16

Я не стала вкатывать синий велосипед Эбби в полицейский участок. Но, оставив его в фургоне, вошла внутрь, чтобы сказать полицейским, что он у меня.

Участок был маленьким, в комнате ожидания стояло три стула и имелось окошко, в котором маячила голова читающего что-то дежурного.

Я не приметила через окошко ни полицейского Хини, ни кого-либо еще, но мне велели сидеть и ждать – и скоро кто-то примет меня. Я прождала сорок две минуты. Затем дежурный ушел на обед, извинившись предварительно, что заставил меня ждать, и ко мне вышел полицейский, и я прождала еще одиннадцать минут, потому что он уходил к себе позвонить. Все то время, что я провела в приемной на пластиковом стуле, я гадала, что же это значит. Может, мне давали понять, чтобы я ушла. Может, намекали, что если бы я сразу вручила велосипед полиции и рассказала о том, что знаю, ждать бы не пришлось?

Я была готова встать, выйти и уехать, но тут наконец в окошке появился полицейский и спросил, о чем, собственно, я хочу поговорить. Это был не Хини, но мне-то какая разница? Перерыв карманы и рюкзак в поисках объявления о пропаже Эбби, я испугалась было, что потеряла его, но потом вспомнила, что запрятала в маленький, застегивающийся на «молнию», кармашек. Пока полицейский читал объявление, мне вдруг почудился сильный жар где-то у меня в теле, и я ощутила толчок паники, готовой охватить тело целиком. А потом меня осенило: дело не во внезапной болезни или отравлении, а в подвеске. Камень раскалился на голой коже, как утюг. Я, чтобы не обжечься, сняла его и спрятала в кулаке, натянув предварительно на ладонь рукав толстовки.

Офицер через окошко протянул мне обратно объявление и сказал, что помнит об этой девушке. Смутно. Она сбежала. Ведь в объявлении так и сказано – КАТЕГОРИЯ ДЕЛА: Побег, возможна угроза для жизни. Понимаете? Побег. Они не могут пускаться вдогонку каждой семнадцатилетней девчонке, сбегающей из дому – я имею хоть малейшее представление о том, сколько их? О том, сколько времени можно на этом потерять? Сколько денег налогоплательщиков? Какими безумными будут эти траты?

Между его слов читалось и другое: как мало ему до всего этого дела и как мало должно бы это, с его точки зрения, значить и для меня. Кроме того, добавил он, ей вот-вот стукнет восемнадцать, и тогда они вообще окажутся вне игры.

Полицейский открыл какой-то сайт на стоящем на столе компьютере и развернул экран так, чтобы я могла его видеть. Это была база данных пропавших детей, общедоступная информация о тех, кому было меньше восемнадцати на время заявлений о пропаже, и я уже успела высмотреть тут информацию об Эбби. Ему нужно было доказать мне, что ее случай далеко не единичный. Он ввел в поисковое окно – возраст: 17; пол: женский. И стал прокручивать страницы – лицо за лицом, имя за именем. Здесь была семнадцатилетняя сбежавшая девушка. Еще одна, еще, еще, еще, всем семнадцать, все убежали. Он продолжал кликать мышкой. Еще одна девушка того же возраста, но ее случай был помечен «Исчезновение с угрозой для жизни», и это означало, что она исчезла при невыясненных обстоятельствах. И следующая тоже. Он признал, что да, некоторые из них пропали, но подавляющее большинство – больше, чем он способен сосчитать, – убежали по доброй воле. И могли или могут вернуться домой, если захотят.

Все время повторялась одна и та же цифра – 17, 17, 17 – и она вонзалась мне в кожу, словно кровавая иголка посреди одной из маминых наиболее загадочных татуировок.

Мне семнадцать.

Я девушка.

Разве мы ничего не значим?

Пусть эти обстоятельства не главные, но для меня достаточные. Хотя полицейский никогда этого не поймет. Для меня же имеет большое значение, что я подпадаю под эти категории.

– Мне жаль вашу подругу, – сказал он, и я не стала ему ничего объяснять. – Но уверяю вас, она объявится, если того захочет.

– А что, если она не сбегала? – спросила я. И рассказала ему о велосипеде – том самом, что упомянут в объявлении о побеге – и спросила, не нужен ли он им в качестве улики?

– Вряд ли. Кроме того, здесь сказано, что она из Нью-Джерси, то есть вообще не из нашего штата.

Уходи, услышала я шепот у горящей мочки левого уха. Убирайся отсюда немедленно, ты, недоделанная. Немедленно.

На этот раз я сразу же узнала Фиону. Стало ясно: она поняла, что я готова рассказать о подвеске, и это заставило меня задуматься, а о чем еще она знает или догадывается. Ясно и то, что она не заткнется и не перестанет оскорблять меня до тех пор, пока я не сделаю так, как она велит.

– О'кей, – сказала я полицейскому. – Спасибо, что уделили мне время. Я все понимаю. – Схватив со стола объявление, я положила его в передний карман худи рядом с теплой подвеской. Я не оглядывалась. И уже была почти что у двери.

– Если у меня появится такая возможность, я еще раз посмотрю ее дело, – крикнул мне вслед полицейский. Моя рука лежала на ручке двери, дверь уже открывалась, и я знала, что он просто бросает слова на ветер и, как только я покину участок, позволит себе забыть о моем визите. Я обернулась к окошку, чтобы подтвердить свою догадку, и увидела, что он смотрит на часы на стене. – Сколько вам лет, девушка? Разве вы не должны быть в школе?

– У меня зимние каникулы, – ответила я, хотя они еще не начались.

– А вы уверены в этом? У меня дочь ходит в Пайнклиффскую центральную школу, и у них сегодня занятия, она…

Дверь за мной захлопнулась, прежде чем он успел закончить фразу. Я все еще топчусь на месте. Все еще ищу. На ощупь. Похоже, я единственная, кому все это небезразлично.