Часть 3

16

«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»

3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш

Шестнадцатилетний Макс Хиллс умер на месте преступления.

– Я думала, они друзья, – сообщила одна из учениц, пораженная решением Левила застрелить Хиллса. – Но Ник совершенно точно собирался его убить. Он наклонялся и заглядывал под столы, чтобы знать, в кого стреляет.

Друзья описывают Хиллса как тихого паренька, преуспевавшего в математике и естественных науках, но почти не уделявшего внимания кружкам и секциям. Его множество раз видели с Ником – в стенах школы и вне её. Те, что считали их друзьями, задаются вопросом: почему Ник выбрал Хиллса своею целью?

– Может, он принял его за кого-то другого? – предположила двенадцатиклассница Эрика Фромман. – А может, ему было плевать, друзья они или нет.

Последнее предположение наводит на мысль, что, возможно, жертвы выбирались беспорядочно, а не целенаправленно, как первоначально подозревала полиция.

Однако мама Хиллса Алайна не считает Макса случайной жертвой.

– Прошлым летом он не одолжил Нику свой пикап, – сказала она репортерам. – А на следующий день, когда Макс ушел на работу и оставил машину на стоянке, кто-то разбил на ней фары. Макс не мог доказать, что это дело рук Ника, но они оба знали, кто виновник. С тех пор они были в ссоре. Даже не говорили друг с другом. Макс очень разозлился тогда из-за фар. Он сам оплачивал бензин и поломки.

* * *

В конце второго учебного дня я сильно сомневалась в том, что смогу продолжать учиться в этой школе. К черту перевод в конце семестра. Я столько не протяну.

Джинни Бейкер так и не вернулась на математику – во всяком случае я с ней на уроках больше не сталкивалась. Миссис Теннайл так и не смотрела мне в глаза. Мы со Стейси так и не обедали вместе. Остальные же не замечали моего существования. С одной стороны, это было хорошо. С другой – тяжело. Непросто быть изгоем без единого друга-изгоя.

Я радовалась возвращению домой даже несмотря на то, что мама крутилась вокруг, изводя меня вопросами о домашней работе, учителях и – моя излюбленная тема – друзьях. Она все еще верила, что они у меня остались. Также она верила статейкам, в которых писали, что в школе мы держимся за ручки и говорим о мире, любви и принятии друг друга. Тем самым статейкам, в которых заявляли, что у детей «психика невероятно подвижна, особенно когда речь идет о прощении». Мне вот интересно, репортерша Анжела Дэш на полном серьезе это писала? Вся ее писанина смешна.

Вернувшись домой, я, как обычно, взяла перекусить и поднялась к себе. Скинула обувь, включила магнитофон и уселась на постели по-турецки.

Я полезла в рюкзак, собираясь сделать домашку по биологии, но рука сама собой потянулась к черному блокноту. Я вытащила его и открыла. За день я нарисовала вереницу учеников, у которых большую часть лица занимали рты в виде зияющих дыр. Учителя испанского языка сеньора Руиса, смотрящего в сторону переполненной школьниками лестницы, с пустым овалом вместо лица. И – мой любимый набросок – мистера Энгерсона, восседающего, точно на насесте, поверх миниатюрной копии нашей школы с лицом, удивительно схожим с мордочкой цыпленка Цыпы. Моя версия «новой и улучшенной жизни» в «Гарвине». Видение действительности такой, какая она есть, о чем просил доктор Хилер.

Я потеряла счет времени, тщательно прорисовывая Стейси и Дьюса, сидящих с кирпичными спинами за обеденным столом. И когда меня прервал стук в дверь, с удивлением обнаружила, что солнце клонится к закату.

– Не сейчас, Фрэнки, – крикнула я.

Мне нужно было время, чтобы подумать и остыть. Хотелось закончить рисунок и перейти к домашке по биологии.

Стук в дверь повторился.

– Я занята!

Несколько секунд спустя дверная ручка повернулась и дверь приоткрылась. Я чертыхнулась про себя. Опять забыла запереться.

– Я сказала… – начала я и замолчала.

В комнату заглянула Джессика Кэмпбелл.

– Прости, – извинилась она. – Я могу прийти позже. Просто я звонила тебе несколько раз, но твоя мама отвечала, что трубку ты не возьмешь.

А, мама все еще отслеживает мои звонки.

– Поэтому она сказала тебе прийти? – недоверчиво спросила я.

Мама знала, кто такая Джессика Кэмпбелл. Да все вокруг знали, кто она такая. Приглашать ее в дом было… по меньшей мере рискованно.

– Нет, это моя идея. – Джессика вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Приблизилась к постели и встала у изножья. – Вообще-то твоя мама предупредила, что ты не захочешь меня видеть, но я уговорила ее меня впустить. По-моему, я ей не нравлюсь.

Я фыркнула.

– Да она бы описалась от радости, если бы ее дочерью была ты. Не ты ей не нравишься, а я. Но это не новость. – Только сболтнув это, я осознала, насколько странно говорить подобное человеку, который практически не знает тебя. – Зачем пришла? – сменила я тему. – Тебе я тоже не нравлюсь.

Джессика отчаянно покраснела, и на секунду мне показалось, что она заплачет. И снова я поразилась тому, насколько Джессика не походит на саму себя. Она больше не излучала уверенности и превосходства. Их сменила несвойственная ей уязвимость и беззащитность. Она дернула головой, привычно отбрасывая волосы назад, и села на постель.

– Я сижу со Стейси на четвертом уроке, – сказала она.

– И? – передернула я плечами.

– Иногда мы говорим о тебе.

У меня вспыхнули щеки. В бедре запульсировало, как всегда бывает, когда я начинаю нервничать. Доктор Хилер сказал, что проблема не в ноге, а в моей голове. Правда, не такими словами. Он, конечно же, сказал это мягче, но я почему-то запомнила так. Что проблема в моей голове. Я опустила ладонь на впадину в бедре и нажала на нее через джинсы.

Вот, значит, как теперь будет? Хотя я снова хожу в школу, как все, теперь они придумали новый способ внушить мне, что я ни в коем случае не как все. Они больше не будут поджидать меня у шкафчика или за обеденным столом, всем видом выказывая, как сильно меня ненавидят. Они теперь будут заявляться прямо ко мне домой. Это что, мое наказание?

– То есть ты пришла ко мне домой сказать, что сплетничаешь обо мне с моей бывшей подругой?

– Нет.

«Совсем спятила?» – говорило выражение лица Джессики. С похожим видом она раньше говорила мне какую-нибудь гадость. Я внутренне приготовилась к издевкам, но вместо этого Джессика вздохнула и опустила взгляд на свои руки.

– Нет, – повторила она. – Мы со Стейси говорим о том, как тебя подставил Ник.

– Подставил?

Джессика пальцем убрала упавшие на лоб пряди за ухо.

– Да. Ну, ты же не была виновата. Он втянул тебя в это. А поняв, что ты не виновата, они все замолчали.

– Они – это кто?

– Сама знаешь кто. Средства массовой информации. Они яро твердили о твоей вине, о том, что полиция докопается до сути, однако стоило полиции признать тебя невиновной, и они тут же затихли. Это нечестно.

Ладонь на бедре расслабилась, пальцы снова сжали карандаш. Происходящее не укладывалось в голове. Джессика Кэмпбелл защищала меня, сидя в моей спальне. Я боялась в это поверить.

Она посмотрела на лежавший на моих коленях блокнот.

– Все болтают о том, что ты начала вести новый Список. Это правда?

Я тоже глянула на него.

– Нет! – Порывисто закрыла блокнот и сунула под бедро. – Я просто работаю кое над чем. Рисую.

– О, – отозвалась Джессика, – Энгерсон ничего тебе по этому поводу не сказал?

– А должен был?

Мы обе знали ответ на этот вопрос и обе промолчали.

В наступившей тишине Джессика окинула взглядом комнату: кучу сваленной на полу одежды, грязную посуду на тумбочке, выпавшую вчера вечером из джинсов фотографию Ника, которую я так и не подняла. Мне показалось или ее взгляд задержался на снимке?

– Мне нравится твоя комната, – сказала она.

Нравиться тут ничего не могло, поэтому я промолчала, и Джессика, наверное, была мне благодарна за это.

– Мне нужно делать домашнюю работу, – намекнула я.

– Конечно, – сразу поднялась она и вновь качнула головой, откинув назад светлые волосы.

Этот ее жест, по-моему, тоже как-то раз оказался в Списке. Я поскорее отогнала эту мысль.

– Слушай, я вот почему пришла… Ученический совет готовит памятный проект. На выпускной. Не хочешь принять участие?

Я прикусила нижнюю губу. Мне предлагают участвовать в проекте, над которым работает ученический совет? Тут явно какая-то подстава.

– Я подумаю над этим, – пожала я плечами.

– Здорово. В четверг мы собираемся в кабинете миссис Стоун. Ну, знаешь, будем обмениваться идеями.

– Ты уверена, что мне там будут рады? Разве членов совета не выбирают голосованием?

Теперь уже она пожала плечами. Глядя при этом в окно. Значит, рады мне там точно не будут.

– Я хочу, чтобы ты участвовала в этом проекте, – сказала она, как будто только это и имело значение.

Я кивнула, ничего не ответив.

Джессика задумчиво застыла посреди моей комнаты. Она словно не могла решить, уходить ей или остаться. Словно не понимала, как вообще здесь оказалась.

– Все обсуждают, насколько ты была замешана в этом. В стрельбе, – очень тихо произнесла она. – Ты знала о планах Ника?

Тяжело сглотнув, я устремила взгляд в окно.

– Я не знала, что он был настроен серьезно. Звучит неубедительно, но так и есть. Ник не был плохим.

Обдумав мой ответ, Джессика кивнула.

– Ты намеренно меня спасла? – спросила она, тоже глядя в окно.

– Вряд ли, – ответила я и тут же передумала. – Нет, я уверена, что спасла тебя не намеренно.

Джессика снова кивнула. Наверное, такого ответа она и ожидала.

Она ушла так же тихо, как и пришла.

Позже я пересказывала наш странный разговор доктору Хилеру, сидя у него в кабинете с балансирующей банкой кока-колы на колене.

– Так чудно́ было сидеть вместе с Джессикой на моей постели. В ее присутствии я чувствовала себя… обнаженной. Везде, куда бы она ни бросила взгляд, лежали мои личные вещи. Это нервировало меня.

Доктор Хилер с улыбкой почесал ухо.

– Хорошо.

– Хорошо, что это нервировало меня?

– Хорошо, что ты это выдержала.

Другими словами, хорошо, что я не выпроводила ее.

Она ушла сама. А после ее ухода я включила музыку и вытянулась на постели. Повернулась на бок и уставилась на своих излюбленных лошадей. Казалось, одна из них пошевелилась. И чем дольше я на нее смотрела, тем больше мне чудилось, что она хочет пуститься вскачь.

17

«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»

3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш

Пятнадцатилетняя десятиклассница Кэти Ренфро стала жертвой Ника Левила, хотя во время стрельбы ее не было в столовой.

– Кэти шла по коридору мимо столовой, возвращаясь из моего кабинета, – сообщила репортерам школьный психолог Адриана Тейт. – Думаю, она даже не знала Ника Левила, – добавила она.

Ренфро получила не опасное для жизни ранение. Ей в руку попала шальная пуля, отрикошетившая от шкафчика, стоящего вблизи столовой.

– Я почти не почувствовала боли, – поделилась с нами Ренфро. – По ощущениям было похоже на укус. Я поняла, что ранена, только когда вышла из школы и пожарный указал на мою окровавленную руку. Тогда я перепугалась. Но знаете, мне кажется, я так сильно запаниковала потому, что паниковали все остальные.

Родители Ренфро решили забрать Кэти из государственной школы.

