Следующим утром покой моего дома был нарушен заливистым лаем Кербероса, а затем и дверным звонком. Кажется, жизнь, которую я создал для себя, с ее монашеским уединением, в последние дни стала напоминать скорее будни политика, который любит публичные купания.

Открыв дверь, я вновь увидел перед собой знакомых полицейских.

– Господин прокурор вновь вызывает вас к себе. Не затруднит ли вас снова проехать с нами?

Я опять спросил, а присылали ли накануне сообщение. Да, посылали. Ну значит, я сам виноват, что не посмотрел. Нужно проверять телефон каждый день. Увидел бы я чертово сообщение, то мог бы сам поехать к прокурору. А теперь меня опять везут полицейские.

Мне пришлось подняться к себе в спальню, чтобы опять собраться, одеться, правда, на сей раз я решил обойтись без галстука – чтобы не нервировать прокурора. Лосьоном я поливаться тоже не стал.

Спустившись, я сообщил полицейским, что желаю ехать на собственной машине. Те в ответ мягко возразили, что если бы я увидел сообщение в телефоне, то именно так бы и мог поехать. Было видно, что им не хотелось возвращаться с пустыми руками. Они задумались, помолчали, потом пошли к своему фургончику, припаркованному у обочины, и о чем-то переговорили с ожидавшими их товарищами. Затем водитель сел за руль, а полицейский, сидевший внутри, выбрался и направился ко мне.

Он сказал, что поедет со мной на моей машине. Так мы и поехали следом за фургончиком. Ехали мы очень медленно, то и дело останавливаясь. Сквозь заднее зарешеченное окошко фургончика мне хорошо были видны лица обоих полицейских. Время от времени я украдкой поглядывал и на того, который сидел рядом. Почему-то лица деревенских парней, достигших подходящего для армии возраста, иногда неожиданно приобретают особенную жесткость. Лбы, носы и челюсти полицейских выглядели грубыми. Еще одной особенностью было то, что у них были широкие затылки и запястья. Разглядывание отвлекло меня.

Мы подъехали к зданию прокуратуры, прошагали по коридорам, стены которых были выкрашены в темно-зеленый цвет, мимо судебных приставов, выкрикивавших фамилии, прямо к кабинету господина прокурора. Там внутри явно кем-то занимались: меня попросили подождать за дверью, и ждать пришлось примерно сорок пять минут.

Здание прокуратуры обладает одним свойством: если окажется в нем даже совершенно невиновный человек, то сочувственные взгляды окружающих и гнетущая обстановка рано или поздно обязательно заставят его почувствовать свою вину.

Когда прокурор наконец пригласил меня, я сразу заметил, что его галстук был повязан еще небрежнее. Наверное, этого молодого человека просто никто не учил, как правильно завязывать галстук. Рубашка прокурору была явно велика, манжеты доходили до середины запястья и мешали ему, но, не обращая на это внимания, прокурор упорно подписывал какието бумаги из оранжевой папки. Он сделал мне знак садиться, я сел. Молоденькая секретарша за компьютером с давно немытыми светлыми волосами, нездоровая и бледная на вид, с опаской посмотрела на меня. Затем опустила голову и продолжила писать. В общем, прокуратура была на редкость тоскливым местом.

Закончив дела, прокурор начал задавать мне вопросы о Светлане; по его словам, «расследование в отношении нее продолжалось». Сначала он попросил меня сказать, какого я мнения о ней, что она за человек, не был ли я свидетелем каких-либо ее подозрительных поступков. Я сказал ему, что Светлану знаю не очень хорошо, так как всего несколько раз видел ее в доме у Али, но она всегда казалась мне умной, исполнительной, сообразительной, внимательной, понятливой, спокойной, хорошо образованной – одним словом, человеком, который отлично справляется со своей работой.

– То есть спокойно убить человека она смогла бы? – уточнил прокурор.

– Не могу вам ничего об этом сказать, так как никогда никого не убивал и поэтому не знаю, как обычно убивают, – спокойно и хладнокровно ответил я. – Извините, но я не смогу ответить на ваш вопрос.

Мой ответ прокурора, конечно, разозлил – а между тем намерений у меня таких не было. Полагаю, что он злился еще и потому, что в прошлый раз судья не счел нужным задерживать меня надолго. Я заметил, что, когда прокурор злится, он запускает руку в шевелюру и откидывается в кресле. Он повторил оба движения и тут же начал подробно расспрашивать меня обо всех особенностях того злосчастного вечера.

