Смита

Зажав в ладони ручку Лалиты, Смита бежит по спящей деревне. У нее нет времени на разговоры, ей некогда объяснять дочке, что та будет всю свою жизнь вспоминать этот миг, когда она решилась изменить линию их судеб. Они бегут, стараясь не шуметь, чтобы их не услышали и не увидели джаты. Когда те проснутся, они будут уже далеко, надеется Смита. Нельзя терять ни секунды.

– Быстрее!

Им надо добраться до шоссе. Там, в кустах у придорожной канавы, Смита спрятала свой велосипед и узелок с провизией. Только бы никто их не утащил. Им еще надо проехать несколько километров до трассы, где они сядут на автобус до Варанаси, один из этих замечательных государственных автобусов, выкрашенных в зеленый и белый цвета, проезд в которых стоит всего несколько рупий. Комфорт там весьма относительный, как и безопасность (по ночам шоферы глушат себя бхангом), однако цена билетов ставит их вне конкуренции. До священного города меньше ста километров. А там они отыщут вокзал и сядут на поезд до Ченнаи.

Первые лучи зари окрашивают горизонт. Со страшным шумом несутся по шоссе грузовики. Лалита дрожит как лист, Смита чувствует, что ей страшно: девочка ни разу в жизни не уходила так далеко от деревни. Там, за дорогой, – чужой, неизведанный мир, опасность.

Смита раздвигает ветки, за которыми спрятала велосипед: он на месте. А вот приготовленный ею узелок валяется поодаль в канаве весь разодранный: видимо, им поживилась какая-то собака или голодные крысы. От съестных припасов почти ничего не осталось… Придется ехать дальше на голодный желудок. Ничего другого не остается. Искать что поесть в дороге теперь уже некогда. Совсем скоро жена брахмана соберется на рынок, приподнимет миску с рисом… Интересно, она сразу заподозрит, что это она, Смита? И что она будет делать потом? Разбудит мужа? А потом они побегут за ней? Нагараджан, наверное, уже понял, что они сбежали. Нет, на поиски еды у нее нет времени, надо скорее ехать дальше. Бутылка с водой цела, этим они и позавтракают.

Смита устраивает Лалиту на багажнике и садится на велосипед. Девочка обхватывает ее руками за бедра и вцепляется в нее, как испуганный геккон – этих зеленых ящериц полно в индийских жилищах, дети их просто обожают. Смита не хочет показывать дочке, что ее тоже трясет. Их то и дело обгоняют с оглушительным ревом гигантские фуры, а дорога-то узковата. Правила тут не соблюдаются: кто больше, тот и прав. Смита, дрожа, изо всех сил стискивает руль, чтобы не упасть, – это было бы ужасно. Еще немного, и они доберутся до автострады, соединяющей Лахнау и Варанаси.

И вот они сидят на обочине дороги. Смита вытирает чистой тряпкой лицо себе и Лалите. Обе они с ног до головы покрыты пылью. Они ждут автобуса уже два часа. Интересно, придет ли он вообще сегодня? Расписания здесь очень приблизительные. Когда автобус наконец подъезжает к остановке, к нему устремляется целая толпа. Внутри уже полно народу, так что сесть в него – задача не из легких. Некоторые карабкаются сразу на крышу: они так и поедут под открытым небом, вцепившись в боковые штанги. Смита хватает Лалиту за руку и худо-бедно втаскивает ее внутрь. На заднем сиденье есть полместа – вдвоем они поместятся. Теперь ей надо пробраться назад к двери, чтобы забрать оставшийся снаружи велосипед. Опасное предприятие. В проходе толпятся десятки пассажиров, кому-то не хватило сидячего места, кто-то злобно переругивается друг с другом. Одна женщина везет с собой кур, что вызывает недовольство у ее соседа. Лалита, крича, тычет пальцем в окно: какой-то человек, оседлав их велосипед, катит прочь, энергично крутя педалями. Смита бледнеет: если броситься за ним в погоню, автобус может уйти без нее. Водитель уже включил зажигание, мотор урчит. Ей приходится смириться и вернуться на свое место, глядя на удаляющуюся старую железяку, которую она когда-то купила, а теперь надеялась продать, чтобы купить еды.

Автобус трогается. Лалита прижимается лбом к заднему стеклу, чтобы ничего не упустить. И вдруг оживляется.

– Папа!

Смита вздрагивает и оборачивается: на шоссе выскочил Нагараджан и теперь бежит за отъезжающим автобусом. Силы покидают Смиту. Муж бежит за ними, на лице у него странное, непонятное выражение: сожаление, растерянность, нежность? Но автобус набирает скорость, и расстояние между ними быстро увеличивается. Лалита плачет, стучит в стекло, оборачивается на мать в надежде, что та поможет.