– Тут даже задумываться не пришлось, – сказал Вик Ренфро. – Нас всегда немного беспокоило то, что Кэти ходит в государственную школу. Случившееся стало последней каплей.

– В общественной школе никогда не знаешь, с кем учится твой ребенок, – мрачно добавила мама Кэти Кимбер Ренфро. – В такие школы принимают всех. Даже неблагополучных детей. А мы не хотим, чтобы наша дочь общалась с трудными подростками.

* * *

– Она придает этому слишком большое значение! – распалялась я, меряя шагами кабинет доктора Хилера, чего обычно никогда не делала. Ничего удивительного – обычно на наших с ним сеансах за мной не следила ястребиным взглядом мама. Она теперь глаз с меня не спускает. Вместо того чтобы с каждым днем доверять мне все больше, мама умудряется доверять мне все меньше. Она словно боится, что если хоть на миг потеряет меня из виду, я вляпаюсь в очередную стрельбу.

– Разве меня можно в этом винить? – Мама всхлипнула и уткнулась в скомканную салфетку, которую вытащила из кармана. – Мне и так трудно поверить в то, что теперь она хочет общаться со всеми этими ребятами, а они – с ней. А теперь еще этот памятный проект? Он, несомненно, не пойдет ей на пользу. Ей нельзя зацикливаться на случившемся. Ей нужно жить дальше, я ведь права?

– В последний раз тебе повторяю, мам: я не хочу с ними общаться. Я работаю над проектом. И все. Над школьным проектом. Мне казалось, ты ждешь не дождешься, когда я вольюсь в школьную жизнь. Вот я и вливаюсь.

Мама покачала головой.

– Пару дней назад она не хотела возвращаться в школу. А теперь хочет работать над школьным проектом с теми самыми детьми, которых занесла в Список, – обратилась она к доктору Хилеру. – Это как-то подозрительно. Отдает фальшью.

– Мама не разговаривала с Джессикой, – повернулась я к доктору Хилеру. – Я с ней говорила. Джессика совершенно серьезно предложила мне работу над проектом. Никакой фальши в этом не было.

Доктор Хилер кивнул, задумчиво потер губу, но ничего не сказал.

Мама покачала головой с таким видом, будто я какая-то дура, раз поверила Джессике Кэмпбелл. Будто я теперь вечно буду дурой, так как однажды поверила Нику. Мы с мамой молча уставились друг на друга.

– Ну что? – чересчур громко спросила я, не выдержав. – Почему ты так на меня смотришь? Она не сделает мне ничего плохого. Это никакая не подстава. Неужели так трудно в это поверить? Ты не смотришь телевизор? Не слышишь всех этих историй о том, как стрельба все изменила? Издевательства прекратились. Мне никто не навредит.

– Я беспокоюсь не из-за того, что они навредят тебе, – хрипло сказала мама. Посмотрела на меня покрасневшими глазами и промокнула нос салфеткой.

Я перевела взгляд с нее на доктора Хилера. Указательный палец замер на его губе. Он молчал и не шевелился.

– Тогда о чем ты беспокоишься? – удивилась я.

– Ты хочешь навредить им? – спросила мама. – Ты займешься с ними совместным проектом, чтобы закончить начатое Ником?

Я обессиленно села и откинулась на спинку дивана. Мама рыдала, умоляла, запрещала, прятала газеты и притащила меня к доктору Хилеру не для того, чтобы защитить меня от других детей. А для того, чтобы защитить их от меня. Она всегда боялась за них. В ее глазах я – преступница. И никакими уверениями мне этого не изменить.

– Раньше я не обращала на это внимания, – продолжала мама, обращаясь ко мне и доктору Хилеру сразу. – И посмотрите, чем это кончилось. Меня считают плохой матерью, и может, так оно и есть. Мать должна замечать подобные вещи. И не должна быть застигнута врасплох, как произошло со мной. Чем больше я ее отпускаю… тем сильнее боюсь, что на моей совести будет больше смертей.

Она всхлипывала, вытирая нос, и доктор Хилер говорил ей что-то своим тихим понимающим голосом. Но я не слышала его, оцепенев.

Я изменила маму. Изменила ее роль как родителя. Теперь ее задача не так легка и ясна, как в тот день, когда я родилась. Теперь ее работа не в том, чтобы защищать меня от остального мира. Теперь ее работа – защищать весь остальной мир от меня.

И это так несправедливо.

18

«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»

3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш

Шестнадцатилетний Крис Саммерс, по словам свидетелей, погиб как герой.

– Он пытался расчистить путь, – рассказывает шестнадцатилетняя Анна Эллертон. – Помогал ребятам выбраться в коридор. В этом весь Крис. Всегда пытался все устроить и организовать.

Согласно показаниям Эллертон, Саммерса отпихнули назад ученики, отчаянно стремившиеся выбраться из кафетерия. Из-за этого он оказался на пути у Левила.

– Ник засмеялся над ним, спросил: «Ну и кто из нас теперь крутой парень?». А затем выстрелил, – сообщает Эллертон. – Я подумала, что он умер, и убежала. Не знаю, сразу он умер или нет. Знаю только, что он пытался помочь. Он всего лишь пытался помочь.

* * *

Я чуть не повернула обратно. Глянула в длинное узкое окно на входной двери в класс и увидела ребят, устроившихся за выстроенными неровным кругом партами. Джессика сидела среди них и что-то горячо говорила. Миссис Стоун, педагог-консультант ученического совета, расположилась чуть сбоку от них за своим столом. Она положила ногу на ногу, из-за чего туфля на одной ступне съехала с пятки и болталась на пальцах. Мне вспомнилась увиденная в газете фотография, сделанная сразу после стрельбы, – лежащая на дорожке перед школой туфелька на шпильке, владелица которой то ли слишком боялась вернуться за ней, то ли была ранена, то ли убита.

Неужели всего год назад мы сидели в актовом зале, слушая выступления кандидатов в ученический совет? Неужели всего год назад мы с Ником, сидя со своими одноклассниками в разных концах зала, нашли друг друга взглядами и, наблюдая за поднимающимися на сцену кандидатами, закатывали глаза и жестами показывали то, чего не могли сказать вслух?

– Ты за кого сегодня голосовал? – спросила я его, когда мы встретились вечером.

Обнаженный по пояс, он лежал рядом со мной в палатке, которую мы установили за его домом. С тех пор как потеплело, мы приходили сюда каждый день. Уединившись в палатке, мы читали друг другу и обсуждали важные для нас темы.

Ник включил фонарик и направил луч на потолок. В его свете затанцевал паук, пытавшийся добраться до самого верха палатки. Я тогда подумала: что он будет делать, достигнув цели? А может, вся его жизнь только и заключается в том, чтобы добраться до вершины чего-то?

– Ни за кого, – мрачно ответил Ник. – С чего я должен был за кого-то голосовать? Мне плевать, кто из них выиграет.

– А я вписала Гомера Симпсона, – сказала я, и мы засмеялись. – Надеюсь, Джессика Кэмпбелл не станет президентом.

– Ты же знаешь, что станет, – отозвался Ник.

Он выключил фонарик, и в палатке стало еще темнее, чем раньше. Я ничего не видела, но ощущала исходящее от Ника тепло. Поерзав в своем спальном мешке, я почесала икру одной ноги пальцами другой. Теперь, когда паук пропал из виду, я была уверена, что он ползет по мне, покоряя новую вершину.

– Как думаешь, в двенадцатом классе все будет по-другому? – спросила я.

– Перестанет ли Джессика Кэмпбелл звать тебя Сестрой смерти, а Крис Саммерс вести себя как придурок? Нет.

Мы помолчали, слушая хор лягушек, квакающих у раскинувшегося слева от палатки пруда.

– Не будет ничего по-другому, если мы сами ничего не изменим, – очень тихо добавил Ник.

У меня слегка закружилась голова, и я прижалась лбом к прохладной кирпичной стене возле двери в кабинет ученического совета. Сейчас успокоюсь немного, сделаю несколько глубоких вдохов и уйду. Мне это не по силам. Я не справлюсь. Погибли люди. Сейчас как раз тот случай, когда «все зашло слишком далеко, чтобы это можно было исправить».

Приоткрылась дверь. Должно быть, кто-то меня увидел.

– Привет. Спасибо, что пришла.

Я покосилась на стоявшую в дверях Джессику. Она жестом пригласила меня зайти. Я последовала за ней на автопилоте.

На меня все уставились. Сказать, что не все смотрели дружелюбно, было бы преуменьшением. Скорее, никто не смотрел на меня по-доброму. Даже Джессика. Ее лицо стало по-деловому бесстрастным, как у человека, сопровождающего заключенного на смертную казнь.

Меган Норрис смотрела на меня из-под полуопущенных век, чуть скривив губы и нетерпеливо подергивая под партой коленями. Я встретилась с ней взглядом. Она возвела глаза к потолку, а потом уставилась в окно.

– Хорошо, – сказала Джессика, опустившись на стул.

Я села рядом с ней, судорожно прижимая к груди учебники. Казалось, я вот-вот потеряю сознание. Сделав глубокий вдох, я досчитала до десяти и медленно – и насколько возможно, беззвучно – выдохнула.

– Хорошо, – повторила Джессика и переложила на столе какие-то бумаги. – Я поговорила с мистером Энгерсоном. В наше распоряжение отдадут северо-западный угол внутреннего двора, прямо у дверей в столовую. Мы можем установить там все что хотим при одобрении родительского комитета. Получить его будет несложно.

– Навсегда отдают? – уточнил Микки Рэндольф.

– Да, – кивнула Джессика. – Мы проведем памятную церемонию на выпускном, но можем также воздвигнуть мемориал.

– Поставить статую, например, – предложил Джош.

– Или посадить дерево, – воодушевилась Меган, на мгновение позабыв о том, что своим присутствием я оскверняю ее личное пространство.

– Статуя дорого обойдется, – заметила миссис Стоун. – У нас есть на это деньги?

Джессика снова покопалась в бумажках.

– Родительский комитет обещал выделить на мемориал некоторую сумму. Да и у нас счет не пуст. И деньги, вырученные с продаж… пончиков…

Повисло неуютное молчание. Пончики не продавали с прошлого года. С того дня как лучшая подруга Джессики Эбби Демпси была убита, продавая их второго мая.

Джессика прочистила горло.

– Эбби хотела бы, чтобы мы взяли вырученные за продажу пончиков деньги на мемориал, – сказала она.

Я почувствовала на себе взгляды, но не подняла глаз, чтобы увидеть кто на меня смотрит. Поерзала на стуле, сделала еще один глубокий вдох, задержала воздух в легких, выдохнула.

– Можно организовать сбор денежных средств, – предложила Рэйчел Манне. – Устроить продажу леденцов и рассылку конфетных открыток.

– Хорошая идея, – похвалила Джессика и быстро записала что-то на листе бумаги. – Еще можно устроить вечеринку с мороженым.

– Отличная идея. Я попрошу мистера Хадспета, чтобы его драмкружок подготовил сценки, – добавила миссис Стоун.

– О да! Может, и хор выступит, – подхватил кто-то.

Предложения посыпались со всех сторон, ребята принялись бурно обсуждать предстоящее событие. Меня, слава богу, никто не трогал. Все на время позабыли о моем существовании.

– Значит, решено, – подытожила Джессика, закрыв блокнот и опустив ручку. – Устроим вечеринку с мороженым и эстрадный вечер. Теперь нужно решить насчет мемориала. У кого какие идеи? – Она скрестила руки.

Все умолкли.

– Капсула времени, – сказала я.

Джессика перевела на меня взгляд.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы можем установить мемориальную капсулу. Обозначить это место какой-нибудь табличкой с указанием, чтобы капсулу открыли, к примеру, лет через пятьдесят. Чтобы люди увидели, что в выпускном классе нас должно было быть больше, чем… ну… должно было быть больше.

