Часть третья

Женя на три дня уехал в командировку в Санкт-Петербург. Обещал позвонить, когда вернется. Помыслит-помыслит на досуге и решит, что молоденькая финтифлюшка ему не нужна, сгинет, поминай как звали. Снова терзания, тоска. И в голове назойливо крутится песня: «Стою под тополем, грызу травиночку. Зачем протопала к нему тропиночку?.. Он на свидание ко мне не явится, теперь любовь моя со мной останется». Я приказала себе сменить пластинку. Следующая была не оптимистичнее: «Он за борт ее бросает, сам веселый и хмельной…»

Мой любимый океан, в котором я обожала плавать, заходить в порты, нырять на дно, отыскивать сокровища, плескаться на волнах – Интернет, – потерял свою исключительность. Я вышла на сушу, и мне здесь нравилось. Например, ходить в книжные магазины, «утюжить» полки, брать в руки книги и пролистывать, покупать их. Данька, когда был маленьким, часто спрашивал: «Я теперь как взрослый?» Сам завязал шнурки, заправил постель, приколотил гвоздем к стенке паспорт, который я вечно теряла, помыл посуду, расколотил всего две тарелки и порезался не сильно – я теперь взрослый?

Я теперь как нормальный человек, способный легко передвигаться по городу. И нечего хандрить, сидеть дома! Отправляйся в книжный магазин и попробуй отыскать книги по теме, которая тебя заинтересовала.

Русофобия цветет, смердит и множится на Западе. При этом россияне остаются к нему, Западу, более чем благосклонны. Мне как-то встретилась статистика. Точно страну не помню, то ли Швеция, то ли Норвегия. Семьдесят процентов тамошних жителей считают русских агрессивными, жестокими, непредсказуемыми и опасными. Россияне, напротив, про жителей той страны говорят, что они культурные, цивилизованные, приветливые и открытые. Просто мазохизм какой-то. Или недостаток нашей информированности. Хорошо или плохо, что мы не знаем, как к нам относятся за кордоном?

Когда в Киеве вспыхнул майдан, мы пережили взрыв солидарности с родными украинскими братьями. А потом мы увидели, как они скачут: «Москаляку на гиляку!» Скачут студенты, детсадовцы, интеллигентные преподаватели вузов и музейные работники. Лена рассказывала после отпуска, что на турецком пляже украинские бабы устраивали аналогичные скачки, призывая отдыхающих присоединиться. Русские лежали на песке и смотрели. Молча. Мы и теперь молчим. Порыв солидарности угас, и мы (обыватели в массе своей) наблюдаем за происходящим на Украине с терпением людей, которым надоело приструнивать, увещевать, помогать соседям – пьяным, потерявшим разум дебоширам. Пусть перебесятся. Но ненависти, даже обиды не наблюдается.

В «Московском доме книги» я не нашла трудов об особенностях национального русского характера и мировосприятия. Купила только книгу, о которой упоминал Женя. Ги Меттан «Запад – Россия: тысячелетняя война. Почему мы так любим ненавидеть Россию».

В кафе я выбрала столик в углу. Новая для меня примета времени: в кофейнях и кондитерских теперь подолгу сидят люди с ноутбуками и планшетами. Читают, работают, по часу тянут чашку кофе. В мое время им бы показали на выход: «Вы тут надолго устроились? У нас очередь!» Вероятно, это люди, которых прежде называли надомниками, а теперь работающими на удаленном доступе. Дома у них шум, маленькие дети, отвлекают просьбы и разговоры, а в кафе – благодать. Несколько раздражает, когда завсегдатаи громко разговаривают по телефону, решая свои производственные дела. Я заказала кофе, заварное пирожное и корзиночку с ягодами, чуть позже попрошу многослойное желе со взбитыми сливками, оно здесь отличное.

Сколько пирожных может съедать девушка ежедневно? Два как минимум. Девушка не толстеет, и она пирожнозависимая. Есть наркомания, есть табокомания, кофемания. Манией звали богиню безумия у древних эллинов. Моя богиня очень избирательна. К шоколаду и конфетам мы с ней равнодушны, но в хороший день можем себя потешить еще парочкой пирожных вечером.

В книге Меттана я встретила развитие тех мыслей, которыми поделился Женя, и еще много нового. Я делала подчеркивания и закладки маленькими цветными стикерами. Желтые – просто интересное, красные – надо обсудить с Женей. Я с ним постоянно вела мысленные диалоги, хотя внутренний цензор не мог пропустить многое – то, что не подходило для знаний и опыта двадцатилетней девушки.

Разное понимание свободы – мы об этом говорили с Женей. Но у нас, россиян, даже в речи есть ситуативное негативное значение этого слова. Например, начальник в разговоре с проштрафившимся подчиненным или полицейский подозреваемому говорят: «Свободен!» Подразумевают: «Можешь идти, не нужен!» А если сквозь зубы, то и вовсе: «Пошел вон! Убирайся»! И цветаевское вспомнить: «– Свобода! – Гулящая девка на шалой солдатской груди».

Я подняла голову, откладывая эту мысль в запасник памяти, чтобы открыть его, когда встретимся с Женей. Через секунду все мысли, умные и псевдоумные, вылетели у меня из головы.

В кафе вошла пара. Они тоже искали укромное место, выбрали столик рядом с моим. Это была Света, жена Вити Самохина, и молодой человек чуть за тридцать, но еще до сорока. Света моя ровесница, и она выглядит на свои шестьдесят, что не значит «старой».

Пожилые женщины, даже без пластических операций, сейчас выглядят молодо, а Света, напомню, перекраивала себе лицо. Времена изменились, полегчал быт, достижения стоматологии – никаких провалившихся ртов и обвисших щек. Старухе-процентщице в «Преступлении и наказании» было сорок два года. Графине Толстой не исполнилось сорока, но Толстой на протяжении всего романа называет ее старой графиней. Пушкин сейчас не написал бы: «в избу вошла старуха лет сорока пяти», а Тынянов не сказал бы про тридцатичетырехлетнего Карамзина, что тот находится в возрасте угасания.

Однако спутник Светланы, как ни крути, был моложе ее почти в два раза. Не сын, не сват, не брат – любовник. То, как Светлана смотрела на него, не оставляло сомнений. Она буквально трепетала, а он позволял себя обожать. Мне был прекрасно слышен их разговор, ее воркование, его снисходительные ответы. Потом он ляпнул что-то совсем уж резкое, Света обиженно напряглась.

Альфонс протянул руку, погладил ее по щеке:

– Малыш, не обижайся! У меня сегодня был чертовски трудный день.

Света мгновенно растаяла:

– Закажи себе покушать. И не бизнес-ланч, а что-нибудь из меню. Ты же голодный, моя лапушка!

Малыш, лапушка… Меня чуть не стошнило. Я попросила счет, расплатилась и вышла.

Затрудняюсь объяснить, почему вид этой парочки вызвал у меня припадок негодования. Не легкое отвращение, не ах-удивление подсмотренного греха, не примитивно-философское чего только в жизни не бывает, а именно взрыв негативных эмоций. И это не мой сын прелюбодействует, и не его жена, и не Любовь Владимировна. Хотя сватью из списка следовало бы выключить, против ее амурных похождений я ничего не имею против, на здоровье. Да и до Светы по большому счету мне дела нет, пусть хоть эскадрон любовников малолетних содержит. Но Витька! Он никогда не называл ее Светланой или Светой, только Светочкой. Он был готов нарожать с ней детей на все буквы алфавита. Он не переживет.

Я позвонила Лене, говорила волнуясь, сбивчиво. В прошлой, до помолодения, жизни меня могли взволновать только проблемы в семье сына. И проявлялось это не бурной деятельностью, а отсутствием какой-либо вообще.

– Представляешь, что я сейчас видела! Сижу в кафе, и тут входят! Света Самохина с молодым любовником! Он ее младше на добрых тридцать лет!

– Постой, постой, – остановила меня подруга. – Сидишь в кафе? Ты из дома выходишь?

– Что вы все ко мне прицепились! Выхожу, я ведь не безногая. Ленка, это катастрофа! Представляешь, что с Витькой будет?

– Почему ты решила, что они любовники?

– По кочану! Я слышала их разговор, он ее гладил, она его пожирала глазами, он ей – малыш, она ему – мой птенчик… Нет, лапушка… Какушка!

– Света тебя не заметила?

– Она бы не заметила, если бы в кафе пришли медведи, сели за столики и заказали медовуху. Ленка, ты не о том спрашиваешь!

– Бедный Витька, он не переживет.

– Вот именно! Приезжай ко мне, давай придумаем, как …

Тут я похолодела. Куда приезжай? Ко мне, которой не существует?

Я перевела дух, когда Лена сказала:

– Не могу! Сидим на чемоданах, улетаем в отпуск в Турцию. Я же тебе говорила.

– Забыла. Вам с Юрой не осточертело каждый год жариться в Турции?

