Деньги я любил с детства. Это чувство проснулось во мне в момент стояния в углу в возрасте лет десяти. Наказан я был за следующий проступок: приобрел игрушечную пожарную машину на «трешку», данную мне на покупку еды в универсаме. Мы жили небогато, но я ни в чем не нуждался. Наказали же за растрату без разрешения. Итак, я стоял носом в стенку, думал о природе денег, их значении в моей несчастной жизни и твердо решил начать зарабатывать. Трудился на износ, а именно объехал всю многочисленную родню (вот ведь время было, один через весь город, никто не боялся отпускать) и дипломатично подвел всех к необходимости пожертовать мне рубль в счет подарка на день рождения, до которого оставалось полгода. Убеждать я умел, и слабая нервами ленинградская интеллигенция сдалась.

Собранное было поменяно на красный, как закат, червонец. До сих пор помню вожделение, с которым я на него смотрел. Кажется, мои чувства носили даже сексуальный характер. Недавно, увидев где-то этот бледно-розовый тотем, я испытал такую же дрожь в солнечном сплетении, как бывает при совершенно иных обстоятельствах. «Десятка». Я помню все ее скрипы и шелесты. С купюрой я не расставался ни на минуту. Через пару дней ее отобрали у меня какие-то невские гопники. Мне даже удалось врезать одному перед тем как побежать, но меня догнали и разгрузили на шапку, модный пенал и содержимое карманов. Я шел домой по лужам Веселого поселка и плакал. На следующий день я записался в спортивную секцию. Бега.

Но начнем про реальные заработки.

Мне 11 лет. Лето я проводил на даче, заняться было особо нечем, а в сельпо продавалось много интересного и отчаянно нужного. От безысходности начали с другом собирать бутылки. А кто не собирал?! Двадцать копеек за штуку. Пять бутылок — рубль. Один рубль — эээх! Ну вы помните. Окружные леса никогда не пребывали в такой чистоте, как после наших походов. Людей, разбивавших бутылки, я ненавидел всей душой, а тех, кто их выбрасывал, считал глупцами. Я начал жить, измеряя капитал любого человека количеством бутылок. Даже мамину зарплату младшего научного сотрудника я перевел в стеклотару и визуализировал. Я стал просить покупать мне омерзительный нарзан вместо пепси-колы. Родители удивились, но радостно пошли навстречу. Давясь соленой гадостью, я помнил, что эта бутылка при сдаче стоит на десять копеек дороже. Иногда в лесах мы находили такой стеклянный антиквариат, что приемщики подозревали нас в ограблении музея раннего палеолита.

В общем, мальчики сошли с ума. Надо сказать, что в трех километрах от дачи, где я жил с прабабушкой, находилась дача моего дедушки по еврейской линии, крупного строительного начальника. На выходных я регулярно являлся туда с лицом, выражающим безмерные страдания и очевидную потребность в деньгах. Воспитывали меня в строгости и домой отправляли сытым, но таким же бедным.

День рождения у дедушки был летом и отмечался на даче с большим размахом. Дефицитные деликатесы украшали богатый стол и доводили меня до невроза. Однако в тот день, о котором идет речь, я не обращал внимания на копченую колбасу и красную икру. Меня интересовали бутылки, места скоплений которых узнавались мною по запаху. Еще до начала застолья я подсчитал свою завтрашнюю выручку и осоловел. Это был первый раз, когда я хотел, чтобы праздник поскорее закончился. Мне не терпелось получить активы в собственность. Когда наступил черед Наполеона и стало понятно, что опустошены все принимаемые в СССР бутылки, я вылетел из-за стола, примчался на кухню, куда уносили все, что мешало в столовой, и начал складывать стеклотару в припасенную сумку безобразного вида. Праздник был веселый, и мои копания в мусоре никто не заметил. Наконец я собрал все богатство и решил откланяться, так как тащить ночью три километра огромную звенящую сумку не хотелось. Как истинный сумасшедший, я боялся ограбления. Удивительно, как мы теряем разум, занимаясь накопительством и стяжательством, идя на жертвы, чаще всего несоизмеримые с ожидаемым результатом.

