Преподобный Хойт сразу же сообразил, зачем пришла Натали. Его помощница в чине младшего пастора постучалась в полуоткрытую дверь и прошествовала в кабинет, ведя за руку Исава. На губах Натали играла торжествующая улыбка, так что в цели визита сомнений не оставалось.

— Преподобный, Исав хочет вам что-то сказать, — объявила она.

Орангутан с видимым усилием выпрямился. Тщательно расчесанные темно-рыжие волосы покрывали его широкое плотное тело, а смоченный водой небольшой хохолок на макушке был приглажен. Широкое бесстрастное лицо Исава избороздили складки.

Выждав, Натали сделала орангутану несколько знаков на языке жестов. Тот по-прежнему стоял неподвижно, безвольно опустив длинные руки вдоль тела.

— Он хочет, чтобы вы его окрестили! Правда, прекрасно? Ну, скажи ему, Исав!

Этого следовало ожидать. Двадцатидвухлетнюю Натали Эбрю, которая год назад закончила Принстон, переполнял энтузиазм. Она навела новые порядки в воскресной школе, возглавила работу по утешению страждущих и модернизировала положенное ее чину церковное облачение таким радикальным образом, что преподобного оторопь брала. Сегодняшний ее наряд — подризник со шлейфом, покрытый красной, расшитой золотом сутаной с оборочкой, — возмущал его до глубины пресвитерианской души. Должно быть, Натали нарядилась так в честь праздника Пятидесятницы. В этих своих нелепых мантиях, стихарях и ризах, невысокая, коротко остриженная, как мальчишка из хора, преподобная Натали словно на крыльях летала, исполняя свою работу с небывалым рвением. Исава она просто обворожила.

А ведь она не знала языка жестов, когда пришла работать. Преподобный Хойт мог сказать только самое простое, вроде «Да», «Нет», «Иди сюда», так что давать поручения Исаву приходилось с помощью пантомимы. Он сгоряча попросил Натали выучить несколько жестов, чтобы лучше общаться с орангутаном, но она выучила весь учебник языка глухонемых и болтала с Исавом часами, помогая ему читать Библию. Пальцы ее так и порхали, пересказывая библейские сюжеты и объясняя трудные места.

— Почему вы решили, что он хочет креститься?

— Он мне сам сказал. В воскресной школе мы проходили конфирмацию, и он попросил меня все-все рассказать про конфирмацию. Я объяснила, что все эти люди — возлюбленные дети Господа нашего. Вот Исав и заявил, что он тоже хочет быть в числе возлюбленных детей Господа.

Слова Исава в переводе Натали всегда приводили преподобного в некоторое замешательство. Язык орангутана, примитивный и стоивший ему больших усилий, преображался в устах Натали в искусные синтаксические цепочки, разукрашенные эпитетами. Было в этом какое-то надувательство, как бывает иногда в зарубежных фильмах, когда герой произносит длинный монолог, а переводной титр гласит: «Да, это так».

Здесь, правда, все было наоборот — Исав, скорее всего, изобразил что-то вроде «Моя хотеть ребенок Бог», но в устах Натали его слова напоминали профессорскую лекцию в семинарии. Так, конечно, было сложно общаться с орангутаном, но все лучше, чем пантомима.

— Исав, — терпеливо начал он. — Ты любишь Бога?

— Конечно, любит! — сказала Натали. — Иначе не хотел бы креститься.

— Подождите, Натали, — сказал Хойт. — Я сам с ним поговорю. Пожалуйста, спросите его: «Ты любишь Бога?»

Всем видом выражая недовольство, она, тем не менее, перевела вопрос. Преподобный поморщился. Слово «Бог» выглядело на языке жестов чрезвычайно глупо — что-то вроде салюта куда-то вверх и вбок. Как прикажете спрашивать о любви к салюту?

Исав кивнул. Он старательно сохранял принятую позу. «Как ему, должно быть, неудобно, — подумал Хойт. — Позвоночник орангутана не создан для прямохождения». Натали хотела, чтобы Исав ходил одетым, и купила ему рабочую форму — комбинезон, кепку и ботинки. На этом терпение изменило преподобному. «Зачем Исаву ботинки?! — вопрошал он. — Мы взяли его на работу, потому что на ногах у него пальцы, как на руках! Ему так легче по балкам лазить! Комбинезон ему тоже не нужен. Если уж на то пошло, его природное одеяние выглядит гораздо приличнее вашего!» После этого Натали появилась в какой-то жуткой бенедиктинской робе — власяница, подпоясанная вервием. Преподобному пришлось извиняться, признать, что вспылил, но, тем не менее, он настоял на том, чтобы Исав ходил в прежнем виде.

— Предложите ему сесть, — сказал Хойт, опускаясь в кресло и улыбаясь орангутану.

Натали перевела и осталась стоять. Исав забрался на стул, подтянувшись руками, и уселся: короткие ножки торчали под прямым углом. Сгорбившись, орангутан попытался обнять себя руками, но, встретив взгляд Натали, торопливо опустил их. Натали заметно смутилась.

