Глава 7
В понедельник утром я повезла маму в школу, потому что ее машина была в ремонте. Прямо перед уходом я смазала болячку дезинфицирующим средством. Палец теперь горел, и я сильнее прижимала пластырь, из-за чего боль одновременно слабела и усиливалась. За выходные я так и не написала Дэвису. Все время хотела это сделать, но вечер в «Эплби» кончился, а после я начала бояться, что пауза, наверное, слишком затянулась. Дейзи в субботу и воскресенье работала, а потому заставить меня было некому.
Мама, наверное, заметила, что я давлю на пластырь, и спросила:
– Ты завтра идешь к доктору Сингх, да?
– Ага.
– Как у тебя с лекарством?
– Нормально, кажется.
Однако это было не совсем так. С одной стороны, я сомневалась, что круглые белые таблетки приносят мне пользу, с другой – не принимала их так часто, как требовалось. Я про них забывала, но имелась еще одна, не очень понятная мне причина – какой-то глубинный страх, что принимать таблетку, чтобы стать самой собой, – неправильно.
– Ты вообще здесь, со мной? – спросила мама.
– Да.
Какая-то часть меня – но не я целиком – все еще находилась в Гарольде, чтобы слышать мамин голос и ехать в школу привычной дорогой.
– Только говори доктору правду, ладно? Страдать нет никакой необходимости.
Я бы возразила, что это фундаментальное непонимание доли человеческой, но ладно.
Я припарковалась на площадке у школы, попрощалась с мамой и встала в очередь к металлодетектору. Как только меня признали безоружной, я присоединилась к потоку тел, что плыли по коридорам, точно кровяные клетки – по венам.
Я остановилась возле своего шкафчика, и поскольку у меня было еще несколько свободных минут, стала читать про того репортера, которого обманула Дейзи, Адама Биттерли. Утром он поделился ссылкой на свою статью о попытках школьного комитета запретить какую-то книгу, так что, судя по всему, его не уволили. Дейзи была права – ничего не случилось.
Я собралась идти на урок, когда ко мне подбежал Майкл и потащил на скамейку.
– Как оно, Аза?
– Хорошо.
В тот момент я думала, как так получается, что одна часть тебя находится в каком-нибудь месте, а другие, самые важные, в это же время находятся в другом, за пределами шести чувств. Например, я сумела доехать до школы, хотя на самом деле не сидела в машине. Я старалась смотреть на Майкла, слышала гомон в коридоре, но я была не там, не по-настоящему, не вся целиком.
– Короче, – сказал он, – слушай, я не хочу портить нашу дружбу, потому что все просто супер, но… мне неловко, но как ты думаешь, серьезно, ты можешь отказаться…
Он умолк, но я уже поняла, что он хочет сказать.
– Я вряд ли смогу сейчас с кем-то встречаться. Я…
Майкл перебил.
– Все, теперь я смутился еще больше. Я хотел спросить, как ты думаешь, станет Дейзи со мной встречаться? В смысле, ты замечательная, Аза…
Я достаточно хорошо знала Майкла и потому не умерла от стыда, хотя была к этому очень близка.
– Да, – ответила я. – Да. Отличная идея. Лучше поговорить с Дейзи, а не со мной. Но да. Конечно, пригласи ее на свидание. Как неудобно. Такое неловкое положение. Спроси у Дейзи. Я сейчас встану, и давай закончим разговор, так я хоть немного сберегу самоуважение.
– Извини, – сказал он, когда я поднялась и начала отступать. – Ты красивая, Аза. Дело не в том.
– Нет. Нет. Ничего не говори больше. Это определенно моя ошибка. Я просто… Я пойду. Обязательно пригласи Дейзи.
К счастью, прозвучал звонок, позволив мне сбежать на урок биологии. Учителя еще не было, поэтому все болтали. Я села на свое место, ссутулившись, и сразу же написала Дейзи.