Провожать любимого внука собрались все участники банкета, дедушка шел последний. Каждый гость, выходивший меня поцеловать, застывал, разглядывая сумку с бутылками, стоявшую рядом с тщедушным мальчонкой, уходящим в сумерки. Разум, замутненный стеклом, постепенно стал ко мне возвращаться, и я осознал потенциальные интерпретации данной мизансцены. В глазах общественности состоятельный дедушка выглядел окончательным Плюшкиным, который заставляет внука переть на себе обоз с бутылками, чтобы дать хоть как-то заработать ему на пропитание. Сумка была чуть ли не с меня размером, но в ней едва ли набралось на пять-семь рублей. Колбаса и икра на столе стоила значительно дороже.

Гости медленно стали поворачиваться к хозяину праздника. Ожидались едкие шутки, особенно на тему отношения в еврейской семье к русскому внуку.

Дедушку я любил и опозорить его не мог.

— Дедуль, а где у тебя помойка? Я хоть бутылки вынесу, польза от меня будет.

Сердце обливалось кровью, но лицо было безмятежно-беззаботным. Тем более я знал, что помойка где-то далеко, и рассчитывал, что никто меня провожать не пойдет.

— Спасибо. Может, посидишь еще? Наполеон вкусный, арбуз, куда тебе спешить?

Душа рванулась, но бизнес есть бизнес.

Неожиданно один из гостей сделал шаг вперед и хладнокровно убил меня:

— Да оставь ты бутылки, Санек. Я в город отвезу на машине, сдам, пропьем с твоим дедом, чего добру пропадать.

Главное было не зарыдать. Огромные, грубые ладони взяли в охапку эти нежные цветки и вместе с кожей оторвали от меня.

Я шел домой через туманные, покрытые августовской ночью токсовские холмы и плакал. Маленький обездоленный мальчик с тонюсенькими ногами, вставленными в тяжелые разваливающиеся сандалии, у которого только что отобрали последние деньги, а с ними — последнюю надежду. Мир казался мне катастрофически несправедливым и бесконечно жестоким. Насладиться летней прогулкой налегке в голову мне не приходило. А ведь сколько счастья было в той теплой ночи беззаботного детства, да и деньги мне были, честно говоря, не нужны. Про упущенный «наполеон» я вообще молчу.

Удивительно, как мы теряем разум, занимаясь накопительством и стяжательством, идя на жертвы, чаще всего несоизмеримые с ожидаемым результатом.

Вспоминая ту летнюю драму, дедушку, который ушел не так давно, но уже навсегда, детство, сбежавшее, словно ветреная любовница, мне подумалось: а сколько я бы сейчас отдал за машину времени. Сумма мне известна, она равна той, что я готов буду отдать через двадцать пять лет за полет в сегодняшний день. Но я же здесь. Так зачем платить. Вот он день, в который я захочу вернуться. Это его воздух. Вокруг его люди.

Я не попаду назад, я не буду платить в будущем. Взаимозачет.

Но прочь рефлексия, следующая история. Очистив токсовские леса от всех пустых бутылок, я не сильно приблизился к Рокфеллерам и решил самодиверсифицироваться. Но чем заняться? Руки у меня обе левые и растут прямо из жопы, физической силой не обладаю, фарцовать в садоводстве некому и нечем. Я правда попробовал рубить за деньги дрова, но на второй день топор слетел с топорища, чуть не убив увернувшегося работодателя и разбив окно в его бане. Все шло к возврату в бутылочный кластер. Но вдруг в моей голове родилась мысль.

Жили мы на полуострове, окруженном дивными холмами значительной, по карельским понятиям, высоты. Зимой даже горнолыжники тренируются. Виды такие, что дух захватывает. Но у холма есть один недостаток: на него тяжело влезать. По старой советской традиции, магазины и другие блага цивилизации удобно разместили на вершине, а дачи у подножья. Хочешь в сельпо — идешь час в гору. А неохота.

