На следующее утро, пока я был наверху у себя в спальне, Хатидже-ханым вновь открыла своим ключом дверь. Я решил, что она никогда не замолчит.

Они с мужем так расстроены, так расстроены, что чуть оба не заболели. А вот сынок их действительно заболел – у него жар, лежит, стонет. Что может такой человек, как я, такой хороший человек, к тому же такой инженер, делать в полицейской машине? Они, вероятно, что-то надумали, раз увезли меня. Но велик Аллах, видит каждого муравья, и меня он увидел, ниспослал милосердие в сердца полицейских, чтобы они быстро поняли – такой истинный эфенди, как я, не может быть замешан в темных делах. А вот она дома приготовила для меня замечательный суп, мне сейчас как раз такой полезен – согреет и исцелит. Если бы я разрешил ей готовить в этом доме, ах, что бы она только не наготовила! Но я же не терплю запаха пищи, совсем не терплю! Ну и что же, это не стыдно, у всех свои привычки. Что это за дом, в котором не готовят еду? Из такого дома и счастье убежит! Все, хорошо, хорошо, она замолкает, ведь после всего случившегося ей не хочется меня расстраивать, но, чтобы ее уважить, я должен съесть хотя бы пару ложек этого супа.

Продолжая тарахтеть, как мотор, она, видимо, поставила разогреваться суп, потому что по дому распространился отвратительный жирный запах. Я крикнул ей сверху, чтобы она немедленно уходила. Я ей очень благодарен, но после произошедшего страшно устал и поэтому хочу спать. Сегодня она мне не нужна. Хатидже-ханым меня услышала и, сказав, что поставила суп на стол, а если я пожелаю, то в кастрюле его еще много, удалилась. В доме вновь воцарилась тишина.

Я спустился на кухню. В супе плавали кусочки мяса. Я вылил суп в миску, а затем отнес ее Керберосу. Учуяв запах, он немедленно бросился к ней и принялся лакать эту похлебку. Я оставил открытой входную дверь, чтобы дом проветрился, распахнул на кухне окна. Затем вновь лег в кровать. Когда я проснулся, дело шло к закату.

Я сварил себе чашечку кофе и, взяв несколько печений, сел было за книгу. В дверь позвонили. Сначала я решил, что вернулась Хатидже-ханым. Но у нее были ключи. Зачем ей звонить? Может быть, полиция? Но Керберос не лаял.

Я спустился. Кто же стоял передо мной? Наша девица. На ней были белая блузка с длинным рукавом и джинсы. Выглядела она очень свеженькой, с легким, едва заметным макияжем: на веках фиолетовые тени, брови чуть подрисованы. Все это делало ее глаза раскосыми.

– Неужели я от вас никогда не избавлюсь, Ахмед-бей?

Я подумал, как это странно с ее стороны спрашивать такое, но ничего ей не ответил. Должно быть, она решила разрядить ситуацию. Мы поднялись на второй этаж, и я предложил ей кофе с печеньем.

Она заговорила со мной, наполовину шутливо, наполовину серьезно: что я за человек такой, почему сюрпризы не кончаются. Моя теория относительно Светланы развалилась, а ведь именно я убедил ее написать об этом в газету, и вышла «утка». К тому же, говорят, меня арестовали. Что же здесь происходит? И не ездила Арзу в Стамбул к своим старинным приятелям, и вовсе не была Светлана влюблена ни в какого Али, и никакой связи у них не было… Неужели я все это выдумал? Где кончаются истории, где начинается правда? Пора уже все рассказать начистоту – она шагу отсюда не сделает, пока не узнает правду.

Журналистка вытащила из своей черной сумки газету и протянула мне.

– Впервые моя заметка была напечатана на первой полосе, – сказала она, – к тому же вместе с моей фотографией, но вот она как раз и оказалась «уткой».

Я сидел, слушал и все никак не мог понять – сердилась ли девушка или ей нравилось, что ее дурят. Она была немного взволнована, немного разозлена, но в то же время казалась радостной.

– Успокойтесь, – сказал я ей. – Разве вы знаете, когда герои ваших интервью рассказывают небылицы, а когда говорят правду?

– Конечно, знаю! – воскликнула она.

– Вот, например, разве вы знаете, когда менеджер, который помогает вам в газете, делает это из любви к профессии, а когда – из желания побыть рядом с красивой девчонкой? Не хочу ставить вас в неудобное положение, – сказал я, – но я лишь выстраиваю возможные модели развития ситуации на основе тех книг, которые прочитал, и каждый раз все складывается.

По ее глазам было ясно: она пытается понять, что я хочу сказать.

– Ведь вы на самом деле не знаете до конца, правду или нет говорит вам ваша собственная мама, что уж там о незнакомцах! Все, по большей части, рассказывают выдумки – только и всего…

– Вы много книг читаете? – растерянно спросила она.

– Да, – ответил я, – и, поверьте, выдумки, то есть выдуманные истории, – это единственная правда жизни.

– Вот уж не знала, что инженеры способны так рассуждать. Мой отец верит только в науку, а романы считает бесполезной чушью.

