Книга: Гребаная история
Назад: 17. Усыновление
Дальше: 19. Неделей раньше

18. Рубикон

– И что ты собираешься делать? – проквакал Чарли.
– Я собираюсь спросить Даррелла Оутса, что на этой флешке…
– Что ты собираешься делать? – повторили все хором.
– Даже Оутсы не осмелятся убить пятерых подростков разом… – сказал я, пытаясь сам себя в этом убедить. – Особенно если мы заранее сделаем видеозапись: скажем, где мы, и запись автоматом будет отправлена в офис шерифа, если мы вовремя не вернемся и не отменим этого.
– Ты так умеешь? – сказал Джонни.
– Достаточно, если они в это поверят…
– Пять? – переспросил Чарли. – Нас четверо, насколько я знаю.
– С нами идет Шейн Кьюзик.
Услышав это, они окончательно обалдели.
– Генри, ты сдурел! – заключила Кайла. – Я туда не пойду.
– Очень хорошо. Еще кто-нибудь хочет слиться? Подумайте о Наоми, которая, может быть, смотрит на нас, – коварно добавил я.
Я увидел, что Чарли и Джонни опустили головы.
– Когда? – спросил последний.
– Завтра утром. Сегодня у нас пятница. По словам шефа Крюгера, похороны Наоми пройдут в воскресенье. В завтрашней газете будет заметка…
– А если он откажется тебе это говорить?
– Я буду угрожать, что расскажу о сцене, при которой мы присутствовали вчера вечером.
– Они тебя тут же убьют, Генри, – заметил Джонни.
– Не в присутствии троих свидетелей.
Был ли я в этом действительно так уверен? Если Даррелл Оутс участвовал в убийстве Наоми, он без колебаний прихлопнет четверых, которые могут отправить его на стол для смертельной инъекции. Возможно, за тем исключением, что он здесь ни при чем. Даррелл Оутс и Джек Таггерт – два крайне опасных типа, которые не знали других занятий, кроме как быть дилерами, избивать, запугивать, заниматься рэкетом и насиловать. Или…
– Она не была изнасилована, – повторил я. – Мне так сказал шериф.
– Ну, а дальше?
Я наклонился к друзьям:
– Дальше? Что, по-вашему, было дальше, если она попала в руки Даррелла Оутса или Таггерта, одна, ночью; что, вы думаете, эти двое чокнутых ей сделали?
Какое-то время они размышляли.
– Предположим, ты прав, – наконец заговорила Кайла. – Тем не менее эти типы опасны, Генри. Оутсы – настоящие психи, об этом все знают… Ты вправду думаешь, что тебе удастся достучаться до них?
Я кивнул, пытаясь продемонстрировать убежденность, которой мне на самом деле не хватало.
– Кайла права, – рассудительно произнес Джонни. – Эта жуткая семейка, черт… Они же там больные на всю голову! Насильники, грубияны… Туда никто не решается прийти, даже полиция!
– Вы не обязаны идти туда, – пожал я плечами. – Я пойду вдвоем с Шейном.
– Я иду, – сказал Чарли. – Конечно, тебя туда одного не пустят… Кайла, будет лучше, если ты останешься здесь. Ты права, они там все ненормальные, и при виде молодой женщины у них может снести крышу. Но ты, Джонни, если струсишь, с тобой никто из нас никогда даже разговаривать не будет…
Я увидел, как Джонни опустил голову и с удрученным видом встряхнул ею. Обеими руками взъерошил свою густую рыжую шевелюру, скрипнул зубами, а затем ударил кулаком по столу. Ему было страшно. Страшно было нам всем.
– Да что с вами такое! – наконец выкрикнул он. – Проваливайте вы все к черту! Хорошо, я иду. Но у меня нет ощущения, что мы действуем как надо. Нет, серьезно, парни, мы совершаем грандиозную глупость.
* * *
На следующий день Шейн ждал нас на парковке у терминала паромов; он курил, прислонившись спиной к дверце своего старого «Сильверадо», подставив волосы ветру. Он был похож на Дина Джеймса в удешевленном варианте, когда двинулся к нам в своей куртке с капюшоном и кроссовках. Поли и Райана не было видно.
– Привет, слабаки, – бросил он через плечо, усаживаясь рядом со мной.
Чарли и Джонни даже глазом не моргнули.