Лень. Сакральное русское чувство. Наша лень совершенно иррациональна. Лень наклониться в душе за упавшим шампунем — будем полчаса пытаться поднять его пальцами ног. Лень взять корзинку в супермаркете — будем нести в руках тысячу мелочей, бесконечно их роняя и матерясь. Лень вызвать мастера — сами что-то прикручиваем, приклеиваем, присобачиваем, пока все окончательно не сломается. Лень ходить к врачам регулярно — ждем, пока прижмет, и тратим в итоге в десять раз больше времени и денег. Лень работать — бесконечно празднуем и боготворим проблемы США. И так далее.

На мое подростковое счастье, ряду соседей было лень таскаться на гору, и мое предложение осуществлять доставку продуктов за «долю малую, но справедливую» нашло своего клиента. Но и меня сгубила лень.

Составив список пожеланий и получив финансирование, я сел на велосипед «Украина» и отправился в путешествие. Покупок набралось много, но ехать два раза мне было, как вы понимаете, лень, и я решил, что как-нибудь все привезу сразу, тем более, деньги я еще не заработал, но уже потратил.

Тоже, кстати, особенность нашего менталитета — отсюда популярность кредитов под космический процент на космическую херню. Устроился на работу, посчитал, сколько получишь за десять лет, и сразу все потратил. Уволили — сидишь критикуешь правительство и ненавидишь банкиров.

Но вернемся к моему бизнесу.

Я все купил и кое-как распихал товар по велосипеду. Небольшая детализация. Двухколесное средство передвижения с неполиткорректным по нынешним временам названием было огромным, а я, напротив, — ростом с бублик. Мои ноги доставали только до педалей, но я научился запрыгивать на велосипед, как Боярский на лошадь. В цирке выглядел бы забавно — этакий суслик на самокате, а вот на шоссе создавал своим плохоуправляемым агрегатом множество проблем. А тут еще куча кульков, неимоверным образом примотанных к заднему багажнику, мешок, висящий на правой стороне руля, и бидон с молоком, уравновешивающий его слева. Даже для шапито перебор. Особый шик картине добавляли синие тренировочные с незабвенными бретельками. Вспоминая моду СССР, я понимаю, почему секса в той стране не было. И большевиков погубили джинсы, а не ракеты. Уверен.

Итак, я еду. Равновесие держу с трудом, но мысль все-таки разделить ношу на две ходки гоню как можно дальше. Неожиданно бретелька тренировочных попадает в цепь. Ногами до земли я не достаю, ручного тормоза у велика нет, куча скарба на руле во главе с полным бидоном ситуацию не упрощает. Качусь по инерции, думаю, что делать. Метрах в тридцати от меня остановка сельского общественного транспорта. Людей на ней больше, чем физически может влезть в любой автобус, и все это понимают, так что стоят плотно у края и в дождь, и в зной. Автобус в город ходит регулярно, два раза в день, поэтому кто не влез, тот идет пешком три километра до электрички, и там аттракцион повторяется. Маршруток нет в принципе, машин у людей в основном тоже. Так что стоим, товарищи, и не жалуемся.

Перед остановкой лужа широкая, как Волга. Асфальт положили плохо, автобусы тяжелые и колесами выдавили яму, заполняемую водой частых ленинградских дождей. Мой велосипед начинает терять скорость, решения у меня в голове так и нет. На глазах изумляющейся толпы я въезжаю в самый центр лужи, останавливаюсь и закономерно валюсь в это озерцо со всем товаром.

Я — в грязной воде, на мне — велосипед, сверху — россыпью ВЕСЬ ассортимент деревенского магаза: пародия на макароны из «пиздец каких твердых» сортов пшеницы, позапозапрошлогодняя картошка, похожая на прошлогоднюю сливу; серая булка, видевшая Ленина; стальные сушки, размокающие только в кислоте; синяя, как тренировочные, и очевидно умершая своей смертью курица; леденцы с неотдираемой оберткой. Все это залито двумя литрами молока. Хорошего молока, так как оно от недобитого колхозниками кулака.