Я улыбнулся и сказал, что знаю многих, как ее отец, но эти люди очень сильно обманываются. Науке далеко до настоящей литературы, и наука никогда не сравнится с ней.

– Послушайте, – продолжал я, – вы ведь знаете греческие трагедии? Это пьесы, написанные задолго до нашей эры, но они все еще актуальны. Ведь и сегодня мы вспоминаем Эдипа. Где же была наука, когда писали эти пьесы? Разве в те времена не верили, что земля плоская? Разве в те времена знали о микробах? Разве не пользовались тогда примитивным трудом? Ну и тогда где же истина? Где же содержится ее светоч – в бессмертных историях или в примитивной науке?

Она задумалась и даже помрачнела. Чтобы развеселить ее, я спросил:

– Между прочим, «Эдип» с греческого переводится как «отечная нога». Пошлое имя, не правда ли? Прошу меня извинить, возможно, вам кажется, что я вас поучаю. Но, поверьте мне, литература – единственный способ узнать жизнь. Я понял это с годами.

Она подняла голову, глядя на меня серьезно, и глаза ее были полны вопросов.

– Что значит – с годами?

Я ответил, что не стоит пытаться разговорить меня таким способом.

– Да, – сдалась она, – я приехала сюда, чтобы провести расследование убийства, но познакомилась с загадочным человеком. Кто же вы такой, скажите, ради Аллаха?

Я принял напыщенный вид и прошептал:

– На самом деле я мутант, который прилетел с планеты Криптон и принял человеческий облик.

– Я не шучу, Ахмед-бей! И вы не шутите, пожалуйста, – взмолилась она. – Мне на самом деле любопытно. Я вижу, как прекрасно работают все ваши пять чувств…

Я очень серьезно возразил:

– Вы ошибаетесь.

– В чем?

– У меня четыре чувства. Одно отсутствует. Это осязание. Я не могу прикоснуться ни к одному живому существу.

– Вот почему вы не пожимаете руку.

– А если вы вспомните о моем пристрастии к фуа-гра, то решите, что у меня и еще одно чувство отсутствует.

Она засмеялась.

– Но вашу фуа-гру и в самом деле невозможно есть, ведь я права.

Затем она принялась расспрашивать меня все в той же любознательной милой манере. Например, испытываю ли я гнев. Я со смехом сказал, что таким чувством я не обладаю. Затем она спросила, чувствую ли я ревность, зависть, ненависть, страх, желание отомстить, милосердие, гордость и тому подобные вещи. Я ответил: «Нет». Она посерьезнела и спросила:

– А любовь?

Я вновь ответил: «Нет».

Она смотрела прямо мне в глаза.

– В вас нет ни капли эгоизма.

– Вы совершенно правы.

– А если я сейчас вас обругаю или вылью вам на голову горячий кофе, что вы сделаете? – спросила девчонка.

– Прежде попытаюсь уберечься или защититься, а потом решу, что вы просто отличаетесь неловкостью.

– И вы вовсе на меня не рассердитесь?

– Нет.

– Как интересно!

Она снова надолго задумалась, а потом повторила:

– Как же интересно. Ведь даже у животных есть эгоизм и простые реакции. – Помолчав еще какоето время, она пробормотала: – Странный человек, который не может ни к кому прикоснуться, который не испытывает ни любви, ни ненависти, у которого нет эгоизма и который верит, что может разговаривать с животными… Такая история, пожалуй, будет поинтереснее убийства.

– Это все взаимосвязано, – сказал я. – Если у людей не было бы чувств, не было бы и убийств. Каин не убил бы Авеля. Кем бы ни был убийца, он бы не поднял руку на Арзу.

– По-вашему, это убийство на почве ревности?

– Возможно, – ответил я. – Тут либо любовь, либо ненависть, а по всей вероятности, сразу и то, и другое. Потому что убийца не просто ее прикончил, он долго терзал ее ножом, чтобы усмирить свой гнев.

– А что, никто не заподозрил Али?

– А с чего его подозревать?

– Ну, не знаю. Говорят, что Арзу ездила в Стамбул к старинным приятелям. Говорят, что у нее было много любовников. Может, с ним просто случился приступ ревности?

– Не думаю, – сказал я. – Али трус и, даже если разозлится, такого не сделает.

– Как по-вашему, почему Арзу так вела себя? Она не любила мужа?

– Вовсе нет. Каждый раз, когда она приходила ко мне, то рассказывала, как любит своего Али. Она говорила – я обожаю этого человека, мне повезло с ним.

– Тогда зачем же она встречалась с другими мужчинами?

– Никто не знает зачем, – сказал я. – Половое поведение человека – сложная штука. Особенно если к нему примешаны сильные чувства.

Ее слова напомнили мне одну историю.

– Что случилось? Почему вы замолчали? – спросила девушка.

– Так, подумал кое о чем. Вспомнил одну историю.

– Эта история о страсти и сильных чувствах?

– Да.

– Ну и чего же вы замолчали?

– Не могу понять, удобно вам такое рассказывать или нет.

– Ну пожалуйста, расскажите!

– Хорошо, – согласился я.

И я рассказал ей о шофере, которого встретил много лет назад в баре одного отеля города Минска, столицы Белоруссии.