Только бабушка собиралась спешиться, как её остановил крик деревенского старосты Шаня Пять Обезьян:

— Молодая госпожа, не слезайте с осла, вас хочет видеть глава уезда!

Два солдата с винтовками — один справа, другой слева — повели бабушку под конвоем до излучины на западном краю деревни. У прадеда от страха свело судорогой икры, он сначала даже идти не мог. Тогда один из солдат ткнул его в спину прикладом винтовки, судорога в икрах прошла, и он потрусил за осликом.

Бабушка увидела, что к деревцу у края воды привязана маленькая вороная лошадка с ярким седлом, а на лоб у неё свешивалась ярко-красная бахрома. В нескольких чжанах от коня поставили квадратный стол, на котором стояли чайник и чайные чашки. За столом сидел какой-то человек, но бабушка и знать не знала, что это знаменитый глава уезда Цао. Рядом стоял ещё какой-то человек, но бабушка не знала, что это помощник Цао Мэнцзю, опытный сыщик по имени Янь Логу. Перед ними собрались все деревенские жители, они жались друг к дружке так, словно боялись холода. Вокруг толпы, словно звёзды, были рассеяны двадцать с лишним солдат.

Дядя Лохань стоял перед квадратным столом весь мокрый от пота.

Трупы отца и сына Шаней лежали на двух дверных створках под ивой неподалёку от той вороной лошадки. Тела уже издавали зловоние, а с краёв створок стекала жёлтая жижа. Стая ворон прыгала по иве туда-сюда, от чего крона дерева напоминала котёл, в котором бурлит суп.

Только теперь дядя Лохань чётко рассмотрел бабушкино круглое полное личико. У неё были миндалевидные глаза, заострённые кончики бровей, шея белая и длинная, густые волосы собраны под сеткой на затылке в тяжёлый узел. Ослик остановился перед столом, бабушка осталась сидеть верхом, горделиво выпрямив спину и выпятив грудь. Дядя Лохань заметил, что взгляд больших чёрных глаз сурового начальника уезда Цао скользит от бабушкиного лица по её груди. Внезапно в мозгу дяди Лоханя, словно молния, сверкнула мысль: «Хозяева сгинули из-за этой женщины! Наверняка любовник, с которым она вступила в сговор, устроил пожар, чтобы “выманить тигра с гор”, убить отца и сына Шаней, чтобы расчистить место, — как говорится, морковка собрана, и поле освободилось, теперь она может творить всё, что угодно…»

Дядя Лохань бросил взгляд на бабушку, сидевшую на ослике, и усомнился в своих догадках. Убийца, как ни пытайся он скрыть своё истинное лицо, всё равно преступное обличив не спрячет, но девушка на ослике… Бабушка сидела верхом, словно красивая восковая кукла, вызывающе свесив свои крошечные ножки, а на лице её застыло торжественно-печальное выражение — как говорится, непохоже на бодхисаттву, но превосходит бодхисаттву. Дедушка, который трясся рядом с осликом, подчёркивал бабушкину красоту: мельтешение на фоне спокойствия, старость рядом с молодостью, темнота против яркости.

Начальник уезда Цао велел:

— Женщина, слезай с осла и отвечай на вопросы.

Бабушка продолжала сидеть, не двигаясь, тогда деревенский староста подскочил к ней и громко заорал:

— Ну-ка слезай! Господин начальник уезда велел тебе слезть!

Цао Мэнцзю махнул рукой, чтобы тот утихомирился, потом встал и ласково произнёс:

— Слезай, слезай, я хочу тебя кое о чём расспросить.

Прадедушка стащил бабушку с ослика.

— Как тебя зовут?

Бабушка стояла как столб, прикрыв глаза, и молчала.

Прадедушка, трясясь всем телом, ответил за неё:

— Господин, фамилия моей дочки Дай, имя Фэнлянь, молочное имя Девяточка, потому что родилась в девятый день шестого лунного месяца.

— Умолкни! — прикрикнул начальник уезда Цао.

— Кто тебя просил рот открывать? — напустился на прадедушку староста.

Цао Мэнцзю чертыхнулся и с силой ударил рукой по столу. Староста и прадедушка перепугались так, что оба, казалось, уменьшились в росте. Лицо начальника уезда приобрело суровое выражение, он ткнул пальцем в трупы отца и сына Шаней, лежавшие под ивой, и спросил:

— Женщина, тебе знакомы эти двое?

