Глава 16

– Мам, а ты знаешь, что есть осы, которые охотятся на цикад?

Утренний воздух радовал прохладой и влажностью. Было восемь часов. Я только что вышла из душа и, накинув халат, прямиком проследовала к кофейнику. Бронвен уже сидела за столом – тарелка с тостом и джемом в пределах досягаемости, а сама уткнулась в затрепанную библиотечную книжку.

Насыпав в фильтр свежего молотого кофе, я поставила кофейник на плиту.

– Видимо, сейчас узнаю.

Бронвен откусила от тоста, прожевала и проглотила, ни на миг не отрывая глаз от страницы.

– Этот тип называется охотниками на цикад, они летают в верхушках деревьев и жалят цикаду, чтобы ее оглушить. Когда цикада падает на землю, оса садится на нее и едет на ней, как бы толкает вперед, отталкиваясь задними ногами, иногда даже на сто метров!

– Потрясающе.

– Самое интересное, после того как оса притаскивает добычу в свою нору и добавляет к целой куче оцепеневших цикад, она откладывает яйцо прямо в ее парализованное тело. Позднее, когда личинка вылупляется, у нее есть готовый источник питания. Вот и говори потом о всяких гадостях, – восхищенно добавила она.

Я уставилась в окно, пытаясь без особого успеха отогнать образ беспомощного существа, заточенного в отвратительной норе и ожидающего своей судьбы в качестве пищи для личинки.

– Спасибо, что поделилась, – пробормотала я, – ты меня просто осчастливила.

Бронвен не слушала. Она снова склонилась над книгой, откусывая с угла тоста, качая про себя головой в восхищении.

– Скорей бы рассказать Джейд.

Я оставалась у окна, пока варился мой кофе. После прочтения последней записи Гленды спала я мало, мучимая вопросом: почему она бросила свои вещи в полом дереве? И почему столько лет спустя Хоб Миллер отправился на их поиски?

Был один человек, который мог знать.

– Так как тебе нравится твой новый учитель? – спросила я Бронвен. – Мистер О’Мэлли, так, кажется?

Я, как обычно, ожидала рассеянного односложного ответа, поэтому удивилась, когда дочь вскинула голову.

– Он меня пугает, – мрачно сказала она.

Бровь у меня дернулась, но я знала, что расспрашивать не стоит. Едва уловив малейший намек на любопытство, Бронвен замолчит, и любые полезные сведения засосет черная дыра, куда отправляется вся информация, которую дочь считает слишком хорошей, чтобы делиться за так. Поэтому я налила кофе, делано уткнулась в газету, потом скучающим тоном осведомилась:

– Он настолько плох?

– Ой, мама, он полный псих. Джейд тоже его ненавидит, она говорит, что он ко мне пристает, и это правда. Он постоянно задает мне глупые вопросы, всегда на меня пялится. И на следующей неделе он едет в школьный лагерь, вот повезло-то. – Захлопнув библиотечную книгу, она сползла со стула и отнесла свою тарелку в раковину. – А почему ты вообще интересуешься?

– У меня завтра днем встреча с ним.

– Отлично, – уныло проговорила дочь, засовывая книгу под мышку и направляясь к двери. – Готовься, он вгонит тебя в депрессию.

– Он не может быть настолько плох, Брон, – возразила я. – Кори упоминала о нем вчера вечером. Он был ее учителем, когда она ходила в школу. Он и твоего папу учил.

Бронни удивленно оглянулась.

– Он учил папу?

– И твою тетю Гленду. Поэтому он на тебя и таращится, ты на нее похожа.

Громкий рев автомобильного мотора ворвался в нашу беседу. Мы с Бронвен переглянулись, затем бросились в гостиную и посмотрели сквозь жалюзи. Позади пышного куста каллистемона виднелось белое пятно машины, но других признаков присутствия нашего гостя, приехавшего без предупреждения, не было.

Мы обе вздрогнули, когда на заднем крыльце, а потом на веранде раздались тяжелые шаги. Этот звук повлек нас к кухонному окну, как пару металлических опилок к магниту, но наш визитер скрылся из виду в нише, защищавшей заднюю дверь. Раздался стук, и мы с Бронвен как безумные рванули посмотреть, кто же это.