– Привет, приятель, – затем обратился он ко мне, пожимая руку, и эта новая фамильярность между нами меня немного смутила.
– Ты готов? – спросил я.
– А ты, Генри? Ты все еще хочешь это сделать?
Может, мне это показалось, или в его голосе на самом деле прозвучала нотка восхищения.
– Еще как, – сказал я.
– Очень хорошо.
Кьюзик вынул из кармана своей куртки что-то завернутое в тряпку, положил на колени и принялся медленно разматывать. Тридцать восьмой калибр!
– Срань господня, что это такое? – взвизгнул Чарли, который наклонился между нашими двумя сиденьями.
– А как по-твоему, придурок? Разве это похоже на фаллоимитатор?
– В этом у нас нет необходимости, – сказал я.
– Еще как есть, – возразил Шейн. – Парни, я вам объясняю: мы идем встречаться с Оутсами!
– Думаю, мы это достаточно осознаем, – запротестовал Чарли. – Думаю, чертовски, охренительно, даже капец как осознаем, парень… Срань господня, Иисус-Мария-Иосиф и все небесные ангелы, я спрашиваю себя, парни, не будет ли у меня до конца путешествия в штанах полная коробка «Твиксов»…
На какую-то долю секунды Шейн Кьюзик обернулся и разглядывал Чарли так, будто только что увидел инопланетянина. Я забеспокоился, не собирается ли тот сделать ему «саечку». Но он улыбнулся, а затем открыто рассмеялся. Чарли посмотрел на него и тоже принялся подыхать со смеху. Это было сильнее меня: я смеялся, не в силах остановиться, то же самое произошло и с Джонни – сумасшедший, истерический, неудержимый, неодолимый смех раздавался по всей округе.
– Эй, Даррелл, отсоси у меня! – заорал Чарли в машине, жестикулируя и вызывая новый взрыв хохота. – Даррелл, Даррелл, иди сюда, моя курочка! Это что за штука у тебя вокруг шеи, Даррелл, это немного по-девчоночьи, да? Даррелл, я твой папочка!
И так далее в том же духе.
С этого мгновения мы откровенно впали в истерику, заливая себе щеки слезами радости, колотя кулаками по приборной панели и спинкам сидений, раскачиваясь вперед-назад, объединившиеся своим смехом, а заодно и страхом – страхом, который ждал своего часа, притаившись неподалеку, будто подземный источник, который пробивается чуть дальше…
* * *
Было солнечно, когда мы часом позже выехали с парома в Анакорте, и смешки давно уже стихли. До континента добрались по 20-му шоссе, проехав по двойному мосту, соединяющему его с островом Фидальго. Весной, когда сотнями распускаются тюльпаны, этот район – просто взрыв цвета.
Берлингтон…
Сидро-Вули…
Мы смотрели на проносящиеся мимо пейзажи…
В Конкрете мы остановились напротив церкви Ассамблеи Божьей, чтобы отлить на краю дороги. Без сомнений, поднимавшаяся в нас тревога имела некоторое отношение к этой потребности. Снова садясь в машину, я мельком взглянул на церковь, как если б мы отправлялись в рискованное путешествие, будто конкистадоры – в богом забытые земли.
Мы объехали «Итери-Драйв-Инн» и поселение Кларка на берегу реки Скаджит с его шале, разноцветными вымпелами и новогодними гирляндами на входе, и на миг веселье, исходящее от этого места, вызвало у нас желание остановиться и отказаться от нашей самоубийственной экспедиции.
Начиная с Марблмаунта, мы видели хибары с обрушенными крышами, поломанные автомобили на заброшенных и еле живых станциях автосервиса. Ветви деревьев по краям дороги, покрытые мхом, казались рукавами из зеленого меха на жилистых руках. Река, широкая и бурная, текла между двумя стенами деревьев, и туман на ее поверхности напоминал дым. Какая-то нездоровая сила, словно неодолимый призыв к упадку и смерти, исходила от этого места даже в ясный солнечный день. Горы становились все ближе и ближе, все выше и выше поднимались их заснеженные вершины, опушенные облаками.
– Наоми, – вдруг произнес Чарли. – В первый раз, когда я ее увидел, это случилось в магазине, мне было семь лет, и я ждал мать у кассы.
Мы выкинули из головы страх, чтобы слушать продолжение.