Падение мое тянуло на «Оскар» и было встречено бурными продолжительными аплодисментами стоящих на остановке. Лежу.

Помочь особо никто не торопится, так как лужа глубокая, да и место у края остановки терять не хочется. Тренировочные плотно зажаты цепью, велосипед тяжеленный. Мокро, обидно, больно, безнадежно.

Именно в эту минуту подъехал автобус. Водитель остановился перед лужей, в которой, как в ванной, развалился я, высунулся из окна и крикнул:

— Уберите этого идиота от остановки, иначе вообще двери не открою, пешком в город пойдете.

Какой-то тучный мужик спешно снял сандалии, зашел в лужу, поднял меня с велосипедом, оторвал кусок тренировочных, выкинул обоих на обочину и побежал, расталкивая толпу, к дверям автобуса, который безжалостно раздавил заказ моих замечательных соседей. В оборванных трениках с разодранным локтем я смотрел на отражение белых облаков в молочно-серой воде, размышлял о природе лени, мечтал о дефицитном велосипеде «Кама» и думал о том, как найти деньги, чтобы расплатиться с инвесторами.

Не влезшие в автобус стали расходиться, оставив после себя любимые мною бутылки. Я подумал: «Ну ее, диверсификацию». Надо развивать ключевую компетенцию и не вкладывать в непонятные стартапы. За неделю я собрал бутылок достаточно, чтобы компенсировать потери от провала в бизнесе по доставке. От судьбы не уйдешь. Кто-то должен был собирать стекло в готовящейся разбиться вдребезги империи. Так закончилось лето, мне исполнилось двенадцать, и на день рождения мне подарили копилку. Тут-то я и сошел с ума. Опустив в классического борова первую монету, я сразу же лишился рассудка. Откуда-то взялась патологическая жадность и развился слух. Тратить деньги я перестал в принципе, а звон выпавшего из кармана чужого медяка я слышал за несколько километров. Мне до дрожи в пятках хотелось поскорее наполнить свиноподобный сундучок и посчитать сокровища. Я даже начал взвешивать копилку на безмене, чем немало озадачил родителей, которые не понимали, как можно перевести силу тяжести в деньги. Незадолго до окончательного заполнения фарфоровый сейф переехал ко мне в кровать. Я засыпал и просыпался с ним в обнимку, так как боялся, что чудовища, вроде бы переставшие жить под кроватью уже как пару лет, вернутся и украдут накопленное.

Наконец наступил день М. Я торжественно расколотил ларец, растекся между монетами, облобызал каждую, посчитал несколько раз, разложил по номиналу и увидел нирвану всеми доступными на тот момент глазами. Ненадолго вернувшись в реальный мир, я задумался, как же это все поменять на бумажные деньги. Пришлось обратиться к бабушке, которая умилилась малолетнему скряге и согласилась помочь. Следующим вечером она сообщила, что обмен произошел, но попросила эти деньги на пару дней в долг. Я был горд. Профинансировать практически главу семьи. Это ли не верх могущества. Проценты брать не стал. Еще через день бабушка попала в больницу, о чем я узнал из случайно услышанного разговора родителей.

Я, как мне кажется, не самый плохой человек и точно был хороших ребенком. Меня близкие любили, и я их любил, заботился о них, рисовал открытки, читал с табуретки стихи, писал про семью в стенгазете, гордился, ценил. Но в тот момент, когда я услышал о бабушкином несчастье, темная сторона силы сдула все ростки добродетели с поверхности моей души.

«А что будет с моими деньгами, если…» — я возненавидел эту мысль, как только она появилась, и загнал ее в самый дальний угол головы. Но и оттуда она сверкала пурпурно-фиолетовым. Нет, я, конечно, переживал, даже плакал, но мысль-то проскочила. Мне стало очень стыдно, мерзко и противно из-за ее рождения. Ох эти метания порядочного человека, которые так отравляют спокойное совершение непорядочных поступков.