В комнате воцарилось молчание, все обдумывали мое предложение.

– Можно поставить рядом скамейку, – добавила я. – И выгравировать на ней имена… – я умолкла, не в силах продолжить.

– Жертв, – закончил за меня Джош. Его голос прозвучал резко. – Ты ведь это хотела сказать? Выгравировать имена жертв на скамейке. Или табличке.

– Всех жертв или только тех, кто погиб? – спросила Меган.

Вокруг меня явственно сгущался воздух. Я не смела поднять глаз. Не хотела видеть, на кого все смотрят. Очевидно же, что на меня.

– Всех, – ответил Джош. – По мне, так там обязательно должно быть имя Джинни Бейкер.

– Тогда это уже не будет мемориал в честь погибших, – заметила миссис Стоун, и сразу поднялся гомон.

– Но лицо Джинни…

– … можно не мемориал установить, а просто монумент…

– … написать имена всего класса…

– Было бы здорово…

– Это же всех коснулось так или иначе…

– … мемориал может символизировать не только потерю жизни, но и потерю много чего другого….

– … не только наш класс пострадал. Погибли девятиклассники…

– … мы же не можем выгравировать имена всей школы…

– Давайте укажем имена погибших, – сказала Джессика.

– Не всех, – перекрыл общий гвалт громким голосом Джош. – Не всех, – повторил он. – Только не имя Ника Левила. Ни за что.

– По сути, он тоже был жертвой, – едва слышно заметила миссис Стоун. – И если вы хотите указать имена всех жертв, то его имя тоже должно быть среди них.

– Не думаю, что это будет правильным, – замотал головой Джош. У него покраснело лицо.

– Согласна, – вырвалось у меня. – Это будет несправедливо по отношению к остальным.

У меня перехватило горло, когда я осознала, что натворила. Ник был всем для меня. Я не считала его чудовищем даже после всего содеянного им. И не считала себя абсолютно невиновной. И тут вдруг бросаю его на растерзание… ради чего? Ради того, чтобы угодить ученическому совету? Чтобы поладить с людьми, которые всего лишь месяцы назад смеялись, когда Крис позорил Ника, а Кристи Брутер обзывала меня Сестрой смерти? Чтобы выставить себя в хорошем свете перед Джессикой Кэмпбелл, в то время как я даже не знаю, изменилась она или по-прежнему ненавидит меня? А может, я на самом деле поверила в это? В то что мы с Ником не жертвы, а злостные преступники? Или я боюсь признаться в этом самой себе и мой страх обрел голос?

В душе что-то резко и ощутимо сдвинулось. Я словно разделилась на двух разных Валери – одну до и другую после стрельбы. И это не укладывалось в голове.

– Мне пора, – вскочила я. Сидеть тут дальше и принимать чужую сторону, предавая Ника, я больше не могла. – Меня ждет мама.

Схватив учебники, я кинулась к двери. Слава богу, я позвонила ей и попросила приехать за мной в обычное время – на всякий случай, если вдруг струшу и не пойду на встречу ученического совета. Ну хоть раз мамино недоверие сыграет мне на руку и она будет ждать меня у школы, покусывая ногти и беспокойно поглядывая на окна.

Я ни о чем не думала, пока не оказалась в безопасности в маминой машине. Ни на миг не остановилась, пока не плюхнулась на переднее сиденье и не отгородилась закрытой дверцей от школы и ученического совета.

– Поехали, – сказала я маме. – Поехали домой.

– Что случилось? – спросила она. – Что происходит? Что там случилось, Валери?

– Собрание закончилось, – закрыла я глаза. – Едем уже наконец.

– Но почему из школы выбежала та девушка? Господи, Валери, почему она бежит?

Я открыла глаза и посмотрела в окно. К машине неслась Джессика.

– Едем! – закричала я. – Мам, едем!

Мама так газанула, что взвизгнули шины. Мы вылетели с парковки. Джессика в зеркале заднего вида становилась все меньше и меньше. Стоя на тротуаре, где всего лишь мгновение назад находилось мое окно, она тоже смотрела, как мы становимся меньше.

– Боже, Валери, что случилось? Что-нибудь случилось? О боже, пожалуйста, скажи, что ничего не случилось. Я не выдержу, если случится что-нибудь еще.

Я не ответила. И только почувствовав влагу на подбородке и смахнув ее ладонью, поняла, что ответить мне мешают рыдания.

Через несколько минут мы въехали на подъездную дорожку дома. Когда мама остановилась, чтобы поднять гаражную дверь, я выскочила из машины, поднырнула под дверь и бросилась через гараж в дом. Где-то на середине лестницы я услышала мамины крики в кухне:

– Доктора Хилера, будьте добры! Да, это срочно, черт вас побери!

19

«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»

3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш

– Каждый раз как я вижу, что он наделал, у меня разрывается сердце, – сказала Шелин Йонг, мама шестнадцатилетней Лин Йонг, когда ее попросили описать ранение дочери. – Я счастлива, что Лин выжила, но пуля нанесла непоправимый вред ее руке. Лин была скрипачкой, выступала на концертах. Теперь она не может играть. У нее с трудом двигаются пальцы.

Йонг была ранена в запястье и получила серьезное повреждение нерва. После четырех операций она все еще плохо владеет безымянным и большим пальцами.

– Меня ранили в правую руку, – говорит Лин, – поэтому мне сложно писать. Я пытаюсь научиться писать левой рукой. Но моя подруга Эбби погибла, так что я не жалуюсь. Он и меня мог убить.

* * *

После собрания ученического совета мама заставила секретаршу доктора Хилера впихнуть нас в его график.

– Твоя мама сказала, что с собрания ты вышла расстроенной, Вал, – сказал доктор Хилер.

Я еще даже сесть на диван не успела. И мне послышались в его голосе нотки раздражения. Может, из-за меня ему придется задержаться на работе, а его жене – поддерживать ужин горячим в духовке. И его детишки будут сидеть у камина, ожидая, когда папа придет и поиграет с ними в ковбоев или индейцев. Именно такой мне всегда представляется личная жизнь доктора Хилера – как из пятидесятых, покиношному идеальной, с терпеливой и любящей семьей и отсутствием личных проблем.

– Да, – кивнула я, – но ничего критичного не произошло.

– Ты уверена? Твоя мама сказала, за тобой кто-то бежал. Что-то случилось?

Я задумалась. Мне сказать ему: «Да, случилось»? Сказать, что я прилюдно предала Ника? Что мне наконец-то вдолбили в голову: Ник – плохой. Сказать ему, что я чувствую себя чертовски виноватой? Что я поддалась давлению популярных ребят и теперь мне стыдно за это?

– Ой, да я выронила калькулятор и не заметила этого, – по возможности беззаботно ответила я. – Джессика хотела вернуть его мне. Заберу его завтра на первом уроке. Делов-то. Мама просто параноит.

Судя по наклону головы доктора Хилера, он на это не купился.

– Калькулятор?

Я кивнула.

– И плакала ты из-за него. Из-за калькулятора…

Я опустила взгляд, кивнула и закусила подрагивающую губу.

– Должно быть, это очень хороший калькулятор, – протянул доктор Хилер. – Должно быть, это необыкновенный калькулятор.

Не дождавшись от меня ответа, он неспешно продолжал тихим и успокаивающим тоном:

– Уверен, ты сильно сожалеешь о том, что выронила свой калькулятор. Может, даже чувствуешь, что должна была лучше заботиться о нем.

Я подняла взгляд на доктора Хилера. Он сидел с непроницаемым лицом.

– Что-то в этом вроде, – сказала я.

Он кивнул и слегка поерзал.

– То, что ты временами забываешь где-то свой калькулятор, не делает тебя плохим человеком, Валери. И если ты когда-нибудь вовсе его потеряешь и тебе понадобится новый… что ж, хороших калькуляторов полным-полно.

Впившись зубами в губу, я кивнула.

Несколько дней спустя я опоздала в школу и пошла в канцелярию за пропуском на уроки. У копировального аппарата торчала миссис Тейт. Я попыталась незаметно улизнуть, но у нас громогласная секретарь.

– У тебя есть справка от доктора, Валери? – практически закричала она.

Миссис Тейт обернулась, увидела меня и жестом позвала за собой.

Я взяла розовый пропуск и пошла за ней.

Мы вошли в кабинет, и миссис Тейт прикрыла дверь. Похоже, недавно здесь убирали. На полу по-прежнему лежали стопки книг, но их сдвинули в одну кучу. На письменном столе не было обертки от бургера. Шаткий шкафчик для документов заменили на новехонький черный. Миссис Тейт переместила на него все свои фотографии со стола. Теперь поверхность стола не казалась захламленной, как раньше, хотя все еще была завалена бумагами, брошенными как попало одна поверх другой.

Я опустилась на стул, а миссис Тейт присела на угол стола. Она убрала наманикюренным пальцем завиток, выбившийся из убранных в пучок волос, и улыбнулась мне.

– Как у тебя дела, Валери? – спросила она таким тихим голосом, словно я – хрустальная ваза, способная разбиться от громкого звука.

Лучше бы миссис Тейт говорила нормально, а ее секретарша – потише.

– Вроде нормально. – Я помахала в воздухе розовым пропуском. – Была у врача. Из-за ноги.

Она опустила взгляд.

– Как твоя нога?

– Вроде в порядке.

– Хорошо. Ты ходишь к доктору Хилеру?

– Была у него всего пару дней назад. После собрания ученического совета.

– Это хорошо, хорошо, – многозначительно покивала миссис Тейт. – Я слышала, он замечательный доктор, Валери. В своем деле – один из лучших.

Я кивнула. Если подумать, то уверенность и чувство безопасности в меня почти всегда так или иначе вселял доктор Хилер.

Миссис Тейт встала, обошла стол и опустилась в свое кресло, скрипнувшее под ее весом.

– Послушай, я хотела поговорить с тобой об обеде, – сказала она.

Я вздохнула. Перерыв на обед – мое нелюбимое время дня. Столовая навевает неприятные мысли, плюс мы со Стейси постоянно сталкиваемся у столика со специями, после чего она идет к моим бывшим друзьям, делая вид, что не знает меня, а я выхожу в коридор, делая вид, что больше всего на свете хочу поесть в одиночестве на полу возле мужского туалета.

– Я каждый день вижу тебя в коридоре, – продолжила миссис Тейт, словно прочитав мои мысли. – Почему ты не ешь в столовой? – Она наклонилась вперед, уперев локти в стол и сложив перед собой ладони, словно в молитве. – Джессика Кэмпбелл сказала, что приглашала тебя за свой стол, но ты отказалась присоединиться. Это правда?

– Да. В самом начале. Уверяю вас, ничего личного. Просто была занята… готовила проект по рисованию. – Я невольно погладила пальцами обложку своего черного блокнота.

– У тебя нет урока рисования.

– Это мой личный проект. Я беру уроки рисования в культурном центре, – солгала я. Миссис Тейт узнает, что я соврала, но мне наплевать. – Слушайте, я ничего не имею против Джессики. Дело не в ней. Просто я предпочитаю одиночество. К тому же я очень сомневаюсь, что друзья Джессики захотят видеть меня рядом с собой. За ее столом сидит Джинни Бейкер. Она даже смотреть на меня не может.

– Джинни Бейкер временно освобождена от занятий. По ее собственной просьбе.

Я понятия об этом не имела. У меня вспыхнули щеки. Я открыла и закрыла рот.

– Твоей вины в этом нет, Валери, если ты подумала именно об этом. Джинни нужно справиться с тяжелейшей психологической травмой. После случившегося ей сложно было вернуться в школу. Некоторое время она побудет на домашнем обучении. А Джессика, похоже, искренно протягивает тебе руку помощи. Не беги от нее.

– Я и не бегу. Я же пошла на собрание ученического совета. Просто…

Миссис Тейт внимательно глядела на меня, скрестив руки на груди. Я вздохнула.