– Едва войдя в коридор, она улыбнулась мне и спросила: «Это твой магазин?» А я, весь такой гордый, ответил: «Да». А она мне: «Ты врунишка, он не твой, а твоих родителей». Я весь покраснел, распереживался и сказал: «Нет! Он и мой тоже!» А она и говорит: «Докажи». – «Как?» – спросил я. «Подари мне конфеты».
Мы все рассмеялись. Каждый поделился какой-то небольшой историей о Наоми. Вначале это просто забавляло, а затем сделало атмосферу не такой тягостной.
Был почти полдень, когда мы съехали с Норт-Каскейдс-хайвэй, ведущей к озеру Дьябло, и пересекли Скаджит по большому металлическому мосту. Тут же небольшая дорога принялась карабкаться по склонам гор среди елей.
Почти смеющийся пейзаж не мог отвлечь нас от ощущения, что мы едем навстречу катастрофе. Но поворачивать назад было слишком поздно, к тому же ни за что на свете я не признался бы товарищам по путешествию, что очень хочу навострить лыжи.
Пока солнечные лучи сверкали на ветровом стекле, проскальзывая сквозь ветви, я взглянул в зеркало заднего вида: Чарли, нахмурившись, грыз ногти, Джонни смотрел в окно, но его взгляд был отсутствующим. Никто больше не разговаривал.
Шейн единственный казался живым в этой машине.
Тем не менее он все сильнее нервничал, пальцы его левой руки выстукивали по бедру то ли трек с диска Дейва Грола, то ли ритм Ларса Ульриха. Шейн курил одну сигарету за другой, зажигая новую от окурка предыдущей, прежде чем выбросить его в окно.
– Это здесь, – внезапно объявил он.
Справа между пней была большая деревянная изгородь, от которой отходила лесная дорожка. Около полудюжины надписей – «ЧАСТНАЯ ТЕРРИТОРИЯ», «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН», «ОХОТА ЗАПРЕЩЕНА», «ГРАНИЦУ НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ», «ОСТАВАЙТЕСЬ СНАРУЖИ», «ЗЛЫЕ СОБАКИ» – было прибито на изгороди и на пнях кругом. Это изобилие предупреждений и угроз, безусловно, служило сдерживающим фактором.
– Ты сюда уже приезжал? – спросил я.
Кьюзик кивнул, крепко стиснув челюсти. Затем он вышел из машины. Створка ворот была замотана цепью, но без висячего замка. Шейн распутал цепь, поднял ограждение и сделал мне знак проезжать. В зеркало заднего вида я наблюдал, как он куском дерева заблокировал изгородь, оставив ее в открытом положении. После чего вернулся и снова уселся на пассажирском сиденье.
– Начиная с этого момента, парни, надо быть чертовски осторожными.
По краям дорожки начали накапливаться «признаки цивилизации»: ржавые каркасы стиральных машин и микроволновок, аккумуляторы, игрушки, брошенные детьми, корпусы автомобилей по сторонам и между деревьями, что превращало лес в огромную помойку под открытым небом. Я заметил енота. Обозначился первый поворот, второй, еще выше, и наконец появились силуэты сараев.
Внезапно на нас прыгнула какая-то тень.
Мощная фигура толкнула кузов, задрожавший от удара, когти провели по стеклу, и все мы подпрыгнули вверх. Американский стаффордширский терьер – массивная мордища, бежевая шерсть, такая редкая, что можно подумать, будто кожа под ней воспаленная, квадратная, приплюснутая боксерская голова, маленькие уши, сложенные, будто салфетки на праздничном столе, и особенно глаза – круглые, без блеска, широко расставленные, расположенные на плоских симметричных поверхностях, что придавало ему мрачный и пугающий вид адского пса. Он выл и задыхался от злости, желая впиться нам в горло.
– Черт! – взвизгнул Чарли, когда второе чудище прыгнуло с другой стороны в нескольких сантиметрах от его лица.