— Исав, — снова начал Хойт, знаком попросив Натали переводить. — Крещение — это очень серьезно. Обряд крещения означает, что ты любишь Бога и обязуешься служить Ему. Ты знаешь, что такое «служить»?

Исав важно кивнул, и сделал странный жест, похлопав себя ладонью по левой стороне головы.

— Что он сказал? — спросил Хойт. — Только, пожалуйста, без украшательства. Просто переведите.

— Это знак, которому я его научила, — сухо объяснила Натали. — Он означает «талант». В учебнике его не было.

— Ты знаешь притчу о десяти талантах, Исав? Натали перевела. Исав снова кивнул.

— Ты хочешь, чтобы твои таланты служили Богу?

Весь диалог, от начала до конца, был полным абсурдом. Нельзя же, в самом деле, обсуждать идею христианского служения с орангутаном! Тем более орангутаны вообще не распоряжались собой в полной мере. Они принадлежали научно-исследовательскому институту приматологии в Шайенн-Маунтин, где раньше был зоопарк. Именно там обезьяны научились языку жестов. Получилось это так: семейная пара взяла на воспитание детеныша орангутана и научила языку глухонемых. Когда малышу исполнилось три года, приемные родители погибли в автокатастрофе, и детеныша вернули в институт, в общество соплеменников. Орангутан знал около двадцати слов-жестов и реагировал на простейшие команды. Через год вся колония приматов разговаривала на языке жестов, усвоив основные понятия и правила построения высказывания. В Шайенн-Маунтин заботились о подопечных, обучали их навыкам, необходимым для выполнения простейшей работы, случалось, даже подыскивали им рабочие места. Но официально обезьяны считались собственностью института. Раз в год приматологи увозили Исава для спаривания с самками колонии. Это было вполне оправдано тем, что орангутаны на воле больше не водились, и институт делал все возможное, чтобы сохранить их как вид. В Шайенн-Маунтин орангутанов, по-видимому, любили. Несмотря на это, преподобному Хойту было жаль Исава, которого уподобляли лабораторному животному.

Хойт сменил тактику.

— Ты любишь Бога, Исав? — На этот раз преподобный жестикулировал сам.

Исав кивнул и показал знак «любить».

— А ты знаешь, что Бог тебя тоже любит?

Исав помедлил, глядя на Хойта. Песочного цвета веки выделялись на темном лице, круглые глаза смотрели серьезно. Наконец орангутан сложил правую руку в кулак и протянул по направлению к Хойту. Затем методично согнул большой палец, разогнул и вложил внутрь кулака.

— С-А-М… — переводила Натали. — Он хочет сказать «добрый самаритянин», мы на прошлой неделе читали эту притчу. Должно быть, забыл слово, которое выучил. Смотри, Исав! — Она сложила ладонь и дважды легонько стукнула себя в бок.

— «Добрый самаритянин», Исав, — сказала она. — Помнишь?

Орангутан как будто не понимал, а может, не хотел согласиться. Вытянув сложенный кулак, он медленно повторил по буквам: «С-А-М-А-Р-И-Т-Я-Н-И-Н».

Натали расстроилась.

— Неужели ты все забыл, Исав? Добрый самаритянин. Но вы же видите, он притчу помнит, просто слово забыл.

Она сложила руки орангутана в нужный жест.

— Погодите, Натали, — сказал преподобный Хойт, — Мне кажется, он хочет сказать что-то другое. Не стоит настаивать.

Натали чуть не плакала.

— Мы же проходили все библейские притчи. Он умеет читать! Он почти весь Новый Завет сам прочитал!

— Я знаю, — спокойно сказал Хойт.

— Так вы не будете его крестить? — спросила она. Хойт посмотрел на сгорбленного на стуле Исава.

— Мне надо подумать, — сказал он. — Дайте мне несколько дней.

Натали с вызовом смотрела на него.

— Почему? Он же хочет креститься! Экуменическая церковь его окрестит. Только в прошлое воскресенье четырнадцать человек окрестили. А ему что — нельзя?

— Мне надо подумать, — устало повторил Хойт. Натали, видимо, хотела возразить, но передумала.

— Пойдем, Исав, — сказала она, жестом приглашая орангутана за собой.

Исав неловко сполз со стула, стараясь делать это, как человек. «Наверняка, чтобы угодить Натали, — подумал Хойт. — Может быть, он и креститься хочет, чтобы угодить Натали?»

Нескончаемым коридором преподобный Хойт прошел к дверям храма. Перед ним простиралось залитое солнцем пространство молитвенного зала. Собор построили в самом начале появления Экуменической церкви, еще до Откровения. Свод поддерживали огромные некрашеные сосновые балки, привезенные из Колорадо. Знаменитое окно Лазетти — великолепные витражи в стальной оправе — занимало всю фронтальную стену и возносилось на высоту четырех этажей.