По ту сторону сетчатой двери улыбался Хоб Миллер. Он был свежевыбрит, причесан, а стекло очков заклеено новой изолентой. Все та же поношенная рубашка была выстирана и до нелепости хорошо отглажена, словно Хоб все утро орудовал утюгом. В руках он держал потрепанную картонную коробку.

– Юная Бронвен дома? – спросил он без околичностей. – Я принес кое-что ей показать.

Бронвен ткнула меня в бок локтем и выглянула поверх моего плеча.

– Кто это?

Лицо Хоба засияло. Глаз сверкал, как синий бриллиант.

– Здравствуйте, юная мисс. Видели когда-нибудь птенца бубука?

Локоть снова воткнулся мне в бок, и на этот раз Бронвен умудрилась протиснуться мимо меня. Толкнув сетчатую дверь, она выскочила на веранду и, подбоченившись, встала, глядя на Хоба снизу вверх и изучая его чистую, но убогую одежду, заклеенное стекло, широкую улыбку и легкие прядки волос, избежавшие «Брилкрема», которым он намазался, и торчавшие теперь у него над ушами сальными клоками.

К моему изумлению, дочь наклонила голову набок и застенчиво улыбнулась в ответ.

– Что такое бубук?

Хоб издал звук – нечто среднее между смешком и вздохом удовольствия – и поставил коробку на настил веранды. Жестом фокусника, раскрывающего свой трюк, он откинул крышку, чтобы Бронвен могла заглянуть. Из середины свободно свернутого полотенца на нас смотрел недовольный маленький, похожий на пуховку для пудры птенец с огромными золотистыми глазами и желтовато-белым, с коричневыми пестринами оперением.

– Красивый малыш, правда? – сказал Хоб. – Несколько дней назад он упал с вашего фигового дерева. Я за ним присматривал, попросил молодого Дэнни Уэйнгартена осмотреть его на предмет переломов. Все оказалось в порядке, поэтому я подумал, что самое время положить его назад в гнездо. Хотите помочь?

Бронвен оторвала взгляд от совенка и повернулась ко мне.

– Можно, мама?

Я засунула руки поглубже в карманы халата. Я еще не определилась со своим отношением к Хобу. Внешне он казался добрым, возможно, я даже хотела бы изредка видеть его здесь. Но оставался вопрос с обыском дупла, а потом – отрицание знакомства с Джерменами, когда было совершенно ясно, что такое знакомство имело место.

На меня смотрели три сапфирово-синих глаза: широко раскрытый, полный надежды глаз Хоба и глаза моей дочери, в которых смешались любопытство и нетерпение.

Позднее я вспомню именно этот момент. Солнце жарило, но воздух по-прежнему был влажным и нежным, чуть напоенным сладким ароматом цветов и недавно подстриженной травы. Из тени сада звала птица-бич, а в маргаритках гудел целый рой пчел. Все мои чувства были обострены, словно я выпила слишком много кофе. И все равно я упустила одну вещь, совершенно очевидную…

Мгновение прошло. Хоб все еще смотрел на меня. Бронвен уже потихоньку продвигалась к ступенькам.

– Идемте, – со вздохом сказала я Хобу, указывая на коробку, – нет смысла задерживать возвращение бубука в гнездо.

Заметила ли я промелькнувшее на его лице облегчение, когда он наклонился, поднимая коробку, или это была игра теней, отбрасываемых лиственным покровом у нас над головой? Как бы то ни было, поведение Хоба изменилось, ошибиться я не могла. Он вдруг развеселился, сделался выше, а лицо помолодело.

Идя за ним по веранде, я представила его двадцать лет назад, лицом к лицу с Кливом Джерменом. Я видела его ясно – не мужчину средних лет, которого знала Гленда, а Хоба постарше, знакомого мне теперь: жалкого, в поношенной рубашке из фланелета и неряшливых рабочих брюках. Ходячую энциклопедию, спасителя выпавших из гнезда птенцов, эксперта по естествознанию, дружившего со здешним коренным населением. В моем видении он стоял на коленях у себя во дворе, скорчившись от шока и боли, схватившись за лицо, кровь с которого текла сквозь пальцы…

Жалость кольнула сердце – действенная смесь в соединении с моими нынешними дурными предчувствиями. Я напомнила себе о другом Хобе: его рука по локоть в старом буке ищет что-то, чего там уже нет.