– Там все включено и нам по средствам. Если бы ты хоть раз оторвала свой зад и поехала на курорт…

– Ленка, может, мне позвонить Свете и пристыдить, и сказать…

– Ты Свету не знаешь? Она пошлет тебя далеко и нецензурно. Кто говорил, что в семейные дела вмешиваться нельзя, что это отношения двух людей, а не трех, включая доброхота?

– Я говорила. Но мне до слез жалко Самохина. Что же делать?

– Ничего! Ждать. Авось рассосется. Я улетаю, от тебя мало толку. Вернусь, если не рассосется, мы с тобой обмозгуем. Пока! Не могу больше болтать.

– Хорошего отпуска!

Я услышала, пока Лена не нажала «отбой», как она кричит мужу:

– Юрка, представь, это казацкая стерва Светка наставляет нашему Витьке рога!

Не знаю, изменял ли Юра Лене, и знать не хочу. Но что он в молодости вытворял, отлично помню. Юра мог пойти на футбол (на хоккей, в баню) и вернуться под утро. Празднование на работе дней рождения коллег (рождение ребенка, премии, календарных праздников) заканчивалось аналогично. Однажды он пропал на два дня и позвонил из Смоленска. Провожал приятеля, на вокзале в Юрину пьяную башку втемяшилась идея, почему бы не махнуть в славный город Смоленск, хорошо сидели, продолжим в поезде и далее. Лена чуть рассудка не лишилась.

Тогда не было сотовых телефонов, но имелись телефоны на работе, в квартирах приятелей, таксофоны, на худой конец. Коллективный стон женщин тех времен: «Почему ты не позвонил?» Ответа не было, только покаянные глаза и детское обещание: «Больше не буду». Хотя ответ прост: «Если бы я позвонил, ты бы поломала мне весь кайф».

Самое неприятное, Юра не любил тащить компанию к себе домой, хотя Лена тысячу раз предлагала: «Пейте у нас». При чужих детях Юра мог бражничать, а при своих дочерях – нет. Как-то я провела с Леной ночь, примчалась на ее телефонные рыдания: «Сашка, он погиб, я знаю, я чувствую, что эта пьяная скотина попал под машину, на улице гололед, он где-то валяется, до морга еще не довезли…»

В два часа ночи я обзванивала Юриных собутыльников. «Простите, пожалуйста, у вас случайно нет Юры Смирнова? Нет? Еще раз простите за поздний звонок». Так по пяти номерам, пока в шестом доме не оказалось, что хозяин семейства тоже отсутствует и, как выяснилось, еще два настоящих гада где-то пропадают. Новость Лену окрылила, и в четыре утра она встретила мужа без слез, яростная и красивая. Но Юра вряд ли мог оценить ее гневную прелесть. У него не было денег на такси, он добирался от «Белорусской» до «Сокола» пешком, протрезвел и смертельно хотел спать.

Я опущу бо́льшую часть их разговора на кухне, обвинения Лены и вялые оправдания с извинениями Юры. Нас интересует только следующий диалог.

– А если я буду, как ты, пить? – вопрошала Лена.

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Приходить под утро.

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Как последняя сволочь не звонить!

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Наплюю на тебя, твои чувства!

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Чтобы ты с ума сходил!

– Не, Ленка, тебе нельзя.

– Чтоб тебя узнавали по голосу в моргах и больницах!

– Не, Ленка, тебе нельзя.

Самое парадоксальное, абсурдное и неприятное. В глубине души, в закутках мозга мы признаем: им можно, а нам нельзя. Не берусь судить о женщинах других национальностей, но у русских когда-то сломался или приспособился в ходе эволюции какой-то ген, отвечающий за равенство полов, за гендерную справедливость. В этом мы сильно отстали от Запада.

У Марины есть клиентка, работающая в российском представительстве крупной американской компании. У них каждые полгода (!) читают женщинам лекции о недопустимости сексуального домогательства. Причем не только откровенные приставания, шантаж служебным положением, но и… внимание! … двусмысленные взгляды, подмигивания, причмокивания и посвистывания есть повод заявить о сексуальной агрессии.

– Не, а чего они хотят? – риторически меня спрашивала Марина, наверняка хранившая дипломатическое молчание в беседе с той клиенткой. – Как эти офисные бабы одеты? Юбка в обтяжку, коленки открытые, блузка на груди трещит. На каблуках, задницей вертят и хотят, чтобы мужики были как зимние мухи? Тогда пусть не просят рождаемости!

Не иначе как по причине генных поломок, я отбрасывала тот факт, что Самохин сам был не хрустальной верности мужем. Сейчас это не имело значения. Важным, болезненным и горьким было то, что мой друг страдает. А страдать он не умеет, он триллеры, в которых льются реки крови, не смотрит. По словам Светы, они однажды попробовали посмотреть фильм ужасов. Витя сбежал через двадцать минут «с полными штанами».

В своей квартире я не находила себе места. Буквально. Из комнаты в комнату, на кухню и обратно. Лукашин в фильме «Ирония судьбы…» вышагивает-подпрыгивает у дома Нади и твердит: «Надо меньше пить. Надо меньше пить…»

Я тоже твердила:

– Надо что-то делать. Надо что-то делать…

Возник план. Абсурдный, как из водевиля, над которым смеются, но в реальность происходящего на сцене не верят. С другой стороны, никакие разумные меры: поговорить со Светой, призвать на помощь ее сыновей и невесток, чтобы объявили бойкот, – не помогут. Света насилия не выносит, если на нее давить, она только пуще сопротивляется. Света до всего должна доходить сама, и когда доходит, ее уже не перестроить. Если разум бессилен, помочь способен лишь абсурд.

Я набрала номер Вити:

– Привет, Самохин!

– Здравствуй!

– Ты на меня все еще в обиде?

– Нет.

– А почему не присылаете верстку? И не требуешь план на следующий номер?

– Ничего не надо.

– В каком смысле?

– Во всех.

Обычно Витька любил трепаться по телефону, а сейчас отвечал односложно, через силу.

– Журнал, случайно, не закрывают?

– Наверно, закрывают.

– Но ведь у тебя есть запасной аэродром?

– Нет.

«Он знает, – поняла я, – он убит. Сложил крылья, потерял волю, издыхает».

– Самохин, ты знаешь, а я знаю, что ты знаешь.

– Про что?

– Про кого. Про Свету.

– А…

– Ленка их видела в кафе.

– А…

– Самохин, хватить плакать! Возьми себя в руки!

– А…

– Или я тебя возьму!

– Зачем?

– Чтобы все исправить, чтобы вернуть, как было!

– Думаешь, возможно?

– Уверена на сто процентов! – сильно преувеличила я. – Прочисти уши и включи мозги! К тебе придет моя племянница, та самая. Она ушлая девица, она все устроит.

– Соблазнит молодого поганца?

– Вряд ли это поможет. Нам нужно системное решение проблемы, а не локальное. Не только избавиться от данного, как ты выражаешься, поганца, а сделать так, чтобы ни один другой больше не появился.

– Это реально?

– На двести процентов, – я повысила ставки. – От тебя требуется только слушать Шуру и делать то, что она скажет. Ничего сложного, только делай, что она скажет, – повторила я.

– Ну-у, не знаю…

– Чего ты не знаешь, страдалец? Хочешь ли вернуть жену?

– Очень хочу! – Впервые в голосе появились эмоции.

– Тогда говори, в котором часу и где вы с Шурой завтра встречаетесь.

– Кафешка рядом с моим офисом, называется «Подсолнух». В двенадцать дня.

– Договорились. Пока!

После омоложения я стала похожа на героинь французских фильмов, которые половину экранного времени просиживают в ресторациях.

Витя выглядел даже хуже, чем я предполагала. Жухлый престарелый Пьеро, перенесший потерю близких, всего имущества, жесткую химиотерапию и проспавший несколько часов под работающим рентгеновским аппаратом. Света была либо жестокосердна до крайности, либо влюблена в своего поганца до ослепления, либо мстила Вите, чьи прошлые грехи вдруг открылись.

Самохин выслушал мой план без энтузиазма:

– Какая-то авантюра. Для тебя это хиханьки да хаханьки, а у меня жизнь сломана.

– Так почини! Думаешь, если станешь предаваться вселенской скорби, поможет? Света из жалости к тебе вернется? Тогда уж действуй до конца. Иди на паперть, проси милостыню, вид у тебя подходящий. Жена смилостивится, заберет тебя, приведет домой, покормит, положит на диван, а сама пойдет блуд тешить. Скажи, на кой ляд ты, жухлый, ей сдался, когда есть молодой резвый конь?

– В этом все дело.

Я говорила с Витей грубо и жестко, как говорила бы, будь я не в образе молоденькой девушки, а в собственном. Тыкала, хотя по роли мне было не положено, чтобы подчеркнуть неуважение и презрение. В рекламе такое сплошь и рядом. «У нас самые низкие цены! Зайди и убедись!» Почему они мне тыкают? Потому, что не уважают!