На уровне первого этажа, между амвоном и хорами, господствовали темные тона. Коричневые и темно-зеленые тени нижней четверти витража сверху обрамляли изящные силуэты пальм. Над верхушками деревьев господствовал закат. Сочные цвета — оранжевый, алый, малиновый — постепенно бледнели, переходя в нежные персиковые и сиреневые оттенки над головой паствы. На высоте третьего этажа стекло неуловимо менялось, становясь прозрачным, как горный хрусталь, так что по вечерам заходящее солнце Денвера, пробиваясь сквозь смог, золотило мозаичные облака. Появляющиеся в небе звезды были неотличимы от звезды, изображенной художником в зените стеклянного неба.

Наверху орангутан ветошью стирал пыль с витражей. Он сновал между балками, ловко выбрасывая длинные волосатые руки. До того, как Исав появился в церкви, эту работу выполняли люди, забираясь вверх по лестницам. Но лестницы были ненадежны — они царапали балки и могли в любой момент соскользнуть. Однажды сорвавшаяся лестница лишь чудом не разбила бесценное окно.

Преподобный Хойт посчитал нужным отложить принятие окончательного решения. На все настойчивые вопросы Натали он упрямо ответствовал, что еще не решил. На воскресной службе Хойт читал из Псалтири — 72-й псалом, проповедь о смирении.

Под потолком, на перекладине сидел Исав. Орангутан опирался на колонну, обвив ее руками, и внимательно смотрел на преподобного.

— «А я — едва не пошатнулись ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои. Тогда я был невежда и не разумел; как скот был я пред Тобою». — Хойт обвел глазами паству. Все они выглядели на редкость самодовольно. Он перевел взгляд на Исава. — «Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу. Изнемогает плоть моя и сердце мое: Бог твердыня сердца моего и часть моя вовек». — Хойт захлопнул Библию. — На этом я закончу сегодняшнюю проповедь о смирении. Того самого, о котором большинство из вас не имеет ни малейшего представления.

Прихожане удивленно переглянулись и зашептались. Натали, в желтой шелковой ризе поверх ярко-красной мантии, расплылась в улыбке.

По просьбе преподобного Натали благословила паству, перекрикивая шум. Хойт вышел через боковую дверь. Придя к себе, он первым делом убавил громкость телефонного звонка до минимума. Через час явилась взволнованная Натали, ведя за собой Исава. Щеки ее пламенели под стать мантии.

— Как замечательно, что вы решились! Я так этого ждала! Вот увидите, все будут в восторге. Жаль, что вы его раньше не окрестили. Представляете, какой был бы сюрприз для всех! Первое такое крещение, да еще в нашей церкви! Исав, как здорово — ты скоро будешь крещеным!

— Погодите, Натали, еще ничего не решено. Я просто оповестил прихожан.

— Но все они только обрадуются, вот увидите!

Хойт отослал ее домой, запретив отвечать на телефонные звонки и разговаривать с журналистами, хотя заранее знал, что она не послушается. Исава он попросил остаться на ужин. По телевизору показывали бейсбольный матч. После ужина Исав взял на руки старого и несговорчивого кота, который в силу дурного характера никогда не ладил с гостями преподобного, и уселся с ним в кресло перед телевизором. Хойт подумал, что Исаву не поздоровится — придется ему испытать на себе Силу кошачьих когтей. Но кот, против ожиданий, уютно устроился у Исава на коленях.

Пришло время ложиться спать. Исав усадил кота в изножье кровати и бережно погладил. Орангутан забрался в постель — подтягиваясь руками, что всегда так смущало Натали, — и Хойт аккуратно подоткнул ему одеяло. Это показалось таким естественным, хотя Исав был совсем взрослый, жил самостоятельно и прекрасно сам о себе заботился.

Хойт немного постоял рядом с кроватью Исава. Орангутан безмятежно глядел на него снизу вверх, только один раз приподнялся проверить, на месте ли кот. Наконец Исав улегся на бок, обвив шею руками. Хойт выключил свет. Как пожелать спокойной ночи на языке жестов, он позабыл, поэтому легонько махнул Исаву, выходя из комнаты. Орангутан помахал в ответ.

За завтраком кот пристроился к Исаву на колени. Телефон звонил, не переставая. Пора было идти в церковь. Орангутан попытался что-то сказать Хойту, указывая на кота, — наверняка просил разрешения взять его с собой. Хойт жестом ответил «Нет», но улыбнулся, чтобы Исав не подумал, что он сердится.

Исав с сожалением опустил кота на стул. Вместе с Хойтом они отправились в церковь. По дороге преподобный раздумывал, как бы намекнуть орангутану, что ему вовсе не обязательно все время ходить выпрямившись. Ничего не придумывалось. В дверях Хойт обернулся к Исаву. Тот жестом спросил: «Работа?» — и преподобный утвердительно кивнул. Дверь не открывалась — мешала куча корреспонденции, сваленной на порог кабинета. Пришлось вытаскивать письма сквозь щель снизу. Хойт распахнул дверь, подобрал с пола оставшиеся конверты и положил их на стол. В дверь заглянул Исав и помахал Хойту. Хойт приветственно поднял ладонь и закрыл дверь. Орангутан враскачку удалился.