Я: Думала, что Майкл хочет пригласить меня на свидание, и решила ему побыстрее отказать, но он меня не пригласил. Он спрашивал, не смогу ли я пригласить на свидание тебя от его имени. Уровень унижения – рекордный. Но тебе стоит согласиться. Он красавчик.
Она: Боже. Паника. Он похож на гигантского пупса.
Я: Что?
Она: Похож на гигантского пупса. Так однажды сказала Молли Краусс, и с тех пор я только таким его и вижу. Не могу встречаться с гигантским пупсом.
Я: Из-за бритой головы?
Она: Из-за всего, Холмси. Потому что он – вылитый гигантский пупс.
Я: Нет.
Она: В следующий раз посмотри на него и скажи, что он не похож на пупса. Он выглядит в точности, как если бы у Дрейка и Бейонсе родился огромный ребенок.
Я: Был бы очень соблазнительный ребеночек.
Она: Я сохраню это сообщение, на случай, если понадобится тебя шантажировать. Кстати, ПРОЧИТАЛА РАПОРТ?
Я: Нет еще, а ты?
Она: Да, хотя мне пришлось закрывать ресторан вчера. И в субботу. И делать домашку по началам анализа, а она для меня как санскрит. И надевать костюм Чака целых двенадцать раз. Никаких зацепок я не нашла, но прочитала все полностью. Хотя отчет ужасно занудный. Я реально невоспетый герой этого расследования.
Я: По-моему, ты достаточно воспета. Сейчас прочитаю. Ну все, мне пора, а то мисс Парк странно на меня смотрит.
На биологии каждый раз, когда мисс Парк отворачивалась к доске, я читала с телефона отчет о пропавшем человеке.
Рапорт занимал всего несколько страниц, и до конца уроков я смогла изучить его полностью. Пропавшему было пятьдесят три, мужчина, седой, голубоглазый. На левом плече – татуировка с надписью Nolite te bastardes carborundorum (что, очевидно, значит «Не расстраивайся из-за ублюдков»). На животе – три шрама от операции по удалению желчного пузыря, рост – сто восемьдесят три, приблизительный вес – сто килограммов. Последний раз его видели в белой рубашке с горизонтальными синими полосами и голубых семейных трусах. Исчезновение обнаружили в пять часов тридцать пять минут утра, когда полиция приехала к нему домой по поводу обвинения в подкупе.
Рапорт почти целиком состоял из свидетельских показаний, но свидетели ничего не видели. Кроме Ноа и Дэвиса, в поместье не было в ту ночь никого. По данным с камеры на воротах, два работника, что ухаживали за полем для гольфа, уехали в пять сорок вечера. Зоолог Малик – в пять часов пятьдесят две минуты, Лайл – в шесть ноль две, а Роза – в шесть ноль четыре. Лайл, видимо, не соврал, сказав нам, что у персонала в поместье нет ночных смен.
Одна страница была посвящена показаниям Дэвиса:
Роза оставила нам пиццу. Мы с Ноа съели ее, пока вместе играли на компьютере. Папа спустился и посидел с нами несколько минут, тоже съел кусок пиццы и ушел наверх. Все как всегда. По вечерам мы с отцом встречаемся лишь ненадолго или вообще не видимся. Я не заметил, чтобы он волновался. Это был обычный день. После ужина мы с Ноа поставили посуду в раковину. Я помог брату с домашним заданием, а потом готовился на диване к урокам, а он играл на компьютере. Я пошел наверх примерно в десять, сделал домашнюю работу, потом наблюдал в телескоп за звездами – Ипсилоном Лиры и Вегой. Спать лег примерно в одиннадцать. Даже сейчас не могу вспомнить ничего странного.
[Свидетель также заявил, что не заметил ничего особенного, пока смотрел в телескоп: «Он не предназначен для наблюдений за тем, что происходит на земле. Вы увидите картинку вверх ногами, и все будет двигаться в обратном направлении».]