– Мама, скажи, пусть остановят!

Но Смита знает, что остановить автобус нельзя. Она просто не сможет пробраться к водителю. А если ей это и удастся, тот не захочет останавливаться. Или их просто высадят – и все. Она не может так рисковать. Фигура Нагараджана становится все меньше, скоро он превратится в крошечную точку, и тем не менее он все бежит за ними в напрасной погоне. Лалита всхлипывает. Наконец отец исчезает из виду. Может быть, навсегда. Девочка зарывается лицом в шею матери.

– Не плачь. Он приедет к нам туда.

Голос Смиты звучит твердо, словно она хочет и саму себя убедить в том, что говорит. Однако в этом не может быть никакой уверенности. Интересно, сколько еще потерь ждет их в пути? Утешая плачущую дочку, она касается спрятанной под сари картинки с Вишну. Все будет хорошо, успокаивает она себя. Испытаний будет много, но с ними Вишну, вот он, совсем рядом.

Лалита уснула. Слезы высохли у нее на щеках, оставив белесые следы. Смита смотрит на проносящиеся за грязным стеклом пейзажи. Ветхие лачуги, поля, автозаправка, школа, остовы грузовиков, стулья под вековым деревом, импровизированный рынок, сидящие на земле торговцы, прокатчик мопедов последней модели, озеро, склады, развалины храма, рекламные щиты, женщины в сари с корзинами на голове, трактор. Здесь, по сторонам этой дороги, в этом хаосе без названия – вся Индия, в которой смешались древность и современность, священное и мирское, грязь и чистота.

С трехчасовым опозданием – движение на шоссе было перекрыто увязшим в грязи грузовиком – автобус все же прибыл на автовокзал города Варанаси. И сразу изверг из себя все содержимое: мужчин, женщин, детей, чемоданы, кур и все то, что пассажирам удалось в него впихнуть – над собой, под собой и между собой. Там была даже коза: один из пассажиров снял ее с крыши на глазах у изумленной Лалиты, которая никак не могла понять, как козочка туда попала.

Не успели Смита с дочерью сойти с автобуса, как их закрутило в потоке большого города. Повсюду машины, автобусы, рикши, грузовики с паломниками, направляющиеся к Гангу и Золотому Храму. Варанаси – один из старейших городов мира. Сюда приезжают, чтобы очиститься, собраться с мыслями, сыграть свадьбу, чтобы предать огню умершего родственника, а иногда и самому умереть. На гхатах – ступенях, сплошь покрывающих берега Матери Ганги, как называют здесь священную реку, и спускающихся к самой воде, жизнь и смерть, день и ночь ступают рядом в бесконечном хороводе.

Лалита никогда не видела ничего подобного. Смита часто рассказывала ей об этом городе, где она как-то побывала еще ребенком вместе с родителями, совершившими туда паломничество. Тогда они вместе прошли путем, называемым Панчатиртхи Ятра, совершая в строгом порядке омовения в пяти местах священной реки. Свое паломничество они завершили по традиции в Золотом Храме. Смита повсюду следовала за своими родителями и братьями. Это путешествие оставило в ее душе сильнейшее впечатление и запомнилось на всю жизнь. Особенно поразил ее Маникарника-гхат, где сжигают мертвых. Она до сих помнит, как пылал костер, на котором лежало тело какой-то старой женщины. По традиции, перед кремацией его омыли в водах Ганга, а затем высушили. Смита испуганно смотрела, как языки пламени сначала осторожно лизали его, а затем огонь вдруг охватил тело целиком и стал пожирать с ужасным треском. Странно, но родные усопшей не выглядели печальными, они чуть ли не радовались тому, что их бабушка достигла мокши – получила освобождение. Одни из них болтали между собой, другие играли в карты, третьи даже смеялись. Неприкасаемые в белых одеждах трудились там непрестанно, день и ночь: сжигание трупов – нечистая работа (если такое понятие вообще существует), и выполнять ее надлежало, естественно, им. Кроме того, они должны были доставлять дрова для костров – тонны древесины, которые они подвозили на лодках к самым гхатам. Смита помнит эти горы огромных поленьев, дожидавшихся своей очереди у причалов. А в нескольких метрах оттуда пили воду из реки коровы, абсолютно равнодушные к тому, что происходит на ее берегах. Еще чуть дальше мужчины, женщины, дети совершали ритуальные омовения: по традиции, чтобы очиститься, они должны были погрузиться в воды Ганга с головой. Тут же под звуки религиозных песнопений и народных песен игрались свадьбы – веселые, яркие. Кто-то мыл в реке посуду, кто-то стирал белье. Местами вода была совершенно черной, на поверхности ее плавали цветы и масляные светильники – жертвы паломников, – а рядом виднелись разлагающиеся остовы животных и человеческие кости: остающийся после кремации пепел по традиции высыпают в реку, но поскольку многие семьи не могут позволить себе полное сожжение, то в реку часто бросают полуобгоревшие, а иногда и едва обгоревшие трупы. Сегодня у Смиты нет провожатых, нет родной руки, за которую она могла бы ухватиться, – только ручка идущей за ней дочери. Железнодорожный вокзал находится в самом центре города, далеко от места, куда привез их автобус.