Под ногами у преподобного хрустнуло. Пол усеивали осколки стекла, а в окне зияла дыра с острыми краями. На полу валялся булыжник с привязанной к нему запиской. Хойт прочел: «И разверзлась земля, и увидел я, как вышел оттуда зверь, а на голове у него было имя богохульное».

Преподобный собрал с полу битое стекло и вызвал епископа. Ожидая ее приезда, он читал письма и время от времени посматривал на стоянку за стеклянными дверьми, поскольку епископ всегда подъезжала с той стороны. Кабинет Хойта находился в самом конце административного крыла церкви, с тем, чтобы обеспечить ему максимальный покой и уединение. Раньше за окнами кабинета был маленький дворик, где росла яблонька-дичок. Пять лет назад и двориком, и яблонькой пришлось пожертвовать и построить на этом месте стоянку. Преподобный утратил покой и уединение, зато первым узнавал обо всех передвижениях. Других способов выведать, что происходит в церкви, не выходя из кабинета, не существовало — шум до кабинета не доносился.

Епископ приехала на велосипеде. Короткие седые кудри, растрепанные ветром, открывали загорелое лицо. На ней был салатовый брючный костюм, но через руку была перекинута черная мантия. Хойт впустил ее через стеклянные двери.

— Я не знала, какой у нас повод для встречи, и решила на всякий случай взять с собой официальное облачение. Кто знает, что вы нам еще подкинете!

Усаживаясь за стол, заваленный бумагами, Хойт вздохнул.

— Да, я сам знаю. Я поступил глупо. Спасибо, что приехали, Мойра.

— Надо было меня предупредить. Первый репортер вопил что-то невнятное о грядущем конце света. Я уж было подумала, что христиане-харизматики экстремистского толка опять пошли в наступление. Потом какой-то идиот поинтересовался, есть ли, по моему мнению, бессмертная душа у свиней. Минут двадцать я не могла понять, в чем дело, пока не выяснила, что тут у вас происходит. Честно сказать, Уилл, пришлось помянуть вас весьма недобрыми словами. — Наклонившись через стол, она дружески потрепала его по руке. — Беру все нелестные слова назад! Как вы, голубчик?

— Я не хотел ни о чем извещать, пока не решу окончательно, — задумчиво ответил Хойт. — Собирался позвонить вам на неделе, посоветоваться. Натали я так и сказал.

— Так я и знала, что за этим стоит Натали Эбрю! «Чувствуется рука помощницы пастора», — сказала я себе. Честное слово, Уилл, все они одинаковы! Молодежь опасно так рано выпускать из семинарии. Нужно держать их там еще лет десять, пока не образумятся. Ну, куда это годится — реформы, идеи, нововведения и опять реформы! Я так от этого устала!!! Вот у моего помощника, например, идея фикс — хоровое пение. Хор мальчиков, хор юношей, мадригалы, антифоналы, славословия. Собственно, для службы и времени не остается — только бы все перепеть! Не церковь, а военный парад: батальоны в разноцветных мантиях с песнями маршируют взад-вперед. — Она помолчала. — Иногда мне хочется его задушить. Сейчас, впрочем, я бы придушила Натали. Как ей в голову такое пришло?

Хойт сокрушенно покачал головой.

— Она очень любит Исава.

— Значит, Натали пичкала его библейскими притчами и Писанием. А в воскресную школу она его водила?

— Да. В первый класс, кажется.

— Ну, тогда можно все списать на оказанное давление. Придется заявить, что решение Исава не было ни добровольным, ни самостоятельным.

— То же самое можно сказать о доброй половине воскресной школы. В этом вся беда, Мойра. Каждый аргумент против него применим ко многим прихожанам. Исав одинок. Ему нужен духовный отец. Ему нравятся свечи и нарядные мантии. Инстинкт. Условный рефлекс. Сублимация полового влечения. Все это, может быть, и правда в отношении Исава. Но ведь это правда и в отношении почти всех, которых я крестил. А их я никогда не спрашивал: «Почему вы хотите креститься?»

— Исав же хочет сделать это в угоду Натали.

— Верно. А сколько младших пасторов училось в семинарии в угоду своим родителям? — Хойт вышел из-за стола и принялся мерять шагами тесное пространство кабинета. — В церковном законодательстве, я полагаю, ничего подходящего не найдется?

— Я проверяла. Но Экуменическая церковь так молода, Уилл, что более или менее четко сформулирована только общая законодательная база. Частные случаи закон не комментирует. К сожалению, даже прецедентов за двадцать лет толком не накопилось. Я проштудировала до-юниатские законы, думала, может быть, что-нибудь оттуда притянуть к этому случаю. Увы.

Более четверти века либеральные церкви заигрывали с идеей объединения, но так и не продвинулись дальше взаимных деклараций доброй воли, и только когда харизматики выступили с Откровением, все церкви объединились под эгидой экуменизма.