На мое и общее счастье скоро выяснилось, что жизни бабушки ничего не угрожает, и я вновь начал ощущать себя достойным сыном своих родителей, пока опять же не подслушал о потенциальных проблемах с памятью после случившегося.

Если в вопросах жизни и смерти свет, разумеется, победил и я не думал о деньгах, кроме первой молнии сомнений, то вот сейчас дьявол реально занялся мною всерьез, и он был в мелочах, точнее, в мелочи.

Я живо представил себе, как здоровая и невредимая бабушка возвращается домой. Все счастливы. Она все помнит, кроме своего долга. Воспаленное воображение нарисовало мне именно такую картину частичной потери памяти.

«Лучше она бы что-то другое забыла, например про тройки в четверти или про разбитую вазу, но ведь не вспомнит именно про деньги, уж я-то чувствую» — пару дней я провел, подробно изучая амнезию по имевшейся в доме медицинской литературе. Полученные знания меня не порадовали. Настроение ухудшилось до предела.

Ждать исхода не представлялось возможным, и я напросился на визит в больницу. Разумеется, признаваться в посещавших меня страхах в планах не было, но как-то прояснить ситуацию с бабушкиной памятью хотелось.

По дороге я провел разведку.

— Папа, а что, бабушка может про меня совсем забыть? — голосом полным трагического сочувствия, поинтересовался я у хорошего врача.

— А что ты натворил? — без тени сомнения в моей сентиментальности отреагировал хороший отец, знавший, с кем имеет дело.

— Я ничего, просто так спросил, — изобразить научный интерес очевидно не удалось.

— Ты не волнуйся. Я, если что, про тебя напомню, — после этой фразы я замолчал до самой палаты.

— Ну вот вы зачем ребенка в больницу притащили? — бабушка была достаточно бодра.

— Сам вызвался, — порадовал папа.

— Спасибо, Сашуль, мне очень приятно. Как дела?

А вот мне не было очень приятно. Вновь стыд и самобичевание.

«Спроси, спроси ее про дни перед больницей», — шептал в ухо внутренний демон, державший в руках коньки, на которые я собирал деньги.

— Хорошо, — выдавил я.

— Очень твоей памятью интересовался, — огрел дубиной и меня и демона смеющийся отец. Я мгновенно вспыхнул.

— Моей памятью? — удивилась бабушка.

Я ненавидел себя, весь мир, деньги, коньки, копилки и особенно папу.

— Ага, вероятно рассчитывает, что ты о чем-нибудь забудешь. Уж слишком тревожный голос у него был, когда спрашивал, — отец упивался моментом, не подозревая, насколько противоположными по сути были его подозрения.

— Слушай, а может, у меня и правда с памятью проблемы? Саня, напомни, что я должна забыть? Я не буду ругать, просто я грехов за тобой не помню последнее время.

Если бы я тогда знал, что такое сюрреализм, то точно бы охарактеризовал ситуацию этим словом.

— Ты ничего не должна забыть! Я просто так спросил, когда услышал про болезнь! Я же все изучаю! — я уже почти рыдал, но это была правда. Я практически жил внутри Большой Советской Энциклопедии, если вдруг узнавал о чем-то новом.

— Да ладно, успокойся ты, ну забыла, значит, забыла. Считай, что тебе повезло, — с улыбкой на лице попыталась меня успокоить бабушка.

На этой фразе даже демон внутри меня начал смеяться. Я же был готов взорваться на месте: «Повезло?!»

— Я пошел в туалет, — дрожащим голосом, полным обиды и разочарования, я прикрыл свой отход.

«Деньги — зло. Я тону во вранье. Я больше никогда, никогда…» — и далее целый список, заканчивающийся клятвой не давать в долг больше, чем готов потерять. Вот такие мысли крутились в моей голове все дорогу из больницы домой.