– Я подумаю об этом. – Черта с два я сяду с ними за обеденный стол!

Взяв учебники, я поднялась. Миссис Тейт с секунду смотрела на меня, потом тоже встала.

– Послушай, Валери, – произнесла она, одергивая пиджак, который казался тесным и неудобным. – Мне не хотелось этого говорить, но есть за пределами столовой без разрешения учителя запрещено. Мистер Энгерсон ввел запрет на уединенную деятельность.

– И что это значит?

– Это значит, что если ты будешь уединяться без разрешения учителя, то тебя будут наказывать, оставляя после уроков.

На мгновение я потеряла дар речи. Хотелось закричать: «Школа что, превратилась в тюрьму? А вы стали надзирателями?». Но миссис Тейт, наверное, ответила бы, что они всегда ими и были.

– Пофиг, – бросила я и направилась к двери.

– Валери, – мягко взяла меня за локоть миссис Тейт. – Дай им шанс. Джессика правда хочет все сделать как следует.

– Сделать как следует что? Я теперь что-то вроде классного проекта? Ей прикольно возиться со мной? Почему они не оставят меня в покое? Раньше у них проблем с этим не было.

Миссис Тейт, улыбнувшись, пожала плечами.

– Думаю, она хочет подружиться с тобой.

«Но почему? – хотелось мне закричать. – Почему вдруг Джессика Кэмпбелл захотела со мной подружиться? Почему стала такой доброжелательной?».

– Мне не нужны друзья.

Миссис Тейт недоуменно моргнула, нахмурилась и озадаченно поджала губы.

Я вздохнула.

– Я просто хочу спокойно отучиться и закончить школу. Доктор Хилер считает, что сейчас я должна сосредоточиться на этом. На хорошей успеваемости.

Последние слова были неправдой. Доктор Хилер никогда не давал мне дурацких указаний заморачиваться на чем-то одном. По большей части он старался удержать меня от самоубийства.

Я приняла молчание миссис Тейт за разрешение уйти. Нога ныла после утреннего визита к доктору – ее всячески ощупывали и осматривали. Я вышла из кабинета, сжимая в руке пропуск на уроки и думая лишь о том, как отделаться от сегодняшнего обеда.

20

«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»

3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш

Шестидесятисемилетняя Аманда Кинни, проработавшая двадцать три года в школе «Гарвин» главной уборщицей, была задета шальной пулей в колено, когда прятала детей в ближайшую подсобку.

– Подсобка была уже открыта, так как я меняла в корзинах мусорные мешки, – дала она интервью репортерам у себя дома. Ее перебинтованная нога покоилась на подушках. – Я собрала в ней столько ребят, сколько уместилось, и закрыла дверь. По-моему, он даже не знал, что мы там укрылись. А я не знала о своей ране. Один из ребят сказал, что у меня течет кровь. Я глянула на ногу и увидела окровавленную штанину с прорехой у колена.

Кинни, по-дружески относившаяся к большинству учеников школы, хорошо знала Левила.

– Он жил недалеко от меня, поэтому я знала его с тех самых пор, как он переехал в Гарвин. Я считала его милым парнишкой. Иногда злящимся попусту, но милым. И мама у него очень милая. Наверное, случившееся разрывает ей сердце.

* * *

– Простите за опоздание, – извинилась я, вбежав в кабинет. Плюхнулась на диван и протянула руку за кока-колой, которую доктор Хилер всегда ставит для меня на кофейный столик. – Меня наказали субботним посещением школы. Учитель ушел на какую-то лекцию и потерял счет времени.

– Ничего страшного, – отозвался доктор Хилер. – Мне все равно нужно было разобраться с кучей бумажной работы.

Однако от меня не укрылось, как он искоса бросил взгляд на часы. Не пропускает ли он игру в детской лиге? Или гимнастический турнир дочки? А может, он пригласил свою жену на обед?

– За что тебя наказали?

– За обед, – закатила я глаза. – Отказывалась есть в столовой, поэтому меня каждый день оставляли после занятий, а в пятницу Энгерсон наказал субботним посещением школы. Но они этим ничего не добьются. Я не хочу есть в столовой.

– Почему?

– С кем мне там есть? Подойди я к любому столику и спроси: «Хей, можно мне сесть здесь?», мне хоть кто-то ответит: «Конечно!»? Меня за свой столик даже бывшие друзья не пускают.

– А та девушка? Из ученического совета?

– Друзья Джессики не друзья мне. И никогда ими не были. Потому мы с Ником и вписали их в Список… – я осеклась, пораженная тем, как запросто упомянула Список ненависти, и тут же переменила тему: – У Энгерсона пунктик насчет единения школьников. Он хочет выставить себя по телеку в хорошем свете. Но это его проблема, а не моя.

– Похоже, это не только его проблема. Проводить выходные в школе – то еще удовольствие.

Он снова кинул быстрый взгляд на часы.

– Да пофиг. Мне все равно.

– Мне кажется, тебе вовсе не все равно, просто ты не хочешь этого признать. Что плохого случится, если ты хотя бы раз попробуешь сесть за столик с той девушкой?

У меня не было ответа на этот вопрос.

Когда я вышла из кабинета доктора Хилера, мамы в коридоре не оказалось. Она приклеила на его дверь стикер, написав, что ей нужно отлучиться по делу и чтобы я подождала ее на стоянке. Я первой заметила записку, сорвала ее и сунула в карман. Если бы ее увидел доктор Хилер, то посчитал бы себя обязанным задержаться, а я и так чувствовала себя виноватой за опоздание.

К тому же я больше не хотела ни о чем говорить.

Выйдя из здания, я с минуту постояла на улице, не зная куда идти. Нужно было где-нибудь укрыться, чтобы не попасться на глаза уходящему с работы доктору Хилеру. Спрятаться за живой изгородью сбоку здания? Но туда придется бежать, а с моей ногой особенно не побегаешь. Помимо того, там возилась какая-то зверушка – оттуда доносилось шуршание и дважды дернулись ветви кустов.

Я сунула руки в карманы и засеменила через стоянку, подкидывая носками ботинок гравий. Дойдя до тротуара, остановилась и оглянулась. Выбор был невелик – спрятаться за кустами, затеряться в деловом районе через дорогу или быть замеченной доктором Хилером и вернуться на сеанс терапии. Нет уж, спасибо. Я вытащила руки из карманов и подождала у бордюра, когда проедут машины. Может, я найду мамину машину возле «Shop’N’Shop» у торговых рядов на другой стороне дороги? Дождавшись просвета между автомобилями, я, прихрамывая, побежала через дорогу.

На парковке «Shop’N’Shop» маминой машины не оказалось. Я ее дважды осмотрела. На стоянку у здания, где работает доктор Хилер, она тоже еще не вернулась – я видела это издалека.

Мне хотелось пить. Я потопала в магазин и нашла там питьевой фонтанчик. Потом полистала журналы у газетной стойки и прошлась по отделу со сластями, жалея, что нет денег на шоколадку. Естественно, я заскучала.

Выйдя на улицу, поднялась на цыпочки и вытянула шею, чтобы осмотреть стоянку у здания, где работает мистер Хилер. Не увидела ни машины мамы, ни машины доктора Хилера. Вздохнув, села на тротуар. Спиной я закрыла витрину «Shop’N’Shop», и ко мне вышел менеджер. Он попросил меня пересесть, так как покупателям не нравится видеть околачивающихся у магазина бродяг. Сказал, что это их нервирует.

– Тут тебе не приют для бездомных, – заявил он.

Пришлось искать другое место, где можно посидеть. Отойдя чуть подальше, я обнаружила магазин сотовых телефонов и местечко, куда мама водила меня маленькую стричься. Я понаблюдала в окно за плачущей девочкой – мама держала ей голову, чтобы парикмахерша могла спокойно заниматься ее светлыми кудряшками. В витрину магазина сотовых я тоже немного поглазела. Там все выглядели злыми – не только клиенты, но и сотрудники.

Вскоре я дошла до конца торгового ряда и уже собиралась развернуться и пойти обратно к «Shop’N’Shop», как заметила открытую дверь сбоку здания. Из нее вышла женщина с огромными буферами, в рабочем халате, щедро украшенном стразами. Она тряхнула куском ткани, и во все стороны полетели блестки. За облаком этих блесток женщина казалась ожившей феей-крестной из сказки про Золушку. Заметив меня, она улыбнулась.

– У всех бывают отходы, – весело объяснила она и исчезла внутри здания, забрав с собой блестящую ткань.

Каюсь, мне стало очень любопытно. Захотелось узнать, что же это за восхитительно сияющие отходы такие. Отходы обычно выглядят не очень, если не противно, а тут такая красота.

Как только за мной закрылась дверь, я ощутила себя отрезанной от остального мира. Внутри было тесно, темно и пахло как в церкви в пасхальное воскресенье. Ряды и ряды стеллажей до потолка чуть не опрокидывались под тяжестью гипсовых бюстов, керамических чаш, деревянных сундуков, корзин, горшков, необычной формы картонных коробок. Я шла по проходу, ощущая себя лилипутом в стране великанов.

В конце ряда я внезапно вышла на открытый участок комнаты, и у меня перехватило дыхание. Везде стояли мольберты – не меньше десятка, а у восточного окна – покрытый газетами длинный стол. Кругом все было заставлено корзинами и коробками с различными материалами – красками, тканью, лентами, кусками глины, ручками.

Женщина в ярком халате, устроившись на стуле перед мольбертом, накладывала на холсте размашистые пурпурные мазки.

– Мне кажется, рассвет невероятно вдохновляет, – сказала она, не оборачиваясь.

Я промолчала.

– Конечно, в это время дня в продуктовом магазине всех радует яркий солнечный свет, но меня… – женщина выразительно подняла кисть, – меня вдохновляет восход. Закатом они все насладятся вечером. Но интерес у них всегда возбуждает рассвет. Возрождение всегда удивительно.

Я не знала, что на это сказать. И не вполне была уверена, что она говорит со мной. Женщина увлеченно рисовала, по-прежнему сидя ко мне спиной. Может, она говорит сама с собой?

Как бы то ни было, меня пригвоздило к месту. Глаза разбежались. Хотелось все потрогать – провести подушечками пальцев по гипсовым вазам, порыться в коробках, помять в руках глину, – но я боялась даже пошевелиться, как будто стоит мне поддаться порыву, и я навсегда затеряюсь в лабиринте творческих заготовок.

Женщина нанесла несколько пурпурных мазков в углах холста, поднялась и, отступив, полюбовалась работой.

– Идеально! – сказала она, опустила палитру на стул, положила поверх нее кисть и наконец-то повернулась ко мне. – Как тебе?

– Может, многовато пурпура?

Она отвернулась и некоторое время изучала картину.

– Пурпура много не бывает, – тихо ответила она. – Миру нужен пурпур! Много-много пурпура!

– Мне нравится этот цвет, – согласилась я.

– Отлично! – радостно хлопнула в ладони женщина. – Значит, так и оставляем. Чаю? – Она исчезла за стойкой с кассой, и оттуда послышалось позвякиванье фарфора. – Ты с чем его пьешь? – донесся ее приглушенный голос.

– Эм… – прошла я вперед. – Я… не могу. Мне нужно возвращаться. За мной мама приедет.

Женщина показалась из-за стойки. Упавшую ей на лоб прядь каштановых волос усыпали блестки.

– Ох, а я уж обрадовалась, что сегодня у меня будет компания. Это место кажется таким заброшенным, когда уходят ученики. Становится очень тихо. Может, кто и любит тишину, но только не Би. Би – это я. – Она сделала глоток из маленькой чашки с изображением кроликов – чашки из детского сервиза. И отпивая из нее, она оттопыривала мизинец.

– Вы даете здесь уроки? – спросила я.