Бабушка скосила глаза и с ледяным выражением лица молча покачала головой.

— Это твой муж и свёкор! Их убили! — свирепо крикнул Цао Мэнцзю.

Бабушка несколько раз качнулась и рухнула на землю. Люди кинулись к ней, распихивая друг друга, чтобы помочь подняться, кто-то в спешке задел серебряную шпильку, и чёрные волосы дождём пролились вниз. Бабушкино лицо стало золотисто-жёлтым, она то всхлипывала, то смеялась, а из нижней губы потекла струйка крови.

Начальник уезда Цао хлопнул по столу и сказал:

— Слушайте все, я вынес решение: эта женщина по фамилии Дай слаба, словно ветка ивы на ветру, она сдержанна, держится с достоинством, без высокомерия и заискивания, но, когда услышала, что супруг убит, страшная боль пронзила её сердце, она закусила губу до крови, и её чёрные волосы рассыпались по плечам — тем самым она выражает почтение перед покойным свёкром. Как такая добродетельная женщина могла завести себе любовника и подговорить его убить мужа? Пять Обезьян, судя по твоей бледности, ты заядлый курильщик опиума и увлекаешься азартными играми. Ты деревенский староста, а сам первым нарушаешь закон, за такое нет помилования, говоришь всякие непристойности, клевещешь на невиновных, преступление на преступлении. Я досконально рассмотрел дело и принял решение: никто из злодеев не уйдёт от наказания. Убийство Шань Тинсю и его сына наверняка твоих рук дело. Ты позарился на богатство Шаней и возжелал красавицу Дай, поэтому придумал хитрый план и решил обдурить меня. Всё равно что размахивать топором перед воротами Лу Баня, играть с ножом перед носом Гуань Юя, цитировать перед домом Конфуция «Троесловие» или читать на ухо Ли Шичжэню «Рифмованные строки о действии лекарств»! Взять его под стражу!

Подоспели несколько солдат и связали старосте руки за спиной. Староста неистово кричал:

— Господин Неподкупный! Я невиновен, я невиновен…

— Дайте ему по губам подошвой!

Сяо Янь вытащил из-за пояса изготовленный на заказ большой шлёпанец и трижды ударил старосту по губам.

— Это ты убил их?

— Я не убивал, я не убивал…

— Если не ты, тогда кто?

— Это… ой, я не знаю, не знаю…

— Только что так убедительно говорил, а сейчас уже твердишь, что не знаешь?! Дать ему подошвой по губам!

Сяо Янь дал старосте с десяток раз по губам, от ударов губы у старосты растрескались, пошла кровь, Пять Обезьян, булькая, забормотал:

— Я скажу… скажу…

— Ну и кто же убил?

— Это… это… это… разбойник! Пестрошей?

— А ты приказал?

— Нет же… господин, родненький, не бейте меня!

— Слушайте все! — заявил Цао Мэнцзю. — Заняв свой пост, я отдал все силы трём важным делам: запрету опиума, запрету азартных игр и искоренению разбойников. Борьба с курением опиума и азартными играми уже дала немалые плоды, вот только в борьбе с разбойниками похвастаться особо нечем. Разбойники бесчинствуют в дунбэйском Гаоми. Призываю честных людей объединить усилия с органами власти, доносить, изобличать виновных, чтобы здесь воцарился мир! Женщина по фамилии Дай сочеталась законным браком с Шанем, а потому наследует всё имущество семьи Шаней, а ежели кто будет обижать слабую женщину и замыслит какую-то подлость, то мы будем обращаться с ним, как с разбойником!

Бабушка сделала три шага вперёд, упала на колени перед Цао Мэнцзю, подняла на него напудренное личико и заголосила:

— Отец родной!

— Я тебе не отец, — ответил начальник уезда. — Вон твой отец ослика ведёт.

Бабушка на коленях подползла и обняла начальника за ноги, не переставая твердить:

— Отец, отец родной… Как стал начальником уезда, так и родную дочь не признаёшь? Десять лет назад ты бежал из родных голодающих мест с дочерью, побирался, потом дочку продал и не признал, а я-то тебя признала…

— Эй, ты что такое несёшь? Сплошная выдумка!