Вечером папа сдал мне мелочь, как это периодически происходило последний месяц, и спросил:

— Когда копилку-то разбиваешь?

Мне стало совсем нехорошо. В списке «никогда более» ложь находилась на первом месте, а рассказать отцу о судьбе накоплений в нынешних обстоятельствах означало бы катастрофу. Редко когда осознаешь полную безвыходность положения. Похолодевшими губами я пролепетал:

— Я ее уже разбил, так что мелочь больше не нужна. Спасибо.

— О как, и сколько насобирал? — не отвлекаясь от книжки, поинтересовался отец.

Его равнодушие так диссонировало с бурей внутри меня, что мне казалось, этот контраст осязаем и виден невооруженным взглядом, как парашют Штирлица в известном анекдоте.

— Двенадцать рублей, — обреченность чувствовалась в каждом слове.

— Куда дел?

Я как раз в тот момент читал «Колодец и Маятник» Эдгара По. В рассказе инквизиция создала комнату, в которой сжимаются стены и загоняют жертву в бездонный колодец.

— В долг дал, — выполз ответ.

«Господи, если он не спросит „кому“, я обещаю тебе… Все обещаю, что хочешь!!!» — пронеслось у меня в голове.

— Кому? — папа отвлекся от книги и посмотрел на меня с неподдельным любопытством.

Бога нет. Ок. Я опустил глаза, обмяк, усох и начал сознаваться.

— Баб… — вдруг зазвонил телефон. Я рванул, как раб с плантации.

— Але!

— Саня, это бабушка, папа дома? И, кстати, не забудь у меня свои двенадцать рублей забрать, когда в следующий раз придешь.

— Да мне не горит, — от щек можно было прикуривать в тот момент. — Пап, тебя.

За время папиного разговора я стремительно почистил зубы, разделся, лег спать и, поняв, что не засну, учился изображать спящего. Папа так и не заглянул. Я вошел в роль и вырубился.

Через два дня я заехал к бабушке, забрал деньги, положил их в варежку, которую немедленно оставил в трамвае. Я не удивился и не расстроился. В графе «Уроки» стояло «Оплачено».

История о том, как любовь может быть очень холодной.

Мой друг Коля (нет, он, конечно, не Коля, но мы сохраняем адвокатскую тайну, да и человек он теперь серьезный и влиятельный), так вот Коля всегда любил спорт. А так как речь о времени советском, то я имею в виду не кибер-спорт и даже не керлинг, скайдавинг или виндсерфинг. Коля разбирался в подножках, бросках и прочих захватах. Он был дзюдоистом. Сразу хочу сказать, никакого политического подтекста в истории нет. В СССР почти все занимались дзюдо, даже я. Но я занимался дня три, а вот Коля — много лет. То есть он мог бросить не только любую девушку, но и любого парня. Парня — на татами, разумеется, ну или на асфальт, как уж парню повезет.

Итак, Коля был настоящим мужчиной, причем с самого детства. А настоящие мужчины, в Советском Союзе, как, впрочем, и почти все мужчины, рано или поздно попадали в армию. Коля тоже в один прекрасный день обнаружил себя в рядах вооруженных сил, но с небольшой оговоркой. Служба Коли проходила в спортроте. Спортрота — это практически спортлото. Куда попадешь, не знаешь. Колю занесла военно-спортивная карьера в город… Опять же, в сюжете будут реальные люди, а главное — дамы, и их честь, и даже светлая память, может быть задета, поэтому назовем этот город Черноземск.

Оказался Коля в Черноземске молодым солдатом-спортсменом. Что может интересовать мужчину, если он молод, если он солдат, и если он спортсмен. Даже одного пункта достаточно для правильного ответа. Молодого человека интересуют девушки. А солдата? Тоже девушки. Ну и наконец, о ком мечтает спортсмен? Тоже о девушке. То есть выхода у Коли не было. Все три его внутренних голоса шептали об одном. Поэтому несвободное время у новоиспеченного рядового уходило на поиск барышень и содержательные с ними беседы о любви. У солдата все время — не свободное. Хочешь, не хочешь — начнешь сбегать ночами. Плохо, конечно, но ради любви чего только не нарушишь. Коля смог пофилософствовать с целым отделением черноземских девушек, но одна, по имени Наташа, ему запала в душу особенно сильно, а главное — чуть не стоила жизни.