На улицах Лалита как зачарованная смотрит на витрины магазинов, где выставлены такие необычные для нее предметы – один диковиннее другого. Здесь пылесос, там соковыжималка, тут целая ванная комната с умывальником, а дальше – туалет. Такого Лалита никогда не видела. Смита вздыхает, им бы надо поторапливаться, а девочка со своим любопытством их задерживает. Навстречу им идет вереница школьников, на них коричневая форма, они держатся за руки. Смита перехватывает задержавшийся на них завистливый взгляд дочери.

Вот наконец и вокзал Варанаси-Кантт. У входа толпится народ: это один из самых посещаемых вокзалов страны. Внутри, в главном зале, людское море стекается к окошкам билетных касс. Мужчины, женщины, дети стоят, лежат, сидят повсюду, ждут часами, а иногда и сутками.

Смита пробирается сквозь толпу, стараясь не попасться в лапы маклерам. Пользуясь растерянностью или наивностью туристов, те вымогают у них по несколько рупий в обмен на никому не нужные советы. Смита встает в одну из четырех очередей, в каждой из них стоит человек по сто, не меньше, придется запастись терпением. Лалита устала, они ехали целый день, на пустой желудок, а проехали всего-то сотню километров. Но самое тяжелое впереди, Смита знает.

Уже стемнело, когда она добралась наконец до окошка. Услышав, что ей нужны два билета до Ченнаи на сегодняшний день, железнодорожный служащий с удивлением воззрился на нее. Билеты бронируют заранее, за много дней до поездки, отвечает он, перед самым отбытием мест в поезде не бывает. Или, может быть, у нее оформлено бронирование?.. Смита чувствует, как последние силы оставляют ее: неужели ей придется ночевать здесь, в священном городе, где у нее нет ни одного знакомого? Денег, которые она стащила у брахмана, едва хватит, чтобы оплатить два билета в третьем классе да купить чего-нибудь поесть. Снять комнату или даже койку в ночлежке ей не на что. Смита настаивает, им надо уехать сейчас же, как можно скорее. Она решительно добавляет к деньгам на билеты несколько монет, отложенных на еду. Кассир с сомнением смотрит на нее, бурчит что-то сквозь желтые зубы. Затем куда-то уходит и возвращается с двумя билетами «спального класса» – самого дешевого – на завтрашний поезд. Ничего больше он сделать не может. Позже Смита узнает, что такие билеты продают всем желающим, поскольку число пассажиров в вагонах этого класса не ограничивается, и вагоны эти всегда переполнены сверх всякой меры. Служащий просто воспользовался ее доверчивостью, чтобы вытянуть из нее несколько лишних рупий, она поймет это потом, но будет уже слишком поздно.

Лалита, окончательно выбившись из сил, уснула у нее на руках. Смита с трудом прокладывает себе дорогу сквозь толпу в поисках места, где можно было бы посидеть. Повсюду на перронах, в здании вокзала люди готовятся к ночлегу: устраиваются, укладываются, а самые везучие и засыпают. Смита садится в уголке прямо на полу неподалеку от какой-то женщины в белой одежде с двумя маленькими детьми. Лалита только что проснулась. Она хочет есть. Смита достает бутылку, воды там осталось на донышке, но ничего другого на этот вечер у них нет. Девочка плачет.