– О да. – Би вышла из-за стойки и эффектно обвела рукой помещение. – Я даю уроки. Много-много уроков. Обучаю гончарному делу, живописи, макраме. Что ни назови, всему этому я обучаю.

Я сдвинулась влево и сунула палец в подставку с деревянными бусинами.

– У вас любой может учиться?

– Нет.

Она задумчиво уставилась на мой погруженный в бусины палец, и я поспешила выдернуть его. Две бусины упали и покатились по полу. Я покраснела, а Би улыбнулась, словно мое смущение позабавило ее.

– Нет, я учу не всех. Некоторые учат меня, – загадочно ответила Би.

Я уже собралась уходить, но она схватила мою ладонь, перевернула и внимательно осмотрела.

– Ого! – воскликнула она, вздернув подведенные карандашом брови. – Ого!

Я потянула ладонь на себя, но не стала вырывать. Мне было не по себе от прикосновений Би, но хотелось знать, что ее «ого» значит.

– Мне пора идти, – сказала я, но она проигнорировала мои слова.

– Творческую личность я где угодно распознаю. А ты у нас художница, да? Конечно же! Тебе нравится пурпур!

Би повернулась и, вцепившись в мою руку, потащила за собой. Она притащила меня к холсту, на котором только что рисовала. Свободной рукой подняла палитру и кисть со стула и указала на него:

– Сядь.

– Мне правда пора…

– А ну сядь! Этому стулу не нравится, когда отказываются от подобных приглашений.

Я села.

Би вручила мне кисть.

– Рисуй, – велела она. – Ну!

– На этом? – уставилась я на нее. – На вашей картинке?

– Картинки снимают на телефон. А это картина. Вот и рисуй.

Я продолжала таращиться на нее, и она подтолкнула мою руку к холсту.

– Давай же.

Я медленно окунула кисть в черную краску и провела ею по холсту перпендикулярно пурпуру.

– Хмм, – хмыкнула Би. – Ооо!

Меня охватило удивительное чувство, которое трудно описать словами. Словно творилось какое-то волшебство. Или моя душа воспарила. Я не знаю. Знаю только, что не смогла остановиться ни на черной линии, ни на следующем мазке, ни на деревьях, которые вырисовала с одного края холста. Что рисуя, унеслась куда-то далеко-далеко и едва различала за своей спиной оханье и аханье Би, ее мурлыканье и сюсюканье с красками, в которые я окунала кисть: «О да, твоя очередь, охрочка! А будет ли шанс у нашей малютки василька?».

Из творческого забытья меня вырвало жужжанье в переднем кармане джинсов. Мобильный развеял волшебство.

– Ох уж эти треклятые технологии, – проворчала Би. – Почему мы больше не используем почтовых голубей? Прекрасных пернатых, переносящих чудесные послания. Мне бы пригодились тут голубиные перья. Или павлиньи. О да, павлиньи! Только ведь павлинов никогда не использовали как средство связи, так что не думаю…

– Ты где? – закричала мама на другом конце трубки, когда я ответила на звонок. – Я чуть не чокнулась! Ни тебя, ни доктора Хилера. Боже мой, Валери, почему ты не можешь сделать как я прошу? Ты хоть представляешь, о чем я успела подумать?

– Сейчас буду, – пробубнила я в трубку, встала со стула и спрятала мобильный в карман. – Простите, – сказала я Би. – Мама…

Махнув одной рукой, она другой взяла веник и пошла сметать опилки, устилающие пол под столярным столом у дальней стены.

– Никогда не извиняйся за свою маму. Сочувствуй ей, но не извиняйся за нее. – ответила она. – Мамы любят пурпурный цвет. Я-то знаю! Моя мама его обожала.

Я поспешила обратно по проходу между рядами стеллажей, ощущая себя ребенком, бегущим во тьме через таинственный лес. И уже почти достигла двери, когда меня догнал голос Би:

– Смею надеяться, что увижу тебя в следующие выходные, Валери.

Я с улыбкой вышла на улицу. И только юркнув в мамину машину, запыхавшаяся и потная от возбуждения и быстрой ходьбы, вспомнила, что не называла Би своего имени.

21

На обед была какая-то одеревеневшая мексиканская пицца. Вполне подходящая для понедельника, на мой взгляд. По понедельникам я частенько ощущала себя деревянной, как эта пицца, – насильно выдернутой из маленького и безопасного мирка спальни в эпицентр школьной жизни «Гарвина».

Если не считать субботнего утра, выходные прошли спокойно и без происшествий. Мама с папой по какой-то причине не разговаривали друг с другом, а Фрэнки отправился с дружком в церковный приют. Нет, наша семья не страдала религиозностью – о чем то и дело упоминали средства массовой информации, – просто парочка девушек ходила в ту же церковь, что и его друг, и Фрэнки был решительно настроен с одной из них уединиться. Честно говоря, если бы Фрэнки выпала возможность полапать девчонку – будь то в церкви или где еще, – он бы сделал это не задумываясь. И хотя мне это казалось неправильным, брату, стремившемуся залезть в церковном приюте девчонке в трусы, не пришлось терпеть дома холодную войну между мамой и папой.

Я же могла спокойно вытерпеть ее, засев в своей комнате. Все равно родители не ждали от меня ничего другого. Они давно уже не просили меня спускаться к ужину. Возможно, они и сами не ужинали. Я просто тихонько пробиралась на кухню, когда все расходились по своим делам, находила что-нибудь съестное в холодильнике и бежала наверх, точно енот, стремительно удирающий от мусорки с добычей.

В субботу вечером, услышав хлопок входной двери, я спустилась на кухню и застала за столом папу. Он сидел, удрученно склонившись над тарелкой с хлопьями.

– Ой. Я думала, вы оба ушли.

– Твоя мама ушла в группу поддержки, – ответил он, уставившись в тарелку. – В этом гребаном доме нечего поесть. Если только ты не любишь хлопья.

Я заглянула в холодильник. Действительно, не считая пакета молока, кетчупа, мисочки с остатками зеленой фасоли и полудюжины яиц, есть было нечего.

– Сойдут и хлопья, – сказала я, доставая коробку с холодильника.

– Они затхлые.

Я уставилась на него. На его небритом лице выделялись покрасневшие веки. Загрубевшие руки подрагивали. Я так давно не разглядывала папу, что не замечала, как сильно он сдал за последнее время. Он выглядел постаревшим. Измученным.

– Сойдут и хлопья, – повторила я намного тише и достала из буфета тарелку. Высыпала в нее хлопья и залила их молоком.

Папа молча ел. Я уже вышла из кухни, когда он сказал:

– В этом гребаном доме все затхлое.

Я остановилась, поставив ногу на нижнюю ступеньку лестницы.

– Вы с мамой снова поссорились?

– Да толку в этом? – отозвался он.

– Хочешь, я пиццу закажу? На ужин?

– Да толку в этом? – повторил он.

И правда. Я тихонько поднялась в свою комнату и, слушая радио, поела хлопьев. Те на самом деле оказались затхлыми.

Я шлепнула одеревеневшую пиццу на поднос и стала накладывать на тарелку рядом с ним какой-то склизкий фруктовый салат.

– Ты же не собираешься обедать в коридоре? – раздался за спиной голос мистера Энгерсона.

– Собираюсь, – ответила я, не оборачиваясь. – Мне нравится коридор.

– Я надеялся услышать не это. Мне пора готовить тебе учителя на субботу?

Собрав в кулак всю оставшуюся решительность, я повернулась и посмотрела на него в упор. Энгерсон даже не попытался меня понять.

– Выходит, что так.

Стоявшая впереди меня Стейси подхватила поднос и торопливо пошла к своему столику. Краем глаза я видела, как она говорит что-то Дьюсу, Мейсону и всей их компании. Они все повернули головы в мою сторону. Дьюс смеялся.

– Я не допущу, чтобы ты инициировала очередную трагедию, молодая леди, – сказал мне мистер Энгерсон. У него покраснели шея и подбородок.

Вот тебе и медаль с благодарственным письмом, геройством и прочей чушью.

– В школе установлены новые правила. Запрещено любое обособление. За каждым, кто держится в стороне от коллектива, пристально наблюдают. Мне неприятно это говорить, но в крайних случаях возможно исключение из школы. Ясно?

Очередь обтекала нас с директором, и все школьники пялились, проходя мимо. Некоторые с усмешками на лицах перешептывались обо мне с друзьями.

– Я никогда ничего не инициировала, – ответила я. – И сейчас тоже не делаю ничего плохого.

Мистер Энгерсон поджал губы и одарил меня гневным взглядом. Краснота поднялась с его подбородка на щеки.

– Будь добра, хорошенько подумай как поступать, – процедил он. – В качестве личного одолжения выжившим.

Директор бросил слово «выжившим» точно бомбу. Меня затрясло. Казалось, он произнес это слово так громко, что его услышали все вокруг. Он отвернулся и пошел прочь, а я смогла взять себя в руки лишь через минуту.

Трясущимися руками я положила на тарелку еще пару ложек фруктового салата, хотя аппетит пропал напрочь, расплатилась за еду и направилась в основную часть столовой. Я ощущала на себе взгляды обедающих, замерших, словно кучка кроликов, ослепленных светом, неожиданно включенным на заднем крыльце, но смотрела вперед, только вперед.

Я вышла в коридор. Из кафетерия донесся голос мистера Энгерсона, объясняющего парням, где картофелю фри положено находиться, а где – нет. Я внутренне приготовилась к очередной отповеди. Раздались шаги, и из-за угла вышел директор.

– Уверена, что хочешь это сделать? – спросил он, наблюдая за тем, как я усаживаюсь на пол, осторожно придерживая на коленях поднос.

Я открыла рот, чтобы ответить, но отвлеклась на выскочившую из столовой Джессику Кэмпбелл. С подносом наперевес она обогнула мистера Энгерсона, опустилась на пол рядом со мной и скинула с плеч рюкзак. Ее поднос брякнул на линолеум.

– Здравствуйте, мистер Энгерсон, – радостно сказала она. – Прости, что опоздала, Валери.

– Джессика, – с нажимом произнес директор. – Что ты делаешь?

Она встряхнула и открыла пакетик молока.

– Обедаю с Валери. Нам нужно обсудить дела ученического совета. Тут нас никто не побеспокоит. Плюс в столовой слишком шумно. Я даже своих собственных мыслей не слышу.

Судя по выражению лица мистера Энгерсона, ему очень хотелось ударить куда-нибудь кулаком. Он с минуту поторчал рядом с нами, а потом сделал вид, что в столовой что-то случилось, и поспешил туда «все уладить».

Джессика хихикнула после его ухода.

– Ты чего делаешь? – спросила я.

– Обедаю. – Она откусила кусочек пиццы и скривилась. – Боже, да она деревянная.

Улыбнувшись против воли, я попробовала свою пиццу. Мы молча ели, сидя бок о бок.

– Спасибо, – поблагодарила я Джессику с набитым ртом. – Он ищет причину меня исключить.

– Энгерсон та еще задница, – отмахнулась Джессика и засмеялась, когда я открыла блокнот и нарисовала голую задницу в костюме и с галстуком.

22

«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»

3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш

Семнадцатилетняя Эбби Демпси, вице-президент ученического совета, занималась сбором денежных средств, продавая в столовой пончики. Две пули попали ей в шею. Полиция считает, что эти пули были шальными и предназначались ученику, находившемуся примерно в трех футах слева от Демпси. Родители Демпси отказались комментировать произошедшее и, по словам друзей семьи, «глубоко скорбят, потеряв своего единственного ребенка».

* * *

Мама оставила мне на мобильном голосовое сообщение: у нее собрание и она не сможет за мной заехать. Сначала я взбесилась. Она ожидает, что после всего случившегося я поеду в школьном автобусе? Сяду, как ни в чем ни бывало, рядом с компашкой Кристи Брутер, и все будет окей? Как мама может так со мной поступать? Как может бросать меня на растерзание волкам?