– Вот поэтому совы летают бесшумно, – объяснял Хоб моей дочери. – Перья их крыльев очень мягкие, почти пушистые из-за маленьких, похожих на бахрому волосков по краю. Бесшумный полет дает им преимущество при охоте за добычей.

Он поставил коробку с ценным грузом на землю, достал из грузовичка лестницу.

Бронвен стояла рядом, руки в боки, и внимательно смотрела на развилку двух ветвей, где, как указал Хоб, находилось углубление для гнезда.

– Что они едят?

Прислонив лестницу к стволу, Хоб снял ограничитель и раздвинул ее, так что верхние перекладины уперлись в центральную развилку дерева.

– Ну, южная сова бубук, или мопок, как ее иногда называют из-за характерного крика, ест все что угодно. Маленьких млекопитающих, мышей например. Мелких птиц, лягушек, ящериц, крошечных летучих мышей. И обычные птичьи деликатесы вроде жуков и мотыльков.

Хоб сделал еще одну ходку к машине и вернулся с глубокой плетеной корзиной для пикника. Внутри находился ворох листьев и мягкой коры, пуха и прутиков – самодельное гнездо. Хоб поставил корзину на землю рядом с коробкой.

– Ты готова? – спросил он Бронвен.

Та кивнула и надела кожаные перчатки, которыми снабдил ее Хоб, затем опустилась на колени рядом с коробкой. Откинула крышку и озабоченно посмотрела на птенца:

– Он забился в угол, мистер Миллер… у него испуганный вид. Вы уверены, что мне можно его взять? Мать не отвергнет его, если от него будет пахнуть человеком?

– Так, ну вот. – Хоб попробовал, надежно ли прислонена к дереву лестница, передвинул ее поближе к стволу, затем бочком подобрался к Бронвен. Опустившись на землю рядом с ней, он оценивающе улыбнулся. – Птицы – хорошие матери, она его не бросит. Не сомневаюсь, что его мамаша прячется где-то в кроне и наблюдает за нами, ничего так не желая, как заполучить своего малыша обратно в гнездо и хорошенько его покормить. Приготовься, – добавил он, подмигивая Бронвен.

Бронвен колебалась, но после подбадривающего кивка Хоба сунула руки в корзину. Ее пальцы в перчатках нежно сомкнулись вокруг птицы. Бронвен ахнула. Лицо ее порозовело, глаза засияли благоговением и восторгом.

– Ой, как приятно! – сказала она, взглянув на Хоба. – Такой мягкий, я даже чувствую его косточки! Что мне теперь делать?

Хоб протянул корзину с импровизированным гнездом.

– Теперь осторожно, просто опусти его туда. Сначала он там покопошится, а потом успокоится.

Несмотря на неуверенность, Бронвен опустила птенца в корзину без происшествий. Как и сказал Хоб, крохотный совенок минутку повозился, жалобно пища, а потом зарылся в мягкий хлам и замолк. Хоб поманил меня, и мы втроем уставились на маленькую сову.

Ее пушистое оперение было желтовато-белым с коричневыми крапинами, лицевой диск – темно-коричневым. Золотистые глаза уставились на нас, агрессивно для такого маленького существа.

– Удачи, малыш, – сказала Бронвен, и мы стали следить, как Хоб карабкается по лестнице, помогая себе одной рукой, другой сжимая корзину.

Подобравшись достаточно близко к развилке, он поместил корзину между собой и стволом дерева. Мелькнули пушистые желто-белые перья, когда Хоб положил птенца в углубление между ветками. Минуту он горстями перекладывал листья и прутики из корзины в гнездо, и вот он уже спускался, клацая поношенными ботинками по перекладинам. Оказавшись на земле и увидев радостное лицо Бронвен, он улыбнулся.

– Как я и думал, там в гнезде вороньи перья. Проклятые помоечники, наверное, вытолкнули нашего маленького друга, пока его родители охотились. В любом случае сейчас он в надежных руках. Я видел его мать, наблюдавшую из листвы. Как только мы уйдем, она слетит вниз и покормит его.

Хоб заглянул в крону, и Бронвен последовала его примеру.

И опять я поймала себя на том, что изучаю старого мастера. Я была права, сегодня он постарался. Побрился, причесался, выстирал брюки, предпринял нечто похожее на попытку почистить обувь. Не модель с подиума, но таким презентабельным я его еще не видела. Возможно, сегодня был банный день или он собирался в город, но я не могла отделаться от подозрения, что он приложил особые усилия в ожидании встречи с Бронвен.