— Отец! Как здоровье матушки? Братику моему уже тринадцать? Он уже читать умеет и иероглифы знает? Ты меня продал за два доу красного гаоляна, а я не хотела отпускать твою руку. Ты тогда сказал: «Девяточка, когда у меня всё образуется, я вернусь за тобой». А теперь стал начальником уезда и не признаёшь родную дочь…

— Женщина, ты сума сошла! Обозналась!

— Нет, не обозналась! Не обозналась! Отец, родной отец! — Бабушка раскачивалась из стороны в сторону, обняв Цао Мэнцзю за ноги, лицо её было залито прозрачными слезами, белоснежные зубы ярко блестели.

Начальник уезда Цао поднял бабушку и сказал:

— Я могу стать твоим названым отцом!

— Отец! — Бабушка собиралась было снова упасть на колени, но Цао Мэнцзю удержал её. Она стиснула его руки и лепетала, как дитё малое: — Когда ты отведёшь меня к маме?

— Сейчас прямо и пойдём, прямо сейчас, только руку отпусти…

Бабушка отпустила руку начальника уезда, тот вытащил платок и утёр пот с лица. Толпа ошарашенно наблюдала за происходящим во все глаза.

Цао Мэнцзю снял с себя шляпу, раскрутил на среднем пальце и, запинаясь, проговорил:

— Земляки, как начальник уезда я твёрдо нацелен запретить курение опиума и азартные игры и искоренить разбойников…

Не успел он договорить, как раздались три выстрела — пах-пах-пах! Три пули, вылетевшие из гаоляново го поля позади низины, пробили его шляпу кофейного цвета в трёх местах, из дырок пошёл синий дым. Головной убор взлетел с пальца начальника уезда Цао, будто в него вселился злой дух, и приземлился, не переставая вращаться.

Следом за выстрелами в толпе раздался свист, и кто-то громко крикнул:

— Это Пестрошей! Три поклона Феникса!

Начальник уезда спрятался под стол и оттуда крикнул:

— Спокойствие!

Люди с громкими криками в панике бросились врассыпную, как дикие звери.

Сяо Янь отвязал вороную лошадку от ивы, вытащил из-под стола начальника уезда, усадил в седло и с силой поддал лошади подошвой по заду. Вороная лошадка распушила гриву, оттопырила хвост и умчалась прочь, словно струйка дыма, увозя с собой Цао Мэнцзю. Солдаты беспорядочно палили по гаоляновому полю, а потом словно пчелиный роль бросились вдогонку за своим начальником.

В излучине повисла странная тишина.

Бабушка с серьёзным лицом, опираясь рукой о голову ослика, развернулась в том направлении, откуда прилетели пули. Прадедушка забрался под ослика, закрыл руками уши и сидел, не шелохнувшись, а дядя Лохань замер на месте. От его одежды валил белый пар.

Поверхность воды в излучине была ровной, как точильный камень, белые лотосы раскрыли белые лепестки, словно вырезанные из слоновой кости.

Деревенский староста, у которого лицо после ударов подошвой опухло и превратилось в сплошной синяк, пронзительно заверещал:

— Отпусти меня, Пестрошей! Отпусти! Спаси меня!

Вслед за криком старосты снова раздались друг за другом три выстрела. Прямо у бабушки на глазах пули вонзились в затылок Шаня Пять Обезьян. Три клока волос встали дыбом, и староста повалился лицом вперёд, зачерпнув открытым ртом землю, а из затылка потекла сероватая жидкость.

Бабушка, не изменившись в лице, продолжала всматриваться в гаоляновое поле, откуда стреляли, словно бы чего-то ждала. Налетел порыв вера, лотосы легонько раскачивались, вода в излучине пошла рябью, солнечные лучи преломлялись в ней. Половина ворон, сидевших на иве, слетела вниз на трупы отца и сына Шаней, вторая осталась на дереве, громко каркая. Ветер раздувал птичьи хвосты, мелькала синеватая кожа на гузках.

Из гаолянового поля вышел высокий здоровый парень, он обогнул кромку воду и приблизился. Одет здоровяк был в соломенный плащ до колена, на голове красовалась широкая коническая шляпа, сплетённая из стеблей гаоляна, покрытых слоем оранжевого тунгового масла. Завязки шляпы были изготовлены из зелёных стеклянных бусин. На шее был повязан чёрный шёлковый шарф. Он приблизился к трупу старосты, посмотрел на него, а потом подошёл к шляпе начальника уезда Цао, подобрал её, повертел пару раз на стволе пистолета, а потом что есть сил подбросил, и шляпа, описав дугу, улетела в излучину.