Разумеется, я не собиралась ехать домой в школьном автобусе. По правде говоря, мой дом находился всего в пяти милях от школы и я не раз возвращалась пешком. Но раньше у меня обе ноги были здоровы. Сейчас же я сомневалась, что осилю такой маршрут. Скорее всего, на полпути разболится нога, я усядусь на мостовой и буду ждать, когда меня сцапает первый же хищник. Но милю я, наверное, протяну. А значит, смогу дойти до офиса папы. Поездка с ним уж точно не доставит мне удовольствия – собственно, как и ему, – но это лучше, чем разборки в автобусе.

Одно время я стыдилась невзрачного офиса папы. Папа строил из себя важного и влиятельного адвоката, а сидел в крошечном кирпичном здании, которое смахивало на «дыру в пригородной стене». Но сегодня меня радовало то, что он работает в «дыре», расположенной недалеко от школы: октябрьское солнце совершенно не прогревало воздух, и пройдя несколько кварталов, я уже начала жалеть, что не села на автобус.

В офисе папы я была всего пару раз. Папа не приветствовал наше появление на своей работе. Ему нравилось делать вид, что это ради нас. Мол, не стоит нам показываться всякому сброду, как он называет тех, чьи интересы представляет. Но, как по мне, правда в том, что офис – его спасение от семьи. Если бы мы запросто приходили к нему, то не было бы смысла все время торчать на работе.

Ногу сковало, и я доплелась до двойных стеклянных дверей офиса, как зомби в ужастике – накренившись и пошатываясь. Слава богу, что вообще доплелась.

В вестибюле меня обдало теплом. Я остановилась и постояла с минуту, растирая бедро. От густо висящего в воздухе аромата попкорна свело желудок. Хотелось есть. Я поплелась на аромат через вестибюль, повернула за угол и зашла в приемную.

Секретарша папы вытаращилась на меня и захлопала ресницами. Я забыла ее имя. Мы с ней встречались всего однажды – на семейном пикнике, организованном главным офисом год или два назад. Как же ее зовут… Бритни или Бренна. Имя у нее какое-то современное, да и сама она молоденькая. Ей около двадцати пяти. Имя я ее забыла, зато прекрасно помнила блестящие прямые волосы светло-шоколадного оттенка, волной спадающие по спине, точно плащ супергероя, и огромные глаза цвета первой зелени, опушенные длинными и густыми ресницами. На пикнике она была миленькой и застенчивой и дольше всех смеялась над дурацкими и банальными шутками папы.

– Ох… – Бритни-Бренна залилась румянцем. – Валери.

Не улыбнувшись, она судорожно сглотнула. Знаете, так сглатывают в криминальных фильмах. Так и чудилось, что она тянется под столом к красной кнопке безопасности на случай, если я вдруг вытащу пушку.

– Привет, – поздоровалась я. – Папа здесь? Меня нужно подвезти до дома.

Бритни-Бренна оттолкнулась от стола руками, и ее кресло на колесиках отъехало назад.

– Он сейчас на конференции… – начала было она, но не закончила, так как в это мгновение распахнулась дверь в папин кабинет.

– Милая, не принесешь мне дело Сантошей? – спросил вышедший из кабинета папа, уткнувшись в какие-то бумаги. Не отрываясь от чтения, он обошел кресло Бритни-Бренны.

Она сидела ни жива, ни мертва, лишь лицо все сильнее краснело. Папина рука фамильярно легла на ее плечо и мягко сжала его – такого жеста в отношении мамы я не видела уже… целую вечность. Бритни-Бренна опустила голову и закрыла глаза.

– Что с тобой, детка? Ты кажешься напряженной… – папа наконец оторвал взгляд от бумаг и застыл, увидев меня.

Его рука мигом слетела с плеча Бритни-Бренны и вернулась к бумагам. Жест был столь короток и ненавязчив, что я бы усомнилась, правильно ли поняла его смысл, если бы не наблюдала за лицом Бритни-Бренны, которое к этому времени уже просто пылало. Сгорая от стыда, она не смела поднять глаз.

– Валери? Что ты здесь делаешь? – спросил папа.

Я с трудом отлепила взгляд от Бритни-Бренны.

– Меня нужно подвезти до дома, – сказала я. Во всяком случае, хотела сказать, но не знаю, вышло ли у меня – губы онемели.

Бритни-Бренна пробормотала что-то и кинулась в сторону уборной. Вряд ли она выйдет оттуда до моего ухода.

– Мама… У нее собрание.

– Оу, – отозвался папа.

Мне мерещится или он тоже покраснел?

– Да, конечно. Подожди минуту.

Он поспешно ушел в кабинет. Послышались хлопки закрываемых ящичков, звук переставляемых вещей, позвякивание ключей. Я стояла столбом, задаваясь вопросом: не привиделось ли мне все это?

– Готова? – спросил папа. – Мне придется вернуться, так что поторопимся.

Весь из себя деловой. Как всегда. Хотя я другого и не ожидала.

Он открыл дверь, но ноги меня не слушались.

– Вы с мамой поэтому ненавидите друг друга? – выдавила я.

Судя по его лицу, ему хотелось сделать вид, что он не понимает, о чем я. Он склонил голову набок и позволил двери закрыться.

– Ты думаешь, что все понимаешь, но это не так, – ответил он. – Тебя это не касается. Едем домой.

– Это не из-за меня, – сказала я. – Вы с мамой ненавидите друг друга не из-за меня. Проблема в вас самих.

Несмотря на то что я прекрасно знала, что родители и до стрельбы не пылали любовью друг к другу, сегодняшнее открытие поразило меня, как какое-то великое озарение. На душе почему-то стало не легче, а наоборот, тяжелее. Наверное потому, что я всегда считала: если уйду из дома, то родители снова будут счастливы и полны любви. Однако прекрасное раскрасневшееся лицо Бритни-Бренны все меняло. Мама с папой никогда больше не будут любить друг друга. Внезапно оказалось, что их отношения непоправимы и многолетние скандалы возникали не на пустом месте. Внезапно я осознала, почему хваталась за Ника как за спасательный круг, – он не только понимал, что творится в хреновых семьях, но и понимал, что хреновым семьям никогда не стать снова хорошими. Вероятно, в глубине души я знала это с самого начала.

– Валери, давай не будем об этом.

– Все это время я корила себя за то, что вы с мамой ненавидите друг друга из-за меня, а ты просто-напросто изменял маме с секретаршей. Боже, какая же я идиотка.

– Мы с твоей мамой не ненавидим друг друга, – вздохнул папа, прижав пальцы к виску. – Ты ничего не знаешь о наших с ней отношениях. И тебя они не касаются.

– Значит, это нормально? – махнула я рукой в сторону уборной. – Нормально, да?

Папа, наверное, решил, что я говорю о его отношениях с Бритни-Бренной. Но я говорила о лжи. Он лгал о себе так же, как я лгала о себе. Вроде как это нормально. Только это ни черта не нормально. И я не понимала, почему после всего случившегося папа не видит, что ненормально так лгать.

– Пожалуйста, Валери, давай просто поедем домой. У меня полно дел.

– Мама знает?

Он закрыл глаза.

– Догадывается. Но нет, я ей об этом не сказал. И я буду благодарен тебе, если ты не пойдешь к ней и не расскажешь о том, о чем понятия не имеешь.

– Мне пора, – ответила я и пошла мимо него к выходу.

Холодный воздух на улице приятно освежал.

Устремившись обратно к школе, я чутко прислушивалась в ожидании окрика папы. Ждала, что он высунется за дверь и закричит: «Стой, Валери!

Ты не так все поняла! Я люблю твою маму, Валери! Ты же хотела, чтобы я тебя подвез!». Но так и не дождалась.

23

Не зная, что делать, я вернулась в школу. По дороге оставила маме голосовое сообщение:

– Мам, мне понадобилась помощь с домашним заданием, поэтому я задержалась после уроков и опоздала на автобус, – соврала я. – Подожду тебя в школе.

Войдя в здание школы, я скинула рюкзак у огромного стеллажа с призами, впечатлявшего посетителей блестящими футбольными и беговыми наградами и гигантскими фотографиями тренеров. Последние давно уже не работали в школе: или дни их славы канули в лету, или они сами канули в лету.

Я уселась на полу возле стеллажа и вытащила свой блокнот. Хотелось что-нибудь изобразить, выплеснуть эмоции на бумагу. Однако я не знала, что рисовать. Мысли путались, и мне сложно было видеть реальность. Карандаш не желал выводить линии лица Бритни-Бренны. Не желал набрасывать контуры виноватых глаз папы. Секрет папы раскрылся. Он женится на ней? Они родят детей? Я не могла представить папу, держащего на руках очаровательного ребенка, воркующего с ним и говорящего ему слова любви. Водящего его на бейсбольные матчи. Живущего «настоящей» жизнью, которую он заслуживает больше той, что есть у него сейчас.

Я коснулась кончиком карандаша листа и провела дугу – изгиб живота беременной женщины. Набросала внутриутробный зародыш в позе эмбриона, посасывающий свой крохотный пальчик и плавающий вокруг пуповины. Затем нарисовала идентичную дугу напротив. Слезу, скользящую по узкому носу. Мамины глаза. Штрихи между ними. Еще одну слезу, дрожащую на ресницах. А в ней – мое имя.

Хлопнула дверца школьного ящика, послышались приближающиеся шаги. Я захлопнула блокнот и, стиснув его в пальцах, уставилась на входные двери. Раньше этот блокнот воспринимался мной как забавные очки, позволяющие отражать мир таким, каков он есть на самом деле, теперь же как большая и постыдная тайна.

– О, привет. – Ко мне шла Джессика Кэмпбелл.

– Привет.

Она остановилась передо мной и опустила на пол рюкзак. Глянула на двери, вздохнула и села по-турецки рядом со своим рюкзаком всего в двух футах от меня.

– Жду Меган, – пояснила она будто в оправдание за то, что сидит в коридоре рядом со мной, когда меня не надо спасать от Энгерсона. – Она пересдает тест по немецкому. Я обещала подвезти ее домой. – Видимо, чувствуя неловкость, Джессика прочистила горло. – Тебя не нужно подкинуть? Я могу, если подождешь со мной Меган. Она скоро освободится.

Я покачала головой.

– За мной мама заедет. Наверное, уже скоро. – И добавила: – Спасибо.

– Не за что, – тихо ответила Джессика и снова прочистила горло.

В отдалении хлопнула дверца шкафчика, и мы повернули головы в сторону крыла естественных наук. Послышался разговор двух ребят. Их голоса понемногу затихали и совсем оборвались за закрывшейся деревянной дверью.

– Ты придешь завтра на собрание ученического совета? – спросила Джессика. – Мы будем говорить о подготовке памятного проекта.

– Я думала, будет только одно собрание по этому вопросу, – удивилась я. – К тому же с прошлого я сбежала. И потом, в ученический совет выбирают голосованием. А мне что-то подсказывает, что за меня мало кто проголосует.

Джессика как-то странно-озорно глянула на меня и нервно рассмеялась.

– Да уж, – согласилась она. – Но не заморачивайся. Ребята понимают, что ты должна участвовать в этом проекте. Все нормально.

Я выгнула бровь и одарила ее «очень в этом сомневаюсь» взглядом.

Она снова рассмеялась – на этот раз более свободно и непринужденно.

– Не веришь? Но так и есть.

Я не смогла сдержаться и тоже засмеялась. Вскоре мы уже обе хохотали, откинув головы на кирпичную стену. Напряжение спало.

– Слушай, – начала я, рассматривая граффити, нанесенное на стеллаж для призов прямо над моей головой. – Я ценю то, что ты делаешь для меня, но не хочу, чтобы из-за меня из совета начали уходить ребята.

