Глава 14

Бронвен настояла, чтобы мы украсили заднюю веранду бумажными фонариками и электрическими гирляндами, и, должна признать, эта причуда подняла мне настроение.

Наш визит к Луэлле получился крайне успешным. Бронвен распространялась о своей бабушке всю дорогу домой, не в состоянии сдержать восхищение. Она уже договорилась с Луэллой, что снова навестит ее завтра, в воскресенье. Я была счастлива за нее, но рядом с этой радостью таилось менее светлое чувство. Несмотря на мое собственное высокое мнение о Луэлле, я не могла отрицать, что взаимное притяжение между ней и моей дочерью вызвало у меня зависть.

Я поправила скособочившийся фонарик, затем нырнула в кухню за очередным подносом с едой. Когда я вернулась на веранду, Бронвен топталась у другого конца стола, снимая фольгу с картофельного салата. Когда я, приставив поднос к бедру, сгружала на стол другие накрытые фольгой блюда, она сморщила нос.

– Фу, что это за запах?

– Я ничем необычным не пахну. Лук или, может, свекла?

Бронвен устроила целое представление, принюхиваясь.

– Мам, это же ты! Ты подушилась!

Я вздохнула.

– И что? Теперь это преступление, да?

Она перестала снимать фольгу и недоверчиво на меня уставилась:

– Но почему?

– Так я хорошо себя чувствую.

Ее глаза расширились, словно я ответила ей на чужом языке.

– Раньше ты никогда не хотела хорошо себя чувствовать. Почему сейчас?

– Просто захотела.

Скомкав снятую фольгу, дочь прищурилась.

– Это для него, да?

В ответ на мое тупое молчание она пояснила:

– Для папы Джейд. Я так и знала, я была права. Все же он действительно тебе нравится.

Пламя свечей в фонарях колебалось, а из стереосистемы звучала одна из моих любимых песен, привязчивая, с оттенком фанка. Отряхнув руки о джинсы, я попыталась скрыться на кухне, но Бронвен шла за мной, как ищейка.

– Нечего меня игнорировать, мама. Ну ладно – духи, но эта блузка выдает тебя с головой.

Я остановилась у раковины и в смятении посмотрела на свой топ – шелковый, завязанный на талии, вырез смягчен узкой оборкой. Мне казалось, что она выглядит нормально, и это вдохновило меня чуточку усилить эффект ароматом. «Ванильный мускус» – душистое масло, которое я купила для поднятия моего упавшего духа после того, как меня бросил Тони. Не помогло, конечно, поэтому я засунула масло подальше.

– Что не так с блузкой? – спросила я, чувствуя себя глупо. – Ты постоянно жалуешься, что я никогда не прилагаю усилий.

Бронвен, подбоченившись, обдумывала мои слова.

– Ну есть усилия… и усилия. Должна сказать, ты и правда выглядишь хорошо. Для разнообразия, – многозначительно добавила она.

– Значит, ты одобряешь мою внешность?

– Конечно.

Она кинула комок фольги в мусорное ведро и вылетела из кухни, злорадно торжествуя про себя.

– Что ж, спасибо, – пробормотала я, сожалея о напрасно потраченном на одиннадцатилетнюю девчонку сарказме.

Схватив кухонное полотенце, я заткнула его за пояс джинсов на манер фартука, подошла к окну гостиной и выглянула.

Ни облака пыли. Ни следа автомобиля.

На кухонных часах значилось три сорок семь. Я прикинула, не разлепить ли с помощью пара еще несколько страниц дневника, чтобы наверстать историю Гленды. Ее мир так ярко ожил для меня после посещения дома, где она выросла. Я видела теперь солнечную кухню с громкими часами и застоявшимся ароматом выпечки, тенистую веранду и девичью комнату в конце коридора, оклеенную обоями с желтыми розами. Никакие рассказы Тони не помогли бы мне так близко, интимно с ней познакомиться. Узнать ее мысли, личные страсти, страхи. Отчасти я чувствовала себя худшим из преступников из-за чтения ее дневника, но для любых, даже незначительных сожалений было уже слишком поздно – история Гленды все больше меня захватывала.

Просигналил автомобиль. Мгновением позже светло-зеленый «Мерседес» Кори с ревом проехал между эвкалиптами по краю подсобной дороги, таща за собой бурный водоворот пыли.

Бронвен обогнала меня на передней веранде и уже сбегала по ступенькам. Она заверещала, увидев вылезающую из машины Джейд, и рванула вниз по склону ей навстречу. Девочки обнялись, как потерявшиеся и вновь обретенные родственники, затем побежали вокруг дома, смеясь, переговариваясь и крича – все сразу.

Я помогла Кори вытащить из багажника термопакет с чечевичными бургерами и соевыми колбасками, полагаю. Она привезла и пиво – две упаковки по шесть бутылок «Краун лагера». Как я и подозревала, Кори – мне по сердцу.

– Дэнни опаздывает, – сообщила она мне. Ее волосы блестели в лучах дневного солнца, как медная проволока. Вытащив из кармана смятую записку, она сунула ее мне в руку. – Он велел отдать тебе это.

Я разобрала ставший теперь знакомым почерк: «Одри, уехал посмотреть больного ягненка, скоро буду, привет. Дэн».

– Срочный вызов, – объяснила Кори. – Ему пришлось договариваться с сестрой, чтобы поехала с ним.

«О, вот как».

– С сестрой?

– Он подозревает, что у его маленького шерстистого пациента могут быть шумы в сердце, и часть обследования – прослушать сердцебиение стетоскопом. Это неизбежно, так как в данном случае только так можно наверняка узнать, все ли в порядке. У Дэнни целый арсенал первоклассных приборов, чтобы следить за пульсом, дыханием и измерять уровень кислорода в крови, но периодически нужно прослушивать пациентов. Поскольку он совершенно глухой, то нанимает в помощь ветеринарную сестру. Дэнни терпеть не может признавать ограниченность своих возможностей, но никогда не нарушает правила обследования. А стало быть, приглашает Нэнси.

– Разумеется.

– Она просто прелесть – только что из ветеринарной школы, местная девушка и немного фейерверк. Она вам понравится.

Я натянуто улыбнулась.

– Да, наверное… Надеюсь, вы голодны?

– Умираем с голоду.

– Отлично!