Потом здоровяк уставился на мою бабушку, и та не отвела глаз.

— Шань Бяньлан спал с тобой? — спросил он.

— Спал, — ответила она.

— Чёрт побери… — выругался здоровяк, отвернулся и зашагал в гаолян.

У дяди Лоханя перед глазами всё поплыло, на минуту он вообще перестал понимать, где находится.

На трупах хозяев сидели вороны, выклёвывая глаза твёрдыми клювами стального цвета.

Дядя Лохань вспомнил, как вчера на ярмарке в Гаоми обратился с жалобой. Начальник уезда Цао проводил его в управу, там в зале горели свечи, царила сутолока и гомон. Присутствующие с хрустом грызли зелёную редьку. А с утра пораньше дядя Лохань на чёрном муле поехал обратно. Начальник уезда Цао оседлал вороную лошадку. За ним следовал Янь с двадцатью солдатами. До деревни они добрались уже после девяти часов. Начальник уезда осмотрел место происшествия, а потом велел деревенскому старосте собрать местных жителей и организовал людей, чтобы выловили тела.

Вода в излучине блестела, словно отполированная, и казалась такой глубокой, что дна не видать. Начальник уезда приказал Шаню Пять Обезьян лезть в воду за трупами, но тот отбрехался, сказал, мол, плавать не умеет, а сам назад попятился. Дядя Лохань набрался смелости и вызвался:

— Господин начальник, это мои хозяева, давайте я их вытащу!

Дядя Лохань велел одному из работников винокурни сбегать и принести полбутылки гаолянового вина, чтобы натереться им перед тем, как сигануть в излучину. Вода была такой глубокой, что шест уходил целиком. Дядя Лохань задержал дыхание и прыгнул. Ноги погрузились в рыхлую тёплую тину на дне. Он вслепую пошарил вокруг, но ничего не нашёл, а потому всплыл, набрал полные лёгкие воздуха и нырнул поглубже, туда, где вода была прохладнее. Дядя Лохань открыл глаза, но перед ним была лишь жёлтая муть, а в ушах гудело. К нему в мутной воде подплыл какой-то большой предмет, дядя Лохань протянул руки и почувствовал боль, словно в пальцы ужалила пчела. Он вскрикнул и наглотался воды, пропахшей кровью. Дядя Лохань наплевал на всё на свете, начал что есть силы бить руками и ногами, всплыл на поверхность, добрался до берега и уселся на землю, пытаясь отдышаться.

— Нашёл? — спросил начальник уезда.

— Н-н-нет… — Лицо Лю Лоханя потемнело. — В излучине… что-то странное…

Цао посмотрел на воду, снял с себя шляпу дважды крутанул на среднем пальце, снова надел, повернулся, подозвал двух солдат и велел:

— Киньте в воду гранату!

Сяо Янь велел деревенским отойти от кромки воды на двадцать шагов.

Начальник уезда отошёл к столу и уселся.

Два солдата легли на живот на берегу, положили винтовки позади себя, потом каждый вытащил из-за пояса маленькую чёрную гранату, похожую на дыню, выдернул чеку, ударил гранату о корпус винтовки и бросил в излучину. Чёрные гранаты, перевернувшись, упали в воду, и по ней разошлись круги. Солдаты тут же пригнули головы. Повисло гробовое молчание — как говорится, не слышно ни вороны, ни воробья. Какое-то время ничего не происходило. Концентрические круги, которые пошли по воде от гранат, достигли берега, поверхность воды была мутной, как у медного зеркала.

Начальник уезда Цао, стиснув зубы, приказал:

— Бросайте ещё!

Солдаты снова ощупью нашли гранаты, повторили всё то же, что и в прошлый раз, и бросили их в воду. Гранаты пролетели по воздуху, за ними тянулся хвост белоснежного порохового дыма. Когда они упали в воду, со дна донеслись два приглушённых взрыва, вверх взметнулись два столпа воды метра три высотой с пышными макушками, напоминавшие заснеженные деревья. Столпы на миг замерли, а потом с шумом обрушились.