– Идем, Брон, – поторопила я, – нам уже пора ехать, ты ведь не хочешь опоздать?

Взгляд Хоба остановился на лице Бронвен, взгляд острый, как осколок голубого стекла. Хоб улыбнулся.

– В церковь едем, да?

Бронвен отряхнула с джинсов кусочки коры и листья.

– Я еду навестить свою бабушку, – с гордостью сообщила она ему. – Маму моего папы, она очень милая. Мы познакомились вчера и так хорошо провели время, что она пригласила нас и на сегодня.

Пока Бронвен говорила, лицо Хоба застыло, затем на нем появилось выражение, которое я поначалу не поняла. Лицо старика находилось в изменчивой светотени, не дававшей уловить это выражение, но я готова была поклясться, что в голубой глубине его глаза промелькнуло что-то похожее на надежду.

Это заставило меня задаться вопросом: уж не увлечен ли он Луэллой до сих пор? Да, я поняла это по его внезапному оживлению, по теплому румянцу, вспыхнувшему на морщинистых щеках. Должно быть, он любил ее все это время… Но что случилось между ними за годы после исчезновения Клива? Почему они не соединились? Не избегала ли его Луэлла, чувствуя, возможно, что он каким-то образом причастен к роковому падению ее дочери?

Хоб поймал мой пристальный взгляд и из вежливости опустил голову, изменил выражение лица и изобразил жалкую улыбку, больше похожую на гримасу.

– Значит, Луэлла чувствует себя хорошо? – спросил он.

– Очень хорошо, – весело проговорила Бронвен. – Вы ее знаете?

– Ах… Полагаю, можно сказать, что когда-то мы были друзьями. В прежние времена, – добавил он, робко взглянув на меня. – Она добрая женщина, твоя бабушка. Одна на миллион. Передай ей мои приветы, когда увидишься с ней… Сделаешь это, девочка?

– Конечно.

Я обняла Бронвен за плечи и подтолкнула в сторону дома.

– Что ж, до свидания, Хоб, – сказала я. – Спасибо, что вернули совенка домой. Очень мило с вашей стороны, что позволили нам понаблюдать.

Хоб поднял палец, словно хотел о чем-то спросить, но он слишком затянул со своим вопросом. Без дальнейших разговоров я вывела Бронвен из тени фигового дерева и повела по траве вверх по склону, в убежище мрачных теней веранды.

– Мам?..

В свои одиннадцать лет Бронвен была наблюдательной, чувствительной к изменениям в непредсказуемом климате настроений взрослых.

– В чем дело? Я сказала что-то не то?

– Нам пора ехать, – сказала я, многозначительно посмотрев на свое пустое запястье. – Ты же не поедешь в гости к бабушке в такой одежде, верно?

Моя уловка сработала. Дочь встревоженно посмотрела на свои джинсы, предприняла вялую попытку очистить их от оставшихся крошек коры.

– Конечно, нет. Ты же вчера вечером нагладила мое платье, помнишь? Кроме того, ба говорит, что важно всегда выглядеть наилучшим образом.

Я подняла бровь.

– Ба?

– Она предпочитает так, а не «бабушка» или «бабуля». Говорит, так более дружески, и я согласна.

Она чопорно улыбнулась кончиками губ, повернулась на пятках и исчезла в доме, с шумом захлопнув за собой сетчатую дверь.

Внизу во дворе ожил грузовичок Хоба. Старая машина производила немыслимый шум, когда ее изношенные механизмы кашляли и вздыхали. Из выхлопной трубы с треском вылетел заряд дыма, затем автомобиль дернулся вперед и с поразительной быстрой скоростью помчался по ухабистой подсобной дороге.

Втроем мы отнесли в сад с задней веранды дома Луэллы чизкейк, термос чая со льдом, чашки, тарелки и вилки, громадный плед и кипу фотоальбомов. Устроились в тени под араукарией на мягком ковре из опавшей хвои, и Луэлла раздала нам салфетки.

Вкус у пирога был божественный, чай освежал, а ветерок приносил аромат роз и жасмина. Граффи распростерся на травке на солнышке, лапы у него подергивались во сне. Наше мирное утреннее чаепитие имело все основания превратиться в воспоминание, на которое мы когда-нибудь оглянемся с улыбкой… и однако, несмотря на воскресенье, безоблачное небо и теплый душистый воздух, мои размышления не давали мне расслабиться.