Он пробирался к ней ночами, используя для проникновения тропу черноземских ниндзя. Забор, какая-то труба, кусок крыши и, наконец, окно. Это сегодня парни способны максимум на чат ВКонтакте, а в СССР приходилось напрягаться. Коля залезал в спальню в середине ночи, разговаривал о высоком и под утро исчезал тем же путем, чтобы не опоздать на подъем. Родители барышни, спавшие в соседней комнате, ни о чем не догадывались. Коля не догадывался, кем были родители. А зря.

Однажды Коля попал в квартиру не через окно, а через дверь. Девушка была дома одна. Он снял верхнюю, так сказать, одежду, открыл шкаф, повесил свой тулуп, закрыл шкаф. Застыл, как будто внутри мини-гардероба он увидел привидение. Медленно, холодными, как черноземская зима, руками вновь открыл дверцы шкафа и понял, что долюбился. На него смотрели полковничьи погоны. Полковник — это всегда неприятно, но они бывают разные. Бывают страшные, а бывают очень страшные. Коля решил уточнить круг ада, на который он взошел.

— Наташ, а папа что, военный? — равнодушно, но с неприятным треском внутри поинтересовался рядовой ВС СССР.

— Ага, комендант города.

Был бы Коля боксером — ушел бы в глубокий нокаут. Из всех возможных полковников он выбрал самый худший вариант. Уходить в самоволку, чтобы крутить любовь с дочкой коменданта города, — это ультрарусская рулетка. Однако пути назад у Коли уже не было, он все-таки не в секцию бега ходил, а борьбы. Он, как мог, порадовался за Наташу и ее родителей и спросил в порядке праздного любопытства, какое вообще у папы отношение к тому, что Наташа может кого-то любить. И тут выяснилось, что неприятности Коли только начинаются. Товарищ полковник видел будущее своей дочки с курсантом черноземского летного училища Сергеем, которого сама Наташа поматросила и бросила, как принято говорить в мужской среде. Все бы ничего, но родители Сергея и Наташи дружили, и этот династический брак был высечен на асфальте Черноземска задолго до появления потенциальных молодых. Наташа за Сережу выходить не хотела, избегала его, как могла, но Колю папе все равно не показывала.

Наш спортсмен озадачился, но вида не подал. Воевать на два фронта ему не хотелось, но опять же закалка и удаль замутили сознание. Тем временем наступила ночь. Наташины родители были в отъезде, и Коля расхаживал по комендантской квартире в костюме советского купальщика. Квартира была мощная. Особенно гостиная. Дубовая мебель, ковер, и, разумеется, море хрусталя, как ключевого индикатора благосостояния того исторического периода. По словам Наташи, папа ценил волшебное стекло, как гномы — золото, поэтому им никто не пользовался. Боялись разбить. Разумно. Экскурсия по хоромам продолжилась, и вдруг в дверь позвонили. Юные романтики превратились в мумии. Первой очнулась Наташа и приказала молчать. Родителей она лично посадила на поезд. После пары минут тишины пьяный голос сообщил, что это Сергей, тот самый курсант летного училища, и он хочет всё. Поговорить, жениться, родить пятерых детей и умереть в один день. Коля, разумеется, настроился на битву, но Наташа сказала, что этим он погубит не только себя, но и ее. Она его просто умоляла не подавать голос.

Курсант, не получив ответа, неожиданно быстро ретировался. Коля изумился отсутствию настойчивости, но недооценил соперника. Наша пара переместилась в родительскую спальню, начала артподготовку к диалогу о любви. Но вдруг из Наташиной комнаты раздался шум разбивающегося стекла и очень пьяный голос курсанта Сергея. Он тоже знал секретный путь ниндзя и решил пойти на решительный штурм.