Я тяжело зашагала по дорожке, чувствуя себя глупо, пока перед мысленным взором вставал образ Нэнси: высокая блондинка, роскошная супермодель. Боже, фейерверк – а что именно это значит? Дэнни, вероятно, в нее влюблен, и кто его обвинит? Работают бок о бок, полагаются друг на друга ради важной информации. Подбадривают друг друга, когда дела идут плохо, празднуют маленькие победы. Что ж, удачи им.

– Ой, какая красотища! – Кори поднялась по ступенькам следом за мной и теперь стояла, с улыбкой оглядывая гостиную. – Я под впечатлением, Одри… Такого я совсем не ожидала.

Ее улыбка заразила меня, и я с радостью отвлеклась от Нэнси Фейерверк.

– Я знала, что тебе понравится, – сказала я, улыбаясь в ответ. – Идем, давай сгрузим все это на задней веранде, и я проведу для тебя экскурсию.

– Я все никак не могу успокоиться насчет мебели. – Кори изумленно оценивала столовую. – Ты права, Одри, она отнюдь не жуткая, она сногсшибательная. Умный ход – смешать свою мебель со старыми вещами Сэмюэла. – Она подошла к нескольким маскам, которые висели рядом с дверью. – Они откуда, из Африки?

– Они с реки Сепик. Тетя Мораг добыла их, когда жила в Новой Гвинее в пятидесятых годах.

– Тетя Мораг жила в Новой Гвинее?

– Родилась там. Ее родители были миссионерами.

– Потрясающе… Мне не терпится поговорить о милой старушке в мельчайших подробностях. Умираю, хочу все о ней услышать… Ой!

Она остановилась перед серией обрамленных фотографий: Бронвен, наряженная феей, ее крылышки искрятся в свете камина, пышная юбка украшена звездами из мишуры. Фотографии были сделаны на вечеринке у костра, которую мы посетили несколько лет назад. В три года Бронвен была нежной, как эльф, с копной льняных волос и резкими чертами маленького личика, радуя всех танцами без устали. Потом шла фотография шестилетней Бронвен в ботаническом саду в Дейлсфорде, окруженной божьими коровками.

– Одри, это твои?

– Да, ранние, на пленке, до того, как я перешла на цифру. Вот эта, – я показала на божьи коровки, – сделана в тот год, когда ушел Тони… Я чуть ли не дошла до фанатизма, пытаясь запечатлеть все, что делала Бронвен. Думаю, все еще надеялась, что Тони к нам вернется. Разумеется, этого так и не произошло, но в итоге у меня осталась куча отличных снимков.

Кори вздохнула.

– Тони всегда был немного придурком.

Я невольно улыбнулась, вспомнив, что Гленда называла его так же.

– Думаю, да.

– Однако милым придурком. У меня куча забавных историй о нем в детстве – он и Дэнни были не разлей вода, скорее как братья, а не лучшие друзья, настоящая пара шалопаев, всегда готовых к шалостям. – Она пристальнее посмотрела на фотографии Бронвен-феи, ткнула меня локтем. – Вот эти классные, подруга. Еще есть?

В студии я достала папку с более поздними работами, которые, по моему мнению, могли понравиться Кори: неформальные портреты, многие строго черно-белые – сикхская свадьба, старые сестры-близнецы в своем готическом особняке в пригороде Мельбурна Тураке, застенчивый старик еврей, демонстрирующий на камеру свое запястье.

– Вот чудной бедолага, посмотри-ка. – Кори наклонилась поближе, чтобы разобрать цифры, выжженные на руке этого человека. – Прекрасный снимок, но ужасно печальный. Боже, посмотри на это приятное старое лицо, такое доверчивое. Как может человек даже думать о доверии после того, через что он прошел?

Повосторгавшись еще минуту, она продолжила молча перебирать снимки. Мы обе посерьезнели. Момент показался подходящим, чтобы сказать ей, но я выбирала, с чего начать. Решила – с самого начала.

– Кори?

– Мм?

– Мы с Бронвен были сегодня утром на Уильям-роуд. – Пауза. – Познакомились с Луэллой Джермен.

Кори резко выпрямилась и посмотрела на меня, забыв о фотографии, которую держала двумя пальцами.

– С Луэллой? Вы с ней познакомились?

– Да.

По лицу Кори разлилась бледность, сразу проступили веснушки.

– Как… как она?

– Неуверенная какая-то, – припомнила я. – Нервничала поначалу, хотя, как только мы разговорились, она, похоже, расслабилась. Они с Бронвен моментально понравились друг другу, сразу сблизились. Луэлла все повторяла, как она рада, что мы заехали.

Кори вглядывалась в мое лицо, нахмурясь.

– Как она выглядела? В смысле, с ней все в порядке?

По тревоге в глазах Кори я поняла, что на самом деле она спрашивает: «Не перестала ли Луэлла за собой следить, не превратило ли ее горе в тень той женщины, какой она некогда была? Не довела ли она в затворничестве свой дом – и возможно, свой разум – до разрушения?»

– Она чувствует себя нормально, насколько я могла заметить. И прекрасно выглядит. В доме безупречная чистота, нигде ни пылинки… А по стенам у нее развешаны очаровательные старые рисунки Тони. Мы пили утренний чай на веранде. Большую часть времени они с Бронвен провели, разглядывая старые фотоальбомы. Наверное, Луэлле понравилось, потому что она пригласила Бронвен снова повидаться с ней завтра.

Кори только хлопала глазами.

– Признаюсь, я поражена. Боже, как бы мне хотелось возобновить наше знакомство, столько лет прошло. Думаешь, она справится? – Видимо, некая сдержанность в моем лице заставила Кори поспешно прибавить: – Эй, мне следует подождать. Пусть она сначала привыкнет к вашим встречам, прежде чем общаться с толпами посетителей. Может, через несколько недель, когда она окрепнет?

– Я поговорю с ней, – предложила я, – прощупаю обстановку. В один из дней ты можешь приехать с нами. Уверена, она будет рада тебя видеть.

Кори кивнула, но была явно потрясена.

– Должна сказать, я рада, что ты проигнорировала мое предостережение. Бедная старая Луэлла, самое время ей увидеть немного радости от жизни. Видит бог, долго…

Она вроде бы хотела сказать что-то еще, но вдруг умолкла. К моему изумлению, ее глаза наполнились слезами. Она сморгнула, не глядя теперь на меня, не глядя даже на фотографию, которую так и держала двумя пальцами.

Я преодолела порыв обнять ее за плечи, чувствуя, что она не из тех, кто принимает физическое утешение, а я была не из тех, кто его предлагает. Кроме того, тетя Мораг любила повторять, что обычно лучшее лекарство от всего – переключение внимания.