Я думала о прочитанном в дневнике Гленды, о ее последней записи – как она вылезла в окно своей комнаты, чтобы встретиться с Россом в надежде, что он посоветует, как быть с тем, что она узнала из найденных писем.

Прислонившись к шершавому стволу дерева, я рассматривала лицо Луэллы, восхищалась ее атласной кожей, мягкой улыбкой и волосами, собранными в свободный пучок, – но сознавая также, что под радостью, сиявшей сейчас в ее глазах, таится целая жизнь в горе. Мне хотелось задать ей столько вопросов. Что было в найденных Глендой письмах, почему они вызвали у нее такой стресс? Она была шокирована, обнаружив, что у матери роман с Хобом, или письма раскрыли более страшные тайны? Возможно, если бы я узнала ответы на эти вопросы, то и другие недостающие части головоломки, связанной с роковым падением Гленды, встали бы на место?

Бронвен со своей бабушкой склонились над фотографиями.

– Вот та, о которой я тебе говорила, ба, – сказала Бронвен, вынимая снимок из альбома, который держала на коленях. – Здесь ты стоишь у бельевой веревки с тетей Глендой и папой. Смотри, ты выглядишь по-другому.

Луэлла сменила позу и взяла фотографию, держа ее на расстоянии вытянутой руки.

– Что ж, это было давно… Боже, на обороте указан восьмидесятый год. Я тогда была моложе, милая. И стройнее тоже! О-о-о, ты только посмотри на них: Тони еще совсем маленький, ему было восемь лет, когда сделали эту фотографию. А Гленде, беззаботной девочке, – десять лет.

Наступил, возможно, подходящий момент, чтобы направить беседу в страстно желаемое мной русло, но на глазах у Луэллы уже выступили слезы, и хотя она улыбалась, чтобы скрыть свои чувства, в ней явно ощущалась уязвимость, свидетельствовавшая, что ее горе всегда рядом. Я вспомнила слова Кори: «Луэлла всегда была замкнутой. У нее было сложное детство, вряд ли ее нынешнее душевное состояние располагает к общению».

Луэлла оторвала взгляд от снимка и посмотрела на Бронвен.

– Твой отец любил убегать один, чтобы рисовать, – сказала она. – У него был такой талант к искусству. И Гленда, моя дорогая Гленда… – Она снова посмотрела на фотографию, и ее плечи поникли. – Знаете, она хотела быть писателем. Всегда сочиняла разные истории, с тех пор как научилась говорить… Такая умная. И красивая, совсем как ты, Бронвен, дорогая… Но с таким взрывным характером, что у окружающих волосы дыбом вставали.

Луэлла издала звук, вероятно намереваясь усмехнуться, но он больше был похож на всхлип.

Этот звук подстегнул меня.

– Брон, милая, отложи на время фотографии. Ты рассказала своей ба о школьном лагере?

Лицо Бронвен засветилось, и она позабыла про альбомы, чтобы разразиться монологом о том, как она, Джейд и двадцать других детей из ее класса собираются в шестидневный поход в Национальный парк Маунт-Барни и что она никогда раньше не ходила в поход, но Джейд так разливалась, как это весело, и теперь она ждет не дождется…

Луэлла отерла слезу, а потом, будто почувствовав мое внимание, слабо улыбнулась мне. Это было чуть больше, чем взгляд, возможно, быстро промелькнувшая признательность, как бы говорившая: «Разве она не прелесть?»

До этого момента меня мучила тупая зависть по поводу прочной связи, возникшей между Бронвен и ее бабушкой. Девочка была счастлива – я видела это по сиянию ее глаз, по тому энтузиазму, с которым она делилась с Луэллой школьными новостями. Мне с таким жаром она никогда ничего не рассказывала.

Но сейчас, глядя, как Луэлла улыбается моей дочери с очевидной гордостью и восхищением, я почувствовала, что моя обида отступила. Тетя Мораг любила говорить, что люди бывают настолько ослеплены жизненными невзгодами, что забывают о счастливых моментах. Я с болью осознала, что превратилась в такого человека – который выискивает, что идет не так, вечно недоволен. А нужно всего лишь чуть изменить ракурс, чтобы увидеть жизнь свежим, благодарным взглядом. Я здорова, у меня любимая работа, а теперь и постоянная крыша над головой. А самое главное, у меня есть дочь, здоровая, крепкая. Живая.