– Дело в том, что ты распустил слезы-сопли до колен, разнюнился как детсадовец на горшке. Мама, я покакал, вытри мне попу! У тебя вообще с мужской потенцией как?

– Не очень.

– Пей виагру или другие афродизиаки для мужчин. Их теперь больше, чем средств от поноса. Сходи в салон, пусть тебя постригут, наложат маски на лицо, сделают обертывания тела, тайский массаж закажи, девушки канкан спляшут у тебя на спине и своими острыми сосками нарисуют узоры на твоей груди.

– Все-то ты знаешь.

– Да! Я знаю о тебе гораздо больше, чем ты можешь вообразить. Ты не способен задать себе элементарный вопрос. В чем твое преимущество перед поганцем? При том, что тягаться с ним в сексуальной мощи бесполезно, но надо хотя бы не напоминать клен ты мой опавший. В чем он никогда не сможет сравниться с тобой? – повторила я.

– А в чем?

Тугодуму Вите приходилось по нескольку раз повторять одно и то же, ожидать от него работы мысли не приходилось.

– В том, что поганец никогда не сможет повторить твой путь. Вы со Светой почти сорок лет вместе, прошли, взявшись за руки, огонь, воду и медные трубы, подняли детей, у вас шестеро внуков, вы срослись, у вас общие кровеносная и нервная системы, вы знаете и чувствуете друг друга так, как никогда и ни с кем уже больше не будет, потому что жизни не хватит, потому что вам шестьдесят стукнуло, черт подери. Это большое счастье такой союз, просто Света об этом забыла, у нее временное помрачение. Ей надо помочь. Иногда помочь – значит отвесить хорошенькую оплеуху, а не плакать и уговаривать, изображать старого брошенного пса и давить на жалость.

Еще несколько минут я увещевала, клеймила и подбадривала Витю. Причем не боялась вспоминать про факты нашего детства и молодости, а на вопрос: «Откуда ты знаешь?» – отмахивалась: «От верблюда!» Если допустить, что Самохин пришел на встречу со мной на нуле, а я по пятибалльной шкале хотела его дотянуть до четырех, то мне почти удалось – на три с плюсом.

Я поехала домой, у меня было еще два адреса, по которым следовало наведаться. Но прежде расскажу о том, какой шок пережила, когда в Москве наступило жаркое лето.

Мальчики, юноши, мужчины всех возрастов ходили по улицам, в том числе центральным, в шлепанцах и в пестрых длинных семейных трусах. Ладно, пусть в тряпочных шортах, они же плавки. Некоторые типусы не потрудились надеть рубашки или футболки. А девушки бесстыдно щеголяли в шортиках, которые, по сути, были джинсовыми трусами с бахромой. Сквозь прозрачные кофточки можно было легко рассмотреть отделку бюстгальтера. Куда дальше? Скинем оставшуюся одежду и объявим Москву городом свободного нудизма? Год назад мне в Интернете встретилась заметка о штрафах, введенных в некоторых европейских городах за хождение в пляжной одежде вне пляжа. Я только пожала плечами, подумаешь, какие строгости. Одно дело читать, другое – увидеть собственными глазами.

Мне бабушка рассказывала, что после войны у мужчин была мода в жаркую погоду ходить по улицам в пижамах. Кто не верит, посмотрите старый фильм «Мы с вами где-то встречались» с Аркадием Райкиным и Людмилой Целиковской. Тогда было просто смешно: мужчины напоминали пациентов, сбежавших из больницы. Теперь – оскорбительно. Меня корежит и оскорбляет. Не так, конечно, как паломницу, рассказ которой я прочитала опять-таки в Интернете. Она долго готовилась к паломничеству в Иерусалим. В их группе все были одеты подобающе – мужчины в брюках и рубашках, женщины в длинных юбках, в блузках, закрывающих руки, в платочках на головах. Они стояли в очереди к Гробу Господню в храме Воскресения Христова. И вдруг подъезжают два экскурсионных автобуса, из них вываливается галдящая толпа в пляжной одежде… Я не верующая, в церковь не хожу, но эту толпу я бы расстреляла из пулемета, в крайнем случае, подержала бы в тюрьме и оштрафовала на очень большую сумму.

И вот теперь для осуществления задуманного плана мне понадобились бесстыдные шорты-трусы. Приобретать их в магазине, фирменные, за цену приличных джинсов я не собиралась. Купила коробку конфет и отправилась в секонд-хэнд.

Продавщица меня узнала:

– Иммунолог? Здравствуйте! А мне зарплату повысили. Я хозяйке прямо в глаза: «Хотите моей сенсибилизации, повышайте оклад!» Спасибо вам!

– Вы мне тоже очень помогли. Вот, конфеты, возьмите.

– Та оно за что?

– Оно от чистого сердца. И у меня снова к вам просьба.

Объяснила, что нужно. Девушка принесла шортики из подсобки. Даже в магазине поношенной одежды имеются тайные запасы для своих.

Выйдя из секонд-хэнда, я вспомнила, что у меня была и другая «крестная». Купила еще одну коробку конфет и отправилась в «Нижнее белье».

– Добрый день, вы меня помните?

– Точно, вы! С амнезией, да? Классно выглядите. А как с …? – Девушка постучала пальцем по голове.

– Отлично! Я все вспомнила, даже больше чем нужно. Возьмите, это вам!

– В честь чего? – покраснела от удовольствия девушка.

– В честь моей вам признательности.

Я люблю дарить маленькие и большие подарки. Ничто так не убеждает в том, что ты хороший, добрый и щедрый человек, как сделанные тобой подарки. Я одинока и веду замкнутый образ жизни, но на Новый год у меня в списке на поздравления шестнадцать человек. Данька, Маша, Катя, Любовь Владимировна, Витя и Света Самохины, Лена и ее муж Юра, Марина, ее дочь Оля и внук Богданчик, компьютерщик Вася и почтальон Наташа, которая за сто рублей штука приносит мне посылки с почты, Светлана Ильинична, старшая по дому, совсем старенькие, всего трое из оставшихся в живых друзей моих родителей – тетя Аня, тетя Вера и дядя Игорь. Подарки я начинаю придумывать и закупать по Интернету с весны.

Последний визит – к Стасику, однокласснику Даньки, живущему в длинном, на шесть подъездов доме на Маленковской улице напротив моей школы. Данька и Стасик учились в другой школе, а в моей сейчас колледж (я так и не могу уяснить: колледж – это в прошлой жизни ПТУ или техникум?). Мальчишки дружили лет до тринадцати на почве хулиганства, они даже как-то проникли в бомбоубежище под моим домом, благополучно выбрались, никто их не застукал. Но увиденное было столь грандиозным, что они проболтались. В старших классах Данька и Стасик общались мало, слишком разными стали интересы. Квартира Стасика на первом этаже мне была известна, потому что из ее окон Данька и Стасик неоднократно сигали на улицу. Сейчас окна забраны решеткой.

Стасик открыл на звонок, одет он был только в шорты. Во время разговора почесывал голый живот, поросший рыжей растительностью.

– Привет! Я Шура, двоюродная сестра Даньки Калинина. Помнишь его?

– А то! Здоро́во!

– Стас, у меня к тебе дело. Ты ведь таксистом работаешь?

– Ну, типа.

– Сколько будет стоить, если нанять тебя на день?

– Ну, не знаю…

– А без «ну» и конкретно?

– Типа десять тысяч.

– Ты типа не падал с дуба? Типа крыша не поехала? Хочешь меня уверить, что зарабатываешь десять тысяч в день?

– По-всякому бывает.

– В общем, так! Пять тысяч и торг не уместен. Если тебя не устраивает, я найду другого водителя. Это, как ты понимаешь, сегодня не проблема.

– Ладно, пусть пять и бензин.

– В каком смысле? Я должна принести тебе канистру бензина?

– У самой-то, – покрутил Стасик пальцем у виска, – крыша на месте? Оплатить заправку.

– Пятьсот рублей. Стыдно обирать бедную студентку! В восемь утра у моего, то есть у дома Даньки как штык! Пока!

Утром я удостоилась от Стасика комплимента:

– Ты ништяк, клёвая!

– Мерси! Мы едем в жилой комплекс «Шуваловский», – говорила я, садясь в машину. – Нам нужно проследить за одной женщиной. Она крупной монументальной внешности, как Людмила Зыкина.

– Это кто?

– Или Ольга Воронец.

– Это из какого сериала?

Я тяжело вздохнула:

– У нее машина красная «Мазда», номер… – я сверилась с записью и продиктовала.

– Понял.

Я же понятия не имела, как выглядит Светин автомобиль, и была не способна отличить «Мазду» от «Хонды» или прочей «КИА».

Бандитские времена прошли, но страх перед ними остался. Въехать на территорию «Шуваловского», как и во двор Дома в Сокольниках, было нельзя. Будка охранника, шлагбаум, пропускная система. Пришло ждать поблизости. Хорошо, что я не забыла выяснить у Вити цвет, марку и номер машины его жены.