– Идем, – сказала я, оставляя фотографии, где они лежали, и сердечно похлопывая Кори по спине. – Давай-ка разожжем огонь, и я умираю от голода.

Когда мы добрались до кухни, к Кори уже вернулась ее обычная живость и жизнерадостность.

– Не знаю, куда запропал мой братец, – проговорила она, вскрывая термопакет и доставая кучу белых бумажных свертков, – но он задерживает представление. Может, начнем без него? Колбаски из тофу начинают волноваться.

Я посмотрела на часы. Почти пять.

– Ты права, к тому времени, как все приготовится, девочки дико проголодаются.

Я взяла блюдо с маринованными стейками из семги, и по пути к двери мы оказались у кухонного окна. Оно выходило на веранду, и через него хорошо были видны Джейд и Бронвен, которые сидели рядышком на крыльце задней веранды. Сидели они спиной к нам, тихо беседуя, касаясь головами, по очереди поворачиваясь, чтобы посмотреть друг на друга через старый фотоувеличитель, только с обратной стороны.

Кори толкнула меня локтем в бок. Приложила палец к губам, и мы остановились, чтобы послушать.

Джейд подкрутила объектив и передала его Бронвен.

– Элайза говорит, что будет хуже, когда исполнится пятнадцать, потому что тогда начнется паника насчет мальчиков. Папа уже демонстрирует признаки обеспокоенности при малейшем упоминании о каком-нибудь парне из класса.

Бронвен оторвалась от объектива и внимательно посмотрела на Джейд.

– Кто такая Элайза?

– Она девушка тети Кори. Я называю их тетя Кори и дядя Элайза. – Джейд сощурила темные глаза и лукаво улыбнулась. – Тетя Кори лесбиянка, ты не знала?

Бронвен пожала плечами:

– Теперь знаю.

Кори застонала и горестно на меня взглянула.

– Послужит мне уроком – нечего шпионить, – прошептала она. – Не самый достойный способ признаться…

Я не отреагировала. Все мое внимание было приковано к Джейд, потому что она не закончила. Судя по выражению лица Бронвен, я не единственная была захвачена неожиданным откровением.

Джейд явно наслаждалась.

– Ты когда-нибудь видела, как целуются две девочки?

Бронвен испуганно вытаращила глаза.

– Нет.

– Сначала немного противно, особенно когда они начинают лапать друг друга, но еще хуже, когда они…

– Джейд!

Кори резко постучала по стеклу, заставив девочек – и меня – вздрогнуть. Выйдя на веранду, он бросила сверток с колбасками на скамейку рядом с грилем.

– Что? – пожала плечами Джейд.

Кори устремила на племянницу взгляд прищуренных глаз.

– Разве я не объясняла тебе, что такое вежливый разговор? Одри и Бронвен не хотят слышать чудовищные подробности о моей личной жизни… по крайней мере, не перед обедом.

Джейд снова пожала плечами:

– Конечно. Где папа?

Сдержанный вздох.

– Опаздывает.

Разорвав бумажный пакет, Кори достала полдюжины вялых серых колбасок, разложила их на раскаленном гриле и потыкала лопаточкой. Плюхнувшись на соседний шезлонг, она сердито посмотрела на меня, очевидно ожидая моей реакции.

Я задержалась у гриля, размещая перечные кебабы в промежутках между колбасками Кори. Закончив с этим, я открыла две бутылки пива и протянула одну Кори. Она пристально посмотрела на меня, беря ее, но я лишь улыбнулась и села в шезлонг рядом с ней, увлекшись на мгновение длинным, неторопливым глотком пива.

Приятно было посидеть в компании. Приятно было видеть, как Бронвен развлекается вместе с девочкой своего возраста. Приятно было в тени на веранде слушать шипение барбекю и птичий щебет, не имея никаких срочных дел и – на данный момент – никаких гнетущих тревог. Я решила позволить себе, всего на один вечер, забыть о Сэмюэле и Айлиш и моих копаниях в их истории. Я ощущала, как ослабевают узлы моего неуемного любопытства и меня отпускает одержимость, оставляя для разнообразия в покое.

Момент этот длился недолго. В пахнущий луком и травами покой проник далекий рокот. Звук был едва уловим поначалу, похож на слабое гудение сбившейся с дороги пчелы, но нарастал по мере приближения автомобиля.

Я мысленно следила за его продвижением. Он у начала подсобной дороги, черная «Тойота» – грузовик с хромированными деталями колес и собачьей шерстью на сиденьях. Грохочет по изрытой ямами щебеночной дороге, то ныряя в тень деревьев, то выныривая из нее, едет вдоль края долины с ее чашей изумрудных пастбищ, прорываясь наконец сквозь эвкалиптовую рощу под домом, как это сделал часом ранее «мерс» Кори.

– Папа приехал! – закричала Джейд, и они с Бронвен вскочили и побежали его встречать.

Кори воспользовалась моментом и накинулась на меня, едва девочки выбежали за пределы слышимости.

– Одри, ты так ужасно шокирована?

Укол вины. Запись в дневнике Гленды о попытке Кори поцеловать ее вспыхнула в моем мозгу. Мне следовало тогда же признаться. О дневнике, обо всем. О конкурсе Гленды на лучший рассказ и признании Клива о том, что он знал Айлиш в детстве, о его ссоре с Луэллой, а затем о жестоком нападении на Хоба Миллера. О том, как Бронвен нашла в дупле жестяную коробку, и о том, как несколько дней спустя я застала Хоба шарящим в дупле, ищущим что-то.

Но я медлила слишком долго. Кори внимательно смотрела на меня, на лбу у нее обозначилась легкая морщинка.

– Конечно, нет, – сказала я. – В любом случае я вроде бы подозревала.

– О-о-о? Правда? Что же меня выдало? Ботинки, да? Элайза всегда говорит, что у меня слишком мальчишеский стиль в одежде…

Большое искреннее лицо Кори с россыпью симпатичных веснушек и в ореоле золотисто-рыжих волос находилось в нервирующей близости и почти заставило меня признаться. Вопрос эхом отразился в глазах Кори цвета молочного шоколада, но я не посмела открыть рот даже для того, чтобы ее успокоить. Мне страстно хотелось сказать правду и покончить с этим, отвести ее в мою комнату и выдвинуть нижний ящик прикроватного столика, предъявить покоробившийся от воды дневник, который когда-то принадлежал ее лучшей подруге.

Но я не могла сказать. Пока не могла.

Я подняла плечи, неудачно копируя непринужденное безразличие Джейд.

