45
Открыв глаза, я обнаружила, что лежу посреди комнаты на диване, а наша кошка Билли устроилась неподалеку, на кофейном столике. Она пристально смотрела на пятно прямо у меня над головой, мама тоже стояла рядом, пребывая в состоянии полуобморока. Она держала меня за кисти рук, а на моей скуле был большой синяк – в том месте, куда я, видимо, била себя кулаком. В горле у мамы булькали какие-то успокаивающие звуки, и они действительно отчасти привели меня в норму. Приглушили шум и уменьшили панику. На девушек они также подействовали благотворно, и скоро все мы, утихомиренные, прислушались к беззвучному то ли пению, то ли бормотанию мамы.
Она отпустила мои руки и села рядом.
– Расскажи мне, – попросила она. Она сказала это, глядя на меня как на младенца, единственного человека в ее мире, а она словно была единственным человеком в моем. Я сосредоточила взгляд на одной из ее татуировок – на стае парящих на шее птиц. Чтобы успокоиться, я пересчитала их – я всегда так делала, когда была помладше: девять. Девять птиц. Или их было десять? Десять. Я совсем забыла о десятой птице, прятавшейся за ухом.
Десять птиц, как и отложилось у меня в памяти.
Этого было достаточно для того, чтобы я заговорила.
– Все дело в девушке, – начала я. – Я увидела объявление о ее пропаже, а затем разузнала о ней побольше в интернете. Она не отсюда, но исчезла из одного места неподалеку. Считают, что она убежала, но она этого не делала. С ней что-то случилось, ей нужна помощь, я точно знаю. Ее никто не ищет. Всем наплевать.
Мама пыталась убрать с лица все эмоции, но под ее кожей что-то подергивалось. Жилы на шее напряглись, птицы пришли в возбуждение, а я продолжила говорить.
Я рассказала об Эбби – обо всем, кроме того, что разговаривала с ней; что видела ее, и слышала, и могла прикоснуться к ней. Не рассказала, что не стала прикасаться, решив, что она привидение. И начала гадать, а существует ли способ – когда ты в беде, когда тебя кто-то захватил и ты не можешь вырваться – достучаться до кого-то. Может, это происходит, когда ты спишь, являя собственный образ человеку, который, как я, способен увидеть его. У меня не было рационального научного объяснения тому, что призрак исчезнувшей, но, возможно, все еще живой девушки оказался у меня в фургоне, а затем в спальне, и я не знала, как изложить маме эту часть истории. И потому опустила ее.
Но поведала остальное: я призналась, что разговаривала с молодым человеком Эбби. Что ездила в пайнклиффский полицейский участок, но мне не удосужились помочь. Призналась в том, что встречалась с наставницей Эбби, работавшей в летнем лагере, и с ее бабушкой и дедушкой, и именно для этого ездила в Нью-Джерси. У меня велосипед Эбби, который остался после нее и который я храню в гараже. (Еще у меня была ее подвеска, но об этом я предпочла умолчать.) Когда я наконец закончила, то увидела, что глаза мамы помутнели – она размышляла над услышанным. Билли сидела, не мигая, впившись в меня горящим взглядом, словно тоже решала, как на все это реагировать. Она сидела на кофейном столике, и ее пушистый хвост слегка подрагивал.
Мама тщательно подбирала слова:
– Ты говоришь, что знаешь. Откуда ты знаешь?
– Я просто… знаю.
– Откуда, Лорен? Объясни.
– У меня такое чувство. – Выражение ее лица не изменилось, хотя птицы на шее пришли в волнение. – Мне приснился сон.
– У тебя был сон или чувство? Ты рассказала не все?
– Нет. Да. И то и другое. У меня был сон и чувство. У нее все плохо. С ней что-то не так. Я знаю.
– Ты хочешь снова обратиться в полицию? Давай я позвоню вместо тебя? – Она поверила мне. Моя мама поверила, что я говорю правду.
Мне сразу стало значительно легче, захотелось снова лечь и на сегодня ограничиться этим разговором. Но, с другой стороны, хотелось продолжить его и рассказать маме о своих снах. О других девушках. Обо всем. О том, что я знала о них, хотя не должна была знать. Хотелось поделиться каждым воспоминанием, которым они поделились со мной.
А затем я кое о чем вспомнила. Это пришло мне в голову, когда она предложила позвонить в полицию.