И в этот самый момент разочарования в себе я поняла, что пора ослабить хватку, отпустить то, что невозможно контролировать. Я решила практиковать плавание по течению и глубокое дыхание и считать отношения моей дочери с ее бабушкой счастьем, которое есть. Поэтому я закрыла глаза и поудобнее привалилась к рельефной коре араукарии. Воздух был теплым, дневной ветерок – сладко-благоуханным. Сосновые иглы, чай с лимоном, слабый яблочный аромат только что вымытых волос Бронвен. Чизкейк, нагретая солнцем трава. И розы.

Моргнув, я бросила взгляд через двор. Там, в нескольких футах от нас, розовый куст поднимал свои плети по шпалере рядом с садовым сараем. Из-за зноя, характерного для конца января, немногочисленные цветы были маленькими и сухими, но мое внимание привлекла одна роза чуть ниже. Пышная и такая темно-красная, кровавого оттенка, что казалась почти черной.

Я встала, подошла и, наклонившись, вдохнула запах этого цветка.

Мое сердце совершило скачок.

Я неважно запоминаю запахи, и этот конкретный аромат вдыхала только один раз – но ошибиться я не могла. Сладкий густой аромат с острой ноткой корицы.

– Очаровательные, правда? – сказала Луэлла. – Вы любите розы, дорогая?

Обернувшись, я увидела, что она сидит одна на пледе. Бронвен ускакала прочь, чтобы обследовать полускрытую в зеленом уголке статую, и я слышала, как она разговаривает с Граффи. Я присоединилась к Луэлле, надеясь, что не выйду за границы дозволенного.

– Я действительно люблю розы, хотя не очень разбираюсь в садоводстве. Это особый сорт, не так ли? Такой великолепный аромат.

– Да. – Пауза. – Этот куст вырос из отводка, взятого из беседки в Торнвуде. Хотя сейчас старый куст умер, такая жалость, – добавила она. Посмотрела в сторону, выглядывая Бронвен среди гортензий, стремясь, возможно, напомнить себе, что любой дискомфорт, который она испытывает в моем присутствии, стоит того, чтобы его потерпеть.

– На днях я заехала в лютеранскую церковь, – сказала я, пуская пробный шар, чувствуя, как слегка участился мой пульс. – Такое затейливое старое здание, я подумала, что можно сделать несколько фотографий… – Я собиралась солгать; похоже, в последнее время я очень в этом наловчилась. Но вовремя себя одернула. – Вообще-то мне было любопытно посмотреть старые могилы. Одна в особенности привлекла мое внимание, потому что за ней недавно ухаживали. И на ней стояла ваза с розами… По правде, они были такие же, как ваши.

Наверное, Луэлла уловила что-то в моем голосе, потому что посмотрела на меня и нахмурилась. Я поняла, что она ждет продолжения.

Я вздохнула.

– Это была могила вашей матери, Луэлла. Простите, но мне было любопытно. С тех пор как я в Торнвуде, я… Короче, я не могу не думать на эту тему.

Она кивнула, но показалась мне скорее озадаченной, чем огорченной, моим признанием. Затем, все еще хмурясь, она сказала:

– Кто бы стал ухаживать за ее могилой? Пастор нанял кого-то? Вот уж не предполагала, что у них есть средства.

– О-о-о, я думала…

Она посмотрела на меня, и в глазах ее зародилось понимание.

– Вы подумали, что это я?

– Ну я… Да.

Она поникла, безвольно опустив пухлые плечи и руки.

– О нет, милая. Я никогда не хожу на кладбище. Ни мать свою не навещаю, ни дочь на пресвитерианском кладбище. Печальные места – кладбища, верно?

Ее простое замечание отозвалось во мне. Луэлла была крупной женщиной, но в этот момент показалась хрупкой, как птица, она сидела на пледе в явно неудобной позе, подогнув под себя ноги. Мне захотелось защитить эту женщину, облегчить ее горе и отогнать боль прошлого. Смешно, конечно. Кому это под силу, не говоря уже о чужом, в сущности, человеке. Кроме того, я не из тех, кто направо и налево раскрывает объятия.