– Не из-за рабочих ботинок. Это была просто догадка.

– Понятно, – только и сказала она, и я поразилась, увидев, как облегченно расслабилось ее лицо.

Это натолкнуло меня на мысль, что гневная реакция Гленды тогда, много лет назад, у ручья, напугала Кори, заставила сомневаться в себе на каком-то критическом уровне. И в лучшие-то времена быть отвергнутой – горькая пилюля, но насколько же она должна быть горше для девочки-подростка, которая впервые раскрывает свое тайное «я»?

Кори все еще наблюдала за мной: очевидно, ей были любопытны мои мысли, как и ее – мне.

– Значит, ботинки нормальные? – с сомнением спросила она.

Несмотря на свои невеселые размышления, я вдруг засмеялась.

– Отличные. Более чем хорошие – на самом деле они даже красивые.

Кори застенчиво, в нехарактерной для нее манере, улыбнулась, улыбка становилась все шире, пока не засияла во всю силу.

– Ты погоди, я еще скажу об этом Элайзе. Она взбесится.

Мы улыбнулись и чокнулись бутылками, глотнули одновременно. Холодное и сладкое пиво заливало любое еще остающееся чувство вины из-за того, что я держала дневник Гленды у себя.

Как раз тогда на кухне раздался топот ног – двух маленьких пар в сандалиях, одной большой – в ботинках. Сетчатая дверь распахнулась. Джейд и Бронвен ворвались на веранду, сопровождаемые Дэнни.

– Почему ты так задержался? – потребовала у брата ответа Кори, не утруждая себя языком жестов.

Дэнни прижимал к груди букет темно-красных гладиолусов в розовой папиросной бумаге, бутылку красного вина, кучу бумажных пакетов с логотипом пекарни и громадную, в цветочек, коробку с печеньем. Поскольку руки были заняты, он был не в состоянии объясняться знаками и, отвечая Кори, пожал плечами и зашевелил губами, безмолвно объясняясь.

Я обнаружила, что чтение по губам – не самая сильная моя сторона, и понятия не имела, что он ей говорил. Заинтригованная, я не сводила глаз с его губ. Как он общается на работе, когда держит на руках больное животное? Как ему удается успокоить взволнованных владельцев домашних питомцев или обеспокоенных фермеров, которые не понимают языка жестов, не читают по губам? Со всеми ли он прибегает к запискам, как со мной вчера в церкви? Или ослепляет их своей лучистой улыбкой на тысячу мегаватт и надеется на лучшее?

Он переключил свое внимание на меня. Я пялилась на него, и ему, кажется, понравилось, что он меня за этим застукал. Широким жестом он протянул мне цветы и поймал в прожектор улыбки, о которой я только что размышляла.

Я рывком поднялась с шезлонга, выплескивая пиво себе на запястье, и через веранду направилась к Дэнни.

– Давайте я вам помогу, – сказала я, забирая цветы и вино и идя к столу. – Боже, какие красивые, и к тому же темно-красные, мои любимые, я просто обожаю гладиолусы. – Я закрыла рот, устыдившись. Я не только трещала как сорока, но и отвернулась от него – он не мог видеть моих губ, чтобы читать по ним.

Я услышала тихий смешок со стороны Бронвен и ругнулась себе под нос. Щеки у меня пылали. Сознавая, что они, пожалуй, состязаются в цвете с гладиолусами, я потянула время, передвигая тарелки, чтобы освободить место для вина.

– Что горит? – сказала Кори, вскакивая, чтобы проверить гриль. Раздалось сильное шипение и потрескивание, когда она с ворчанием стала переворачивать колбаски и кебабы. – Теперь можно положить стейки, – сказала она мне, – все остальное готово.

– Хорошо. – Я повернулась к Дэнни. – Спасибо за цветы, – неуклюже прожестикулировала я. – Рада, что вы здесь.

После того как освободился от пакетов со сдобой и жестянки с печеньем, он открыл вино. Помедлил, чтобы поймать мой взгляд, и ответил быстрым жестом: отодвинув ладони от лица, он согнутым пальцем ткнул себя в грудь:

«Спасибо, что пригласили».

Одет он был в бледно-зеленую рубашку и джинсы с налипшими на них сухими травинками. Выглядел он немного помятым, а его волосы – кудрявые, нуждающиеся в стрижке – были всклокочены, словно он расчесывал их пальцами. Мне живо представились они с Нэнси Фейерверк на сеновале: оба с порозовевшими щеками, кожа блестит от испарины, лениво улыбаются, отряхивая сено с одежды друг друга…

Я осознала, что опять таращусь на него, и, кашлянув, торопливыми жестами вежливо поинтересовалась:

«С вашей маленькой овечкой все хорошо?»

Лукавый взгляд, полуулыбка. Затем – большие пальцы вверх.

«Все хорошо».

Наступил момент неловкости. Дэнни перестал улыбаться, только его любопытный взгляд задержался на моем лице, как будто он ждал, что я вновь заговорю. Я судорожно придумывала, что еще сказать, о чем спросить, чтобы рассеять неловкость нашего общего молчания. Но вместо этого поймала себя на том, что перебираю черты его лица, сравнивая с Кори. У него были бледные веснушки, как и у сестры, и широкое, красивой формы лицо, но на этом сходство заканчивалось. Кожа у него была бледнее, глаза близки к изумрудному цвету, тогда как у Кори – светло-карие. В его темно-каштановых волосах, более светлых на концах там, где они выгорели на солнце, не было и намека на рыжину.

– Одри, твои стейки…

Я присоединилась к Кори у гриля и занялась раскладыванием замаринованных стейков на освобожденном для них месте. Влажные стейки встретились с горячей поверхностью с шипением, распространяя облака ароматного пара.

– Будут готовы через пять минут, – объявила Кори, вытирая лоб тыльной стороной ладони, и сделала глоток пива.

Я принесла винный бокал для Дэнни, наполнила его, чтобы опять не пуститься в болтовню, потом помогла Кори раздать еду. Колбаски из тофу – ей и Джейд, семгу – себе, Бронвен и Дэнни, перечные кебабы и кебабы из феты – всем.

Каким-то образом мы умудрились наесться до отвала под обсуждение разных тем: почему вегетарианские колбаски идеологически вредны; заменит ли однажды Джейд у своего отца ветеринарную сестру Нэнси; в какой именно момент Бронвен впервые осознала свою страсть к насекомым; и разве не здорово, что Одри согласилась сделать портрет Кори, – общаясь все это время на путаной смеси знаков, движения пальцев, чтения по губам и похожей на шарады жестикуляции.

