На обратном пути мы почти не разговаривали. Когда Чарли и остальные захотели знать, о чем мы с Дарреллом беседовали и что было на флешке, я рассказал про видео, про шантажиста, про оргии, но не стал говорить про Наоми.

Воспоминание о ней делало меня больным. Мне не удавалось выкинуть эту картину из памяти и из головы: Наоми, обнаженная и в маске, посреди этих мужчин и женщин вдвое, а то и втрое старше ее… Я совершал последние повороты перед Конкретом, когда мне срочно пришлось остановить «Форд» и поспешить наружу, чтобы вывернуть желудок.

Но хуже всего было Шейну. Я боялся, что найду его сильно избитым, но не увидел на нем ни одной раны. Во всяком случае, внешне… Что касается всего остального, у него был сероватый цвет лица и пустой взгляд, будто он где-то потерялся или просто остался там. На пароме Кьюзик сел поодаль, с другой стороны прохода, сжав кулаки под столом. Он казался усталым, грустным, вымотанным. Шейн смотрел прямо перед собой, и весь его язык тела предлагал нам держаться подальше. Однако я встал из-за нашего стола и сел рядом.

– Возвращайся туда, Генри. Я хочу побыть один…

Его голос прозвучал сдержанно, но под этим угадывалось колоссальное напряжение, от которого у меня вдоль позвоночника пробежала дрожь.

– Что там произошло со Стариком? – спросил я.

Шейн повернулся ко мне. Ответом мне был черный матовый отблеск в его глазах, от которого у меня заледенела спина.

– Ты слышал, что я тебе сказал?

Но вдруг Кьюзик, похоже, что-то вспомнил.

– Ты не все рассказал, – добавил он. – Что ты такое увидел на той видеозаписи, что на тебя так подействовало?

Я рассказал ему. Мой собеседник помрачнел еще больше, если такое вообще было возможно, его зрачки потухли. На мгновение я подумал, что сейчас меня схватят за воротник и назовут лгуном. Шейн потряс головой:

– Вот дерьмо, Наоми с этими свиньями… Поверить не могу… Ты уверен, что это была она?

– А как ты считаешь, стал бы я тогда такое говорить? Сам подумай. Это меня сводит с ума так же, как и тебя. Это была она, Шейн, нет ни малейшего сомнения…

Кьюзик с яростью ударил ногой по противоположной банкетке.

– Сходим проведать этого ублюдка Нэта Хардинга и порежем его на куски… – бросил он.

Я согласно кивнул.

– Завтра, после похорон. Это ведь не помешает нам чтить ее память, верно?

Кьюзик посмотрел на меня печально и одобрительно.

– Конечно… Во всяком случае, это была не та Наоми, которую мы знали… Это невозможно… Они все, наверное, были под кайфом или что-то в этом роде.

Я кивнул. Но не был так уверен. Я снова перебрал в памяти все ее скачки настроения, молчание, отсутствующий вид – и все отметины на ее коже… Было и другое, о чем я еще не говорил: в последнее время Наоми изменилась. Это была не только страсть к членовредительству. Это было изменение на более глубоком уровне. Она стала более мрачной, скрытной, не такой непосредственной; это заметил даже Джонни между двумя затяжками травы, продымившей ему мозги. Однажды в его стеклянных зрачках блеснула вспышка озарения, он толкнул меня локтем и сказал:

– Что это с ней, а?

Я забыл, по поводу чего это было сказано, но помню ответ Кайлы:

– Должно быть, месячные. Черт, она сейчас определенно странная.

Я вернулся к насущным проблемам:

– Ты уверен, что не хочешь рассказать о том, что произошло?

Кьюзик тут же схватил меня за воротник и выдохнул в лицо:

– Единственное, что могу посоветовать, – это вернуться на свое место.

Его голос был до того жестким и полным угрозы, что произвел на меня эффект пощечины.

Я послушался.

Переправа на Гласс-Айленд, когда гроза спустилась с гор, была такой же зловещей, как похоронная процессия. Никто не разговаривал. Время от времени я поворачивался к Шейну. Он нас не видел – смотрел прямо перед собой, и временами его губы дрожали.

Подъехав к дому, я почувствовал колебания. Попытки отчиститься в туалете на пароме почти ни к чему не привели. Моя одежда оставалась мокрой и изгаженной, а боль в боках – такой острой, что трудно было держаться прямо. Я припарковал машину чуть подальше и проскользнул под ливнем до самой веранды. Взглянул на окна. Никого. Что ж, пан или пропал… Тихонько открыв дверь, я услышал голос Лив, раздающийся в гостиной сквозь шум дождя:

– Нет, это телефон с предоплаченной картой, я купила его сегодня…

Я спросил себя, о чем она говорит. И в то же время тон ее голоса – приглушенный, скрытный – вызвал у меня беспокойство. Я начал подниматься по ступенькам, но передумал и остановился внизу лестницы.

– Думаю, они напали на наш след, они наверняка нас обнаружили… Я совершила неосторожный поступок, Франк, я была глупой…

Какого черта она говорит? И о чем? Ее голос был не просто голосом заговорщика, но и человека, которому очень страшно.

– Что же делать? У тебя есть какие-то мысли?

У меня возникло неприятное чувство, что я не только не должен был слышать этот разговор, но что это может иметь катастрофические последствия для всех нас. Затем я снова подумал о том, что произошло за эти двадцать четыре часа, и почувствовал, как меня охватывает неудержимое любопытство.

– Франк, я больше не могу говорить по телефону. Завтра у Ширли в шестнадцать часов, хорошо?

Уголком сознания я отметил время и место. После чего ускользнул.