Я рассказал ему все до мельчайших деталей. Поведал обо всех приятелях Арзу и обо всех их шутках. В общем, я постарался выглядеть ответственным гражданином, который уважает законы и всегда готов оказывать содействие любым государственным органам.

Некоторые вопросы он задавал по два раза. Скорее всего, проверял, повторю ли я то же самое. Я решил не придавать этому значения. Рассказывал ему все, о чем он просил. Я даже рассказал, что спрятался в кабинете Али, потому что мне надоела шумная толпа гостей, и рассматривал книгу про Алвара Аальто.

– О ком книга? – переспросил он.

– Об одном очень известном финском архитекторе.

– Как его фамилия? Альто?

– Произносится Альто, но пишется с двумя «а».

– Ладно, продолжайте. Итак, вы листали книгу про этого архитектора. А что было потом?

– Я увидел, как Светлана вышла из своей комнаты, а потом вернулась.

– Зачем она выходила?

– Не знаю.

– У вас нет предположений?

– Она ходила в туалет.

– Откуда вы знаете.

– Предполагаю.

– Хммм. Понятно. А Фериху вы видели?

– Нет. Я, в общем-то, такую даже не знаю.

– Ну, а если бы знали?

– В смысле?

– Ладно. Светлана больше не выходила?

– Нет, насколько я помню, не выходила.

– Что значит – насколько я помню?

– Возможно, она вышла после того, как я ушел.

Допрос мне ужасно надоел, но показать свое недовольство права у меня не было. За этим занятием – вопросами, ответами и фразами, обращенными к секретарше «Пиши, пиши!» – прошел примерно час. Прокурор не только задавал мне вопросы, но и объяснял секретарше, как записывать мои ответы, а также диктовал их ей, немного меняя их, словно я был не в состоянии нормально рассказывать. Я не возражал, так как смысл он не менял. У меня было только одно желание: как можно скорее добраться до дома и насладиться покоем и отдыхом в тишине среди книг, которые шуметь не умеют.

Хвала Аллаху, все наконец закончилось. Вежливо кивнув на прощание прокурору, я удалился. Было ясно, что Светлане грозят серьезные неприятности.

Время шло к полудню, когда я вышел из прокуратуры. Желудок напомнил мне, что я не успел позавтракать. Я направился было к закусочной, перед которой на улице стояло несколько простых деревянных столиков, и тут увидел свою журналистку. Девушка сидела за одним из столиков кафе с тремя молодыми людьми. Они ели бублики-симиты и прихлебывали чай из пузатых стаканчиков-армудов. Моя знакомая со смехом о чем-то рассказывала приятелям, с аппетитом жуя симит.

Она заметила меня почти сразу; поначалу на ее лице отразилась растерянность, затем она встала, подошла ко мне и протянула руку. На этот раз она была в узкой черной юбке и серой блузке с коротким рукавом. Она спросила, что я здесь делаю, хотя прокуратура находилась напротив кафе. Я рассказал о допросе.

– Н-да… – задумчиво протянула она. – Светлану отправили в Уголовный суд. Так что теперь болееменее ясно, кто преступник.

Было понятно, она неплохо разбирается в юридической терминологии. Что сказать в ответ, я не знал. Наступило молчание. Девушка махнула в сторону приятелей: «Это мои коллеги по газете. Мы приехали, чтобы наблюдать за тем, как идет процесс».

– Замечательно! – отозвался я.

– Посидите с нами немного?

Я извинился и сказал, что хотел бы поехать домой.

– Ну, естественно, – согласилась она. – Ваши книги давно вас не видели и по вам соскучились.

Она вновь перешла на «вы», но вот я переходить на «вы» не собирался.

– Конечно, соскучились. Я тоже по ним соскучился.

– А еще мы забыли Кербероса.

Я утвердительно кивнул.

– Да, и Любимую тоже!

Ей явно хотелось поговорить. Ну а мне все это надоело, я кивнул девушке и отправился восвояси. Свою развалюху я припарковал на одной из улочек рядом с прокуратурой. Не успел я дойти до машины, как рядом с моим отражением на лобовом стекле отразилась и моя журналистка. Она стояла за спиной. Я повернулся и увидел странное выражение на ее лице. То ли страдание, то ли неловкость, то ли еще какое другое сильное чувство терзало ее – я не понял. Мы оба молчали. Наконец я спросил, что ей нужно; неужели ей так любопытно знать, что сказал мне прокурор.