В разгар трапезы я поймала себя на размышлениях о том, почему Дэнни никогда не пытается говорить, почему он редко издает вообще какие-то звуки – если не считать скрипучего смеха.

Я вспомнила свою глухонемую подружку из художественной школы, Ронду, ту, которая была полна решимости общаться вербально, хотя ее никогда не понимали. Она всегда говорила во весь голос, фыркала и хохотала над шутками, орала через улицу своим слышащим друзьям и, как правило, громко топала, будто пыталась – одной силой своей громкости – пробиться сквозь навязанные ее глухотой стены и более полно соединиться с остальным миром.

Дэнни же, казалось, чувствовал себя вполне непринужденно в своей тишине. Ему было комфортно беседовать с помощью записок, чтения по губам или жестов. Не переживая из-за случайных недоразумений. Кори сказала, что он терпеть не может признавать свою ограниченность. Но, возможно, дело не только в этом – возможно, он не чувствует необходимости пробиваться сквозь какие-то границы? Возможно, он счастлив, как есть?

Безумные мысли. Откуда мне знать, о чем в действительности думает Дэнни или что чувствует?

Когда еда закончилась, а тарелки были убраны, мы разлеглись в шезлонгах и передавали друг другу жестяную коробку, в которой, к моей вящей радости и благодарности, оказались потрясающие вишни в шоколаде, изготовленные Дэнни. Кори захватила контроль над кофейником, и скоро темный, сладостно-горький аромат кофе разбавил привкус лука в воздухе. Девочки скрылись где-то в саду, вероятно в тайном убежище Бронвен под палисандром. Я слышала их приглушенную болтовню, изредка перемежавшуюся хихиканьем.

– О, какое блаженство, – провозгласила Кори, потягиваясь в шезлонге, крутя в руках чашку с кофейной гущей и глядя на сад.

Шевелились тени, деревья сделались мрачными и таинственными. Комары пытались – безуспешно – просочиться через мою крепость из свечей с цитронеллой и спирали от москитов. Большие вялые мотыльки кружились вокруг нас, как пьяные, а полчища крохотных черных жучков-камикадзе бомбардировали конфеты, пиво, стол и внедрялись в волосы Кори.

Дэнни вздохнул, глядя на сестру, его руки задвигались слишком быстро, но я уловила – он говорил что-то о крике.

Кори сердито посмотрела на брата, потом на меня, подняв бровь.

– Он всегда жалуется, что я разговариваю слишком громко. Это так, Одри? Неужели я постоянно кричу?

Именно это она сейчас делала, но я так привыкла к ее громогласности, что уже почти ее не замечала. Но все равно мне пришлось сжать губы, чтобы не рассмеяться.

– Я бы не сказала постоянно, – ответила я, – но в основном. Но как Дэнни это отличает?

Она со вздохом расслабилась в шезлонге.

– Он говорит, что со своего места чувствует вибрации моего голоса. Ты можешь поверить этому парню? Хоть бы постыдился, учитывая, что в моей привычке говорить громко виноват он.

В ответ на мой вопросительный взгляд она объяснила:

– Когда мы были детьми, Дэнни кое-как различал слова, если мы кричали, прижав губы к его голове. Вот здесь. – Она постучала себя за ухом. – Думаю, эта особенность так у него и осталась.

Дэнни хлопнул в ладоши и сделал еще один быстрый знак.

Кори закатила глаза.

– Мне нужно слушать свою музыку громко, – возразила она, – это помогает мне думать. В любом случае у тебя нет причин для невежливости, ты жестикулируешь слишком быстро. Одри с трудом за нами поспевает. Бога ради, помедленнее.

Дэнни посмотрел на меня и вздохнул:

«Простите».

«О’кей», – ловко ответила я знаком.

Этот жест я репетировала перед зеркалом. Он казался хорошим универсальным знаком, удобной палочкой-выручалочкой в моменты, когда трудно было подобрать нужное слово. Это был один из немногих знаков, ставших теперь для меня привычными.

Улыбка Дэнни продлилась чуть дольше, чем следовало. Искорки в его глазах заставили меня заволноваться. Бывают же такие эффектные мужчины. Одну половину его лица скрывала тень, другая была освещена золотым светом фонарика. Я собралась уже отвести глаза, но тут Дэнни снова принялся жестикулировать, на сей раз медленно и четко.

«Ее крик вас не беспокоит?»

Я криво усмехнулась.

– Моя старая тетя Мораг говорила очень громко из-за ненадежного слухового аппарата. Думаю, я к этому привыкла.

Дэнни озадачился, но Кори пояснила мои слова несколькими быстрыми жестами. Поняв, Дэнни фыркнул – единственный звук, кроме хриплого, с присвистом смеха, который я от него слышала. И снова с улыбкой заговорил руками. На щеках появились ямочки, а глаза заблестели. Я против собственной воли не могла отвести взгляда от его лица, забыв о жестикулирующих руках.

Кори пустилась рассказывать очередную историю – что-то про то, как Дэнни и Тони нашли коттедж с привидениями.

– Эту хижину построили первые поселенцы, – объяснила она для меня, – очень давно, думаю, в тысяча восемьсот семидесятых. Это была довольно крепкая сторожка, спрятанная в буше рядом с границей национального парка. Мальчики иногда тайком там прятались, и однажды Дэнни пришел домой страшно бледный, больной от страха. Он сказал, что они с Тони видели там призрак женщины…

История меня заинтересовала, потому что проливала дополнительный свет на детство Тони. Но я смотрела на Дэнни, зачарованного рассказом сестры, на его внимательные глаза и серьезно сжатые губы, на его совершенные черты лица в трепещущем золотистом свете фонарика. И мысли почему-то снова увели меня в сторону. К моей жизни в колледже и к глухонемой соседке по комнате, Ронде. К концу первого семестра она обзавелась парнем. Он казался приятным, этот симпатичный хиппующий выпускник. Я радовалась за нее… пока ее парень не начал оставаться на ночь. Поскольку себя Ронда не слышала и не сознавала, что ее экстатические крики могут разноситься по всему дому, тонкие стены ее не смущали. Я же эту парочку проклинала. Находясь в соседней спальне, я вынуждена была накрывать голову подушкой, в равной степени шокированная и завороженная шумом, доносящимся из другой комнаты.