Я почувствовал, как пульс у меня зачастил и хладнокровие из желтой зоны перешло в красную, когда я остановил машину перед сараями на пыльной утоптанной земле, окруженной лесом. Не было ни одной живой души, и это мне показалось еще более пугающим, чем если б Оутсы в полном составе собрались, чтобы отпраздновать всей семьей прибытие «молодых и веселых придурков с Гласс-Айленд»…
Два главных жилых корпуса были бревенчатыми строениями, стоящими у самого склона и находящимися в гуще леса. Перед ними пролегала длинная терраса, соединяющая эти два строения между собой. Она была поставлена на мощные сваи, исчезающие в зелени и проходящие мимо множества высоких сосен, окружающих здания и затеняющих их крыши. На самих крышах мох рос в форме зеленых шаров, больших, как мягкие подушки. Деревянные перила были закрыты решеткой, возможно, для маленьких детей. Незанятое кресло-качалка ждало на террасе в косых лучах солнца, освещающих его, будто прожектором. В окрестностях, утонувшие в джунглях высоких папоротников, стояли корпусы автомобилей: «Форд», микроавтобус, «Шевроле» – все покрыты толстым слоем коричневой грязи. Еще там были колеса, прицепы, ржавые велосипеды и даже старый фургон, уставленный на крыше грузовика на краю свободного пространства, как бакен, – и я спросил себя, чем он служит, так как заметил лестницу, ведущую на самый верх, откуда должна быть видна вся долина до самого Марблмаунта.
Они видели, как мы подъезжаем…
Давно видели…
Теперь я был в этом убежден. Но почему же они не показываются? Я проглотил слюну. Лучи солнца, которые заливали участок и более застенчиво скользили в тень подлеска, начинали всерьез нагревать внутреннее пространство машины, но я чувствовал себя до костей замерзшим. Два бледных стаффорда с тусклыми черными глазами продолжали бегать вокруг машины и прыгать, их передние лапы яростно скребли по стеклам.
– Дерьмо, это уже слишком! Что же нам делать? – спросил Джонни.
– Что-то здесь не так, – заметил Шейн.
Я внимательно разглядывал темные окна. Внезапно я вздрогнул. За одним из них промелькнула тень.
– Черт, да что за цирк? – взвизгнул Чарли. – Почему они не показываются? Уверен, они делают это нарочно, чтобы как следует перепугать нас…
– Ну так им это удалось, – сказал Джонни, больше не испытывая никакого стыда от того, что Шейн видит, как он празднует труса.
Я вытер пот, который стекал по затылку во все усиливающейся жаре замкнутого пространства. Никто из нас не осмеливался открыть окна, не говоря уже о том, чтобы выйти. Завывания двух разъяренных чудищ эхом отдавались в машине, терзая наши барабанные перепонки. В течение бесконечно долгих минут мы тушились в собственном соку, я чувствовал, как ручейки пота сбегают с подмышек до поясницы.
Вдруг послышался свисток.
Двое чудовищ замерли, их уши, как параболические антенны, повернулись к источнику звука.
Мгновением позже они устремились к лестнице, ведущей на террасу, и поднялись, перескакивая через ступеньки. Дверь одного из шале открылась. Появился Даррелл… Он вынул из пачки сигарету и преспокойно зажег ее, глядя на нас. Теперь у Чарли не было ни малейшего желания издеваться над ним. Даррелл неподвижно замер на террасе, с высоты в упор разглядывая нас; затем к нему присоединился Блэйн Оутс, ростом ниже своего брата, с восковым лицом, черной козлиной бородкой и блестящими волосами, собранными в конский хвост. Они так не похожи друг на друга, что можно подумать, будто у них разные матери, и это вполне могло быть правдой. Единственное, что их объединяло, – смертоносное безумие. Третий братишка, Хантер, появился вслед за ними, и у меня возникло впечатление, что мои яйца пытаются спрятаться в мошонке. Нос, больше напоминающий орлиный клюв, лысый череп, тонкий рот и черные очки – старший из Оутсов был самым ужасающим.
Даррелл, Хантер и Блэйн… Здесь были все трое – не хватало только Старика.
Я вспомнил, что говорил когда-то заместитель шерифа после одной из их бесчисленных шалостей на Гласс-Айленд: «Самый опасный и чокнутый – это Старик…»
На Даррелле была та же кожаная куртка, что и накануне, Блэйн и Хантер носили баскетбольные майки без рукавов; у Блэйна были тощие руки, сплошь покрытые выступающим венами, у Хантера – мускулистые, с зелеными татуировками бывшего заключенного.
– Выходите из своей колымаги! – бросил он.
Мы подчинились, не осмеливаясь медлить, несмотря на то что от долгой поездки в машине наши гениталии одеревенели, покачиваясь от одной ноги к другой. Я услышал, как раскаты грома грозно ворчат в горах, и нас ослепил резкий порыв ветра, перемешанного с пылью. Похлопав глазами, я заметил черные тучи, которые с огромной скоростью плыли над вершинами, будто армия, внезапно вторгающаяся на территорию.