Движение харизматиков-фундаменталистов набирало силу. В 1989 году приверженцы идеи грядущего прихода Антихриста и неизбежных гонений внезапно провозгласили, что конец света, который прежде был лишь неминуем, уже наступил. Все истинные христиане должны немедленно объединиться, дабы выступить на борьбу со Зверем. При этом конкретное имя Зверя не называлось, но наиболее истовые христиане пришли к заключению, что он нашел убежище под кровом либеральной церкви. Методисты фанатично молились на газонах перед молитвенными домами. Какие-то молодчики, скандируя лозунги, прерывали епископальные мессы. Перебили немало церковных витражей, и в том числе все окна Лазетти, кроме одного. Некоторые церкви даже поджигали.

Два года спустя небеса все еще оставались на прежнем месте, а не разверзлись и не вознесли всех истинно верующих. Откровение лишилось значительного числа последователей. Несмотря на это, харизматики являли силу, с которой новообразованной Объединенной Экуменической церкви приходилось считаться. Представляя собой довольно разнородное объединение, она, тем не менее, служила надежным заслоном экстремизму харизматиков.

— Таки ничего не удалось подыскать? Но епископы по крайней мере могут вынести решение?

— В этом деле епископы не помогут. Объединенная Церковь Христа настояла на самоопределении каждой отдельной церкви при выборе священников, а также в вопросах таинств причастия и крещения. Иначе они не соглашались на объединение, — извиняющимся тоном закончила епископ.

— Ничего не понимаю! Они же остались в одиночестве перед оголтелыми стаями харизматиков. У них и выбора никакого не было! Как же они умудрились выторговать себе самоопределение?

— Не забывайте о наших собственных интересах: Объединенная Церковь Христа готова была присоединиться к харизматикам! Кроме того, все остальные под сурдинку протащили свои условия. Например, как правильнее — «должники наши» или «обидчики наши»? Вы, пресвитерианцы, помнится, везде пихали это свое «предопределение».

Хойт догадался, что епископ старалась его развеселить. Он улыбнулся.

— А вы, католики, по какому поводу протестовали? Ах да, виноградный сок!

— Одним словом, — закончила Мойра, — епископ не может помочь вам советом. Придется вам самостоятельно с этим разобраться и представить на суд публики справедливое и рациональное решение.

— Справедливое и рациональное?! Когда они мне пишут такое? — Преподобный тряхнул пачкой писем.

— Так вы же сами напросились. Нечего было распинаться с кафедры по поводу смирения.

— Вот послушайте: «Нельзя крестить обезьяну, ведь у обезьян нет души. Однажды в Сан-Диего мы пошли в обезьянник. И там, на виду у всех, два орангитанга…» — Хойт выразительно взглянул на Мойру. — Тут моя корреспондентка явно не знала, какие слова подобрать, даже кляксу поставила. «… Два орангитанга занимались этим». Подчеркнуто. «Хуже всего, что им это ужасно нравилось. Поэтому, даже если иногда кажется, что они хорошие…» И так далее. И все это пишет женщина, которая сменила трех мужей, не считая «маленьких грешков», как она их называет. Она утверждает, что нельзя крестить Исава потому, что ему нравится секс! — Преподобный просматривал другие послания. — Настоятели считают, что это отрицательно скажется на количестве пожертвований. Служители опасаются наплыва туристов с фотокамерами. Трое мужчин и девять женщин настаивают, что обряд крещения, каким-то образом выведет из повиновения животные страсти Исава и людям будет опасно находиться с ним в церкви наедине.

Хойт вытащил из пачки еще одно письмо, написанное на бледно-розовой бумаге с орнаментом из розовых бутонов, и зачитал:

— «В воскресенье вы спросили, имеют ли обезьяны душу. Я думаю, что имеют. Из-за своего ужасного артрита я обычно сижу в последнем ряду. Прямо передо мной сидели трое малышей, и во время молитвы они премило сложили ручки. А возле двери я увидела вашу обезьяну, тоже со сложенными руками и склоненной головой». — Хойт потряс письмом. — Моя единственная союзница! И та на моей стороне только потому, что умиляется при виде того, как обезьяна складывает ручки. Какое решение я могу принять, когда мне дают такие советы? Даже Натали пытается сделать из Исава то, чем он не является и являться не может. Одежда, манеры, осанка! А я должен решать!

Мойра терпеливо выслушала его жалобы.

— Вот именно, Уилл. Решать должны вы, а не Натали, прихожане или харизматики. Это должно быть именно ваше решение.

Епископ села на велосипед и уехала.

«Чтоб им всем провалиться, этим поборникам церковной автономии», — пробормотал Хойт вполголоса.

Он разложил письма на три стопки, озаглавил их «За», «Против» и «Невменяемые» и, по некотором размышлении, сгреб их все в мусорную корзину. Он вызвал к себе Натали и Исава, распорядился, чтобы орангутан натянул защитную сетку с наружной стороны центрального окна. Натали встревожилась и, как только Исав с ключом от кладовой вышел из кабинета, обратилась к Хойту:

— Что случилось? Угрозы?