Мы прождали больше часа, в течение которого Стас терзал меня песнями в исполнении Любови Успенской, Михаила Шуфутинского и Стаса Михайлова.

Мой водитель пропустил бы Свету, если бы я не ткнула его в бок:

– Смотри, красная выезжает! Это «Мазда»? Номер… номер совпадает. Трогай за ней! Не упусти, очень тебя прошу!

Стас упустил ее на первом же светофоре. «Мазда» проехала, а мы остановились на «красный». За Светиным автомобилем пристроились еще несколько, повернувших с боковой магистрали. И поминай как звали.

– Что ж ты! – в сердцах воскликнула я.

– А что я, в натуре, шпион?

– Сказала бы я, кто ты в натуре.

– Слушай, а давай не ты будешь мне платить, а я тебе еще подкину? Типа поехали ко мне, оторвемся?

– Стасик! – заорала я. – Ты был таким хорошим мальчиком! Значки собирал! Почему из тебя вырос жлобский дебил? Немедленно останови машину!

– Да, пожалуйста! Сама дебилка! С тебя две тысячи.

– Купи на них словарь литературной речи! – швырнула я деньги и вышла из машины.

Я не рискнула в своем наряде передвигаться общественным транспортом, вызвала по телефону интернет-такси. Подъехал на желтом автомобиле с шашечками то ли таджик, то ли узбек, то ли представитель другой азиатской национальности. Он, наклонившись вбок, распахнул передо мной переднюю пассажирскую дверь и выразительно оглядел меня. Я демонстративно ее захлопнула, открыла заднюю и уселась.

– Куда едем?

– Пока прямо, далее по обстоятельствам.

Я набрала номер Светы:

– Привет, это Саша Калинкина! Как дела?

– Привет, нормально!

– Слушай, мне нужна твоя консультация. Ты сейчас где? – прямо спросила я.

– У себя в офисе.

– А где у тебя офис?

– На «Калужской».

– А точнее?

Света подробно объяснила, спросила, когда подъеду.

– Далековато. Я, сама знаешь, из дома дальше чем на триста метров не удаляюсь. Может, будет у тебя время, заскочишь? Созвонимся?

– Лады, созвонимся.

– Едем! – сказала я таксисту и продиктовала адрес.

Ситуация повторилась, только теперь я два часа слушала заунывную восточную музыку. Надо купить наушники. Каждый второй с наушниками в ушах, и никто никого не терзает своими музыкальными пристрастиями. Таксист со мной не пытался вести бесед, что мне только нравилось. Он не старался скрыть своего презрения, что меня не волновало. Когда я попросила сделать музыку потише, он никак не отреагировал. Мол, ты платишь деньги, поэтому я вынужден тебя, практически голую продажную женщину, терпеть, но сила звука в оплату не входит.

Светлана вышла из здания, и я сумела ее хорошенько рассмотреть. Напрасно она носила обтягивающее нехрупкую фигуру яркое платье, под которым угадывалось корректирующее белье. Бывает степень полноты, которую скорректировать уже невозможно, по себе знаю, а только замаскировать нарядами-балахонами. Света производила впечатление уверенной в себе деловой женщины, хорошо выглядевшей, но отчаянно молодящейся. Это только кажется, что подобные попытки незаметны, еще как видны и внушают жалость.

Света села в свой автомобиль, я велела таксисту следовать за ним и не упустить, «двойная плата, если не потеряете». Он упустил ее даже не на светофоре, а на ровной дороге, правда, забитой машинами как горная речка лососем, идущем на нерест.

– Ах, что б тебя! – выругалась я.

Таксист понял так, что мы перешли на «ты».

– Слюшай, пилаты ни нада, ище тысичу поверху. Дашь? У тебя кавартира есть гиде дашь?

Проняло-таки его, правоверного мусульманина, совместное пребывание с неверной порочной гурией в закрытом пространстве. Я не обиделась и не изображала оскорбленную невинность, как со Стасиком. Если вы провоцируете, одеваетесь как продажная женщина, то не следует ждать, что к вам станут относиться будто к монашке. Кроме того, мне не хотелось искать другое такси.

– Договорились, – сказала я. – Едем обратно в Сокольники. И без музыки!

Совсем без музыкального сопровождения не обошлось. Таксист напевал, мурлыкал, предвкушал, бедный.

Когда такси остановилось у моего дома, я сделала вид, что звоню по телефону. В отключенный аппарат сказала:

– Милый, я сейчас буду! – Протянула деньги водителю. – К сожалению, не получится, муж дома. Спасибо! Всего доброго! – И вышла из машины.

Вечером позвонил Женя. Сказал, что приехал раньше и если у меня появятся планы на ближайшие или не ближайшие дни… но если я занята… Он запутался и, кажется, слегка напугался собственной смелости. Я же отметила, что последние сутки тосковала без него значительно меньше. Лучшее средство от печали – чужие проблемы, которые вы нахально пытаетесь решить.

– Евгений Евгеньевич, у вас есть машина?

– Есть. Вас надо куда-то отвезти?

– Да, то есть не совсем. Скажите, а вы по своей первой специальности, то есть по второй, если вести отсчет от Бауманки… Словом, когда вы учились на разведчика, у вас не было спецкурса по наружному наблюдению? Я правильно называю, когда следят за объектом, висят… или сидят?.. на хвосте?

– В общем, правильно. Александра Петровна, разве я говорил, что учился в Бауманке?

– Иначе откуда бы я это взяла? Моя просьба, наверное, неуместна. Но понимаете! Таксисты совершенно не способны ни висеть, ни сидеть ни на хвосте, ни на аркане. Кроме того, они все ко мне клеятся, пристают.

«Все» прозвучало так, словно таксистов было не двое, а по меньшей мере дюжина.

– Хорошо. Куда и в котором часу мне завтра подъехать?

Утром, когда я вышла из дома, Женя уже ждал, стоял около автомобиля, черного, гладкого, не «Жигули», больше ничего сказать про машину не могу.

Увидав меня в шортах-трусах, в легкомысленной маечке, с прической «кудряшки перпендикулярно черепу», с подведенными глазами, накрашенную гуще обычного, Женя только и смог произнести:

– О!

– Доброе утро, Евгений Евгеньевич! Не пугайтесь! Это для дела. Маскарадный костюм.

– Я бы даже сказал, почти отсутствие костюма. Здравствуйте, Александра Петровна! Прошу! – Он распахнул дверцу автомобиля.

– Если бы отказались везти меня в таком виде, – говорила я, усаживаясь, закрывая ноги тонким палантином, который специально захватила, – то я бы не обиделась.

– Вы не хотите поделиться со мной планом операции? – спросил Женя.

– Секрета нет. Но мне бы не хотелось, чтобы вы думали обо мне как о человеке, который лезет, куда его не зовут, не в свое дело. Не просят помочь, а он проявляет излишний энтузиазм и пошлую инициативу, пускается в игры, когда люди переживают по-настоящему болезненные чувства. Всё это обо мне.

Замысловато покаявшись, я выдохлась, мне было стыдно за своей вид, я жалела, что ввязалась в эту авантюру, и думала о том, что еще не поздно остановиться. Разговор пришлось поддерживать Жене. Он говорил о том, что в детстве жил в этом районе, рассказывал, какими Сокольники были раньше, «до вашего, Александра Петровна, рождения». Я могла бы поправить неточности в его воспоминаниях, но, естественно, не стала этого делать.

В «Шуваловском» Свету мы ждали недолго, сопроводили ее машину до улицы Бутлерова. Когда Света вышла из автомобиля и отправилась в здание, я увидела, что одета она еще нелепее, чем вчера. Брюки-капри чуть ниже колен. Длинная блузка до середины бедра смотрелась бы уместно, но Светина блузка кончалась на талии и открывала миру внушительный, туго обтянутый зад.

Я предупредила Женю, что, возможно, здесь нам придется проторчать долго, несколько часов. Его такая перспектива не напугала. Он повернулся в кресле, уперся плечом в спинку сиденья, я тоже повернулась, прислонившись спиной в дверце. Если бы я заняла такое же положение, как Женя, мы бы говорили нос к носу. У меня были заготовлены десятки тем для обсуждения с ним, но все они куда-то улетучились, и речь зашла о человеческих страхах.

С точки нашего наблюдения была хорошо видна машина Светы на автомобильной стоянке. Рядом находился пешеходный переход. Я заметила, что недисциплинированные пешеходы – в основном старики и женщины с детьми в колясках. Люди среднего возраста, молодежь спокойно дожидались зеленого света у «зебры», а те, кому, казалось бы, надо быть втройне внимательными, пересекали проезжую часть как попало и где попало.

– Они считают, что автомобили – это разумные существа, способные усвоить призывы: «Уступайте места пожилым людям и женщинам с детьми»? – задала я риторический вопрос.

– Вероятно, – согласился Женя. – Мол, меня положено пропускать, извольте исполнять. Хотя автомобиль даже на небольшой скорости быстро затормозить не может. Вы заметили, что едва не случилось несколько столкновений?