Стоящие вверху на террасе трое братьев потеснились, и наконец соизволил появиться Старик. Когда он вышел, мы ощутили внезапное изменение атмосферы; даже поведение его сыновей неуловимым образом поменялось, как у придворных при появлении короля. «Прямо театр Шекспира», – подумал я. Ричард III, Макбет и король Лир, вместе взятые, черт подери. Он был низкорослый, но коренастый, будто платяной шкаф. Крупная голова увенчана густым кустом белых волос. Плоское квадратное лицо, приплюснутый нос и маленькие тусклые глаза. Старик был больше похож на своих собак, чем на сыновей. И он казался таким же опасным, как его псы.
Без единого слова Старик тяжело уселся в кресло-качалку, раздвинув ноги, в обрамлении своего потомства.
Затем, в свою очередь, появились дети племени; они слетели по ступенькам, окружили нас и со смехом и писком принялись тянуть за одежду. Затем наступил черед женщин, которые появились одна за другой; я еще раз подумал о Шекспире или о греческой трагедии. Последней, кто совершил свой выход на сцену, была мать, которая выглядела более свирепой, чем все мужчины, вместе взятые: мощная фигура, спутанные сероватые волосы, падающие на плечи и грудь, которая свисала до пупа под бесформенным платьем-блузой.
– Кто позволил вам войти? – завизжала она громким пронзительным голосом.
– Мы пересекли изгородь, мадам, – произнес Шейн.
– Ты не умеешь читать, мой мальчик? – сказал Старик безразличным голосом, в котором чувствовалась смутная угроза.
Я подумал: «Мы правда-правда-правда в наихудшем дерьме».
Тучи заняли все небо, и оно изменило цвет, за несколько секунд перейдя от лазурного к стальному, а местами – к угольно-черному. Ветер принялся дуть сильнее, шевеля ветви деревьев. Точно так же мы чувствовали дуновение страха.
– Шейн, кто твои друзья? – спросил Даррелл.
Шейн взглянул на нас. Он был ужасающе бледен.
– Это друзья девушки, которую нашли мертвой, – произнес он, обернувшись к террасе. – Той, что обнаружили на пляже Гласс-Айленд!
– Там было написано «частная территория»! – снова заорала мать, как если б разговор ее не интересовал; на ее щеках появилось два красных пятна. – Читать не умеете? Нет у вас права тут быть… Вас могли бы перестрелять, как кроликов, шайка мелких засранцев!
– Ха-ха, мам, – развеселился Хантер за своими черными очками. – Вот уж мелкие засранцы так мелкие засранцы! Ты когда-нибудь видел, чтобы мелкие засранцы вваливались сюда, Даррелл?
– Нет, никогда, – ухмыльнулся тот. – Все теряется, братишка. Все теряется… Даже уважение.
– Вот-вот, – подхватил младший Блэйн, поглаживая свою черную бородку. – От каких-то сопляков и то ни за каким забором не укроешься. Это что еще за непорядок? С каких это пор мальчишки богатеньких, мелкие педики из города, позволяют себе вламываться к нам? Нет, правда, куда только катится наш мир!
– А вот я говорю, что уважению можно научить, не правда ли, дорогая? – бросил Хантер одной из женщин, самой хорошенькой. Он прижал ее к себе, она злобно посмотрела на нас, а затем улыбнулась как ненормальная. – Им нужно хорошее вос-пи-та-ни-е…
– Хорошее воспитание, точно, – одобрил Блэйн.
– Рты закрыли! – неожиданно приказал Старик. – Пускай сперва скажут нам, зачем они здесь… Ты знаешь этого молодого негодника, Даррелл? Того, которого назвал Шейном… Кажется, я его здесь уже видел.
– Он уже приходил, – смущенно признался Даррелл. – Мы вместе провернули несколько дел…
– С каких это пор ты ведешь дела с сосунками, которые похожи на девчонок и которые видели больше фильмов про задницы, чем про обнимашки, Даррелл? Ты что, педиком заделался или как? – поинтересовался Хантер, и женщины рассмеялись.
– Спроси этого, чего им здесь надо, – сказал Старик Дарреллу, указывая на Шейна.
