ЭПИЛОГ

Когда ушёл Хозяин, он не плакал, как миллионы сограждан, но, возможно, как никто из них, переживал утрату. Он не был псом, чтобы любить Хозяина, к тому же давно забыл, что означает это чувство, и, как все другие, боялся и подчас ненавидел его, но вместе с тем восхищался. Полунищий мальчишка из города Гори, он сумел подняться на самую вершину власти, переиграть всех своих противников, искушённых, опытных и не уступающих ему ни в одном пороке. Почти три десятилетия он держал эту власть неослабно, став для народа великим идолом, сумев самого себя подменить мифом о себе, тенью своей, которая в вечерний час кажется особенно огромной в сравнении с маленьким человеком. Как же не восхищаться им? Как не стремиться следовать по его стопам, учась премудростям игры со всеми и против всех? И тем более зло берёт, когда теперь, взобравшись на трибуну, безобразный Хрущёв, первый из прощелыг и двурушников, обличает Хозяина, как злодея, клеймит культ личности, которому сам же служил с таким рвением, что никто не мог превзойти его в лизоблюдстве, когда он произносил здравицы «величайшему из великих». Вот бы кого под нары загнать следовало — да не успелось…

Варсонофий Викулов не грезил однажды стать земным «богом». Трезво оценивая самого себя, он ставил себе задачи более скромные и достижимые. И ведь достигались они! Ни одной осечки не дал Варсонофий, ни разу не споткнулся. К 1941 году он уже имел чин комиссара государственной безопасности 3-го ранга. С ускорением карьерного роста поспособствовал тесть. Правда, после разоблачения товарища Ежова позиции его сильно зашатались, и Варс, чувствуя, что тестя непременно «вычистят», а тогда несдобровать и ЧС, сработал на опережение. Донеси первым и неизбежно окажешься в выигрыше — этому «золотому правилу» Викулов следовал всегда, и оно ни разу не подвело. Как и в случае с первой женой, донос на тестя обезопасил его от разделения ответственности и принёс благодарность. Эрна, конечно, побесилась сперва, когда узнала, кто упёк её папашу, но затем, взвесив все «за» и «против», признала правоту Варса.

Благодаря неоднократно доказанной преданности партии и лично товарищу Сталину, Викулов был включён в группу, занимавшуюся делом Ежова. Много разного повидал на своём веку Варс, но такого ещё не приходилось. Фигуранты дела, начиная с самого наркома, откровенно сознавались в мужеложстве и под протокол подробно описывали свои «утехи» подобного рода. Один из фигурантов показал, что Ежов в своём доме сперва изнасиловал его жену, а затем и его самого. Отказать наркому они не смели даже в самых извращённых фантазиях. При обыске у Ежова были найдены порнографические открытки и искусственный фаллос, ранее изъятые им же самим у Ягоды. Перешли ли эти «трофеи» новому наркому Берии, Викулов не знал. И ведь только вообразить, что этот карлик-маньяк два года распоряжался судьбами миллионов!

Хотя… Чем выше поднимался Варс, тем лучше узнавал нравы, бытующие в среде высокопоставленных партийцев. И как далеки они были от декларируемых! Правда, до Ежова им было далеко. Викулов и сам был очень далёк от каких-либо нравственных основ. Но показания о похождениях наркома даже у него вызвали отвращение. За такое уж точно расстреливать надо — безо всяких судебных разбирательств!

Разумеется, с Ежовым так и поступили, а Варс получил очередной ромбик в петлицу.

К началу войны, кроме звания, он имел огромную квартиру, оставшуюся от первой жены, прекрасную дачу, принадлежавшую некогда тестю, машину, ещё не утратившую прелести жену и юную любовницу. Его стол ломился от деликатесов, к которым Варс после голодного детства возымел особое пристрастие. В тех, кого приходилось ему допрашивать и обрекать на быструю или долгую и мучительную смерть, он давно перестал видеть людей, а любые мольбы и слёзы лишь злобили его, подхлёстывали причинить больше боли. Приходя в театр (а этой выработавшейся во время ухаживания за первой женой привычки Викулов не оставил), он мог спокойно беседовать со знаменитыми артистами. Более того — беседовать свысока, держась начальственно, чувствуя их страх перед своим мундиром. В мечтах Викулов уже видел на нём большую золотую звезду или на худой конец меленькую с четырьмя ромбами.