– Нет! – еле слышно проговорила она.

Меня осенило:

– Так ты историю о Мехмеде дослушать хочешь? Что же сразу не сказала?

Она утвердительно кивнула:

– Да, я хочу знать, что произошло с вашим братом. Что значит самая красивая в мире женщина? У вас есть ее фотография?

– Ну тогда прошу в машину, – сказал я. – Я продолжу рассказ. Но прежде мне нужно заехать к Хатидже-ханым, справиться о здоровье ее сына Мухаррема.

К моему удивлению, она не стала спорить, тут же побежала к своим приятелям, сказала им что-то и, схватив свою сумку, вернулась.

Когда мы доехали до Хатидже-ханым, девушке захотелось подождать меня в машине. Однако в сад вышла сама хозяйка, увидела мою спутницу и сказала, что без айрана никуда нас не отпустит. Возражать ей было совершенно невозможно.

На удивление, в этот раз дома был и муж Хатидже-ханым, который обычно в это время дня сидел в кофейне. Этот человек никогда в своей жизни не работал, скажем так, по-настоящему: на стройке или клерком в конторе. Тем не менее у него были свои обязанности: он собирал хворост в лесу, ухаживал за курятником, кормил птиц, собирал яйца, следил за собственными посадками в саду – короче говоря, отвечал за хозяйство и пропитание. Иногда он нанимался в дома стамбульцев ухаживать за садом, а в помощь на подрезку деревьев брал с собой сына Мухаррема. Он был улыбчивым человеком с ясным лицом, весь в своего отца, тоже Мухаррема, переселенца из Болгарии. Год назад старик тихо скончался от старости и был похоронен на деревенском кладбище. Внука назвали в честь деда. Помимо старшего Мухаррема, в семье было еще двое детей – девочка и мальчик. В отличие от своего брата, они родились совершенно нормальными.

За питьем айрана, приготовленного Хатидже-ханым, – а был он совершенно особенным, – мы узнали, что нашими молитвами Мухаррему сегодня намного лучше. Лекарство помогло, температура спала. Правда, он по-прежнему был очень слаб, лежал в поту, но уже пришел в сознание. Увидев рядом со мной незнакомую девушку, он страшно заволновался, попытался сесть, однако я остановил его. Парень был стеснительный, перед нами ему было неловко, он заливался краской. Голос у него совершенно сел, раздавался только сип. Я прислушался и, наконец, понял: он произносит «Как там Кырбаш?».

– Все хорошо, – ответил я. – По тебе соскучился.

Так как у Мухаррема были от рождения проблемы с речью, то Кербероса он называл «Кырбаш». С первого дня знакомства он крепко подружился с моим псом, и когда он приходил ко мне на занятия, то подолгу возился с ним в саду. Они играли в такие безумные игры, что у тех, кто видел Мухаррема вдвоем с огромной собакой, замирало дыхание. Иногда Керберос (то есть Кырбаш) мягко сжимал огромными челюстями его руку и подолгу не отпускал. Если бы Керберос чуть сильнее сжал челюсти, то от руки бы ничего не осталось. Однако пес так осторожно сжимал руку, что ни разу не поранил ее. В общем, поражало то, как внимательно оба относились друг к другу.

Дорога проходила по возвышенности, откуда открывался великолепный вид на Черное море. На самой верхней точке я остановил машину, чтобы показать девушке вечернее солнце, которое отражалось в черноморской воде – самом прекрасном зеркале на свете. На небе не было ни облачка, погода стояла такой ясной, что, казалось, можно было разглядеть вдали очертания болгарского берега.

Я часто приезжал на это место, чтобы наблюдать за состоянием Черного моря, которое меняло свое обличье, словно живой человек. Иногда море гневалось, с нескончаемой энергией бросалось на прибрежные скалы; иногда кокетливо облизывало береговую линию, а очень редко оставалось недвижным, словно озеро. Я научился познавать Черное море, словно героя какой-нибудь книги, с помощью перемен в его настроении: минут гнева или беспомощности, томлений или надежд. Бескрайний вид, ровный, как зеркальная гладь, полностью захватил меня, но вот наша рациональная девочка была далека от подобных переживаний. Она спросила, почему Мухаррем так странно выглядит.