– Не заметила. Все, что связано с автомобилями, для меня, простой деревенской девушки, тайна за семью печатями. Парадоксы человеческого сознания, психологии мне гораздо интереснее и ближе. Ведь это противоречие: получить что положено оказывается сильнее, чем страх потерять собственную жизнь или подвергнуть опасности детей. Хотя страхи – настоящие, которыми не спешат делиться, чаще всего индивидуальны, у каждого свои.

– Чего боитесь вы, Александра Петровна?

– Хитренький! Сначала сами скажите.

Женя задумался и ответил после паузы:

– Не могу похвастаться уникальностью своего страха. Я не боюсь инфаркта или нескольких. Но мне отвратительна мысль получить инсульт мозга, превратиться в овощ, за которым требуется многомесячный или даже многолетний уход. Так случилось с несколькими моими приятелями. Только один был настолько в уме, что сумел сознательно расстаться с жизнью. Еще один друг, умный, тонкий, интеллигентный в прошлом человек… У него правосторонний инсульт, то есть парализовало левые ногу и руку, состояние психики бредовое, шизоидное. Когда я навещал его в больнице, он никого не узнавал, гоготал, нес околесицу, здоровой рукой лез медсестрам под юбки. Игорь! Это был Игорь… Я точно знаю, что он согласился бы тысячу раз умереть самой мучительной смертью, но не превратиться в это… я даже не знаю, как это назвать.

– Печально. Кошмарно. Чудовищно жалко человека и его близких. Он ведь уйдет из жизни к их невольному облегчению, и память о том, каким был последние месяцы или годы, не вытравить. Скажите, Евгений Евгеньевич, а после трагедий, которые произошли с друзьями, вам не пришло в голову заняться здоровьем, профилактикой сосудистых нарушений?

– Вообразите себе, пришло. Я бросил курить, стал мерить давление, пить лекарства, делать зарядку.

– Замечательно! Надеюсь, под пломбой в коренном зубе у вас хранится капсула с ядом, чтобы в роковую минуту надавить и легко преставиться?

– Конечно, все это смешно в молодости, потому что очень далеко.

– В молодости, возможно.

– А в ваши преклонные года какие страхи? Ваша очередь признаваться.

– Не боюсь смерти, – я замолчала, прислушалась к себе и повторила. – Точно, не боюсь. Но холодею при мысли о том, что будет, когда, по выражению … по выражению моего двоюродного брата, склею ласты. Представьте себе, что я очень полная, килограмм сто пятьдесят. Вы обратили внимание, что в метро мало тучников? Нам, то есть им, так же тяжело передвигаться как инвалидам. Итак, я буду очень толстой. Поднять мое тело смогут только четыре человека, да и им придется туго, по лестнице не снести. В моем доме нет грузового лифта, мертвую тушу придется скрючить и затолкать в пассажирский лифт и уже больше туда никто не поместится. Вы смотрели фильм «Что гложет Гилберта Грейпа»? Там отлично сыграл Джонни Депп и гениально – молодой Леонардо Ди Каприо, мальчика с патологией психики. Они два брата, у них еще две сестры. Их мама чудовищно толстая, три центнера, не меньше. Она умирает, и дети понимают, что спустить ее со второго этажа невозможно. Нужно разбирать крышу и вызывать подъемный кран. Сбегутся зеваки, станут наблюдать, судачить об их любимом человеке, которому и после смерти нет покоя. Дети выносят из дома какие-то вещи и поджигают его. Смотрят на громадный пожар – прощаются с мамой. В другом фильме, опять-таки американском, толстой женщине, проводящей все время в кровати, понадобилось обследование в больнице. Удалили стену комнаты с окном, подцепили кровать тросами, закрепленными на подъемном кране…

– Александра Петровна! – не выдержал Женя. – Вам до подобной перспективы, абсолютно не стопроцентной, еще много-много лет!

Я посмотрела на него и ничего не ответила. Перспектива давно стала реальностью, в которую я могу вернуться в любой момент. Старичок-Боровичок не сообщил, сколько времени он собирается тешиться своим колдовством.

– Вероятно, – продолжил Женя, – все дело в пирожных, которые вы обожаете. У вас в голове возникла некая связь между сладким и якобы грядущей полнотой.

– Как просто! Все гениальное просто, только почему-то посещает головы гениев, а не простаков. Поскольку я сама не додумалась до такой ерунды, в гениальности мне отказано.

– Вы иронизируете?

– Злюсь. Я не люблю, когда речь заходит о моем лишнем весе.

– Да какой лишний, помилуйте! Вы, конечно, не щепка и не глиста, не жертва модной анорексии. И слава богу! У вас великолепная фигура! Говорю вам как…

– Как кто? Договаривайте!

– Как мужчина, который…

– Который, продолжайте…

– Объект наблюдения показался, – ткнул Женя мне за спину.

Я повернулась:

– Точно, она. Сейчас вам будет сложнее всего, я не знаю, куда она едет, а потеряться на московских улицах проще простого.

– Попробую справиться.

Женя не упустил Свету, хотя мне казалось, что несколько раз мы теряли из виду ее автомобиль. Женя сохранял спокойствие и меня к нему призывал.

Света подъехала к гостинице, припарковала машину и вышла.

Я запаниковала:

– Если они сняли номер и прямиком туда отправятся, все насмарку.

– Кто они?

– Света и ее любовник. Вон, видите, подходит к ней.

– Александра Петровна, простите, это ваш бывший?.. Та самая любовь, из-за которой…

– С ума сошли! – возмутилась я. – Разве не видно, что это обсевок с хронической интеллектуальной недостаточностью? Ура! Они зашли в ресторан. Надо деткам подкрепиться, – говорила я, набирая номер Самохина. – Витька! Пулей! Сколько тебе ехать до Октябрьской площади? Десять минут? Отлично! – Я нажала «отбой». – Евгений Евгеньевич, очень вам благодарна! – говорила я и красила губы, откинув козырек над окном, в который было вмонтировано зеркальце. – Я поцеловала бы вас в щечку, если бы не эта вампирская кроваво-красная помада. Поэтому просто брошусь на шею, – я обняла Женю. – Еще раз спасибо! Всего доброго!

Самохин выглядел на твердую пятерку. Не знаю, плясали ли на его спине тайские массажистки, но его старания заслуживали похвалы:

– Молодец! Ты все помнишь? Ты повторил свою мантру времен очаковских и покоренья Крыма?

– Присоединения Крыма? Мою мантру? – удивился Витя.

– Эрудит ты мой! Времен молодости, когда ты был как липкая лента, на которую слетались мухи-женщины. Девушка, вы так прекрасны… у вас глазки, ушки… и далее по тексту. – Мы входили в ресторан, и я продолжала инструктаж, придав лицу глупое, самодовольное выражение: – Главное, ни при каких обстоятельствах! Ни при каких! Не замечай Свету! Даже если столкнешься с ней лоб в лоб. Ты видишь только меня, остальной мир не существует. Обними меня за талию, крепче! Воркуй мне на ушко, воркуй!

Получилось как нельзя лучше. Мы прошествовали мимо столика, за которым сидели Света и ее хахаль. Не заметить нас, главным образом меня, было невозможно. Для достоверности образа я крутила задом. Поскольку, неопытная, делала это впервые в жизни, то чуть не навернулась на каблуках и весьма живописно свалилась на Витю. Выглядело так, словно мне лишний раз хотелось с ним обняться. Боковым зрением Витя увидел жену и слегка пристыл. Или все-таки на него подействовало мое прилипание?

Когда мы сели за столик, я вихлялась, жеманничала, закатывала глаза, что со стороны выглядело как чрезмерное кокетство. Если не слышать того, что я говорила.

– Изображай влюбленного, чурбан! Возьми меня за ручку. Поцелуй каждый пальчик. Теперь другую руку. Говори, подавай реплики, мне сложно хихикать в пустоту.

– Ты очень красивая, – начал Витя. – У тебя изумительные глаза какого-то волшебного цвета. Голубые, серые…

– Розовые. И-го-го!

Я перебивала его реплики радостным ржанием. Точно меня в спину периодически кололи иголкой в точку высшего наслаждения.

– Скульптурный овал лица, волнительно очерченные губы…

– И-го-го!

– Я наслаждаюсь, целуя твои прохладные пальчики…

– Ты еще не видел мои коренные зубы! И-го-го!

Мы сидели удачно: я была хорошо видна Свете, а также она могла лицезреть спину мужа и его профиль. Подошел официант, мы прервали свое милое занятие.

В раскрытую книжечку меню я двумя пальчиками ткнула там и сям, как нажала на клавиши пианино, где попало:

– Это, это, еще вот это и это, и это. И-го-го!