Преподобный показал ей записку, снятую с булыжника, но умолчал о письмах.

— Сегодня Исав переночует у меня, — сказал он. — Когда ему надо быть в Колорадо-Спрингс?

— Завтра, — рассеянно ответила Натали, читая письмо, выуженное из мусорной корзины. — Впрочем, поездку можно отменить. Они уже в курсе.

Она покраснела.

— Не отменяйте. Там он, возможно, в большей безопасности, чем здесь, — сказал Хойт, перестав скрывать усталость.

Внезапно Натали сказала:

— Собираетесь сдаться? Не хотите крестить его? Из-за каких-то гадов! — Она швырнула письмо на стол Хойта. — Вы их послушаетесь? Каких-то мерзавцев, которые понятия не имеют, что такое душа, и утверждают, будто у Исава ее нет! — Она так стремительно направилась к двери, что полы ее желтой ризы развевались. — Может, сказать в институте, чтобы оставили Исава у себя насовсем, раз вам он не нужен?

Натали с шумом захлопнула за собой дверь. Кусок стекла со звоном упал на пол.

Преподобный Хойт пошел в денверскую библиотеку, где набрал книг по человекообразным обезьянам и языку глухонемых, и заперся у себя кабинете до позднего вечера. Затем он пошел за Исавом. Защитная сетка затягивала окно; за цветными стеклами сгущалась темнота. В церковном зале стояла неубранная лестница.

Исав неподвижно сидел на заднем ряду: короткие ноги нелепо торчали на бархатных подушках, руки опущены вдоль тела ладонями вверх. Лицо Исава не выражало ничего, кроме усталости. Рядом с ним лежала ветошь. Преподобного поразила печаль в его глазах.

Орангутан с готовностью поднялся ему навстречу. Дома у Хойта Исав тут же отправился на поиски кота.

На следующий день с утра пораньше микроавтобус из Шайенн-Маунтин припарковался на стоянке. Натали привела Исава. Молодой человек из института открыл дверцу и что-то сказал Натали. Она застенчиво улыбнулась. Исав сел на заднее сиденье, Натали обняла его на прощание и автобус тронулся. В окне мелькнуло безучастное лицо Исава. Уходя со стоянки, Натали даже не поглядела в сторону окон Хойта.

На следующий день около полудня Хойт увидел знакомый микроавтобус — Исава привезли назад. Вскоре в кабинет преподобного пришла Натали в сопровождении давешнего молодого человека. Натали была во всем белом — наверное, Пятидесятница кончилась, и наступила Троица. В белом стихаре, пышном, как детское платьице, Натали напоминала ангела из школьного рождественского спектакля. Она держалась довольно сдержанно — очевидно, пыталась скрыть неловкость из-за того, что друзья за нее заступаются. Хойт подумал, что этот молодой человек, должно быть, не первый раз приезжает за Исавом.

— Вас наверняка интересует, как обстоят дела с нашим подопечным, — заговорил молодой человек. — Медицинский осмотр Исав прошел удовлетворительно. У него, правда, обнаружен небольшой астигматизм, так что, возможно, ему понадобятся очки. За исключением этого, для самца его возраста состояние здоровья у него превосходное. За последние два месяца изменилось к лучшему и его отношение к программе размножения. Бывает, что самцы-орангутаны с возрастом становятся подвержены неврозам и депрессиям, избегают общества сородичей. До недавнего времени Исав вообще не хотел иметь дела с самками, а теперь он принимает регулярное участие в программе. От него даже забеременела одна самка. Я, собственно, пришел сказать, сэр, как хорошо влияют на Исава работа и друзья здесь, в церкви. Сейчас он гораздо счастливей, лучше приспособлен к жизни. Вас можно поздравить — этого нелегко достичь. Обидно было бы нарушить достигнутую эмоциональную гармонию.

«Замечательный аргумент», — подумал Хойт. — Самый веский. Счастливая обезьяна охотно совокупляется. Крещеная обезьяна — счастливая обезьяна. Следовательно…»

— Понимаю, — сказал он вслух. — Я читал об орангутанах, и у меня возникли некоторые вопросы. Не могли бы вы уделить мне немного времени сегодня после обеда?

Молодой человек взглянул на часы. Натали занервничала.

— Может быть, после пресс-конференции? Она продлится до… До четырех? — Молодой человек вопросительно повернулся к Натали.

Натали слабо улыбнулась.

— Да, до четырех. Нам уже пора. Преподобный Хойт, может быть, вы примете участие?

— Нет, спасибо, ко мне вот-вот придет епископ. Молодой человек взял Натали за руку.

Хойт продолжил:

— После пресс-конференции, пожалуйста, скажите Исаву, чтобы убрал лестницу. Она ему не нужна.

— Но…

— Спасибо, преподобная Эбрю.