– Боюсь, я опять разволновала вас, Луэлла. Простите, пожалуйста.

Она вздохнула.

– Ничего, Одри, милая. Вы не виноваты. Полагаю, вы и сами немного взволнованы, оказавшись замешанной в запутанные дела семейства Тони.

– Да, – согласилась я, выдавив улыбку. – Самую малость.

Луэлла тоже улыбнулась. Впервые с момента нашего знакомства меня коснулось тепло, которое она приберегала для Бронвен. Я осмелилась надеяться, что она приоткрывается, начинает мне доверять. Возможно, скоро даже захочет больше поговорить о своей матери и Сэмюэле.

– Знаете, – начала она и наклонилась чуть ближе, – когда мне было столько же, сколько Бронвен…

– Ба! – Бронвен впрыгнула с солнцепека в тень. – Знаешь что?

Луэлла оглянулась. Улыбнулась Бронвен и проворковала:

– Что такое, милая?

Я мысленно взмолилась, чтобы вмешательство Бронвен оказалось кратким и она исчезла так же быстро, как возникла, предоставив Луэлле возможность возобновить рассказ о том, что она хотела мне открыть. Но Бронвен плюхнулась на плед и, схватив тарелку, положила себе здоровый кусок чизкейка, без сомнения собираясь подкрепиться, а затем начала:

– Ты ни за что не угадаешь, что я делала сегодня утром. Я помогала вернуть в гнездо совенка бубука!

– Совенок бубука, – изумилась Луэлла. – Боже мой! Как ты ухитрилась это сделать?

У меня упало сердце. Это будет катастрофа. Я попыталась привлечь внимание Бронвен, но она была слишком занята своей бабушкой, даже не отрывала взгляда от Луэллы, когда замолчала, чтобы глотнуть лимонада. Затем она продолжила:

– На прошлой неделе он упал с большого фигового дерева на дворе перед домом, понимаешь? Мистер Миллер нашел его и показал Дэнни – это папа Джейд, – чтобы он проверил, не сломаны ли лапки или что другое. Ну совенок не пострадал, поэтому сегодня утром мистер Миллер забрался на дерево и положил его назад в гнездо… И я ему помогала. Мама-сова следила за мной с соседней ветки, а через несколько минут после того, как мы убрали лестницу, она слетела вниз, чтобы… чтобы… – Она умолкла.

Луэлла побледнела. Она пыталась изобразить интерес к рассказу Бронвен, но я увидела возникшие у нее вокруг глаз белые круги.

– Брон, – сказала я в наступившей тишине, – мне кажется, я оставила свои солнечные очки в машине. Дорогая, не сходишь за ними?

Дочь нахмурилась.

– Мам, они были у тебя в руке, когда мы приехали.

Я бросила ей ключи.

– И пока ты там, проверь, не оставила ли я открытым окно, иначе мы зажаримся на обратном пути.

Бронвен метнула на меня вопросительный взгляд, говоривший: «Что-то происходит, ты расскажешь мне позже, да?» Я кивнула в ответ на немой вопрос не потому, что имела хоть какое-то намерение просвещать ее, а просто чтобы избавиться от нее. Я подождала, пока она скроется за углом дома, прежде чем посмотреть на Луэллу.

– Хоб был в доме несколько раз, – сообщила я ей. – Он и его брат привели в порядок сад. Сегодня утром он спрашивал о вас и просил передать привет.

– Понятно.

Луэлла отрезала ломтик чизкейка. Пальцы у нее не дрожали, только движения сделались неровными, словно разом исчезла вся грациозность. Не спрашивая, она неловко шмякнула этот кусок на мою тарелку и отрезала другой себе. Отломила кусочек вилкой, поднесла ко рту. Прожевала механически, проглотила.

– Как он? – натянуто спросила она.

– Нормально. – Это было смешно. – Луэлла, с вами все в порядке?

– Не совсем.

Я вздохнула.

– Мы опять это сделали, да?

Луэлла гоняла свой кусок пирога по тарелке.

– Этого, видимо, следовало ожидать. Это так ошеломляет, у меня так давно не было никакой компании. Столько лет прошло, и тем не менее я обнаруживаю, что воспоминания несутся все быстрее и быстрее, и иногда я не могу их контролировать. Вы не виноваты, Одри. Но вы должны меня простить. Видеть вас и Бронвен так же чудесно, как и… Что ж, думаю, вы догадываетесь, что я не настолько хорошо подготовлена к волнениям.