Много лет назад мы с Данькой ехали на поезде, нашей попутчицей была девушка, которая жестикулировала точно глухонемая. У нее были красивые руки с длинными пальцами и очень длинными, покрашенными перламутровым лаком ногтями. Они, руки, вероятно, очень нравились ей самой, поэтому были постоянно в ходу. Сын потом смешно пародировал девушку, я смеялась и говорила, что воспитанные мальчики не насмехаются над взрослыми.

Теперь я вспоминала, какие жесты каким глаголам соответствуют. Со стороны это должно было выглядеть как мой монолог, но на самом деле было только набором слов. Колыхаться корпусом и поводить плечами я не забывала.

– Я думаю, – указательные пальцы к вискам, локти оттопырены. – Я чувствую, – пальцы веером, ладонь на ладонь, прижаты к груди. – Слышу, – указательные пальцы к ушам, остальные растопырены, напоминают петушиный гребень. – Умоляю, – руки лодочкой. – Он болтал, болтал, – щипковые движения, вроде «ам-ам». – Я испугалась, – закрыла лицо ладонями. Что же еще? Числительные. Это просто. – Два, – кокетливо поводить в воздухе пальцами в виде английской «V». – Шесть, – растопырить пятерню и приставить к ней мизинчик другой руки, – десять…

Мои любительские потуги не шли в сравнение с жестикуляций профессионала, той девушки. Она завораживала, гипнотизировала своими манипуляциями. Но и у меня все-таки что-то получилось, Витя следил за полетом моих перстов осоловело.

Увлекшись, я не заметила, как Света оказалась у нашего стола.

– Это что за лошадь? – грозно спросила Света.

– Сама корова! – быстро ответила я и пошла в наступление. – Дама, что вам надо? Вы пришли сюда со своим кавалером, я со своим. В чем проблемы? – Я слегка откинулась в сторону, Света загораживала паганца, я сделала вид, что рассматриваю его. – Где-то этого альфонса я видела. Вспомнила! На стенде «Разыскиваются» около полиции. Брачный аферист, специализируется на пожилых женщинах. На тех, – пояснила я Вите, – у кого в климаксе едет крыша на почве сексуальной неудовлетворенности.

Света задохнулась от возмущения и пошла пятнами.

– Витюся, – спросила я, морщась, – ты ее случайно не знаешь? – И ткнула в Свету указательным пальцем, искривив руку насколько позволял сустав.

– Понятия не имею.

От радости я чуть не подпрыгнула. Он вошел в роль, он улыбался счастливо и злорадно одновременно.

– Дама! – Я выполнила жест самый манерный и удачный из всего набора. Протянула руки вперед, тыльной стороной ладоней вниз, и презрительно ими помахала. Мол, уметайтесь!

К Свете вернулся голос.

– Где ты подцепил эту шлюху?! – рявкнула она.

Света употребила другое слово, бранное, которое я, по понятным причинам, не могу воспроизвести. На нас давно посматривали, а ругательство произвело эффект разорвавшейся петарды, и теперь равнодушных зрителей не осталось. К нам поспешно приблизился официант, попросил не скандалить. На него никто из действующих лиц не обратил внимания.

Витя улыбался все смелее и мстительнее:

– Извини, пупсик, но это моя жена. Я ее сразу не узнал.

– Твоя жена? – Я схватилась за голову. – Эта глыба жира и мяса?

– Ну ты, жоповёртка! – напустилась на меня Света.

Но я не дала ей продолжить, поводила в воздухе пальчиком:

– Не надо зависти! Сама задницу свою в три обхвата на всеобщее обозрение выставила, ею только автомобили тормозить, а мне пеняет! Витюся, скажи ей! – капризно потребовала я.

– Света, ты это… иди а? – промямлил Самохин.

– Я тебе пойду! – разорялась Света. – Я тебе так пойду, старый кобель, что глаза твои бесстыжие повывы… повывы… повывыкатываются! Марш домой!

Я пыталась показать жестами Вите: «Убери улыбку с лица!» – но он меня не понимал, а Света еще больше разошлась. От волнения у нее прорезался южный говор.

– Шо ты тут махаешь?! – кричала она на меня. – У себя дома махай, сучка подзаборная, хлиста (глиста) вонючая!

– Сама вонючая, – мне нельзя было спускать удары. Я сморщила нос: – Вы случайно духи с ароматизатором для туалета не перепутали?

– Витька! Я ее убью! Пошли домой по-хорошему! – орала пунцовая Света.

Я слегка напугалась: Света вполне могла наброситься на меня с кулаками. Официант взял Свету за локоть, пытаясь отвести, она сбросила его играючи. Витя наслаждался ситуацией и не выглядел человеком, готовым стать на защиту несчастной девушки. Бессовестный, он был готов пожертвовать своей спасительницей.

Примирительно сказал:

– Девочки, не надо ссориться!

Этакий жуир, из-за которого дамы бросаются в рукопашную.

Прибежал охранник и пытался вразумить Свету, требовал выйти из помещения. Она послала охранника так далеко и замысловато, что в одном конце зала рассмеялись, а в другом раздались возмущенные женские голоса.

Я сложила руки на груди, откинулась на спинку стула и наблюдала за супругами с олимпийским спокойствием, которое не очень вязалось с моими предыдущими эскападами. Витя блаженствовал. Света поливала меня грязью. Охранник безуспешно пытался ее утихомирить, грозил полицией.

Потом Света… Она в меня плюнула. Поскольку я ожидала нечто подобное, то успела увернуться. Хотелось показать ей язык и сказать: «Мимо!» Но я благоразумно промолчала.

Много лет назад Витя рассказывал мне про жену:

– Светочка замечательная, только иногда плюется.

– В каком смысле? – не поняла я.

– Натурально. Когда злится, может харкнуть в рожу.

– Высокие отношения, – только и смогла произнести я.

Света захватила мужа за шкирку, придушив воротом сорочки, и попыталась стащить его со стула. Витя поупирался немного и поддался. Света потащила супруга на выход, по дороге, не отпуская добычу, она притормозила у своего столика, сдернула со спинки стула сумку и продолжила путь на свободу. Я не заметила, чтобы она что-то сказала на прощание поганцу.

Света поносила мужа, а он канючил:

– Неудобно перед девушкой, ты сама первая…

Официант поставил передо мной несусветный набор блюд. Соленья, азиатские роллы, какой-то салат и тарелочку с четырьмя пирожными. Я шумно выдохнула: можно расслабиться и отобедать.

Не тут-то было. Спектакль не закончился. После короткого антракта началось второе действие.

За мой столик, на кресло, которое только что покинул Самохин, приземлился Светин хахаль, он же поганец:

– Ты чего про меня моросила? Типа аферист…

Я смогла хорошо рассмотреть объект Светиного увлечения и причину Витиной безвольной меланхолии. У поганца было лицо плута. Не милого плута как Фигаро в трех пьесах Бомарше или Тристана в «Собаке на сене» Лопе де Вега. Те были изобретательные, остроумные, энергичные ловкачи. А этот словно уже совершил кражу или только собирается что-то стырить. Он мелкий мошенник и мелкая душа, прячет страх, опасается быть раскрытым и нисколько не терзается аморальностью своих поступков. Сложно сказать, откуда возникало такое впечатление. Бегающие глаза, растянутые губы, то ли улыбаться собирается, то ли ухмылку прячет – все это на лицо, то есть на лице, но этого недостаточно, чтобы выносить суровый приговор. Скорее всего, комплекс мелких впечатлений, трудноуловимых и формулируемых, дают в совокупности неприятное заключение.

С другой стороны, надо учитывать, что я со своим многолетним голодом по живым человеческим лицам могу напридумывать лишнее. Мне сейчас нравится ездить в транспорте, исподтишка рассматривать людей, ставить им диагнозы и придумывать биографии. Но кто как не я всегда активно выступала против первого взгляда и первого впечатления. Любовь с первого взгляда отметает возможность развития отношений: познания человека, врастания в него, влюбления в него – растущего и потому самого прекрасного чувства. Иначе получается, что вино выпито одним глотком, далее только похмелье, вершина покорена одним прыжком, надо спускаться с горы. Когда говорили, он не понравился мне с первого взгляда, я возмущалась, потому что нельзя с ходу ставить на человеке клеймо, отбирать у него шанс на раскрытие, проявление замечательных качеств. Возможно, он вам не понравился, потому что именно с вами что-то не в порядке.

– Чего молчишь? – спросил поганец. – Чего на меня уставилась?

– Терзаюсь сомнениями. Общение с вами, сударь, доставило бы мне счастье наслаждаться беседой с рыцарем без страха и упрека. Вам, конечно, известно, что впервые этот почетный титул король Франции Франциск Первый пожаловал Пьеру дю Террайлю, прославившемуся подвигами в битвах и победами на турнирах? Уверена, дю Террайль рядом с вами мелок, слаб и труслив, вы бы легко заткнули его за пояс, в смысле на полном скаку пронзили бы копьем его сердце. Но увы мне, увы! Нет времени, государственные заботы не терпят. Печалюсь, вынуждена с глубоким сожалением извиниться, поскольку не имею и минутки для светской куртуазной беседы с вами.