– Может, на этот раз мы попросим к телефону полицейского Хини? Мы встретили его с Джеми в лагере. Он был там – он нас нашел. И заставил уехать, обвинив в нарушении права частной собственности. Но он запомнил Эбби. Он знал, что она исчезла. Знал о велосипеде. Мы должны позвонить ему. Мне не удалось встретиться с ним в участке.
– Хорошо, – сказала мама. Она взяла блокнот и записала: Хини. Хинни? Хийни? Мы не знали, как правильно пишется его имя.
Я по-прежнему не могла понять выражения ее лица.
– Сначала покажи девушку, – попросила она. – Эту Эбби Синклер.
Я нашла у себя в кармане куртки сложенное объявление о пропаже и разгладила его. Лицо Эбби выцвело до такой степени, что могло принадлежать кому угодно – его можно было «заполнить» любым лицом в обрамлении темных волос. Показать ей объявление – для меня это все равно что показать страницу из дневника, который я вела в средней школе – она была сентиментальной, глубоко личной, очень важной и «стыдной».
– Его трудно прочитать, – сказала мама. – Это есть в интернете?
Теперь она вела себя так, будто не слишком верила мне, я расслышала легкое сомнение в ее голосе, и оно повисло между нами, словно ожидало ее дальнейших слов. Неужели мама подумала, что я напечатала это объявление на принтере забавы ради, выдумала имя девочки, местожительство и то, какая на ней была одежда, когда ее видели в последний раз?
– Просто его трудно прочитать, – повторила мама, которая, казалось, поняла, о чем я думаю.
– Да, есть, – ответила я. – Я тебе покажу.
Когда мы шли с ней на кухню, девушки зловеще молчали. На стенах не было никаких теней. Они, должно быть, рассердились. Возможно, меня просто не пустят в дом, если я снова увижу его во сне этой ночью – но, может, я заслужу прощение, если найду Эбби? Будет ли этого достаточно? Или же я должна задним числом спасти всех девушек, всех до единой?
На мамином ноутбуке я отыскала страничку о пропавших людях: она служила доказательством того, что Эбби была настоящей, что я не выдумала ее. Это не игра воображения; девушка действительно пропала.
Мама внимательно прочитала объявление и кликнула фотографию, чтобы увеличить ее. Эбигейл Синклер, 17, из Орэндж-Терраса, штат Нью-Джерси. Подвеска казалась серой тенью в углублении ее шеи, а глаза – темными водоемами, полными секретов, и мне были известны далеко не все они.
Наконец я обрела голос:
– Вот она.
– Эта девушка тебе приснилась? – спросила мама, словно хотела все предельно уточнить.
Можно ли назвать сном видение, которое посещает тебя наяву, когда ты находишься в полном сознании, хотелось спросить ее. Потому что если это так, значит, Эбби мне снилась. Постоянно. И другие девушки тоже; и сны о них были беспрерывными. Сны во сне, сны наяву. Это может оказаться сном, поняла я, когда мы сидели на кухне перед маминым ноутбуком – кошка вошла туда вслед за нами, задрав хвост, и по-прежнему не спускала с меня взгляда. Сном могла быть эта ночь, эта комната, этот разговор, а реальностью – полуразрушенный дом на улице с потрескавшимся асфальтом, укрытый темным дымом, в котором располагались девушки. Реальностью могло оказаться и то, что я заточена в этом заброшенном месте вместе с ними, и небо над нами не настоящее, и никакие дороги не ведут к нам: дальше тротуара нет и дом вот-вот сгорит, а мы все в нем. Возможно, я уже исчезла.
– А что еще? – спросила мама – Эта девушка… разговаривала с тобой? В твоих… снах?
Она говорила так – несколько покровительственно, добавляя невидимые кавычки к сказанному – будто следовала рекомендациям какого-то из своих учебников. Так доктор должен разговаривать с психически больным человеком. «Пусть пациентка считает, что вы верите ей. Не подтверждайте ее иллюзий, но и не допускайте, чтобы она почувствовала, будто ее в чем-то обвиняют». Она обращалась со мной как с сумасшедшей.
Я посмотрела ей в глаза и ответила:
– Да.
А затем отвела глаза и взглянула в окошко над раковиной, выходящее на большой старый дом Берков по соседству. Из окошка была видна часть дома рядом с прачечной, где много лет тому назад вспыхнул огонь. Я знала, что на улице снег и температура воздуха почти нулевая, но на стекле не было морозных узоров, как на остальных окнах в кухне.
Окно было затуманено в центре – запотевшее пятно имело теплую, округлую форму, похожую на рот. Словно кто-то прижал свои покрытые блеском губы к стеклу. И дышал.