– Учитывая обстоятельства, – тихо проговорила я, – мне кажется, вы справляетесь великолепно.

Она посмотрела на меня повлажневшими, расширившимися глазами.

– Тони рассказывал, что произошло между его отцом и Хобом Миллером?

– Я знаю, что у них была ссора.

Она кивнула.

– Это случилось примерно за неделю до того, как мы потеряли Гленду. У нас с Кливом вышла безобразная ссора. Он вылетел из дома, увез куда-то детей на машине. Только много позже я узнала, что он поехал к Миллерам. – Она помолчала, уставившись на крошки у себя на тарелке, словно пытаясь найти среди них правильные слова. Вздохнула. – Произошла драка. Хоб был ранен.

– Именно тогда он потерял глаз?

– Да. Потом Клив признался, что у него было нечто вроде припадка, что он потерял голову и хотел наказать меня за нашу ссору. Сюда приезжала полиция, Кливу предъявили обвинение и назначили дату судебного слушания. Только Клив до слушания не дошел, он исчез за неделю до него. Должно быть, случился новый припадок, потому что… Ну я так понимаю, вы знаете о том, что его машину нашли в запруде?

Я кивнула.

Лицо Луэллы стало каким-то измятым, щеки побледнели.

– Поэтому теперь я невольно думаю, не держит ли до сих пор Хоб, после стольких лет, зла на Клива – и на меня – за случившееся?

Ее упоминание о зле заставило меня снова подумать о возможной причастности Хоба к несчастному случаю с Глендой. Но я также помнила проблеск надежды, мелькнувший на его лице сегодня утром.

– Луэлла, я уверена, что не держит.

Она как будто не слышала, уйдя в какие-то свои мысли. С переднего двора донесся голос Бронвен, которая звала Граффи. В тишине ее голос показался странным и бестелесным, как воркование лесного голубя.

Вскоре после этого мы уехали.

Когда мы стояли перед домом, прощаясь, Луэлла пригласила нас к себе на следующую субботу. Бронвен с сожалением напомнила ей, что будет в школьном лагере, но мы сможем приехать в следующие выходные, если она не против.

Луэлла одобрительно кивнула, но я видела ее напряженное лицо и сгорбленные плечи. Она обняла Бронвен, схватив в охапку, потом изумила меня поцелуем в щеку.

– Спасибо, – прошептала она, затем, прежде чем я успела спросить, за что она меня благодарит, Луэлла открыла калитку и проводила нас до обочины, где мерцала на солнце моя темно-красная «Селика».

Пока мы отъезжали, Бронвен сидела подавленная.

– Мама, – сказала она, когда мы свернули за угол и оставили позади Уильям-роуд, – ба очень одинока, да?

– Думаю, да, Брон.

– Значит, хорошо, что у нее есть мы, да?

– Хорошо, – согласилась я, изо всех сил улыбаясь.

Но по пути до Торнвуда мрачное настроение возобладало.

Что-то в Луэлле возбуждало во мне сильное желание ее защитить, подобное желание я испытывала только к Бронвен. И в то же время она олицетворяла мрачную сторону прошлого Тони, прошлого, из которого мы с Бронвен – до сего времени – были исключены. Возможно, моя тоска по семье и нормальной жизни для Бронвен повлияли на мою рассудительность отрицательно, заставили принять поспешное решение. А возможно, я стала жертвой собственного любопытства. Все равно по какой причине, но я чувствовала, что совершенно не справляюсь.

Луэлла была малознакомым солнцем, вокруг которого вращались все остальные таинственные планеты: Айлиш и Сэмюэл, Гленда, Тони и Клив. Даже Хоб. Она находилась в центре семейной истории, которая становилась все более ужасной… и делалась для меня непосильной. Я хотела безопасного убежища и верила, что найду его в Торнвуде, но он, оказывается, был минным полем трагедии, обмана и горя, и, возможно, даже убийства.

Я посмотрела на Бронвен. Ее лицо раскраснелось от жары, на губах играла счастливая улыбка. По спине у меня пробежал холодок страха. Впервые со времени нашего переезда я задалась вопросом: а такой ли уж отличной идеей был переезд сюда?