– Чего?

– Мы другие слова кроме «чего» знаем? По-простому. Катись колбаской по Малой Спасской!

Я оглянулась в поисках охранника, увидела его, входящего в зал, поманила, потыкала в поганца, изобразив возмущение.

– Ты ваще кто такая? – не унимался поганец.

– Молодой человек, – раздался рядом голос Жени Уколова, – вам что-то не ясно в словах девушки?

Я повернулась, и мои вампирские губы растянулись в улыбке от уха до уха.

– Что опять происходит? – подошел охранник.

– Он ко мне пристает, – показала я на поганца, не отрывая взгляда от Жени. – Что у вас за ресторан? Хулиган на хулигане! Проверьте у него документы. Его разыскивает полиция. У него нет вида на жительство, нелегал, а банкноты в бумажнике фальшивые.

– Ты чё? – почему-то испугался поганец.

– Пройдемте, гражданин! – сказал охранник. – Или я вызываю полицию.

– И миграционную службу, – поддакнула я.

Когда они ушли, Женя сел за стол.

Я вытирала губы бумажной салфеткой и говорила невнятно:

– Вам бы лучше на другой стул.

– Что?

– Этот стул несчастливый, его покидают под конвоем. Вы за мной следили?

– Наблюдал.

– Почему?

– Не рискнул оставить вас… в маскарадном костюме и в неясной обстановке.

Я была рада его видеть, и мне было стыдно, что он стал свидетелем представления.

– Водочки? – предложила я. – Смотрите, какая закуска. Соленые огурчики, помидорчики, квашеная капуста, перчик опять-таки.

– Я за рулем, Александра Петровна. Правильно я понял, что вы разыграли спектакль перед э… э… энергичной дамой, чей муж…

– Мой давний-давний друг, с детства. Он хороший. Света тоже славная, хоть в ярости и плюется, как взбесившийся верблюд. Она обладает колоссальной энергией, пробивной способностью танка и жизнеустойчивостью египетской пирамиды. Такие женщины выращиваются только на Кубани, а з-под Днепропетровска выходят личности, устойчивые к самым злостным аллергенам.

– Разве? Никогда не слышал, – Женя не настроен был шутить. – Но я слышал характеристики Светы в ваш адрес, и мне показалось, что она впервые вас видит.

– Не придирайтесь! Она не узнала меня… в маскарадном костюме. У Светы и Вити трое детей и шесть внуков. Закажите себе что-нибудь, пожалуйста!

– Непременно. Только еще один вопрос. Почему вы использовали меня втемную, не сочли возможным откровенно рассказать о своих планах?

– Какой придира! Во-первых, главную причину я вам назвала. Все мной проделанное – авантюра, розыгрыш, обман. Взрослые люди себя так не ведут, это забавно в молодости и недостойно…

– В ваши преклонные годы? Или в мои?

– Будете перебивать, ничего не скажу!

Женя примирительно поднял руки:

– Молчу!

– Во-вторых, если бы я призналась, что Витя Самохин мой давний хороший друг, вы бы решили, что у меня геронтофилия, влечение к людям старческого возраста. На самом деле я недолюбливаю стариков. Они вечно ноют, жалуются на жизнь, говорят про болезни, про запоры и давление, поносят современность и превозносят времена Пунических войн. Кому интересны сегодня разборки между Римом и Карфагеном?

Женя вполне мог отнести мои слова на собственный счет, но он задумчиво повторял:

– Самохин, Самохин… Витя Самохин. Вспомнил. Его лицо мне показалось смутно знакомым. Со мной в классе учился Самохин Витька, Самоха. Это он?

– Возможно, – пожала я плечами.

– Тогда он скорее должен быть другом ваших родителей.

– И перешел ко мне по наследству. Если вы и дальше намерены меня пытать, достаньте телефон, там есть фонарик, светите мне в лицо. Не забывайте про вводную конструкцию не для протокола. Осталось чуть-чуть, и я окончательно уверюсь, что смогу затмить Мату Хари и Соньку Золотую Ручку вместе взятых.

– Не обижайтесь, Александра Петровна!

– Лучше скажите, как я играла? Вот это с руками, – я изобразила несколько жестов, – было в образе? Убедительно?

– Вряд ли вы заслужили «Оскар» или звание народной артистки.

– У-у-у… – протянула я разочарованно.

– Но самодеятельный театр швейной фабрики дрался бы за вас с театральной студией трамвайного парка.

Женя съел роллы и отпробовал салат, про который сказал, что сочетание чернослива с красной икрой несколько экстравагантно. Он заказал тайский молочный суп с креветками. Для меня молочные супы стоят на втором месте по отвратительности после овсянки. Данька, получивший мое неправильное гастрономическое воспитание, говорит, что Маша кормит дочь вермишелью, плавающей в молоке, что приравнивается к жестокому обращению с детьми.

Тайский супчик «том кха», оказывается, готовится на кокосовом молоке, со многими специями, он исключительно вкусный, мне нужно обязательно его попробовать, но не после трех пирожных, конечно. После такого количества сладкого любое блюдо покажется вареной подошвой.

Женя вызвался отвезти меня домой, я тут же закинула удочку: если он не торопится, мы могли бы погулять в парке Сокольники. Женя согласился, и погулять, и подождать, пока я, заскочив домой, переоденусь.

Парк очень изменился с тех пор, как я была здесь последний раз. Лет пятнадцать назад. Тогда он был запущен, грязен и темен, на лавочках сидели люди и тянули пиво из бутылок. Почему-то их было очень много, серых, развязных, с видом мне всё можно. Будто в Сокольники десантировали пивных алкашей со всей Москвы.

Женя тоже давно здесь не был, но его воспоминания сорокалетней давности, нашей юности. А я возила здесь Даньку в колясочке, потом водила за руку, потом тайно подглядывала из-за кустов, когда он вытребовал разрешения гулять самостоятельно.

Парк переродился, помолодел, он был не просто чист, просторен, он именно помолодел, почти как я. Помню старое и наслаждаюсь новым. Я никогда не была здесь с внучкой. Не водила ее на аттракционы, на детские площадки, на батутную арену, в Музей каллиграфии и в «Букводом», мы не катались на странных многоместных велосипедах и на детском поезде, не ели орешки и вкуснейшие пончики, не заглядывали в Большой и Малый розарии, в Сиреневый сад… Катюша часто бывает здесь с родителями, иногда – с бабушкой Любой. Зимой она каталась с горки на плюшках и, удерживаемая за руки родителями, скользила на коньках по круглому катку, называемому Шайбой. В теплое время по выходным они посещали мастер-классы, варили мыло, отливали свечи, плели «ловцов снов». Мне хочется, чтобы внучка полюбила Сокольники, чтобы они стали для нее Вселенной, какой те были для Даньки, для ее прадедушки и прабабушки, для меня, для Жени. Это будет совсем другая Вселенная, но пусть будет.

Мы обошли центральную часть, заглянули на все площадки и во все здания, вроде детского «Иннопарка». Для четырехлетней Катюши, отметила я, научные исследования проводить еще рановато. Потом гуляли по про́секам.

В Сокольническом парке, как и в Москве, радиально-кольцевая планировочная структура. От центра веером расходятся Песочная аллея и семь Лучевых просек (они так и называются – по номерам) и Майский просек, все они пересекаются полукольцевым Митьковским проездом. Женя это прекрасно знал. Но ему было неведомо, что в XIX веке вдоль каждого из просеков были высажены деревья определённых пород. Вдоль первого и третьего просека – берёзы, вдоль второго и шестого – вязы, вдоль четвертого – клёны, вдоль пятого – ясени, вдоль Майского просека – лиственницы.

Уже не раз случалось, что я рассказываю Жене какую-нибудь историю, он слушает вроде с интересом, а в финале моего выступления произносит несколько реплик или уточнений, по которым понятно, что все это ему давно известно. Я пыталась возмущаться: «Почему не остановите меня, зачем я распинаюсь?» Ему, видите ли, интересно, как молодежь трактует те или иные факты.

Так случилось и когда я рассказывала об ограблении Ленина в Сокольниках. Владимир Ильич снимал здесь дачу. Возвращался поздним вечером. В автомобиле находились его сестра Мария Ильинична Ульянова, водитель и охранник. Бандиты, предводителем у которых был Яков Кошельков по кличке Король, остановили машину, она им была нужна для дела. Ленин, выйдя, сразу заявил, что он Ленин, справедливо полагая, что нет человека, который не знал бы имени вождя Революции. К счастью Владимира Ильича, бандит не расслышал фамилию и ответил, что-то вроде подумаешь, Левин, а я Кошельков, Король, хозяин города ночью. Бандиты забрали их документы, оружие и укатили. Якобы чуть позже Король заглянул в документы, понял, кого прошляпил, приказал гнать обратно, чтобы захватить Ленина и обменять его на заключенных Бутырской тюрьмы. Но ограбленных к тому времени и след простыл. За достоверность этой истории я не ручалась.