В лесу сверкнула молния, вслед за ней послышался удар грома. Мне на голову упала капля величиной с мизинец, затем вторая, а затем целый батальон – и внезапно ледяной ливень замолотил по земле и промочил нас с ног до головы, а вся окружающая местность скрылась за струями дождя.
Шейн обеспокоенно посмотрел на меня.
– Он хочет поговорить с Дарреллом, – пояснил он слабеющим голосом, засунув руку глубоко в карман.
– Почему у тебя рука в кармане, мальчуган? – произнес Старик. – Дети, идите сюда.
Детвора поднялась на террасу, и мы увидели мальчика лет двенадцати или младше, с бледным лицом, покрытым веснушками, который вышел из леса со штурмовой винтовкой, нацеленной на нас с левой стороны.
– Вынимай свой ствол, Шейн, – вкрадчиво потребовал Даррелл. – И клади его на землю. Медленно.
Шейн подчинился, его нижняя губа дрожала.
– Еще оружие есть? – проговорил Старик скрипучим голосом.
– Нет, мистер, – ответил я.
– Ты-то кто?
– Меня зовут Генри Уокер, Наоми была моей подружкой.
– Кто это?
– Э… девушка, которую нашли мертвой на пляже…
Старик моргнул. Его глаза мерцали, будто два куска прессованного металла.
– Ну а к нам это имеет какое отношение?
Я поколебался.
– Об этом, возможно, надо спросить вашего сына…
Я видел, как взгляд Старика изменился.
– Которого?
– Даррелла…
В этот момент я увидел даже сквозь дождь, как все улыбки застыли, а лицо Даррелла стало очень мрачным. Его глаза сузились. Он шагнул ко мне через несколько ступенек, мертвенно-бледный, со сверкающими глазами.
– Ах ты, мелкий ублюдок! Ты что сказал?
Я отступил на шаг, но он шагнул ко мне, очень быстро. Схватил меня за воротник и одним ударом сшиб в грязь, затем носком ботинка ударил в бок, и мои легкие разом опустели, в то время как боль заполонила всю грудную клетку.
– Грязные маленькие говнюки! Я вас всех в больницу отправлю! Ясно?
– Достаточно, Даррелл, – приказал Старик, но я все-таки получил последний удар, от которого закашлялся и покатился по земле. – Поднимайся, малыш, – добавил он.
Я с грехом пополам подчинился – сперва поднялся на колени, затем на ноги, держась за бока и согнувшись вдвое. Гроза грохотала где-то наверху, ветер одолевал нас. Я зажмурился одновременно от боли и от дождя, который омывал мое грязное лицо; внутри было ощущение, будто меня сжимают когти под кожей с обеих сторон.
– Объяснись.
Я не решался. Они могут с таким же успехом убить нас, всех четверых, за то, что я собираюсь сказать. Особенно если Даррелл убил Наоми. Хотя я в это не верил. По крайней мере, не напрямую. Как я уже говорил, он бы сначала изнасиловал ее. Но, может быть, Даррелл знает что-то еще… Я сглотнул слюну, забыл о комке цемента, твердеющем у меня в животе, и принялся говорить – о сцене, при которой мы с Чарли присутствовали вчера. Я услышал, как Чарли стонет за моей спиной:
– О господи, нет…
Теперь все смотрели на меня. Женщины и мужчины. Взгляды более чем враждебные: убийственные. Чем дальше я продвигался в своем рассказе, тем тяжелее делалась тишина, едва нарушаемая раскатами грома и штормовым ветром, который шумел в ветвях, и я сказал себе, что только что подписал свой смертный приговор.
– Я пришел, чтобы узнать, что на этой флешке, – в заключение добавил я. – Это всё. Я знаю, что вы не имеете никакого отношения к убийству Наоми. В любом случае я не собираюсь ничего говорить полиции, даю слово, – закончил я дрожащим голосом.
– Вы это слышали? – иронично заметил Даррелл, оборачиваясь к террасе. – Он ничего не скажет полиции. Он нам слово дает!
Затем он в очередной раз отправил меня полетать по воздуху в грязь – такой оплеухой, что я думал, моя голова от нее оторвется. Я потряс головой, подвигал челюстями; боль взорвалась в висках и в затылке. На языке я чувствовал вкус крови и грязи.
Даррелл поднял меня за воротник, отлепив мою дрожащую задницу от слякоти.
