36

Девушка, отвечавшая за стажировку Эбби Синклер, уже сидела в кофейне, поскольку не имела представления, как долго мне добираться до кампуса университета. И, более того, не догадывалась, что я вовсе не нахожусь «по соседству» с ней на этой неделе, как сказала я ей. Я вообще никогда прежде не бывала в здешней части Нью-Джерси.

Кассиди Делрио – похоже, она хотела, чтобы я называла ее Касс – была студенткой-второкурсницей и состояла в студенческом братстве. Греческие буквы красовались на каждом предмете ее одежды, даже на носках. Когда впервые было упомянуто имя Эбби, ее лицо потемнело.

Сначала я подумала – это из-за того, что она чувствовала, как жизнь Эбби катилась вниз по спирали среди сосен и что это значило для окружающих потом. Может, она видела Эбби там, где я уже потеряла ее – до того момента, как разглядела в дверном проеме в школе. А может, я не была единственным человеком, знавшим, что нечто забирало этих девушек к себе и что Эбби, единственную из них, можно вернуть сюда и ей не придется остаться в плену навсегда.

Но нет. Лицо Касс потемнело по двум причинам: бариста добавил в кофе обычное молоко вместо соевого, как она просила. И, кроме того, из-за Эбби она представала в неприглядном свете: ни у какой другой наставницы за всю историю лагеря «Леди-оф-Пайнз» подопечные не сбегали в ночи непонятно куда. И Касс была в курсе этого, поскольку три поколения Делрио приезжали туда и гребли на каноэ. Не говоря уж о том, что она сама ездила в «Леди-оф-Пайнз» с девяти лет. И ее ни за что не возьмут туда вожатой на следующий год из-за того, что выкинула Эбби.

– Послушай, – сказала Касс, – в действительности случай Эбби очень простой. – Она наклонилась ко мне, и у меня перехватило дыхание. Я заметила, какими идеально прямыми и гладкими были ее волосы и какими пустыми – глаза, и задалась вопросом, что она скрывала все эти месяцы. – Эбби хотела поехать домой, вот и поехала. Она ненавидела лагерь и потому покинула его.

И стала ждать, что я на это скажу.

– Ты так думаешь? – спросила я. (Хотя считала, что она была права лишь в одном: Эбби действительно презирала это место – оно буквально доводило ее до чесотки, неважно, на чем она сидела; оно отвратительно пахло – сыростью, словно его только что омыл водный поток; и от него было очень далеко до чего-либо интересного. Так обстояло дело до тех пор, пока она не встретила Люка.)

– А что, черт побери, я должна была сделать? – сказала Касс. – Бежать за ней и умолять остаться? Много раз повторить «пожалуйста»?

– Но ты же знаешь, что она поехала не домой… – возразила я. – Разве не так?

– Ну да, я знаю это теперь. Но тогда я этого не знала.

Она сидела и пила свой кофе, пусть даже и с коровьим молоком; а я смотрела, как в уголках ее накрашенных губ собирается коричневатая пена, и еле удерживалась от того, чтобы не попросить ее вытереть эту пену салфеткой. Я пила обычный кофе с обычным сахаром, обычным молоком и была довольна этим.

– Я не права? – спросила она.

– Я не думаю, что она сбежала, – ответила я. – Потому и приехала сюда.

– Значит, она не звонила тебе, не присылала электронного письма или сообщения? И никто из ее друзей не сделал этого?

Я помотала головой – я числила себя среди подруг Эбби, а Касс пока даже не спросила, в каких отношениях мы с ней находились.

– Странно это, – признала она. – Эбби постоянно общалась с подругами.

Я хотела спросить их имена – чтобы поговорить и с ними, – но тут она начала качать головой, и я почувствовала, что ей хочется сказать что-то важное. Почувствовала еще до того, как она сама осознала это.

– Но? – произнесла я, подстрекая ее.

– Но дело в том, – ответила Касс, – что она не взяла с собой вещи.

– Вот видишь. Она оставила их в лагере, верно? А если бы собралась домой, то вряд ли бы так поступила.

Касс кивнула, потом пожала плечами:

– Если шанс смыться появился у нее совершенно внезапно, как гром среди ясного неба, то могла бы и поступить. Она поехала на велосипеде. Так мы себе это представляем. То есть у нее вполне могло быть что-то при себе. У нее наверняка был кошелек – такая большая штуковина из пурпурного пластика, которую она набивала картинками и всяческой ерундой. Он был просто огромным, и для того, чтобы таскать его с собой, нужна была сумочка. Значит, если при ней был кошелек, то должна была быть и сумочка. И не было особой нужды возвращаться за всем остальным своим мусором.

– Не знаю… – протянула я.

Я заметила, что в ее глазах просыпается тошнотворный ужас. До того она подавляла его, а теперь мои вопросы об Эбби заставили ее раскрыться и сказать то, что прежде она была не способна выразить словами.

– Ты думаешь, он убил ее? – неожиданно спросила она, и это прозвучало куда страшнее, чем я могла представить.

Ей было девятнадцать, может, двадцать; она уже не пропадет. И я возненавидела Касс за это и еще больше – за ее слова. За безразличие. За то, что она ничего не замечала. За то, что ничего не сделала.

– Кто «он»? – проговорила я сквозь стиснутые зубы.

– Ну кто-нибудь. Какой-нибудь долбанутый фрик увидел ее в лесу и убил.

– Подожди, что ты хочешь сказать? Ты заметила кого-то в лесу?

– Нет. Конечно, нет. Я просто предполагаю.

Что касается меня, то мне бы хотелось предположить нечто совершенно иное. Некоторые девушки, которых я видела в последнее время в доме, встретили свою ужасную судьбу еще до того, как подошли к входной двери, – это было видно по их глазам и по тому, что иногда части их тел будто застывали, словно они отвыкли от того, что у них есть ноги. Или по тому, как сквозь их внутренности струился дым, словно в каком-то ужасном цирковом фокусе.

Девушки многое пропускали, замалчивали. Айзабет. Иден. Может быть, даже Шьянн. У меня болела за них душа.

Но разве я не узнала бы, если что-то вроде этого случилось и с Эбби?

– Как называется тот фильм, в котором они положили голову девушки в ящик? – говорила тем временем Касс. – Ты ведь знаешь, о чем я? Знаешь этот фильм? Там был ящик, полицейские заглянули в него и увидели голову.

Я не знала такого фильма и знать не хотела. Я оставила Касс быстрее, чем намеревалась, хотя поездка к ней была долгой.

Разговор с наставницей Эбби не дал мне ничего. И даже хуже: она обрисовала достаточно детальный образ случившегося, казавшийся более реальным, чем сама реальность. Я не хотела думать о том, что она сказала, не хотела все это представлять.

Посиделки в кофейне заставили меня снова обратить свой взор на Нью-Джерси. Было еще одно место в другой части штата, куда я могла поехать. У меня был адрес. И у меня по-прежнему были вопросы. И хотя я не знала почему, но не позволяла себе верить, что Эбби мертва.