– Все просто, – объяснил я. – Он ненормальный. Но у него доброе жалостливое сердце. Иногда он мне кажется самым нежным человеком в деревне.

– А похожи ли на Мухаррема его брат и сестра?

– Нет, – ответил я. – Зухаль нормальная, Эрджан тоже. С обоими все в порядке.

– Ну а с этим что стряслось?

– Брак между родственниками. Парень родился в результате изнасилования. Хатидже изнасиловал ее дядя по материнской линии. Муж Хатидже усыновил ребенка и даже дал ему имя своего отца. В деревне все об этом знают, но никто об этом не говорит. Короче говоря, Мухаррем – это своего рода Смердяков.

– Кто-кто?

– Смердяков.

– А это еще кто такой? Тоже герой романа?

– Да.

– Стоит вам только открыть рот, как непременно какой-нибудь герой романа вспоминается.

– Для меня вся жизнь – роман, а люди – его герои.

– В таком случае я вынуждена признать вашу правоту.

По ее тону было ясно, что сказала она это с большой неохотой.

– Вы оказались правы насчет Светланы, – вздохнула она. – Выдуманные вами истории становятся правдой.

– Я тебе об этом сто раз говорил, а ты все не верила. Ты мне напоминаешь неуемную ученую даму.

Она смутилась и робко произнесла:

– Так, значит, вы и меня считаете героем очередного романа?

– А ты что, сомневалась? Одной из главных его героинь!

– Ну тогда расскажите мне, что я за человек?

По опыту могу сказать, что абсолютно все люди обожают, когда речь заходит о них.

– Тут, собственно, нечего рассказывать, – начал я. – Ты – здоровая девочка. Твой растущий организм постоянно производит гормоны, и в этом возрасте ты все время находишься под их воздействием. Это совершенно нормально. Ты считаешь, что свободна и сама принимаешь решения, но на самом деле ты всего лишь рабыня органа, похожего на маленькую луковичку.

Судя по всему, она неверно меня поняла и напряглась.

– Да нет же, – поспешил я ее успокоить, – я говорю о гипофизе, который находится у тебя в мозгу.

Обида тут же уступила место насмешке.

– Ну тогда расскажите, как гипофиз управляет мной.

– Он хочет заставить тебя сделать ребенка для продолжения рода, – сказал я.

– Все женщины мечтают о ребенке!

– Да, верно! Но в определенном возрасте. После рождения ребенка гипофиз заставляет интересоваться не столько сексом, сколько кормлением, охраной, воспитанием. И все это длится до менопаузы…

– А после?

– А после диктатор-гипофиз велит женщине стать эгоисткой и интересоваться только собственным комфортом. С точки зрения природы, этот период жизни ничем не отличается от смерти. Ведь женщина уже выполнила свою функцию, продолжила свой род. Ну а сейчас ты находишься в поиске мужчины, который подойдет тебе как отец будущего дитя. Я угадал?

Тот день выдался очень жарким, и мой старик «опель» полуоблупившегося темно-синего цвета раскалился на солнце, словно пушечное ядро. Модель была очень старой, и поэтому кондиционера в машине не оказалось, что, конечно же, очень беспокоило девушку. Она то и дело доставала из сумки платок и вытирала пот с шеи. Я прекрасно видел, что она уязвлена. Конечно же, журналистка где-то в глубине своего сердца прекрасно понимала, что я совершенно прав, но вовсе не собиралась мириться с моими словами. Несомненно, она уже точила когти.

– Давайте сменим тему, – предложила она. – Вы не сердитесь на прокурора?

– Нет. С чего бы мне на него сердиться?

– Он начал вас подозревать, даже арестовать хотел.

– Он лишь делал свою работу. Ты ведь тоже меня подозревала. Чуть было полицию не вызвала.

– Мне хотелось вас испытать. Проверить, выдержат ли ваши нервы.

– Мои нервы выдерживают многое. Мне удалось победить диктатора, который управляет человеком, – собственное эго.

– Мне кажется, вы врете или просто себя убеждаете. Я же вижу, что вы не такой бесчувственный человек, каким хотите казаться.

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, но я говорю правду.

– Короче, вы хотите сказать, что и мной, и другими людьми – кроме вас, разумеется, – управляют диктаторы, которые сидят в наших мозгах?

– Именно это я и хочу сказать!

– Ну надо же! – возмущенно воскликнула она. – Я еще никогда в жизни не встречала такого самоуверенного человека. Но вам я почему-то верю. Правда, я уверена, что непременно существует способ сбить с вас спесь.