Мама достала мобильник и набрала номер полицейского отделения в Пайнклиффе – тот, что был указан в объявлении о пропаже Эбби. Она звонила туда по моей просьбе, как и обещала. Мама верила мне настолько, чтобы сделать это.
Ей кто-то ответил, и она сказала, что хочет узнать как можно больше о пропавших в этом районе людях. В том числе и о несовершеннолетней девушке по имении Эбби Синклер. Она хочет знать, ведется ли по ее делу активное расследование, поскольку у нее имеется информация, свидетельствующая о том, что девушка вовсе не сбежала, как это подозревают. Задав еще несколько вопросов, она через несколько мгновений выяснила, что ей следует перезвонить утром, когда на дежурство заступит другая смена, и поинтересовалась, может ли она оставить сообщение конкретному полицейскому, находящемуся в курсе дела. Его зовут Хини, добавила она.
Повисла пауза.
– Да, – подтвердила она. – Хини. Х-И-Н-И. А может, Х-И-Н-Н-И? У вас не такое уж большое отделение, и вы должны знать, кого я имею в виду.
Затем она замолчала. Кто-то что-то говорил на другом конце линии, а я была недостаточно близко к телефону, чтобы расслышать, что именно.
– Что происходит? – спросила я. Мама махнула рукой, давая знать, чтобы я немного подождала.
– Нет, – сказала она в телефон. – Нет, боюсь, что нет.
– Ты не можешь оставить ему сообщение? – поинтересовалась я. Она не ответила.
– Понимаю, – наконец сказала она. – Хорошо. О’кей. Да, спасибо. – Она назвала свое имя и оставила номер телефона. Теперь она тоже участвует в этом.
Закончив разговор, она долгое время старалась не встречаться со мной взглядом.
Она говорила по телефону так, будто до конца поверила в правдивость моих слов и готова драться за меня, если это понадобится. Но теперь она была полна сомнений. Они витали вокруг нее, отбрасывая зловещие тени, казавшиеся более темными, чем птицы на ее шее.
– Ты все еще пьяная? – спросила она.
– Совсем немного, – ответила я. – Я понимаю, где нахожусь. Понимаю, что происходит. Знаю, с кем была. Что тебе сказали?
– Не говоря о сегодняшней ночи, – ответила она, – о том, что ты пила… Как ты чувствуешь себя в последнее время, Лорен?
– Прекрасно, – ответила я с возрастающим недоумением.
– Ты уверена?
– Почему ты спрашиваешь?
– Просто чтобы удостовериться, – ответила мама. – Ладно, я скажу тебе о том, что услышала. Они дают ход делу.
Я вздохнула с облегчением.
– Но не потому, что я им позвонила, – быстро добавила она. – Не из-за нас. Оказалось, дело открыто заново. Это сделали сегодня утром. Потому что позвонил ее официальный опекун. Дедушка. Как я поняла, его звонок оказался для них громом среди ясного неба. Дедушка сказал, что у семьи есть основания считать, что их внучка никуда не сбегала, и они хотят, чтобы ее дело перевели в другую категорию.
Внутри стало тепло, и не из-за согревающей подвески, а потому что дедушка Эбби услышал меня. Он сделал то, о чем я его попросила. И теперь ее начнут искать. Они настояли на своем.
– Но, – продолжила мама и запнулась, будто не знала, как закончить фразу.
– Но?
– Но в отделении полиции Пайнклиффа нет полицейского по фамилии Хини, Лорен. Я не знаю, кого ты повстречала тем вечером. Там не работает человек с таким или похожим именем. Ты уверена, что он был оттуда?
– Да, – ответила я.
– Уверена, что правильно расслышала его имя?
Я кивнула:
– Он так сказал. Сказал, что его фамилия Хини и что он из полицейского отделения Пайнклиффа. Насколько я помню. То есть у меня нет сомнений по этому поводу. Он собирался задержать нас за вторжение на чужую территорию.
Мама пожала плечами. А затем сказала то, что действительно думала:
– Ты уверена, что говорила с кем-то той ночью? Уверена, что ничего… не путаешь? – И они появились снова. Тени на ее лице, свидетельствующие о том, что она не доверяет мне. Теперь она считала, что мои разговоры с официальными лицами были плодом воображения, и хотя я осознала это, но все равно лгу для того, чтобы сделать свою историю более убедительной.
– Со мной был Джеми. Он тоже видел этого человека. Говорил с ним. С полицейским Хини. Тот был в форме. Он… Скорее всего, это так. Было темно.