– Между тем она правдива, – сказал Женя. – В своей работе «Детская болезнь “левизны” в коммунизме» Ленин рассуждает о компромиссах, в частности о заключении Брестского мира. И приводит пример. Представьте, что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты, вы отдаете им деньги, документы, револьвер, автомобиль. Компромисс налицо: вы лишаетесь имущества, но ведь и избавляетесь от неприятного контакта с бандитами. Человека, который сочтет такой компромисс принципиально недопустимым, Ленин называет сумасшедшим. И абсурдным предположение, что вы становитесь соучастником бандитов, которые грабят и разбойничают, пользуясь вашим автомобилем. И далее Ленин в скобках пишет, как было со мной лично, бандиты были потом пойманы и расстреляны.

– А как бы вы поступили на месте Ленина?

– Я бы тоже заключил Брестский мир, – выкрутился Женя, хотя я спросила не о политике, а об ограблении. – Ленин преодолел колоссальное и массовое внутрипартийное сопротивление, грозил уйти в отставку, буквально продавил этот унизительный мирный договор. Его заключили в марте 1918 года, а в ноябре того же года аннулировали. Получили жизненно необходимую передышку, накопили силы, выждали, и Германия рухнула под тяжестью собственных проблем. За Лениным упрочилась репутация прозорливого лидера, не совершающего политических ошибок.

– У вас, очевидно, всегда была пятерка по «Истории КПСС»?

– Если ее умно изучать, то можно почерпнуть много полезного. Наверняка мама вам об этом говорила.

– Моя мама?

Я совершенно забыла, что наврала, будто моя мама преподавала историю. На самом деле она работала технологом в НИИДАРе (институт дальней радиосвязи) на Преображенке.

Женя не услышал в моих словах вопроса и продолжил:

– Хотя, с другой стороны, может, и неплохо, что вам не приходилось конспектировать горы ленинских трудов, помнить повестки дня и решения съездов. Вы, Александра Петровна, занимались иными материями, и ваш объем знаний, признаться, впечатляет.

Поскольку комплимент был не заслужен, я поспешила сменить тему:

– Знаете, как Сокольники стали общедоступными?

– Понятия не имею. Разве они не всегда были местом народных гуляний?

– Евгений Евгеньевич! Пожалуйста, не делайте из меня лектора, который бубнит давно вам известное!

– Боже упаси! Мне приятно вас слушать. Разве мы плохо беседуем?

– Ладно! Третьяков выкупил эти земли у казны и передал городу.

– Третьяков, который создал галерею?

– Того звали Павел Михайлович, а Сокольники подарил народу его брат Сергей Михайлович.

– Один брат подарил Москве галерею, а второй – парк.

– История русского купечества, начиная с середины девятнадцатого века, изобилует подобными примерами. Факты столь масштабной благотворительности современных российских олигархов мне неведомы. Знаете, что было на месте большого фонтана в центре парка?

– Храм?

– Почему храм?

– У нас была такая национальная забава – взрывать церкви и на их месте устраивать водоемы.

– Вы про бассейн «Москва»? Тогда, следуя логике: храм, бассейн, храм – здесь снова была бы церковь. Нет, в парке только один очень уютный храм Тихона Задонского, мы еще не дошли до него. Вы, Евгений Евгеньевич, должны помнить этот храм.

– Деревянный, верно? Там был какой-то строй-двор, мастерские.

– Сейчас вернули церкви, идут службы.

– Чем славен Тихон Задонский?

– Он был епископом Русской православной церкви, просветителем, почитается как чудотворец.

– Александра Петровна, вы верующая?

– Тайно, в глубине души. А вы?

– Аналогично. Уже не атеист, но еще не воцерковлен, да и вряд ли буду. А что с фонтаном?

– К празднованиям коронации Александра Третьего был построен павильон с ротондами, очень милый, я видела фото, в русском стиле, весь резной. Забавно, что царь опоздал на обед, который устраивался в честь Преображенского, Семеновского и Измайловского полков. На расставленных столах было богатое угощение, чашку и ложку можно было взять на память. Царь, повторюсь, задержался, и статская публика подчистила столы с яствами для солдат и офицеров. Потом в павильоне был театр, выступали артисты драматических театров, Шаляпин, Собинов. Театр сгорел в пятидесятом году прошлого двадцатого века.

– Александра Петровна, вы легко можете водить экскурсии по Сокольникам!

Я их и водила – для Даньки персональные, для его класса – коллективные. Призыв «Люби и знай свой край родной» для детей пустой звук. Им скучно перелопачивать горы литературы, выбирая самое вкусненькое. Но им нравится, когда вкусненькое кладут прямо в рот. У меня в голове чертова куча сведений, начиная от особенностей соколиной охоты и заканчивая биографиями художников, которые любили здесь писать картины.

– У нас была очень строгая учительница по краеведению, – сказала я. – Хочешь не хочешь, воленс-ноленс, каждую неделю сочинение вынь да положь.

Мы шли по Майскому просеку, мимо нас сновали дети и подростки на каких-то самокатах странной конструкции. Два колеса, между ними перекладина, на ней упоры для ног. Работает, вероятно, на аккумуляторах, при легких наклонах корпуса плавно поворачивает вправо или влево. Способ передвижения из фильма про будущее.

– Как называются эти штуки? – спросил Женя.

– Понятия не имею, первый раз вижу.

Он внимательно посмотрел на меня. Очередной раз подивился перекосам в моем образовании и воспитании. Я выказываю странную тупость в предметах, отлично известных молодежи, и владею знаниями, которые обычно приобретаются к преклонным годам.

Чтобы Женя не концентрировался на этом противоречии, я принялась рассказывать про Майский просек. Его приказал вырубить Петр Первый. Ездил по нему на Кукуй к немцам. Весной здесь накрывали столы с вином и разной снедью, тут пировали царь с придворными и иноземцы. Поэтому роща долго называлась Немецкие столы.

– Пора и нам перекусить? – предложил Женя.

– Знаю я ваше перекусить. Только в кафе с пластмассовыми тарелками и стаканами!

– Но там может не быть хороших пирожных.

– Дневную норму сегодня я уже выполнила. Сами говорили, что мне надо себя контролировать, что я толстая.

– Я ЭТОГО НЕ ГОВОРИЛ!

– Разве? Тогда мне срочно нужно к отоларингологу, специалисту по нейросенсорной тугоухости.

– Какой-какой?

– А вам – к специалисту по потере памяти. Нет, к психиатру, который лечит неспособность воспринимать женское кокетство.

Женя польщенно рассмеялся:

– Я постараюсь найти такого, если не помогут народные средства.

– Это какие? Растолочь три сухих мышиных хвоста, смешать с пометом белой курицы, варить в желчи быка-производителя…

– Минуточ-ку… Будьте добры, помедленнее. Я записываю…

Женя смешно спародировал Шурика из «Кавказской пленницы». Я подхватила:

– Цель приезда? – Этнографическая экспедиция. – Понятно, нефть ищете…

День, начавшийся с вульгарного спектакля, закончился прекрасной прогулкой и вкусным ужином с шашлыками и свежими овощами.

Когда мы прощались у моего подъезда, Женя (сам! без подсказок и намеков!) предложил отправиться за город, на свежий воздух. У него начался отпуск.

– Вы скоро уезжаете? – быстро спросила я.

– Нет, не планирую.

Боюсь, обрадовавшись, я выдала себя с головой.

– Если бы вы знали, как я люблю собирать грибы! – мечтательно произнесла я. И не стала уточнять, что много лет была лишена этого удовольствия. – Рай, по-моему, грибной лес. Приходит ко мне дьявол, говорит: «Отдай жизнь и будешь вечно жить в грибном лесу!» – «Да запросто, берите! Сдачу оставьте себе».

– Замысловато. Дьявол отправляет в рай?

– Если использовать вариант легенды о Фаусте в интерпретации Гёте. У него Сатана говорит: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

– А есть другие варианты?

– Есть, менее оптимистичные. Фауст кончил жизнь в страшных мучениях из-за того, что продался дьяволу.

Кажется, мы могли говорить с Женей вечно, не расставаясь. Как в молодости, когда трудно, не хочется и обидно прощаться с любимым. Хотя уже глубокая ночь, мама не спит и будет сердиться. У нас нет мам, на часах восемь вечера и, похоже, нас посетила одна и та же мысль.

– Разве сейчас грибной сезон? – кашлянув, спросил Женя.

– Могут быть колосовики.

– Это такой сорт?

– Нет, любые грибы: белые, подосиновики, подберезовики – первые, они появляются, когда колосятся злаковые. Куда мы поедем?

– Право выбора профессионалу.

– Тогда… под Звенигород… я там давно… у нас там… Я покажу дорогу. Это по Новорижскому шоссе. До свидания!

– До завтра! – попрощался Женя, не понявший, почему я вдруг напугалась и стала заикаться.

Завтра мне понадобится все мужество. Хватит прятаться и отсиживаться!