– А вот и не существует!

– С чего бы?

– Не существует, говорю тебе!

– А я уверена, что существует.

Ей очень хотелось, чтобы я вышел из себя. Однако я сохранял спокойствие и говорил чуть ли не шепотом. Мне даже в какой-то момент показалась ужасно смешной эта ситуация. Я завел мотор, и мы поехали в сторону деревни.

В этот момент девчонка выдала нечто совершенно для меня неожиданное, завопив что есть мочи: «Старый козел! Ублюдок! Грязный бабник!» Я спокойно вел машину, не глядя на спутницу – давно понял, какой чокнутой она может быть.

– Знаю, – продолжала она орать, – ты не можешь прикоснуться к людям только потому, что никто не согласится бесплатно трогать такое старое чучело, как ты?!

Я продолжал молчать. Она решила повысить градус и плюнула в меня. Да-да, она в меня плюнула. Плевок попал в щеку. Я снова ничего не сказал и даже не рассердился – что там сердиться. Я просто ехал и думал о своем, глубоко погруженный в собственные мысли, машинально поглядывая на зеленую муху, жужжавшую у лобового стекла – терпеть не могу мух что дома, что в машине; всегда слежу, чтобы муха не села на меня.

Наконец мы подъехали к дому. Я загнал машину во двор. Девушка продолжала сидеть в «опеле», я тоже не выходил. Керберос встал на задние лапы, заглянул к нам, помахивая хвостом. Девчонке неожиданно пришло в голову ударить меня сумкой по голове. Но, размахнувшись, она остановилась – для нее все это было просто экспериментом. Я предупредил фурию:

– Не вздумай делать этого в саду.

– Значит, и у вашего терпения есть границы, – обрадовалась она.

– Если Керберос увидит, что кто-то поднял на меня руку, он тут же накинется на обидчика, – спокойно ответил я. – В Подиме разразится очередная трагедия, а ты попадешь на первую полосу своей газеты: правда, как жертва.

Здесь она, кажется, испугалась, лицо ее стало белым, как лист бумаги, нижняя губа задрожала. Она вновь перешла на «вы»:

– Как вы думаете, ваш пес что-то видел?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Скорее всего, почувствовал. Ему необязательно что-то видеть.

– Но ведь у меня не было дурных намерений, я не хотела причинить вам вред, – залепетала она. – Мне хотелось вас проверить. Ну, знаете, иногда проверяют человека, когда он утверждает, что слепой, а на самом деле нет. Извините меня, пожалуйста, очень вас прошу, я, наверное, сошла с ума. И все-таки почему вы не реагируете на то, что я накинулась на вас и даже хотела ударить?

– Дело в том, что, пока ты кричала на меня, я думал о Сократе. Видишь ли, однажды на улице кто-то оскорбил Сократа и даже ударил его. Тот предпочел ничем не отвечать и ушел как ни в чем не бывало. Его спросили, почему он не ответил обидчику, а Сократ сказал: «Если меня укусит осел, я что, должен его в суд вести?»

Девушка растерянно замолчала, понурив голову.

Когда мы вышли из машины, Керберос с удивлением посмотрел на нас, пытаясь понять, что произошло. В этот момент девушка внезапно схватила меня за руку. Я вздрогнул. Керберос залаял как сумасшедший, пытаясь сорваться с цепи. Журналистка застыла от страха.

Впервые за долгие годы ко мне прикасался человек; я оказался к этому не готов. Голова моя кружилась, кровь отлила от щек. Земля заходила ходуном под ногами. Я закричал. Прибежал сосед-бакалейщик, усы которого были тронуты сединой: «Что случилось, братец Ахмед-бей? Что стряслось?» Он явно испугался за меня, но войти в сад не решался, потому что Керберос, как безумный, рвался с цепи. Пес решил, что я нахожусь в большой опасности, и прикладывал все свои силы, чтобы освободиться. В конце концов цепь лопнула, и пес вырвался, ринулся к нам, словно молния, и одним прыжком сбил девчонку с ног. Ему хватило бы и минуты, чтобы перегрызть ее худенькое горлышко. Бакалейщик мгновенно скрылся. Я закричал, теперь уже на Кербероса:

– Сидеть! Немедленно сидеть! Рядом!