Натали с молодым человеком ушли на пресс-конференцию. Хойт привел в порядок библиотечные книги, сложил их на краю стола, опустил голову на руки и погрузился в раздумья.

— Где Исав? — спросила Мойра.

— Наверное, в зале. Он вешает защитную сетку на окно изнутри.

— Я его не видела.

— Может быть, Натали взяла его на свою пресс-конференцию.

— Ну, что вы решили?

— Не знаю. Вчера я убедил себя, что он всего лишь животное. В три часа ночи я проснулся: мне приснилось, что Исава сделали святым. Я нисколько не приблизился к ответу на проклятый вопрос «Что делать?».

— Мой архиепископ, который не может забыть своего баптистского прошлого, любит вопрошать: «А что сделал бы Господь на моем месте?» А вы себе этого вопроса не задавали?

— Вы имеете в виду притчу о добром самаритянине из Евангелия от Луки? «А кто мой ближний? На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам…» Знаете, а ведь Исав это тоже вспомнил. Я его спросил, знает ли он, что Бог его любит, а он проговорил «самаритянин» по буквам.

— Интересно, — задумчиво сказала Мойра, — он имел в виду доброго самаритянина или…

— «Как ты, будучи Иудей, просишь пить у меня, Самарянки?»

— Что?

— Евангелие от Иоанна, четвертая глава. Так сказала Иисусу самаритянка у колодца. Знаете, Мойра, один детеныш орангутана, самочка, жил с приемными родителями-людьми. Ее часто просили выполнить тестовое задание — разложить по разным кучкам картинки людей и обезьян. Так вот, она никогда не делала ошибок. Кроме одной — себя она всегда относила к людям. — Преподобный расхаживал по кабинету. — Я сначала думал, что он хочет креститься потому, что не знает, что он не человек. Но он знает. Он знает.

— Да, — сказала она. — Кажется, знает. Они направились в церковный зал.

— Я сегодня не поехала на велосипеде. Репортеры узнают его издалека. Что это за звук?

Исав сидел на полу, привалившись к церковной скамье. Из груди его вырывался сиплый свист.

— Уилл, — сказала Мойра, — лестница внизу! Он, наверное, упал!

Лестница лежала в центральном проходе. Пластиковая сетка, как рыболовная снасть, покрывала первый ряд скамей. Хойт бросился к Исаву.

— Что с тобой, Исав? — Преподобный забыл, что надо жестикулировать.

Исав поднял на него затуманенные глаза. На носу и подбородке у него пузырились слюна и кровь.

— Сходите за Натали, — попросил Хойт.

Натали появилась в дверях. При виде Исава ее лицо побелело, как ее стихарь. «Приведите доктора», — шепнула она молодому человеку из Шайенн-Маунтин и бросилась на колени рядом с орангутаном.

— Исав, что с тобой, Исав! Он что, заболел? Хойт не знал, как сказать ей.

— Он упал, Натали.

— С лестницы, — тут же сказала она. — Он упал с лестницы.

— Давайте положим его на спину и приподнимем ноги? — предложила Мойра. — Он, наверное, в шоке.

Преподобный Хойт слегка оттянул губу Исава. Десны были синевато-пепельные. Исав тихонько кашлянул, и изо рта на грудь выплеснулась кровь.

Натали зарыдала и прижала пальцы к губам.

— Ему легче дышать в этом положении, — сказал Хойт. Мойра откуда-то принесла одеяло, и Хойт укутал им орангутана. Натали вытерла Исаву лицо краем своей робы. Ждали врача.

Высокий, худой доктор в огромных круглых очках осторожно опустил Исава на пол, подложив ему под ноги бархатную подушку со скамьи. Как и Хойт, он взглянул на десны орангутана, сосчитал пульс, неторопливо и тщательно приготовил капельницу и выбрил участок на руке Исава. Это успокаивающим образом подействовало на Натали: в ее позе убавилось напряжения, а лицо немного порозовело.

Давление у Исава было очень низкое. Врач ввел иглу и подсоединил ее к трубке с раствором глюкозы. Доктор осторожно осматривал Исава и пытался задавать ему вопросы с помощью Натали, но орангутан не отвечал. Его дыхание немного выровнялось, но из носа по-прежнему появлялись кровавые пузыри.

— Имеют место внутренние разрывы, — сказал врач. — При падении внутренние органы сместились в сторону грудной клетки, и легкие находятся в сдавленном положении. Он обо что-то сильно ударился.

Должно быть, о край скамьи. Доктор продолжал:

— У него очень сильный шок. Когда это случилось?

— До моего прихода, — ответила Мойра. — Я не заметила лестницы. Часа в три, даже раньше.

— Будем транспортировать, как только восстановим потерю жидкости, — сказал врач и обратился к молодому человеку: — «Скорую» вызвали?

Тот кивнул.

Исав закашлялся: кровь на этот раз была ярко-красная и пенистая.

— У него легочное кровотечение… — Врач медленно поправил внутривенный катетер. — Выйдите, пожалуйста, — я попробую облегчить ему дыхание.