Начальник уезда подбежал к кромке воды, а за ним и все деревенские. Вода в низине ещё долго бурлила. Пузыри с треском лопались, десяток толстолобиков с тёмно-синими спинами длиной с пядь всплыли кверху брюшками. Постепенно волны утихли, над излучиной поднялся трупный запах. Солнечный свет снова выплеснулся на поверхность воды, стебли и листья белых лотосов слегка подрагивали, но цветы стояли всё так же ровно. Солнце осветило толпу собравшихся, лицо начальника уезда Цао тоже заблестело. Все с каменным выражением лица ждали, вытянув шеи и глядя на воду, которая всё больше успокаивалась.

Внезапно в центре излучины что-то забулькало, и на поверхность поднялись две цепочки розовых пузырей. Все задержали дыхание, слушая, как пузыри лопаются один за другим. В ярком солнечном свете поверхность воды казалась твёрдой золотистой оболочкой, при взгляде на которую рябило в глазах. К счастью, в этот момент набежала тёмная туча, закрыла собой солнце, золотистый цвет померк, и вода в излучине стала изумрудно зелёной. На том месте, где только что лопались пузыри, потихоньку всплыли два больших чёрных предмета. Ближе к поверхности подъём внезапно ускорился, из воды вынырнули две задницы, потом тела перевернулись, и вот уже над водой появились раздутые животы отца и сына Шаней — но их лица так и не показывались, словно бы от стыда.

Начальник уезда Цао приказал выловить трупы. Работники винокурни сбегали за длинным шестом, на который прикрепили железный крюк. Дядя Лохань крюком цеплял трупы за ляжки — когда крюк вошёл в тело, раздался такой неприятный звук, что присутствующие аж скривились, словно съели кислый абрикос, — и аккуратно подтаскивал к берегу.

Ослик поднял голову и заревел.

Дядя Лохань спросил:

— Госпожа, что теперь делать?

Бабушка немного подумала и сказала:

— Отправь работников винокурни в лавку купить два дешёвых деревянных гроба, чтоб побыстрее их похоронить. Выберите место для могилы, чем быстрее, тем лучше. Когда закончишь, приходи на западный двор, мне нужно с тобой кое о чём поговорить.

— Слушаюсь, госпожа, — почтительно ответил дядя Лохань.

Он же уложил хозяев в гробы и с десятком работников похоронил их в гаоляновом поле. Все трудились споро, но молча. Когда они закончили, солнце уже было на западе. Вороны кружили в небе над могилой, их крылья отливали фиолетовым. Дядя Лохань сказал:

— Братья, вернёмся — ждите от меня сигнала и поменьше болтайте.

Дядя Лохань прошёл через двор, чтобы выслушать указания моей бабушки. Она сидела, скрестив ноги, на одеяле, которое сняла со спины ослика. Прадедушка принёс охапку соломы и кормил его.

Дядя Лохань сообщил:

— Госпожа, мы закончили. Это ключи, которые носил при себе старый хозяин.

Бабушка сказала:

— Оставь их пока у себя. Скажи мне, а в этой деревне продают баоцзы?

— Продают.

— Тогда сходи и купи две решётки баоцзы, раздай работникам, а когда поедят, то приведи их сюда. И принеси ещё двадцать баоцзы.

Дядя Лохань принёс двадцать баоцзы, завёрнутых в лотосовые листья. Бабушка забрала их у него и сказала:

— Иди в восточный двор и вели побыстрее покончить с едой.

Дядя Лохань, поддакивая, попятился задом.

Бабушка положила баоцзы перед прадедушкой и велела:

— Съешь в дороге!

— Девяточка, ты ж моя родная доченька!

— Убирайся и хватит болтать!

Прадед разозлился:

— Я твой родной отец!

— Не отец ты мне, с сегодняшнего дня чтоб ноги твоей здесь не было!

— Я твой отец!

— Мой отец — начальник уезда Цао, ты не слышал?

— Так не бывает, чтоб ради нового отца забыть старого! Нам с твоей матерью нелегко было тебя растить!

Бабушка швырнула завёрнутые в лотосовые листья баоцзы ему в лицо. Горячие пирожки ударили по лбу и щекам словно осколки разорвавшейся гранаты.