Должно быть, пес почувствовал мою решимость: он отпустил девушку и сел рядом. Девчонка явно была в шоке. Она вся сжалась и тихонько постанывала, закрыв лицо руками. Я велел Керберосу возвращаться на место. Он нехотя улегся перед будкой, но глаз с нас не спускал и иногда тихонько рычал. Я опустился рядом с девчонкой, мягким голосом сказал ей, что опасность миновала, что бояться больше не нужно, однако шок ее был так силен, что, кажется, она не понимала моих слов.

– Шшшшш, тихо, успокойся, – говорил ей я. – Успокойся, все позади, больше нечего бояться. Кербероса здесь больше нет, открой глаза и сама посмотри, здесь нет никого, кроме меня. Ну все, все, успокойся, хватит бояться. Я правду говорю, Керберос больше не причинит тебе вреда. Ну же, сама посмотри!

Бедная девчонка тряслась и дрожала всем своим худеньким телом.

– Давай-ка пойдем домой, – наконец сказал я. – С тобой все в порядке. Ты просто сильно испугалась.

Она по-прежнему была в шоке и поэтому явно с трудом верила моим словам, но тем не менее понимала, что долго оставаться по соседству со свирепой собакой не стоит. К тому же в доме было безопасно. Она резво вскочила и побежала к дому. Керберос вновь залаял, я прикрикнул на него. Едва дверь закрылась за нами, девчонка заревела. Она плакала, словно ребенок. А я стоял рядом как столб, не зная, что и делать. Я даже не мог сказать ей, чтобы она замолчала, потому что не находил слов утешения. Лишь через некоторое время я сумел выдавить из себя: «В твоей комнате есть ванна. Теплая вода пойдет тебе на пользу. Полотенца там чистые, так что можешь не беспокоиться».

Она с упреком взглянула на меня, а затем, всхлипывая, отправилась в комнату. Я заметил, что она хромает. Наверное, ушиблась, когда падала, или Керберос придавил ее своей тяжестью. Я принес из аптечки йод, бинты, мазь от ушибов и положил перед ее дверью, громко уведомив свою гостью о медикаментах. Ну что же за день-то такой!

После того как прошло время, достаточное для принятия ванны, я отнес ей под дверь чай с бутербродом, постучал, но она не отозвалась. Может быть, спала, тем не менее я громко сказал, что на подносе чай с бутербродом и аспирин и что я так же оставляю все это у нее под дверью. Затем пожелал ей спокойной ночи, поднялся к себе и погрузился в чтение, искренне надеясь, что книга сможет меня отвлечь и я забуду обо всем, что произошло. Однако должен признаться, что это мне не удалось.

Впервые за долгие годы, пусть на мгновение, ко мне кто-то прикоснулся. Это и прикосновением-то толком не назовешь, я даже почувствовать ничего не успел, и все же меня коснулись. Для меня прикосновение было настоящей революцией. Можно сказать, что я пережил тяжелую психологическую травму. Хорошо, что оно не было долгим. Я попытался разумом отфильтровать все эмоции, нахлынувшие на меня, отвлечься какими-то более глубокими размышлениями, но вскоре убедился, что у меня ничего не выходит, и спустился на первый этаж, чтобы избавиться от скопившейся в мышцах молочной кислоты. Внизу я уселся в объятия Любимой, повысил силу массажа и включил машину. Поршни пришли в движение и принялись нажимать на все части моего тела. Давление Любимой отчасти напоминало давление манжеты тонометра – обычно оно приятно людям. Любимая была большой и крепкой – как раз такой, чтобы охватить все мое тело. Когда она обнимала меня, я чувствовал ее силу и расслаблялся. Я пролежал в ее объятиях примерно полчаса, затем встал и принял горячий душ. Благодаря этим манипуляциям ночь моя прошла спокойно и благополучно, я спал крепко.

Во сне меня посетило гораздо более редкое видение, чем синие зайцы: я видел огромного, мускулистого, сияющего черного жеребца, мчавшегося во весь опор со скоростью, которой вполне мог бы позавидовать любой современный локомотив. Круп его блестел от пота, а я с восторгом наблюдал за этим удивительным созданием. Я даже слышал топот его копыт. Передние ноги так гармонично топали в такт задним. Этот звук был как музыка, даже гораздо лучше музыки. Мне этот звук напомнил все ускоряющуюся мелодию «Болеро» Равеля. Из огромных черных ноздрей валил поистине адский пар.