– Я тебя сейчас убью! – пообещал он, и в это мгновение я верил, что он так и сделает.
– Даррелл, а что это за история с флешкой? – спросил Хантер Оутс за его спиной.
Даррелл отпустил меня. Я снова приземлился в грязь.
– Не при них, – сказал он.
– Ты как-то замешан в смерти этой девушки? – спросил Старик.
– Что? – Даррелл обернулся и плюнул на землю. – Да я даже не знаю, что это за шлюшка! Может, когда-нибудь я с ней и перепихнулся, не помню. Я что, должен помнить всех телок, которым вставил…
Я сжал зубы, пытаясь не дать выйти наружу ненависти, которая меня ослепляла. Пронзительный взгляд Старика не покидал меня ни на мгновение сквозь пелену дождя, который прилепил ко лбу его светлые волосы и распахнул рубашку на его широкой груди.
– Что ты на самом деле хочешь, мальчик? – вновь спросил он.
Я был в коленопреклоненной позе, руки – на покрытых грязью коленях, бедра – на каблуках. Я откинул со лба прядь.
– Я хочу знать, что на этой флешке и что было в компьютере, который они с Таггертом сожгли. Больше ничего…
– Почему?
– Потому, что ваш сын и Таггерт были на пароме в тот вечер, когда исчезла моя подружка. – Я закашлялся, сплюнул кровь в жидкую грязь. – И если вы не дадите мне то, что я хочу, я вполне могу пойти и рассказать об этом в полиции…
Я увидел, как лицо Старика посуровело, в его взгляде больше не было никакой человечности, по затылку у меня пробежал ледяной сквозняк. «Так и есть, на этот раз ты зашел слишком далеко», – сказал я себе.
Ты мертв.
Вы все мертвы…
Теперь все следили за Стариком, ожидая его реакции.
– Ты играешь в очень опасную игру, маленький грязный ублюдок… Я мог бы спустить собак на двоих из вас, и они в мгновение ока разодрали бы вам глотки… А затем две или три шальные пули для остальных, проникших на частную территорию, и вот он – ужасный-ужасный несчастный случай… Драма, да… Конечно, мне пришлось бы усыпить Башара и Кима Джонга, и это разбило бы мне сердце, но иногда надо чем-то жертвовать…
Его мягкий скрипучий голос был таким же черным, как и тучи наверху. Все мы вздрогнули. Мое адамово яблоко застряло в горле на половине высоты, я откашлялся.
– Если я не вернусь, чтобы отключить программу, видеозапись, сделанная вчера вечером, придет прямо в компьютер шерифа. Она на это запрограммирована. Впрочем, на Гласс-Айленд есть еще кое-кто, кто знает, что мы здесь…
– А если его как следует расспросить и с кишками вытянуть, где это видео и что это за человек? – предложил Даррелл, и его раскосые глаза уставились на меня.
Хуже всего то, что он не шутил.
– Ты как мои сыновья, малыш: у тебя есть яйца, – задумчиво отметил Старик. – Яйца, но не мозги. Твоя история с видео – это блеф.
Украдкой я бросил взгляд на Хантера и Блэйна, стоявших на террасе. Если они сейчас исчезнут, это будет означать, что мы никогда не выйдем отсюда живыми.
– Даррелл, иди сделай копию с этой флешки и дай ее малышу, – приказал Старик. – Затем отведите их за озеро, ты с Хантером, и… сделайте так, чтобы им никогда, никогда не захотелось вернуться, понятно?
Даррелл кивнул с понимающим видом: очевидно, выражение «за озеро» оказалось как нельзя более точным. Чарли, Шейн, Джонни и я обменялись взглядами.
– Но без глупостей, ясно? – добавил Старик.
Затем он повернулся к Шейну:
– Ну а вот ты уже приходил… – Слегка наклонился вперед в своем кресле. – Значит, ты отвечаешь за то, что привел их сюда без нашего разрешения. Ты сейчас останешься со мной… Мы поговорим вдвоем, ожидая их возвращения… Ты же понимаешь, что не можешь творить невесть что и это заслуживает наказания. Понимаешь, малыш?
Уверен, никогда раньше я не видел Шейна таким бледным, таким растерянным.
– Да, мистер, – произнес он, и мне вдруг стало страшно за него.
Назад: 17. Усыновление
Дальше: 19. Неделей раньше