Подавшись вперед и зажав ладони между коленями, Дэнни наблюдал за сестрой. Полумрак лишь подчеркивал характерный для него взъерошенный, полудикий вид. Может, все дело было в растрепанных волосах или в серьезной складке губ, которые в любой момент могли сложиться в сногсшибательную улыбку. Может, дело было в том, что он никогда не говорил и что мои беседы с ним всегда оставляли у меня ощущение неспособности контролировать ситуацию. А может, просто за пять лет после ухода Тони я мало общалась с мужчинами – и, безусловно, никогда с такими опасно притягательными, как Дэнни Уэйнгартен.

Мои предательские мысли метнулись к сеновалу, но на сей раз Дэнни там был со мной – я стряхивала соломинки с его рук, широкой спины, я приглаживала пальцами эти неукротимые волосы…

Разумеется, Дэнни выбрал именно этот момент, чтобы взглянуть на меня.

Я почувствовала, что краснею, и быстро опустила голову, думая, как удачно, что на веранде так темно и фонарики дают только пятна света.

Когда внимание Дэнни вернулось к сестре, я посмотрела в сад. Солнце опустилось ниже, окрасив восточный горизонт в сине-фиолетовый цвет, а западный – в розовый. Пурпурно-серые холмы сделались темно-розовыми – пейзаж в точности как на одной из акварелей Тони.

Ни с того ни с сего Кори вспомнила, что ей нужно срочно позвонить, – подозреваю, это было с ее стороны уловкой, дабы оставить нас с Дэнни наедине. Пока ее голос доносился из кухни, взгляд Дэнни оставался прикованным к моему лицу, как будто разглядывать без единого замечания другого человека – самое естественное дело в мире.

Сначала это меня нервировало. Я перебирала возможные реплики, чтобы завязать разговор: сильно ли изменился Торнвуд со времен его детства? Часто ли они с Тони купались в ручье? Хотел ли он когда-нибудь стать городским ветеринаром? Все это звучало так банально, так далеко от того, о чем мне на самом деле хотелось спросить: «Между вами и Нэнси что-то есть? Почему вы не говорите? Вы действительно такая загадка, какой кажетесь?» Я стиснула зубы, потом попыталась улыбнуться. Когда это не получилось, я просто, в свою очередь, уставилась на него.

Наше молчание как будто бы не смущало и не беспокоило Дэнни. Возможно, он к этому привык, для него мир всегда был безмолвным. Я вспомнила, как вчера в церкви он сказал, что не всякая тишина одинакова, и начала понимать. Между нами возник покой, лишенный речи, свободный от разговоров, оттеняемый пением цикад и стуком жучков о бумажные фонарики Бронвен, приглушенной беседой Кори по телефону. И однако я остро осознавала его присутствие и не могла переключить внимание ни на что другое.

Его руки задвигались:

«Вы слышите девочек?»

Я кивнула, указывая в сторону палисандрового дерева. Прибегнув к объяснению на пальцах, я споткнулась на имени Бронвен, забыв о перекрещенных пальцах на «в» и испортив все дело.

«Тайное место Бронвен».

Дэнни кивнул:

«В Торнвуде их полно».

Пальцы у меня заплетались.

«Легко заблудиться».

«Вам здесь нравится?»

Этот вопрос вызвал у меня искреннюю улыбку.

– Обожаю это место, – сказала я, двигая пальцами перед сердцем. Провела рукой от живота к груди, затем обозначила разделительную линию пальцами. – Чувствую себя как дома.

Дэнни оторвал взгляд от моих губ и улыбнулся, глядя мне в глаза.

«У вас есть тайное место?»

Может, виной тому было выпитое пиво, а может, приятное послевкусие от конфет. Или жара, или легкое изнеможение после длинного, насыщенного эмоциями дня, или даже непривычное удовольствие от пребывания в компании. Неважно, по какой причине, но я вдруг встала и поманила Дэнни за собой. Мы спустились с веранды, прошли через густые заросли гортензии и попали на дорожку, которая вела в сад перед домом. Миллеры великолепно поработали. В сумеречном свете трава казалась зеленым ковром. Деревья избавились от неправильно росших веток и теперь стояли в тени, их опавшие листья шуршали у нас под ногами.

Когда мы дошли до увитой розами беседки, я повернулась к Дэнни:

– Не совсем тайное, но, бесспорно, мое любимое.

Он нахмурился, озираясь вокруг и, без сомнения, видя в беспорядке перепутанные голые плети и искривленные стебли, полусгнившие цветочные арки и высохший шиповник. Затем неторопливо подошел к скамейке внутри беседки и тяжело сел. Отломил, дотянувшись, ягоду шиповника с нависавшей арки. Растерев пальцами сухой плод, он высыпал труху на землю, затем посмотрел на меня. Я поняла, что он недоумевает – совсем как недоумевал Хоб, – почему я не выкопаю все эти старые розы и не посажу вместо них что-то другое?

Поэтому я подготовила оправдания: «Я жду зиму для новых посадок», «Я все еще изучаю каталоги растений с голой корневой системой, меня отвлекли другие заботы, в смысле, переезд», – и все прочее…

Но вопроса так и не последовало. Вместо этого Дэнни похлопал по скамейке рядом с собой, приглашая меня сесть. Достал блокнот, написал строчку, слова едва читались в полумраке:

– Да?

– О… конечно.

Мгновение я поерзала, а потом пересела на дальний конец скамейки и проследила взгляд Дэнни, обращенный на долину.

Солнце скрылось за далекими, оставшимися от вулкана горами. Небо было черным, темнота поглотила сад. Ночь была роскошной, воздух тихим и теплым, в нем едва улавливались остатки ароматов нашего пира. Девочки теперь вели себя поспокойнее, но их бестелесные голоса плыли в тишине – приглушенным контрапунктом к эху громких, взволнованных переговоров Кори где-то в доме.

На моем запястье сомкнулись пальцы. Дэнни игриво тянул меня, пока я не села немного ближе. Он раскрыл мою ладонь и начал водить по ней пальцами. Вверх по руке до головы побежали мурашки, зазвенело в ушах. От Дэнни что-то исходило – не тепло, нет, но какая-то первобытная энергия, заставлявшая чувствовать себя странно и глупо, не совсем в своей тарелке.

Он постучал пальцами по моему запястью. Я опустила глаза. Затем поняла, что он делает. Он написал букву «В», затем «А». Я улыбнулась. Он отказался от блокнота, предпочтя мою руку. Я наблюдала за появлением слов: «Вам нужны новые розы».