Прадед вышел за ворота, таща за собой ослика и ругаясь на чём свет стоит:

— Ах ты, девка ублюдочная! Родства не признающая! Я пойду в управу на тебя жаловаться, скажу, что ты забыла о верности и дочерней почтительности! Сообщу, что ты спуталась с разбойником и убила собственного мужа…

Под звуки его ругани, которые постепенно затихали вдали, дядя Лохань привёл во двор тринадцать работников.

Бабушка подняла руку, поправила чёлку, потом одёрнула подол и без увёрток сказала:

— Вам пришлось потрудиться! Я молода, только-только начинаю сама вести хозяйство, ещё пока плохо во всём разбираюсь, мне потребуется ваша помощь. Дядя Лохань, ты служил нашей семье верой и правдой больше десяти лет, с сегодняшнего дня ты будешь заведовать винокурней. Теперь, когда старый и молодой хозяева покинули нас, надо очистить стол и накрыть по-новому. В управе мой названый отец, мы не станем обижать наших братьев из зелёного леса, с односельчанами и заезжими торговцами тоже будем обращаться справедливо, так что с уверенностью заявляю, что торговля будет продолжаться. Завтра, послезавтра и послепослезавтра гасим огонь под котлами, помогите мне прибраться в доме, все вещи, которыми пользовались старый и молодой хозяева, сжечь, а что нельзя сжечь — закопать. Сегодня вечером пораньше ложитесь спать. Дядя Лохань, как ты считаешь, можно так сделать?

Дядя Лохань ответил:

— Сделаем всё, как ты скажешь, госпожа.

— Может, кто не хочет тут работать? Держать не буду. Ежели кто считает, что я, женщина, ни на что не гожусь, то пусть ищет себе другого хозяина.

Работники переглянулись и ответили:

— Готовы трудиться на госпожу.

— Тогда расходимся.

Работники собрались во флигеле в восточном дворе и шушукались, обсуждая произошедшее, а дядя Лохань утихомирил их:

— Спать ложитесь! Завтра рано вставать!

Посреди ночи дядя Лохань встал, чтобы добавить мулам травы, и услышал, как бабушка плачет на западном дворе.

На утро дядя Лохань встал пораньше и вышел за ворота, чтобы обойти усадьбу по кругу. Ворота западного двора были плотно закрыты, а во дворе тихо. Он вернулся в восточный двор, встал на высокую лавку и заглянул в западный двор: бабушка спала, сидя на ковре, прислонившись спиной к стене.

В следующие три дня всё в доме Шаней перевернули вверх дном. Дядя Лохань и работники винокурни натёрлись вином, вытащили во двор одеяла, постельные принадлежности, циновки с канов, кухонную утварь и всякую мелочёвку, облили гаоляновым вином и подожгли, а золу закопали поглубже.

Когда освободили помещения, дядя Лохань поднёс бабушке пиалу с гаоляновым вином, на дне которой лежали те самые медные ключи. Он сказал:

— Госпожа, ключи уже трижды прокипятили в вине.

Бабушка ответила:

— Дядюшка, пусть ключи останутся у тебя. Моё имущество — твоё имущество.

Дядя Лохань так перепугался, что дар речи потерял, а бабушка продолжила:

— Дядюшка, сейчас не время отказываться. Сходи, купи материи, надо всё тут обустроить, найми людей, чтоб пошили постельное бельё и сетки против насекомых. Не бойся тратить деньги. А ещё вели работникам принести вина и облить всё внутри и снаружи, каждый угол.

— Это сколько же вина нужно? — спросил дядя Лохань.

— Сколько нужно, столько и используйте.

Работники принесли на коромыслах несколько вёдер вина и облили всё вокруг. Бабушка стояла в винных парах, растянув губы в улыбке.

На эту масштабную дезинфекцию ушло девять чанов вина. Когда всё облили, бабушка велела работникам взять новые тряпки, вымочить в вине и протереть всё, что можно протереть, по нескольку раз. После этого стены побелили известью, окна и двери покрасили, на кан постелили свежую солому, поверх новую циновку, обустроив новый мир.

По окончании работ бабушка выдала каждому из работников по три серебряных юаня.

Торговля вином под руководством бабушки и дяди Лоханя набирала обороты.