– Знаешь, не все были против твоего участия. Некоторые с самого начала посчитали эту идею хорошей.

– Ага, и первой среди них была Меган, – пошутила я. – Ты в курсе, что она хочет стать моей лучшей подружкой? Завтра мы даже оденемся одинаково. Будем прям как сладкая парочка «Твикс».

Мы посмотрели друг на друга и снова покатились со смеху.

– Первой она точно не была, – отсмеявшись, ответила Джессика. – Но и она согласилась. Я могу быть очень убедительной. – Она лукаво улыбнулась мне и подвигала бровями. – Ну правда. Не переживай из-за Меган. Она успокоится. Нам необходимо твое участие. Мне необходимо твое участие. Ты умная и креативная. Нам это нужно. Пожалуйста!

В дальнем конце коридора открылась дверь и из класса вышла Меган. Джессика подхватила рюкзак и куртку.

– Ты ни в кого не стреляла, – пожала она плечами. – У них нет причин тебя ненавидеть. Я не перестаю им это твердить. – Она поднялась и закинула на плечи рюкзак. – Увидимся завтра?

– Хорошо.

Джессика пошла к Меган, а меня вдруг озарило. Что там детектив Панзелла говорил о девушке, благодаря которой с меня сняли все обвинения? «Блондинка. Высокая. Одиннадцатиклассница. Она все повторяла: “Валери ни в кого не стреляла”».

– Джессика? – позвала я ее.

Она обернулась.

– Спасибо!

– Не за что. Приди завтра на собрание, ладно?

Несколько минут спустя к школе подъехала мама и посигналила мне. Я, прихрамывая, дошла до машины. Мама выглядела угрюмой.

– Не могу поверить, что ты опоздала на автобус, – проворчала она.

Узнаю этот тон – усталый и раздраженный. Она часто говорит таким после работы.

– Прости, – извинилась я. – Мне нужна была помощь с домашним заданием.

– Почему не попросила отца отвезти тебя домой?

Вопрос был как тычок в грудь. Сердце учащенно забилось. Неприятно заныло под ложечкой. Разум кричал мне: «Она должна знать правду! Она заслуживает знать правду!».

– Папа был занят с клиентом, – солгала я. – Мне пришлось бы долго ждать, когда он освободится.

Может, мне следовало чувствовать себя виноватой за то, что я утаила от мамы правду. Но, в конце концов, папа ведь тоже никого не убил.

24

В следующую субботу я умоляла маму отпустить меня после сеанса терапии в студию Би.

– Ну, не знаю, Валери, – сомневалась мама, хмуро сдвинув брови. – Уроки рисования? Я никогда не слышала об этой женщине. И вообще не знала, что там есть художественная студия. Ты уверена, что это безопасно?

Я закатила глаза. Мама давно была в дурном настроении. Казалось, чем больше я пытаюсь вернуться к нормальной жизни, тем меньше она мне доверяет.

– Конечно же это безопасно. Она просто художница, мам. Ты мне даже рисовать теперь не разрешишь? Ты можешь сходить за покупками в «Shop’N’Shop», пока я там буду.

– Ну, не знаю.

– Пожалуйста, мам! Ты постоянно говоришь мне, чтобы я занялась чем-нибудь нормальным. Уроки рисования – это нормально.

– Ладно, – вздохнула она. – Но я пойду с тобой. Хочу взглянуть на эту студию. В последний раз, когда я позволила тебе разгуливать где хочешь и делать что хочешь, ты связалась с Ником Левилом. Не забыла, куда нас это привело?

– Ты каждый день напоминаешь мне об этом, – проворчала я, закатив глаза, и надавила пальцем на впадинку в бедре, чтобы не сорваться на маму. С таким настроением она запросто передумает насчет Би.

Мы вошли в студию Би вдвоем. В помещении стоял тяжелый несвежий воздух, и мама замешкалась у двери.

– Что это за место такое? – тихо спросила она.

– Тшшш, – зашипела я, сама не понимая, почему хочу, чтобы она не шумела. Может, боялась, что Би услышит ее и откажет мне в уроках? Что негативная энергия мамы осквернит восхитительный пурпур рассвета?

Я прошла по проходу в другой конец студии, откуда доносились тихие голоса и ритмичное позвякивание колокольчиков. Художники сидели перед своими холстами спинами ко мне. Пожилая женщина скраю работала с бумагой – сгибала и складывала ее, придавая ей причудливые формы разных фигур и животных. Маленький мальчик под одним из столиков играл с двумя игрушечными машинками. Би склонилась над зеркалом, которое украшала затейливым узором из морских ракушек. Я остановилась, испугавшись вдруг, что неправильно поняла Би и что меня здесь не ждали. Хлынули мысли: «Это была простая вежливость с ее стороны. На самом деле я ей здесь не нужна. Нужно уходить». Но стоило мне так подумать, как Би выпрямилась и улыбнулась. С ее уложенных кверху, повязанных лентами и сияющих волос свисали маленькие колокольчики.

– Валери, – раскинула она руки. – Моя пурпурная Валери! – И дважды хлопнула в ладони. – Ты вернулась! Я тебя ждала.

Я кивнула.

– Надеюсь, я могу… поучиться у вас. Рисованию.

Би направилась в нашу сторону, но не ко мне. С улыбкой до ушей она обняла мою маму и зашептала ей что-то на ухо. Сначала мама напряглась, а потом почти сразу расслабилась. Когда Би отстранилась, мама больше не хмурилась, в ее глазах читалось любопытство. Би вне всякого сомнения была странной. Мама таких, как она, обычно называет людьми «с приветом». Но Би настолько шла ее эксцентричность, что даже несмотря на дурное расположение духа, мама была полностью обезоружена.

– Приятно познакомиться с вами, – сказала Би маме.

Мама кивнула, сглотнула и ничего не ответила.

– Конечно же, ты присоединишься к нам, Валери. Я уже приготовила для тебя мольберт.

– Сколько это будет стоить? – спросила мама, открыла сумочку и принялась в ней копаться.

Би взмахнула руками.

– По большей части это будет стоить терпения и творческой изобретательности. А также времени, практики и принятия себя. Однако всего этого вам в вашей сумочке не найти.

Мама застыла, с интересом глянула на Би и защелкнула замок сумочки.

– Я буду в «Shop’N’Shop». У тебя один час, – обратилась она ко мне. – Всего один.

– Обожаю число «один», – хихикнула Би. – Ведь порядковое числительное от него – «первый». А первый – значит, победитель. В конце дня мы все можем сказать, что вышли из него победителями. Порой пережить целый день – все равно что действительно одержать победу.

Опять промолчав, мама медленно и осторожно стала выбираться из студии. В помещение дохнуло воздухом с улицы, когда она вышла наружу.

«Один. Первый. Победитель», – покрутила я слова в голове.

– Мне бы хотелось порисовать, – повернулась я к Би. – Мне необходимо порисовать.

– Тогда ты непременно порисуешь. Ты рисовала с того самого утра, как впервые пришла сюда. – Она постучала пальцем по виску: – Здесь. Ты рисовала и рисовала. Используя множество оттенков пурпура. Осталось только завершить твой рисунок. И все что для этого нужно – переложить его на холст.

Би подвела меня к стулу, и я опустилась на него, зачарованная картинами художников, молчаливо творящих передо мной. Одна женщина рисовала снежный пейзаж, другая накладывала ржаво-красные оттенки на скрупулезно выведенный карандашом амбар. Мужчина срисовывал с прикрепленной в левом углу мольберта фотографии военный самолет.

Би поспешила к ближайшему ящику и вернулась ко мне с палитрой и кистью.

– Ну вот, – сказала она. – Для начала ты захочешь положить на холст серые тона, тени. И на сегодня этого, наверное, будет достаточно. Нужно будет дать время высохнуть краскам, чтобы потом ты нанесла на холст яркие и сочные цвета. – Би открыла стеклянную баночку и налила на палитру рядом с красками коричневатую густую массу. – Не забывай примешивать к краскам загуститель. С ним они высохнут быстрее.

Я кивнула, взяла кисть и начала рисовать. Без наброска, без наглядного примера. С картинки доктора Хилера у меня в голове – таким, каким я его вижу. На этой картине будет мало теней. И не будет тьмы.

– Хмм… – отреагировала стоящая позади Би. – О да!

Затем она отошла.

Я слышала, как Би тихо наставляет других художников, мягко поддерживает их. Один раз она громко расхохоталась, когда художник рассказал ей, как по рассеянности кинул мобильный в блендер и включил его, желая приготовить фруктовое пюре. Но я не смотрела на нее. Я не отрывала глаз от холста, пока свежий воздух с улицы не дохнул мне в шею и не раздался голос мамы – отрывистый и резкий, чуждый в атмосфере студии.

– Время закончилось, Валери.

Подняв взгляд, я с удивлением увидела стоящую рядом Би и ощутила ее ладонь на своем плече.

– Время никогда не закончится, – прошептала она, глядя не на меня, а на мою картину. – Есть время для боли, но есть время и для исцеления. Всегда есть.

25

Только я завернула за угол в крыле естественных наук, как меня окликнула Меган. Нервно глянув в сторону кабинета миссис Стоун, где всего через несколько минут начнется собрание ученического совета, я сначала замедлила шаг, а потом неохотно остановилась.

– Валери, подожди, – крикнула Меган. Она бежала ко мне, и копна волос подпрыгивала у нее за спиной. – Я хочу с тобой поговорить.

В другое время я бы ни за что не остановилась. Меган предельно ясно дала понять, что считает меня ответственной за случившееся, и я догадывалась, что ничего хорошего от нее ждать не стоит. Но было некуда повернуть и негде спрятаться. Коридор в этом крыле в этот час пустовал. Все ученики уже разъехались по домам. Спортсмены ушли в спортивный зал.

– Привет, – выдохнула Меган, догнав меня. – Идешь на собрание?

– Угу, – неуверенно ответила я и в защитном жесте сложила руки на груди. – Меня Джессика попросила.

– Здорово. Пойдем вместе.

Я пару секунд ошарашенно смотрела на нее, затем медленно пошла к кабинету миссис Стоун.

– Мне нравится твоя идея с капсулой времени. Это будет круто, – заговорила Меган.

– Спасибо, – поблагодарила я. Прикусила губу и, не выдержав, поинтересовалась: – Не хочу тебя обидеть, но почему ты идешь со мной?

Меган склонила голову набок, обдумывая вопрос.

– Честно сказать? Из-за Джессики. Нет, она не просила меня быть с тобой дружелюбной, но разозлилась на меня из-за тебя и мы поругались. Потом помирились, конечно, но я решила, что она права. Я могу хотя бы попытаться изменить свое отношение к тебе. – Она пожала плечами. – Ты не делаешь ничего плохого. И почти всегда молчишь.

– Обычно я не знаю, что сказать. Я всегда была молчаливой. Просто раньше это не бросалось в глаза.

Меган покосилась на меня.

– Да. Наверное, ты права.

Впереди показался кабинет миссис Стоун. Там горел свет. Из-за двери доносились голоса, но все их перекрывал голос миссис Стоун. Слышались смешки.

Мы с Меган остановились.

– Я хотела тебя кое о чем спросить. Мне сказали… – Меган замялась, – что мое имя было в Списке ненависти. И я все думаю… почему? Большинство ребят считает, что жертвы получили по заслугам за травлю Ника. Но я же практически не знала вас. Я даже ни разу с ним не говорила.

Я сжала губы. До чертиков хотелось оказаться сейчас в кабинете миссис Стоун и заслониться Джессикой. Меган права в одном – мы практически не знали ее до стрельбы. Никогда не говорили с ней и не таили на нее злобы. Однако нам казалось, о ней можно судить по тому, с кем она общается.

Мне вспомнился тот день, когда мы внесли имя Меган в Список.

Мы с Ником обедали. Крис Саммерс со своими шавками проходил мимо нашего стола с таким видом, будто заправляет в столовой. Впрочем, как обычно.