Я засмеялась. Вообще-то захихикала. Как влюбленная дурочка. С каждой новой буквой по моей ладони и вверх по руке бежали новые мурашки, будоража нервную систему, одолевая мое сопротивление. Моего затылка и волос касались трепыхающиеся крылья бабочек. Я попыталась вырваться, но сильные пальцы Дэнни не отпускали меня.

Я покачала головой.

– Нет.

Когда он выписал завиток вопросительного знака, я узнала о себе смешную подробность: я боюсь щекотки.

– Нет! – почти выкрикнула я, вырывая руку. – Зеленый.

Дэнни отстранился. Он смотрел мне в лицо, его глаза скрывались в тени. Отломив прутик от ветки рядом со своей головой, он разломал его на кусочки, бросил их под ноги. Потер круговым движением грудь и постучал себя по подбородку, что означало: «Мне нравится это тайное место».

Я улыбнулась. Оно мне тоже нравилось.

– Вы только посмотрите на них, – сказала Кори позднее, когда мы задержались на передней веранде, наблюдая за девочками, которые в полуночи носились по траве внизу. – Смешные, как две мокрые курицы.

Мощный коктейль из чрезмерного возбуждения, чрезмерного количества шоколада и чрезмерного хихиканья в сочетании с поздним часом превратил двух обычно спокойных девочек-подростков в буйных дурочек. Дэнни пытался подогнать их к «Тойоте», чтобы завлечь туда Джейд и увезти домой, но они продолжали верещать и метаться из стороны в сторону, вопя что-то насчет преследования толпой призраков.

– Мне не следовало рассказывать им о коттедже с привидениями на земле Сэмюэла, – с сожалением проговорила Кори. – Кажется, я помню, что он похоже повлиял на нас с Глендой.

Я смотрела, как залитые лунным светом тени мечутся по лужайке.

– Да, история про старую хижину поселенцев получилась весьма зловещей.

– Надеюсь, у Бронвен не будет ночных кошмаров.

Я посмотрела на Кори:

– То же самое ты сказала мне при нашей первой встрече.

Она пожала плечами:

– Я знаю, но история Сэмюэла была настоящей. На самом деле в коттедже нет привидений. Хотя, – добавила она, лукаво подняв брови, – оно действительно существует… И если ты когда-нибудь его найдешь, берегись! – Она погрозила пальцем и зловеще захохотала.

Я шутливо толкнула ее плечом, потом снова перевела взгляд на фигуры внизу. Дэнни оставил попытки заманить Джейд в машину, решив, без сомнения, что самый разумный способ действий – дождаться, пока девочки выбьются из сил. Он спустился немного вниз по склону и стоял спиной к нам, всматриваясь в мрачную впадину долины, сунув руки в карманы, съежившись, словно от прохлады.

Кори ткнула меня локтем в бок.

– Спасибо, подруга.

– За что?

– Мы повеселились. Даже Дэнни получил удовольствие… для разнообразия.

Я переключила внимание на мужчину на краю сада.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что он остался. Обычно он в плохом настроении сваливает домой еще до начала праздника.

– Почему?

– Не каждый готов объясняться знаками, Одри. Не каждый делает усилие. Конечно, многие считают это необходимым, но, с другой стороны, с Дэнни не всегда легко общаться. Светские беседы вести с ним бесполезно, он говорит, что это пустая трата энергии, затем сердится, когда люди не обращают на него внимания. Он всегда был таким, даже мальчишкой.

– Я так понимаю, он не родился глухим?

– Нет, он перенес в младенчестве менингит. Подозреваю, с ним было бы так же нелегко, будь он слышащим. Хуже всего, конечно, было первое время, когда он учился разговаривать знаками, а мама и папа еще только перестраивали свою жизнь под воспитание глухого ребенка. Положение улучшалось медленно, он всегда выходил из себя, когда мы его не понимали. Беда в том, что его злость выражалась не в криках, как у большинства детей. По комнате летали тарелки, ложки, обувь. Однажды – к полному ужасу мамы – он запустил в нее стаканом с дедушкиной челюстью.

– Он кажется… не знаю, настороженным. Отчужденным. Только-только мы хохотали как безумные, а в следующую секунду он помрачнел. Надеюсь, я ничем его не обидела?

Кори хмыкнула и, нахмурившись, взглянула на силуэт брата.

– Видимо, надвигается гроза.

– Да?

– Он всегда чувствует, даже когда она еще за много миль отсюда. Возможно, улавливает запах, или чувствует ее, или – моя личная теория – ощущает изменение атмосферного давления. Но в любом случае никогда не ошибается.

– Он не любит грозы?

Кори покачала головой.

– Шесть лет назад его жена Марси погибла в грозу. Она выбежала за своей собакой, которая испугалась, и на нее упала ветка дерева. Это была громадная кривая ангофора… Во времена заготовок леса их называли делателями вдов. Древесина пробковая, но тяжелая, когда намокнет. Марси тоже была глухой, поэтому не услышала треск ломающейся ветки. Дэнни нашел жену придавленной, но пока он сбегал за пилой и распилил ветку, Марси умерла. Он винит себя, считает, что не должен был позволять ей выходить за собакой, должен был быстрее сдвинуть ветку. Он так себя и не простил.

– Это была не его вина.

– Да, не его. Но он же упрямый как осел. К тому же в это время года здесь бывает много гроз. У бедного старого Дэнни есть все основания для печали.

– Почему он не разговаривает?

Кори посмотрела на брата, стоявшего внизу, на темном склоне. Ее лицо смягчилось. В тусклом освещении веранды ее глаза больше не казались карими. Они посветлели, сделались теплыми и золотыми, как мед.

– По-моему, он делает это из чувства противоречия. А возможно, чтобы оказать сопротивление каким-то извращенным способом, понятным только ему одному. Больше всего он ненавидит, когда его считают слабым. В мире слышащих глухота – это инвалидность. Но пусть кто-нибудь попробует сказать Дэнни, что он инвалид. Если он не может говорить так ясно, как нормально слышащие люди, тогда уж лучше он не будет говорить вообще.

– Разве не стала бы его жизнь легче, если бы он попытался?

– О да, но даже не мечтайте сказать ему об этом. Последний из тех, кто попытался убедить его говорить, заработал перелом носа.

Я новым взглядом посмотрела на смутную фигуру на лужайке.

– Запомню, что не надо на него давить… Господи, это ведь не ты была, нет?