Без сомнения, всё именно так и было бы, не вмешайся война. Первые годы её Варс служил в тылу, старательно выявляя и обезвреживая шпионов, а в Сорок четвёртом, когда армия перешла в наступление, отправился на фронт. На занимаемых победоносными советскими войсками территориях укрывалось немало врагов, которых необходимо было выявить и покарать. Старые белоэмигранты, жители оккупированных советских территорий, если не прямо, так уж во всяком случае, косвенно сотрудничавшие с немцами, бывшие пленные, о которых сказал Хозяин, что пленных у нас нет, а есть предатели — все они попадали в разработку, и нужно было работать, не щадя сил, чтобы не дать врагам ускользнуть.

Победный марш по Европе принёс и немало трофеев. Викулов со своими сотрудниками набили ящиками с добром целую машину. На ней, довольные и бодрые, тронулись в обратный путь после напряжённой командировки. И вот тут-то случилась первая в его жизни осечка. Машина попала под обстрел…

Когда Варс очнулся, то понял, что вся голова его, включая глаза, замотана бинтами. Всё остальное пострадало явно слабее. В тот миг он ещё не знал приговора врачей, его открыли ему лишь две недели спустя: полная слепота.

Это был крах. Если бы его разорвало на куски, было бы в тысячу раз лучше! Отчаяние Викулова было столь велико, что он хотел покончить с собой, но оказалось, что это ещё страшнее.

Уже в Москве, в госпитале он слышал залпы победного салюта и глотал слёзы бессильной ярости. Эрна навестила его лишь раз. Изуродованный муж-калека был ей не нужен. После выписки она переехала на дачу, чтобы не видеть его, не ухаживать, а год спустя оформила развод.

Потянулись нескончаемые годы доводящего до безумия одиночества. Тогда Варс вспомнил родных, оставшихся на тамбовщине, используя старые связи, попытался что-нибудь узнать о них. Нашлась племянница Маня — девица с лёгкой степенью умственной отсталости, но сноровистая в ведении хозяйства. Варс поселил её у себя в качестве домработницы. Само собой, девчонка была счастлива избавиться от колхозного ярма и все эти годы исправно служила ему.

— Вот уж не мог подумать, что жизнь свою буду рядом с колхозной дурой заканчивать, — горевал иногда Викулов, непрерывно вертя в руках трость.

— А давайте собачку заведём? — незлобиво предлагала Маня.

— Только собак мне не хватало!

Собак он не любил с детства — с той поры, как соседская дворняга едва не откусила ему руку. Маня лишь вздыхала, услышав очередной отказ.

Из доступных радостей остались Варсу лишь радио и водка, которую он начинал пить с утра и заканчивал, только свалившись спать.

Этим майским утром Викулов готовился к традиционному переезду на дачу. Машина должна была прийти с минуты на минуту, когда Маня вдруг заполошно засуетилась и помчалась в магазин, по обыкновению забыв купить что-то самое нужное.

Варс сидел в кресле и курил, когда услышал негромкие шаги. Они были ему незнакомы, но он всё-таки спросил настороженно:

— Маня, это ты?

Ответа не последовало, а гость приблизился и остановился.

— Андрей? Если ты за вещами, то чемоданы в коридоре, погрузи их…

Но гость и не шофёром оказался. Всё также неспешно он приблизился к старому книжному шкафу и остановился вновь.

— Да кто здесь, чёрт побери?! — Викулов хватил палкой о пол.

— Всего-навсего призрак, — ответил смутно знакомый голос, заставивший Варса вздрогнуть.

— Аня?..