Дальше приводились показания Ноа:
Я играл в «Бэтлфронт» с Дэвисом. На ужин мы ели пиццу. Папа немного посидел с нами, мы поговорили о бейсбольном матче «Кабз». Он сказал Дэвису, что нужно лучше за мной присматривать, и Дэвис ответил, типа: я ему не отец. Но у них и раньше бывали такие стычки. Когда папа уходил, он положил руку мне на плечо, как-то странно. Я чувствовал, что он и в самом деле за меня держится. Даже чуть больно не стало. Потом он ушел наверх. Дэвис помог мне сделать алгебру, а потом я еще часа два играл в «Бэтлфронт». Примерно в двенадцать я пошел к себе и лег спать. Я не видел папу после того, как он пожелал нам спокойной ночи.
К отчету прилагались фотографии каждой комнаты в доме – почти сто штук.
Я не заметила никакого беспорядка. Стопки бумаг в своем кабинете Рассел Пикет, по-видимому, оставил только на вечер, а не навсегда. На его прикроватном столике лежал мобильный телефон. Ковры были такими чистыми, что я разглядела две цепочки следов: одна вела к столу, а вторая – в сторону от него. В гардеробных полно костюмов, развешанных в безупречном порядке, по цветам – от светло-серых до самых черных. В кухонной раковине лежали три грязные тарелки с пятнышками жира и томатного соуса. Если судить по фотографиям, Пикет, скорее, не пропал, а вознесся на небеса.
Однако я не нашла в рапорте ни единого упоминания о снимке с ночной камеры, а это значило, что у нас есть кое-что такое, чего нет у полицейских: точное время.
После уроков я села в Гарольда и взвизгнула, потому что на заднем сиденье вдруг появилась Дейзи.
– Черт, ты меня напугала!
– Прости, – сказала она. – Я пряталась от Майкла. Мы с ним в одном классе на истории, а я пока не хочу со всем этим разбираться, и еще мне нужно ответить на несколько комментариев. Тяжела жизнь скромного автора фанатских рассказов. Ты заметила что-нибудь в рапорте?
Я никак не могла отдышаться после испуга. Наконец ответила:
– Похоже, они знают чуть меньше, чем мы.
– Да. Погоди-ка, Холмси. Точно. Точно! Они знают чуть меньше, чем мы!
– И что?
– Награда – за помощь в поисках Рассела Дэвиса Пикета. Может, мы и не знаем, где он находится, но у нас есть информация, которой нет у них, и она поможет напасть на след.
– Или не поможет.
– Надо позвонить. И сказать им: типа, теоретически, если бы мы знали, где находился Пикет в ночь исчезновения, сколько бы мы получили за такую информацию? Может, не все сто тысяч, но хотя бы часть?
– Давай я поговорю об этом с Дэвисом, – предложила я.
Не хотелось его предавать, пусть даже я его почти не знала.
– Держи слово, разбивай сердца, Холмси.
– Просто… Кто знает, заплатят ли нам вообще? Это же всего лишь фотография. Тебя подвезти на работу?
– Вообще-то, да.
В тот вечер, пока мы с мамой ужинали и смотрели телевизор, я все думала: что если нам и правда заплатят? У нас действительно есть ценная информация. Возможно, Дэвис возненавидит меня, узнав обо всем, но почему я должна волноваться о каком-то мальчишке из «Грустного лагеря»?
Наконец я сказала маме, что мне нужно делать домашнюю работу, и сбежала в свою комнату. Я стала снова перечитывать рапорт, на всякий случай, – вдруг пропустила что-нибудь важное, и тут мне позвонила Дейзи. Не успела я открыть рот, как она сообщила:
– У меня был весьма теоретический разговор с горячей линией. Они сказали, что платит не полиция, а фирма, поэтому им и решать, какие сведения считать ценными. А выдадут награду только после того, как найдется Пикет. Наша информация определенно важна, однако вряд ли его разыщут по одному снимку, так что, наверное, мы получим только часть денег. А если его вообще не найдут, останемся с носом. И все же это лучше, чем ничего.