– Все в порядке, – сказала мама. – Это не имеет никакого значения. Они начали расследование заново, и если она где-то поблизости и нуждается в помощи, они ее найдут, о'кей?
У меня не было чувства, что все о'кей.
Все было далеко не о'кей.
Да, я хотела, чтобы Эбби искали, но дело было не только в этом. А в том, что теперь я не знала, могу ли доверять собственной матери.
И тут я увидела у нее на груди это. Красноту. Яркую, как от ожога. Смахивающую на язык пламени.
Мамина рубашка была расстегнута на три пуговицы. У нее была новая татуировка. Она сделала ее, пока я была на вечеринке? Потому что прежде я не видела у нее под ключицей на груди это блестящее багровое изображение, не замечала его на ее теле. Татуировка представляла собой огненное сердце поверх настоящего.
– Мама, – осторожно сказала я, – ты не говорила, что сделала новую татуировку.
– Что? – удивилась она. – Я ничего такого не делала.
– Сделала. Можно посмотреть?
– Что, когда? Я ничего не делала. О чем ты? – Она – это видела я и могли видеть тени, наблюдавшие за нами, – положила руку себе на сердце, прикрыв новую татуировку.
И тут я заметила, как изменилось ее лицо. Изменения были совсем небольшими, и, скорее всего, я ничего не разглядела бы, если бы не сосредоточила на этом все свое внимание. Но я его сосредоточила. У моей мамы – той, что была со мной всю мою жизнь, – на левой щеке рядом с губами имелась родинка. До того черная, что отливала синевой. Мне всегда хотелось такую же, и когда я была маленькой, она нарисовала мне ее подводкой для глаз и сказала, что я теперь совсем как она. Вот только мою родинку вечером, во время купания, смыла вода.
У этой матери, сидевшей за кухонным столом рядом со мной ранним темным зимним утром, родинка была на правой щеке.
Такое же пятнышко, тот же цвет, та же форма. И только сторона лица не та.
Она увидела, что я таращусь на нее, и потерла щеку.
– Я в чем-то испачкалась? Или что?
– Нет, – ответила я. – Ничего. Я устала. Пойду спать.
Но, боже, это не было ничего.
Тайные татуировки – одно дело, а теперь еще и такое. Это поставило под сомнение все, что я о ней знала. И я уже не могла решить, правильно сделала, что рассказала ей об Эбби, или нет.
Я не должна была просить о помощи, верно? Не должна была доверять ей. Должна была действовать в одиночку. Только я. И девушки.
ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК
ЯНА АФСАНА ДИН
КАТЕГОРИЯ ДЕЛА: Исчезновение с угрозой для жизни
ДАТА РОЖДЕНИЯ: 4 апреля 1993 года
ПОЛНЫХ ЛЕТ: 17
ПОЛ: Женский
РАСА: Ближневосточная
ВОЛОСЫ: Темные
ГЛАЗА: Карие
РОСТ: 5 футов 3 дюйма (163 см)
ВЕС: 135 фунтов (62 кг)
ПРОПАЛА ИЗ: Кларкстоуна, штат Массачусетс, США
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ИСЧЕЗНОВЕНИЯ: Яну засняла камера видеонаблюдения на автозаправочной станции в Кларкстоуне, штат Массачусетс, рано утром 2 января. Она могла ждать кого-то, но, по всей вероятности, уехала прежде, чем этот человек появился там. На ней была белая куртка, синие джинсы и бейсболка с логотипом бейсбольной команды «Ред сокс». Яна пользуется контактными линзами.
ТЕ, У КОГО ЕСТЬ КАКАЯ-ЛИБО ИНФОРМАЦИЯ О НЕЙ, ДОЛЖНЫ СВЯЗАТЬСЯ с Кларкстоунским отделением полиции (Массачусетс) по телефону: 1-617-555-4592
ВЫ ВИДЕЛИ ЭТУ ДЕВУШКУ?
А рядом, от руки, было еще одно объявление.
Пожалуйста, помогите найти мою сестру Хейли Пипперинг. Она приезжает сюда или имела обыкновение делать это очень часто.
Если вы видите это объявление и вам что-либо известно о ней, напишите мне по электронной почте. ПОЖАЛУЙСТА!!!!! Вы не обязаны называть свое настоящее имя! Я не стану звонить в полицию.
Я просто хочу знать, где она!!!!
(Трина Глэтт: об ее исчезновении не сообщалось)