– Эй, чмо, – окликнул Саммерс Ника. – Подержи-ка ее для меня. – Он вытащил изо рта жвачку и бросил Нику в пюре.

Его дружки загоготали, хватаясь за грудь и покачиваясь, точно пьяные.

– Чувак, это так отвратно…

– Ну ты молоток…

– Наслаждайся картошкой, чмо…

И они пошли к столу, продолжая ржать.

Ника чуть не трясло от бешенства, глаза потемнели, напряженно задвигались желваки. Все было совсем не так, как у кинотеатра. Тогда он выглядел печальным и побежденным. В этот раз он выглядел разъяренным. Ник начал подниматься.

– Не надо, – попросила я, опустив ладонь на его плечо. Ник уже дважды за месяц попадался на драках, и Энгерсон грозил ему временным отстранением от занятий. – Не стоит тратить на них свое время. На, съешь мою картошку. Я ее все равно не люблю. – Я толкнула к нему поднос.

Ник застыл. Его ноздри раздувались, ладони вжимались в стол. Он сделал несколько глубоких вдохов и опустился на стул.

– Нет, – тихо ответил он, отодвинув поднос ко мне. – Я не голоден.

Мы дообедали в молчании. Я поглядывала на столик Криса Саммерса, запоминая, кто с ним сидит. Среди его дружков была Меган Норрис, и она расстилалась перед ним как перед божеством. Вернувшись домой, я открыла блокнот и внесла в Список всех шавок Саммерса, одного за другим.

Тогда я считала это справедливым, люто ненавидя всех их за то, что они цепляются к Нику, ко мне, к нам. Но теперь, стоя в коридоре у кабинета миссис Стоун, я испытывала другие чувства. Теперь я видела Меган иной – растерявшейся и запутавшейся девчонкой, пытавшейся все наладить. Совсем как я.

– Дело было не в тебе, – честно ответила я Меган. – А в Крисе. Ты однажды сидела за его столиком… – Я оборвала себя, осознав, что как бы ни злился в тот день Ник, как бы ни издевался над ним Крис, после всего произошедшего мое объяснение покажется Меган бессмысленным. Я сама едва находила в нем смысл. – Глупо вышло. Нет, нехорошо вышло.

К счастью, из-за двери кабинета миссис Стоун выглянула Джессика.

– О, привет. Мне показалось, я слышала голоса. Заходите, мы начинаем собрание.

Она исчезла за дверью. Мы с Меган неловко простояли в коридоре еще пару минут.

– Что ж, – наконец прервала молчание Меган, – думаю, сейчас это уже не важно?

Она улыбнулась. Натянуто, но не фальшиво. И на том спасибо.

– Наверное, нет, – отозвалась я.

– Ладно, идем. А то Джесс распсихуется.

Мы вошли в кабинет, и я впервые сделала это без желания немедленно сбежать.

26

«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»

3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш

Полиция и свидетели называют стрелком ученика одиннадцатого класса семнадцатилетнего Ника Левила, однако мотивы его преступления остаются неясными.

– Он сторонился людей, но я бы не назвала его одиночкой, – рассказала репортерам Стейси Бринкс. – У него и девушка была, и много друзей. Иногда он говорил о самоубийстве – на самом деле не иногда, а постоянно, – но никогда об убийстве. Во всяком случае, не с нами. Может, он обсуждал это с Валери. Мы об этом ничего не знали.

По записям с видеокамер полиции удалось установить перемещение Левила утром второго мая и составить четкую картину произошедшего в кафетерии. Левил открыл стрельбу в переполненной школьниками (преимущественно старшеклассниками) столовой, затем выстрелил в ногу своей девушке Валери Лефтман, после чего застрелился сам. Фрагменты видео, запечатлевшего то, чем закончился его страшный приступ безумия, транслировали в новостях некоторые телевизионные каналы. Это вызвало негодование семьи Левил.

– Мой сын, может, и стрелок, но в то же время он жертва, – сказала мама Левила репортерам. – Будь прокляты эти телевизионные акулы! По их мнению, наши сердца не рвутся на части, когда мы снова и снова видим, как наш сын пускает себе пулю в висок?

– Наш сын тоже мертв, – со слезами на глазах добавил отчим Левила. – Пожалуйста, не забывайте об этом.

* * *

Не знаю, как так получилось, но я в некотором роде сдружилась с Джессикой Кэмпбелл. Семестр подошел к концу, а я бы даже не заметила этого, если бы доктор Хилер не возликовал по этому поводу на одном из наших сеансов.

– Я же сказал, что ты выдержишь семестр! – заявил он. – Черт, все-таки я хорош!

– Не очень-то зазнавайтесь, – поддразнила я его. – Кто сказал, что я вернусь в школу после каникул? Может, я собираюсь перевестись?

Но я, конечно же, вернулась на занятия в январе и, переступая порог школы, нервничала гораздо меньше, нежели в первый учебный день.

Все, похоже, свыклись с моим присутствием, и этому здорово помогал тот факт, что мы с Джессикой каждый день обедали вместе.

Еще я продолжала ходить на собрания ученического совета. Причем активно участвовала и даже согласилась помочь украсить кабинет в честь дня рождения миссис Стоун. Мы планировали провести пятиминутное собрание с обсуждением памятного проекта, а оставшееся время лакомиться тортом и подшучивать над возрастом миссис Стоун. Праздник должен был стать сюрпризом, поэтому мы по-быстрому украшали кабинет, пытаясь успеть к возвращению миссис Стоун.

– Я пойду на концерт Ти Джея, – сказала стоявшая на стуле Джессика, потянулась вперед и закачалась – стул накренился. Восстановив равновесие, она поднялась на цыпочки, оторвала от рулона кусок скотча и прилепила к кирпичной стене голубую гирлянду. – Вы пойдете?

– Меня мама не пустит, – ответила Меган. Она держала другой конец гирлянды.

Джессика бросила ей скотч. Меган наклонилась за ним и уронила гирлянду.

– Черт!

– Я подам, – остановила я ее. Доковыляла до гирлянды, развернула ее и подала Меган.

– Спасибо, – поблагодарила она, встала на цыпочки и приклеила гирлянду к стене.

Джессика в это время надувала воздушный шарик, чтобы привязать его к середине гирлянды. Я вытащила из лежавшей на письменном столе сумки шарик и тоже начала надувать. Позади меня ребята накрывали скатертью стол для чаепития. Джош помчался в кафетерий за напитками, привезенными для нас чуть раньше мамой Джессики.

– Я очень хочу пойти, – посетовала Меган. – Обожаю Джастина Тимберлейка.

– Он такой секси, да? – подхватила Джессика.

Меган тяжко вздохнула.

– Мама теперь никуда меня не отпускает. Прямо в параноика превратилась. Папа просит ее не зацикливаться на случившемся, но куда там. Она хочет, чтобы я училась в муниципальном колледже, представляете? Видишь ли ей невыносима мысль, что я буду учиться далеко от дома. Типа, там я обязательно попаду в какую-нибудь передрягу. Ей нужно к психологу.

Я завязала горлышко надутого шарика и вытащила другой.

– А моему папе билеты на концерт дал его сослуживец, – объяснила Джессика. – И он пришел такой и говорит: «Эй, Джесс, ты когда-нибудь слышала о Дастине Тимберленде? Он поет в жанре кантри?».

Мы засмеялись.

– Я ему отвечаю: «Блин, да! Конечно, я слышала о Джастине Тимберлейке!». И он мне: «Что ж, я достал два билета на его концерт и ты получишь их, если пойдешь на него с Родди». В общем, братец на выходных приедет из универа домой и возьмет меня на концерт. Я не против. Родди классный.

– А мои ни за что не отпустят меня с Троем, – вздохнула Меган. – Он общается со всякими лузерами типа Дьюса Барнса. Вот с ним меня точно могут где-нибудь пристрелить. – Ее лицо порозовело, и она бросила на меня взгляд сверху вниз.

Я знаю Троя. Иногда он болтался с Дьюсом, когда рядом не было Ника. Трой окончил «Гарвин» три года назад и в школе был известен как буйный парень с горячей головой. Однажды он влип в неприятности из-за того, что кулаком оставил вмятины вдоль целого ряда шкафчиков. Меган восхищалась своим братом и обожала его, но совершенно на него не походила.

С минуту мы все молчали. Я завязала второй надутый шарик, пустила его на пол, вытащила из сумки третий и поднесла ко рту.

– Валери, ты пойдешь на концерт? – спросила Меган.

Я прочистила горло. В присутствии Меган я по-прежнему ощущала некоторую неловкость, и думаю, это было взаимно.

– Эм… вряд ли. – Странно, но голос не выдал моих чувств. Он звучал слишком небрежно. – Меня, наверное, до конца жизни посадили под замок.

– Почему? – удивилась Меган.

Джессика спрыгнула со стула и взялась помогать мне с шариками.

– Ну… из-за стрельбы, – ответила я, чувствуя, как у меня горят щеки.

– Но ты же в ней не виновата, – глянула на меня с любопытством Меган. – Тебя саму подстрелили.

– Да, но мои родители другого мнения. Сейчас их заклинило на моих «необдуманных решениях и действиях».

Меган фыркнула и тихо заметила:

– Это несправедливо.

Джессика завязала свой шарик.

– Ты у них отпрашивалась куда-нибудь? – спросила она.

Я покачала головой и пожала плечами.

– Мне идти-то некуда.

Ребята у столов препирались из-за расстановки праздничных свечей.

– Джесс, пригласи ее на вечеринку Алекса, – предложила Меган. Спрыгнула со стула и отступила полюбоваться гирляндой. – Как вам?

Джессика уперла руки в бедра и оглядела стену.

– Мне кажется, идеально. Как тебе, Вал?

– По-моему, хорошо.

Мы несколько минут все вместе надували шарики, а потом Джессика продолжила разговор:

– Меган говорила об амбарной вечеринке, на которую мы идем двадцать пятого. Бывала когда-нибудь на такой?

Я покачала головой и завязала шарик.

– Ее устраивают на ферме Алекса Голда. Его родители на две недели уезжают в Ирландию. Затусим по полной.

– В прошлый раз я потеряла там свои туфли, – добавила Меган. – А Джейми Пемброук все заблевал. Помнишь? – Они с Джессикой засмеялись. – Ты должна пойти на эту вечеринку, Вал. Там будет очень круто.

– Да, идем с нами, – поддержала ее Джессика и пихнула меня локтем. – После переночуем у меня.

Я притворно задумалась, будто бы обрадованная приглашением, но в голове так громко звонили тревожные колокольчики, что я едва могла мыслить. Одно дело – ходить с Джессикой на собрание ученического совета и обедать с ней в коридоре. И совсем другое – идти на вечеринку, где будет много ее друзей. Можно только представить себе, что некоторые из них скажут о моем появлении там. И можно только представить себе, что бы на это сказал Ник. Да и не выдержу я подобного «веселья».

Но Джессика смотрела не меня так открыто, с такой надеждой, что я не могла обидеть ее прямым отказом.

– Хорошо. Я попробую отпроситься.

– Здорово! – заулыбалась она.

Меган тоже улыбнулась уголками губ.

– Что это? – поразилась стоявшая в дверях миссис Стоун. На ее плече висело полуснятое пальто, нос покраснел от налетевшего сегодня не пойми откуда холодного ветра.

– Сюрприз! – закричали мы хором, и комната взорвалась поздравлениями.

Миссис Стоун приложила ладонь к груди и обвела взглядом кабинет. Ее взгляд ненадолго задержался на мне, Джессике и Меган – стоящих плечом к плечу, весело болтающих и смеющихся.

– Какой чудесный сюрприз, – сказала она и вытерла пальцами уголки глаз.

Назад: Часть 2

Дальше: Скажи что-нибудь новелла