На десятый день после «большой дезинфекции» пары вина рассеялись, и приятно пахло свежей побелкой. Бабушка с лёгким сердцем отправилась в деревню и купила ножницы, красную бумагу, серебряные иголки, золотые нити и ещё кучу женских штучек. Вернувшись домой, она забралась на кан и, повернувшись лицом к окнам, оклеенным новой белой бумагой, взяла ножницы и принялась вырезать бумажные узоры, чтобы наклеить на окна. У бабушки были золотые руки, в девичестве в родительском доме она очень часто занималась вырезанием из бумаги и вышиванием в компании девочек-соседок и зачастую превосходила их в мастерстве. Бабушка была видной мастерицей и внесла значительный вклад в развитие искусства вырезания из бумаги в нашем дунбэйском Гаоми.

В Гаоми рисунки из бумаги получаются ажурными, но без излишеств, в них воплощается полёт фантазии и самобытный стиль.

Бабушка взяла ножницы и для начала вырезала из красной бумаги квадрат, а затем её душу внезапно словно молния поразила тревога, и, хотя она продолжала сидеть на кане, душа её давно уже вылетела за окно и кружила над морем гаоляна, словно голубь… Бабушка с детства редко выходила за ворота и почти ни с кем не общалась, сидела взаперти, практически в изоляции. Когда она более или менее подросла, то по воле родителей второпях вышла замуж — как говорится, «родители решили, сваха познакомила». Но за последние десять с лишним дней всё перевернулось с ног на голову, словно ветер поменял направление, дождь переворошил ряску, и на озере сплошь плавали поломанные листья лотоса да пара уточек-мандаринок. За эти десять с небольшим дней бабушкино сердце то купалось в меду, то погружалось в ледяную воду, то варилось в крутом кипятке, то вымачивалось в гаоляновом вине — оно обрело тысячу разных вкусов и покрылось десятью тысячами шрамов. Бабушка ждала чего-то, но сама не понимала чего. Она взяла ножницы, не зная, что бы вырезать, все её оригинальные задумки рассыпались из-за хаоса произошедших событий. Мысли прыгали с одного на другое, бабушка услышала, как с осенних равнин и гаоляновых полей, источавших запах вина, донёсся жалобный стрёкот кузнечика. Бабушка словно бы увидела перед собой это маленькое ярко-зелёное насекомое, сидевшее на светло-красном гаоляне и крошечными тонкими усиками задевавшее крылья. Бабушке на ум внезапно пришла смелая и оригинальная идея: вырезать кузнечика, который выпрыгнул из прекрасной клетки, сидит теперь на покрывале и стрекочет.

Бабушка вырезала кузнечика, сбежавшего из клетки, а потом ещё оленёнка, у которого из спины росла дикая слива, — оленёнок, гордо вскинув голову и выпятив грудь, гулял на воле в поисках прекрасной новой жизни, беззаботной, ничем не стеснённой.

Моя бабушка всю жизнь прожила под девизом «великие деяния не требуют точного соблюдения этикета, а важным обрядам не чужды маленькие уступки». В своих устремлениях она поднималась выше неба, а судьба оказалась тонкой, как бумага; она осмелилась сопротивляться, осмелилась бороться, и привыкла к такой жизни. Так называемое становление человеческого характера для своего завершения, несомненно, требует объективных условий, но если нет внутренних условий, то все объективные насмарку. Правильно сказал председатель Мао Цзэдун, что под воздействием тепла из яйца может вылупиться цыплёнок, но из камня цыплёнок не вылупится. А Конфуций говорил: «Из гнилого дерева хорошей вещи не вырежешь, а к стене из сухого навоза штукатурка не пристанет». Я думаю, так и есть.

Оригинальные идеи узоров на бумаге в полной мере отражают то обстоятельство, что она была выдающейся женщиной. Только она осмелилась бы поместить ветку сливы на спине оленя. Всякий раз, когда вижу рисунки, вырезанные бабушкой из бумаги, я испытываю благоговение. Если бы бабушка выбрала литературную стезю, то посрамила бы целую толпу писателей. Она была творцом, знающим цену своим словам, и раз она решила, что кузнечик вырвался из клетки, значит, он вырвался, раз сказала, что у оленя на спине растёт дерево, значит, так и будет.

Бабушка, твой внук по сравнению с тобой так же хил и слаб, как вошь, голодавшая три года.

Она вырезала рисунок из бумаги и тут внезапно услыхала, как ворота со скрипом открылись, и знакомый и в то же время незнакомый голос громко крикнул со двора:

— Хозяева, нанимаете работников?

Ножницы выпали из её рук на кан.