Женщина в белом рядом с ними кормит детей галетами. Она смотрит на Смиту, на плачущую у той на руках девочку. Потом придвигается ближе и предлагает разделить с ними ужин. Смита с удивлением поднимает на нее глаза; она не привыкла получать помощь, да и подаяния никогда не просила. Несмотря на свое положение, она всегда сохраняла чувство собственного достоинства. Если бы дело касалось ее одной, она, конечно, отказалась бы, но Лалита такая маленькая, такая хрупкая, без еды ей этой поездки не выдержать. Смита берет банан и галеты, которые протягивает ей женщина в белом, и благодарит ее. Лалита с жадностью набрасывается на еду. Женщина купила у разносчика еще и чая с имбирем и теперь предлагает Смите сделать несколько глотков, на что та охотно соглашается. Горячий чай с пряным вкусом возвращает ее к жизни. Женщина – ее зовут Лакшмама – завязывает разговор. Она хочет знать, куда они едут вот так, вдвоем. У них, что ли, нет мужа, отца или брата, который проводил бы их? Смита отвечает, что они едут в Ченнаи: муж ждет их там, привирает она. Лакшмама с дочерьми направляются во Вриндавану, небольшой городок к югу от Дели, известный как «город белых вдов». Она рассказывает Смите, что несколько месяцев назад у нее от гриппа умер муж. После его смерти его родные, у которых она жила, отказались от нее. Лакшмама с горечью рассказывает о печальной судьбе, уготованной вдовам в этих местах. Они считаются проклятыми, на них возлагают вину за то, что они не сумели удержать в этом мире душу умершего мужа. Их могут даже обвинить в колдовстве, при помощи которого они якобы наслали на супруга болезнь или смерть. Они не имеют права ни на страховку, если муж умирает в результате несчастного случая, ни на пенсию, если он погиб на войне. Самый вид их приносит несчастье, даже пересечься с их тенью считается дурной приметой. Их не пускают ни на свадьбы, ни на праздники, они вынуждены прятаться, носить белые траурные одежды, постоянно каяться. Часто собственные семьи вышвыривают их на улицу. Лакшмама с содроганием вспоминает жестокий обычай под названием «сати», обрекавший их на самосожжение на погребальном костре мужа. Ту же, которая отказывалась это сделать, избивали, всячески унижали, прогоняли прочь. Бывало, что родственники мужа, а иногда и собственные дети насильно бросали вдову в костер, чтобы избежать таким образом необходимости делить наследство. Перед тем как их вышвырнут на улицу, вдовы должны снять с себя все драгоценности и наголо побриться, чтобы не привлекать больше внимания мужчин: вступать в новый брак им запрещено, в каком бы возрасте они ни овдовели. В тех провинциях, где девочек выдают замуж совсем маленькими, некоторые становятся вдовами в пятилетнем возрасте и обречены таким образом всю оставшуюся жизнь просить подаяния.

«Вот так, нет мужа – и ничего больше нет», – вздыхает Лакшмама. Смите это известно: у женщины не бывает своего имущества, все принадлежит мужу. Выходя замуж, она все отдает ему. С потерей мужа кончается и ее жизнь. Вот и у Лакшмамы больше ничего нет, кроме украшения – подарка родителей ко дню свадьбы, – которое ей удалось спрятать под сари. Она помнит этот торжественный день, когда ее родные, ликуя, вели ее, всю усыпанную драгоценностями, в храм, где должен был состояться обряд бракосочетания. Ее семейная жизнь начиналась роскошно, зато закончила она ее в полной нищете. Лучше бы уж муж бросил ее, признается она, по крайней мере, тогда она не стала бы парией, может, и родные проявили бы к ней сострадание, теперь же она не видит от них ничего, кроме презрения и злобы. Хорошо было бы родиться коровой, тогда ее все уважали бы. Смита не решается сказать ей, что сама, по собственному выбору, бросила мужа, оставила родную деревню и все, что знала прежде. Сейчас, слушая Лакшмаму, она задается вопросом: а не совершила ли она ужасную ошибку? Молодая вдова признается, что хотела даже убить себя, но отказалась от этой мысли, боясь, что родные ее мужа ради сохранения наследства убьют ее детей, как это иногда бывает. Она предпочла изгнание и уехала вместе с ними во Вриндавану. Говорят, что тысячи таких, как она, находят там пристанище в благотворительных ашрамах – «вдовьих домах» или просто на улице. За чашку риса или супа они поют в храмах молитвы Кришне, зарабатывая таким образом на скудное существование: едят они один раз в день, не имея права на большее.

Смита слушала вдову, не перебивая. Та едва ли старше ее. На вопрос, сколько же ей лет, Лакшмама ответила, что не знает: думает, что не больше тридцати. Выглядит она молодо, думает Смита, и глаза у нее такие живые, но в глубине их прячется тысячелетняя скорбь.

Настало время Лакшмаме садиться на поезд. Смита благодарит ее за еду и обещает помолиться Вишну за нее и детей. Она смотрит, как та с младшим сыном на руках и с тощим мешком с пожитками идет к перрону, ведя за руку старшего. Белая фигура постепенно растворяется в толпе отъезжающих, а Смита тем временем, дотронувшись до спрятанного под сари образка, просит Вишну сопутствовать молодой вдове и ее детям и хранить их в пути и в изгнании. Она думает о миллионах вдов, оказавшихся в таком же положении, брошенных и обобранных, забытых всеми в этой стране, где явно не любят женщин, и вдруг ей становится радостно от того, что она, Смита, пусть и рождена неприкасаемой, но осталась непримиримой, несгибаемой, и впереди ее ждет лучшая жизнь – возможно.

«Лучше бы мне вовсе не рождаться на свет», – призналась ей Лакшмама перед расставанием.