Наташа еще раз взмолилась. Сказала, что если все узнают, что Коля был у нее этой ночью, то больше всех повезет ему. Мол, его просто отправят служить на дно Северного ледовитого океана. А вот саму Наташу ждет такая инквизиция, что если Коля любит ее хоть немного больше своей гордости, то должен немедленно залезть под кровать вместе со всей одеждой. Сам Коля был в тот момент без одежды.

События разворачивались стремительно. Коля спорить не стал и обосновался с обратной стороны ложа любви товарища полковника. Под кроватью было много интересного, помимо пыли, но перечислять весь набор не стану по эстетическим соображениям.

Наташа выпроводила летчика из спальни, и они пошли разбираться в гостиную. Разговор проходил на излишне повышенных тонах. Более того, стало очевидно, что Сережа пытается склонить девушку к любви в прямом смысле слова. Коля убедил себя, что Наташе грозит опасность, выполз из окопа, натянул трусы и пошел в атаку. В гостиной было темно, только два голоса и две тени. Коля нащупал выключатель и зажег свет. Четыре глаза уставились на парня, одетого в достижения армейского дизайна. Два пьяных пытались сфокусироваться, два трезвых решали, что делать. И тут Наташа показала, что она — настоящая дочь полковника. Маневр был блистательным. Важная деталь — Наташа училась на актрису.

— Сережа, вот видишь, как ты шумишь, даже соседи пришли. Коля, мы сами разберемся, все в порядке, идите домой.

И она взяла потерявшего дар речи «соседа» под локоть и выставила из квартиры на лестницу без всяких дальнейших инструкций.

Коля почувствовал себя наполеоновским солдатом под Москвой. Очень холодно. Нет, ну представьте себе. На улице минус двадцать пять, в подъезде немногим теплее. Ты — практически голый. До казармы несколько километров пешком. Живым не дойти. Стучаться к соседям — неминуемо вскрыть всю ситуацию, плюс — очевидная самоволка, хотя о ней Коля уже не думал. Ситуация безвыходная. Коля вспомнил все виды спортивной и художественной гимнастики, но понял, что хватит его еще минут на десять-пятнадцать. Он уже думал, в какую квартиру стучаться, но неожиданно внизу лязгнула дверь и из нее вылетел Сережа. Попробовал ломиться назад, поднял шум, и Коля понял, что сейчас кто-то из соседей точно вмешается. Но кто?! Коле повезло. Сосед с Наташиного этажа открыл дверь и точно указал Сереже направление движения. Жених покинул поле боя.

Тем не менее Наташа дверь не открывала, Коля прильнул к окну и увидел, как Сережа пытается поймать среди ночи машину. Коля догадался, что за этим процессом наблюдает не только он, но и Наташа. И правда — как только Сережа сел в автомобиль, дверь квартиры открылась, а еще через пять минут практически окоченевшего спортсмена уложили в горячую ванну и стали оживлять. Удалось.

Услышав историю и перестав смеяться, я спросил Колю, а почему он включил свет вместо того, чтобы напасть на курсанта неожиданно и быстро решить схватку в свою пользу. Ответ меня изумил.

— Да я вообще не хотел драться. Во-первых, хрусталь. Мы бы там все перебили. А вовторых, я бы ему сломал нос в первом же броске в темноте, а он — будущий летчик. Если ему нос сломаешь — все, конец карьере, в небо не возьмут, что-то там с дыханием важное. Нас тренер учил, будете бить летчиков, берегите им носы. Ну я что, зверь, что ли? Хотел при свете его аккуратно заломать и вывести за дверь.

Настоящий мужчина Коля. Умный, сильный и добрый. До сих пор такой. И очень любит с тех пор тепло. Очень.

А Наташа в итоге вышла замуж за Сережу и уехала с мужем в Германию, куда его отправили служить. Просто если комендант города что-то решил, то спорить бессмысленно.