рыцарские» кони сшибали мелких степных лошадок.

И эта атака стала последним ударом – печенеги заметались, уже не о победе думая, а о побеге, о спасении мечтая, но деваться им было некуда. Отроки же были слишком разозлены, чтобы брать кочевников в плен. Началась резня.

Ржали кони, кричали люди, с тупым хряском врубались секиры и мечи. Крови лилось столько, что уличная пыль растекалась противной коричневой слякотью.

Еще немного, еще чуть-чуть, и бой выдохся.

Разгоряченные отроки все не прятали мечей, успокаивая коней, оглядывались, словно недоумевая: неужто это все мы натворили?

Отдав последние приказы, я направил коня к Боричеву увозу, чтобы доложить князю о ЧП, но Олег уже и сам спускался навстречу. Пышная свита сопровождала его.

– Княже…

– Все видел, – остановил меня князь, улыбаясь. – Твоя тысяча опять прославилась. Ты, Ингорь, даже не догадываешься, как помог сейчас! А то были тут некоторые строптивцы от древлян. Мигом языки прикусили, как эту бойню увидали! Поняли, змееныши, за кем сила!

– Что есть, то есть, – скромно сказал я. – А вот меня, княже, больше Новгород беспокоит. Уж больно много народу оружного мы увели оттоль. Как бы кто хитрозадый не нашелся снова, чтобы по тылам нашим погулять.

– Да, – согласился Олег, хмуря лоб, – есть такое дело… Может, вернешься, Ингорь? Понимаю, что здесь теплее, а дорога долгая. Но не приказываю, прошу.

– Да не вопрос, княже, вернемся, – бодро ответил я. – Обороним, коли нужда будет.

– Ну, тогда слушай приказ! – сказал князь, чуя облегчение. – Берешь с собой урман – Олаф сам просился в твою тысячу – и пять сотен славинов. Надо, Ингорь! Надо! Одним варягам не одолеть врага. Ни булгар, ни хазар, ни печенегов этих. Я сейчас потихоньку в степь двинусь, будем мы остроги ставить по берегу, там, где переправы. Дойдем ли до порогов, не знаю. Вряд ли хватит нам лета одного. Но к осени вернемся – и не дружину с собой приведу, а то самое большое войско, о котором ты говаривал. Как его… на «А»…

– Армия, княже.

– Во-во, эту самую армию и приведу. Слушать никого не стану, хныкающих о старине, а выстрою всех по сотням, полутысячам и тысячам. Степь широкая, есть, где бойцов гонять!

– Согласен, княже. Только так и победим!

– Ну, раз согласен, то набирай славинов и отчаливай. Ежели не хватит скедий, у Фудри возьмешь недостающие.

– Слушаюсь, княже!