– Боже, нет! Учитель в школе. У парня были хорошие намерения, но Дэнни просто сорвался. Ему тогда было около пятнадцати. Тони сбежал за год до этого, и Дэнни не справлялся. Он настоял на том, чтобы ходить в обычную школу, хотя в те дни средняя школа в Мэгпай-Крике не имела соответствующего оснащения для глухих учеников. Его предупредили, настоятельно советовали вернуться в специальную школу в Брисбене. Слали письма домой, даже угрожали судебным иском – все без толку. В конце концов один из учителей попытался урезонить Дэнни и предложил помощь в оформлении заявки на грант для получения слухового аппарат и в обучении говорить, но Дэнни, в типичном для него духе, пошел на поводу у своих первобытных инстинктов и съездил бедолаге по физиономии.

– Немного чересчур, – заметила я.

Кори вздохнула.

– Для него быть глухим – не больше чем иметь зеленые глаза, когда у всех остальных они голубые. Он отказывается признавать ограниченность своих возможностей, что, должна сказать, к сожалению, не всегда служит к его выгоде.

– Однако ты должна восхищаться, что он придерживается своих убеждений.

Кори с сомнением хмыкнула.

– Но, полагаю, когда бедняга Росс О’Мэлли ждал у хирурга, чтобы ему вправили нос, он не аплодировал верности моего брата собственным убеждениям.

Я взглянула на Кори:

– Росс О’Мэлли? Он ведь сейчас преподает в начальной школе?

– Да, ты с ним, наверное, познакомилась?

– Пока нет. Его не было, когда у Бронвен начались занятия. У меня договоренность о встрече в понедельник.

Кори фыркнула.

– Повезло же тебе, посмотришь на чудака. Однако должна сказать, что у меня сохранились прекрасные воспоминания о Россе. Двадцать с чем-то лет назад он учил меня и Гленду в нашей средней школе. Тони – тоже.

«Тот самый Росс Гленды», – догадалась я.

– Какой он?

Кори достала из заднего кармана звякнувшие ключи.

– Немного чудной, но довольно милый. Какой-то запуганный, я думаю.

– Запуганный?

Она внимательно изучила ключи, взвесила их на ладони, потом посмотрела на меня.

– Вскоре после смерти Гленды Росс ушел из школы. Мы думали, что его перевели, но потом, год спустя, он вернулся. Я невольно гадала, не поразила ли его смерть Гленды больше, чем он показывал. Она была сто лет в него влюблена. Я жутко ревновала, ненавидела любого, кто отвлекал Гленду от меня. Но вернувшийся на следующий год Росс переменился: стал менее уверенным в себе, почти раздражительным. Как будто превратился в старика. Позднее я слышала, что в ночь смерти Гленды у жены Росса случился выкидыш, и вскоре после этого их брак распался. Неудивительно, что бедняга выглядел таким деморализованным.

– Думаешь, между ним и Глендой что-то случилось?

Кори отвела взгляд, переключив внимание на долину.

– Не знаю. Мы с Глендой вроде как поссорились и несколько месяцев до ее смерти не разговаривали. Я больше всего об этом сожалею, – тихо добавила она. Затем встряхнулась и хрипло рассмеялась. – Представить не могу, что между ними что-то было. Росс был ее первой серьезной любовью – к несчастью, единственной. В те дни он считался очень сексуальным, хотя, увидев его теперь, ни за что не поверишь…

Не знаю, что она собиралась сказать, но ее прервал на полуслове резкий сигнал клаксона. Внизу, на границе темноты, вспыхнули фары «Тойоты». Затем автомобиль покатил прочь по подсобной дороге, поглощенный вскоре черными деревьями. Мгновение спустя на веранду, топая, взлетела Бронвен, на ее бледном лице пылали алые пятна щек.

– Мама, Джейд тоже едет в школьный лагерь в следующую пятницу. Я не дождусь!

– Спокойной ночи! – проревела Кори на полпути по дорожке. – Увидимся в середине недели, а может, раньше.

Я не успела никому из них ответить, потому что Бронвен скрылась в доме, а Кори уселась в свой «мерс», нажала на клаксон, как ее брат, и с шумом покатила по подъездной дороге – свет ее фар то пробивался сквозь трясину теней, то исчезал, поглощаемый непроницаемым черным валом буша, который окружал Торнвуд и оберегал его от остального мира.

Я стояла в тишине, перебирая в памяти этот вечер: разговоры, душевность, вспышки веселья. Даже припомнила грустную нотку, на которой он закончился.

После хаоса нашей с тетей Мораг кочевой жизни я жаждала стабильности. И однако же меня всегда влекло к людям независимым и непредсказуемым. К художникам, музыкантам, поэтам. К изгоям, укрытым тенью необъяснимой тайны и при этом странно притягательным.

Как Тони. За исключением того, что он был лучшим в обоих мирах… или так я думала сначала. Уравновешенный и практичный. Вдохновляющий товарищ, внимательный возлюбленный. Организованный и амбициозный, контролирующий свой мир. Но стоило мне чуть-чуть поскрести поверхность, как проявлялся человек совсем другого сорта: вспыльчивый и скрытный, мучимый ночными кошмарами и долгими приступами молчания. В конце концов пропасть между нами оказалась слишком широкой.

После его ухода я утешала себя тем, что неопытность помешала мне разглядеть очевидное: Тони был художником и по натуре непредсказуемым. Я ошиблась в выборе, в следующий раз буду осторожнее.

Только следующего раза не последовало. Целых пять лет я была одна, ни разу не почувствовав даже малейшего интереса со стороны представителей мужского пола. За это время я составила и отшлифовала свое представление об идеальном мужчине: спокойный человек с простой профессией типа бухгалтера, без малейшего намека на художественные способности; заслуживающий доверия, надежный, возможно, даже немножечко скучный. Наверняка с ним было бы лучше, чем с тем, кто обещал быть с тобой навек, а потом сбежал и женился на другой.

Мне вспомнилось сияющее лицо Дэнни Уэйнгартена, его эффектные зеленые глаза, долгая улыбка. То, как завороженно он следил за историей из их детства, которую рассказывала сестра, а потом – как рассматривал меня, словно пытался понять, что происходит в моей душе. Мне припомнилось его прикосновение к моей руке, когда мы сидели в увитой розами беседке, от которого по телу побежали мурашки и шевельнулось желание, опутывающее своими запретными чарами мое сердце.

Я вздохнула и поспешила укрыться в доме.

После ухода Тони мне потребовалось много времени, чтобы прийти в себя. Как ни заманчиво свернуть с дороги в поисках хаоса и волнений, я не намеревалась когда-либо еще сбиваться с пути.