– Или равно ничему, ведь поиски могут не увенчаться успехом.
– Да, но у нас же улика. Должны заплатить хоть что-то.
– Только если его найдут.
– Жулика поймают. Нам заплатят. Не пойму, что тут гадать, Холмси.
Мой телефон зажужжал.
– Пока, – сказала я и повесила трубку.
Пришло сообщение от Дэвиса: Я раньше думал, нельзя дружить с теми, кто охотится за твоими деньгами или связями.
Я начала печатать ответ, но увидела многоточие, означавшее, что Дэвис продолжает писать.
Но что если деньги – часть меня? Вдруг они – и есть я?
Через секунду он добавил: Какая разница между тем, кто ты такой, и тем, что ты имеешь? Возможно, ее не существует.
Сейчас мне уже все равно, почему я кому-то нравлюсь. Мне просто чертовски одиноко. Я знаю, что это сопли. Но так и есть.
Лежу в песчаной «ловушке» на поле для гольфа и смотрю в небо. День вышел дерьмовый. Извини за сообщения.
Я залезла под одеяло и написала: Привет!
Он: Говорил тебе, что не умею вести светские беседы. Правильно. Вот так и надо начинать разговор. Привет.
Я: Ты – не твои деньги.
Он: Тогда что я? Что такое человек?
Я: Определить, что такое «Я», – сложнее всего на свете.
Он: А если ты – это что-то, чем ты не можешь не быть?
Я: Возможно. Какое сегодня небо?
Он: Прекрасное. Огромное. Потрясающее.
Я: Мне нравится на улице ночью. Тогда появляется такое странное чувство, будто я тоскую по дому, но не по своему, а по какому-то еще. Но чувство хорошее.
Он: Я сейчас им переполнен. А ты на улице?
Я: В кровати.
Он: Тут плохо смотреть на небо из-за светового загрязнения, но я вижу все восемь звезд Большой Медведицы, даже Алькор.
Я: А почему день дерьмовый?
Я смотрела на многоточие и ждала. Дэвис отвечал долго, и я представляла, как он печатает и стирает текст.
Он: Похоже, я совсем один.
Я: А как же Ноа?
Он: Ноа тоже один. Вот что хуже всего. Я не знаю, как с ним говорить. Как утешить. Он бросил учиться. Я даже не могу заставить его мыться каждый день. Он ведь уже не ребенок. Насильно с ним ничего не СДЕЛАЕШЬ.
Я: А если бы я кое-что рассказала… о твоем отце? Тебе стало бы от этого лучше или хуже?
Он очень долго печатал и наконец ответил: Намного хуже.
Я: Почему?
Он: Есть две причины. Лучше, если отца посадят, когда Ноа будет восемнадцать или шестнадцать, или хотя бы четырнадцать, но не когда ему тринадцать лет. Также если отца поймают, потому что он пытался с нами связаться, – еще ничего. Но если его все-таки поймают, хотя он с нами НЕ связался, это станет для Ноа настоящим ударом. Он еще верит, что папа нас любит и все такое.
На секунду – но лишь на секунду – я засомневалась: а не помог ли он отцу сбежать? Однако я не могла представить Дэвиса сообщником.
Я: Мне очень жаль. Не буду ничего говорить. Не волнуйся.
Он: Сегодня день рождения мамы. Ноа почти не помнит ее. Для него все совсем по-другому.
Я: Мне очень жаль.
Он: Когда потерял кого-то, начинаешь понимать, что в конце концов потеряешь всех.
Я: Да. И как только понял, уже никогда не забудешь этого.
Он: Облака находят. Надо спать. Спокойной ночи.
Я: Спокойной ночи.
Я положила телефон на столик и закуталась получше, думая об огромном небе и тяжести одеяла на мне, о Пикете-старшем и моем папе. Дэвис был прав: в конце концов уходят все.