Натали прижала руки ко рту, подавляя судорожный всхлип.

— Нет, — сказал Хойт.

Доктор выразительно взглянул на преподобного Хойта. «Вы знаете, что произойдет, — словно говорил он. — Я рассчитываю на ваше благоразумие и самообладание. Уведите людей, незачем на это смотреть».

— Нет, — негромко повторил Хойт. — Время не ждет. Натали, принесите крестильную чашу и мой молитвенник.

Натали вышла, вытирая слезы испачканной в крови рукой.

— Исав! — окликнул Хойт. О, Господи, только бы не забыть нужные жесты. — Исав, дитя Господа нашего…

Преподобный справился с нелепым салютом, протянул ладонь, как бы показывая рост ребенка. О грамматике он не имел ни малейшего представления.

Дыхание Исава участилось. Он приподнял правую руку и сложил пальцы в кулак. «С-А-М…»

— Нет! Нет! Исав — дитя Господа нашего!

Жесты бессильны были передать чувства Хойта. Он скрестил руки на груди — это было слово «любовь». Исав попытался сделать тот же жест, но левая рука его совсем не слушалась. Посмотрев на Хойта, Исав поднял правую руку и помахал.

Натали стояла с крестильной чашей наготове. Хойт жестом предложил ей опуститься на колени рядом с ним и переводить. Чашу он передал Мойре.

— Крещается раб божий Исав, — твердо проговорил Хойт и опустил руку в чашу со святой водой. — Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. — Он опустил руку на всклокоченную рыжую голову. — Аминь.

Преподобный Хойт обменялся взглядом с Мойрой, обнял Натали за плечи и увел в боковой придел. Через несколько минут врач позвал их обратно.

Исав лежал на спине с раскинутыми в стороны руками. Его маленькие глазки были широко раскрыты.

— Он умер от шока, — сказал доктор. — Легкие заполнились кровью, в них не осталось места для воздуха. Вот номер моего телефона, — продолжил он, протягивая Хойту визитную карточку. — Звоните, если понадоблюсь.

— Благодарю вас, — промолвил Хойт.

— Институт поможет увезти тело, — сказал молодой человек из Шайенн-Маунтин.

Натали рассматривала визитку врача.

— Нет, — произнесла она странно напряженным голосом. Ее одежда была влажной от крови и святой воды. — Нет, спасибо.

Молодой человек не стал настаивать и ушел вместе с врачом.

Она опустилась на пол рядом с мертвым Исавом.

— Он позвал ветеринара, — тихо сказала она. — Сказал мне, что поможет крестить Исава, а сам вызвал ветеринара. Как будто Исав — животное! — Она заплакала и погладила мокрую ладонь Исава. — Мой друг, мой милый, бедный друг.

Мойра вызвалась побыть с Натали. Наутро они пришли к Хойту в кабинет.

— Я сама поговорю с репортерами, — пообещала Мойра, обнимая их на прощание.

Натали, в простой синей юбке и блузке, села напротив письменного стола Хойта, комкая бумажный носовой платок.

— Ну, что вы мне скажете? — спокойно спросила она. — Я ведь целый год утешала страждущих, так что знаю. Ему было очень больно, он долго мучился, и все это — моя вина.

— Я ничего такого не собирался вам говорить, Натали, — ласково сказал Хойт.

Она крутила платок, пытаясь справиться со слезами.

— Исав мне рассказывал, как вы ему подтыкали одеяло на ночь. И про кота вашего рассказал… — Голос Натали предательски дрогнул. — Я хотела поблагодарить вас за то… За то, что вы были добры к нему. И за то, что вы его окрестили, хотя и не считали, что он — человек. — Она тихонько всхлипнула. — Наверняка вы это для меня сделали.

Хойт не знал, как ее утешить.

— Бог считает, что у нас есть душа, потому что любит нас. Мне кажется, Исава он тоже любит. Во всяком случае, мы его любили.

— А я рада, что именно я убила Исава, — сквозь слезы сказала Натали. — Я, а не те, кто его ненавидел, харизматики или еще кто-нибудь. По крайней мере никто его нарочно не убивал.

— Нет, только не нарочно, — сказал Хойт.

— Все равно он был человек, а не животное!

— Я знаю, — согласился Хойт. Ему было очень ее жалко. Натали оправила юбку и пробормотала, вытирая глаза промокшим носовым платком:

— Я пойду посмотрю, что там нужно сделать в церкви. Вид у нее был чрезвычайно жалкий и приниженный. Неукротимая Натали побеждена. Хойт этого не вынес.

— Натали, я знаю, вы очень заняты. Но может быть, выкроите время и найдете мне белую мантию для воскресной службы? Я уже давно хотел вас об этом попросить. Наши прихожане с восторгом отзываются о ваших облачениях — они очень украшают службу. И может быть, епитрахиль. Какой у нас цвет для Троицына дня?

— Белый! — быстро ответила она и смутилась. — Белый с золотом.