— У тебя всегда был острый слух, — откликнулась Анна. — Должно быть, ты уже никогда не ждал услышать моего голоса.

— Зачем ты пришла?

— Затем, что я двадцать лет мечтала посмотреть тебе в глаза! Какая жалость, что и этой возможности я лишена!

— Мне тоже жаль, что ты лишена этой возможности, — усмехнулся Викулов, поправляя очки. — Но что ты хотела увидеть в моих глазах? Раскаяние? Так, вот, я ни разу не раскаялся в том, что исполнил свой долг. Впрочем, если бы ты любила меня, я, может быть, и не сделал бы этого…

— Лжёшь. Сделал бы. Ты предал меня не потому, что я не любила тебя, а потому что сам никогда и никого не любил. А я ведь не могла поверить, что это сделал ты! Даже когда Фалькович показал мне донос, написанный твоей рукой… Я подумала, что тебя арестовали, пытками вынудили написать это! А он показал мне в глазок тебя за работой, рассказал про Эрну. Кстати, о твоей гуманной просьбе тоже рассказал, — в голосе Анны послышалась горькая усмешка. — Фалькович её выполнил. Мне показалось даже, что ему меня жаль. Во всяком случае, он не стремился меня топить. Может, поэтому я отделалась смешным сроком в пять лет. Знаешь ли, как прошли для меня эти годы?

— Мне это неинтересно!

— А я всё-таки расскажу! Ведь не зря же я пришла сюда. В лагерь меня везли две недели. Давка, смрад, голод… Пересылочная тюрьма, набитая проститутками и уголовницами. В ней я впервые поняла, как в человеке уничтожается человек. Там были девочки лет четырнадцати, которые успели усвоить, что труд неизбежно сведёт их в могилу, а пайку всегда можно получить, удовлетворяя похоть повара или кого-то из начальства. Эти дети навсегда утратили понятия стыда, любви, красоты… Такой изощрённой и грязной ругани я не слышала затем даже от бывалых уголовников. Среди нас было ещё несколько колхозных девочек, которых арестовали по закону о колосках. Одна из них, Нина, оставшись сиротой, рвала зелёный лук и за это получила год — суд проявил «гуманизм», так как ей едва исполнилось двенадцать. Так, вот, эта робкая и невинная Нина и другие девочки получали первые уроки от своих «опытных» сверстниц. Они были истощены, а те обольщали их миской баланды, куском хлеба, объясняя, как «легко» его можно получить, в красках живописуя свои похождения. И лица детей менялись на глазах… И, вот, я спрашиваю тебя, Варс: за что вы убили души этих детей? Не только жизни их отняли, но и над душами надругались? — Анна на мгновение прервалась и продолжила: — В этой пересылочной тюрьме меня впервые обчистили те самые малолетки. Когда я робко воспротивились, меня избили. Не то, чтобы сильно, но… — она запнулась, — у меня открылось кровотечение, и ребёнка я потеряла.

Викулов вздрогнул.

— Какого ребёнка? — спросил хрипло.

— Твоего ребёнка, Варс. Я была беременна, когда ты предал меня.

— Почему ты молчала?

— Это выяснилось уже в тюрьме. И ты знаешь, я была рада, что потеряла его, что через меня не придёт на свет твоего потомства!

— Если бы я знал! — Варс с досадой хватил тростью о поручень кресла.

— Теперь ты раскаиваешься? — усмехнулась Анна.

— Я так понимаю, что для этого ты и пришла? Отомстить? Так не старайся — за тебя уже постарались фашисты!

— Мне отмщение — аз воздам…

— Ты всё сказала?

— Нет. Я ведь рассказала тебе только об этапе. А был ещё мой первый лагерь, где мне удивительно повезло — я стала актрисой лагерного «крепостного театра», и в этом было моё спасение. Наша труппа давала спектакли и концерты в других лагерях и даже в городе — для вольных. За кулисами стояли конвоиры, всякая оплошность, плохая игра грозила нам карцером, но всё же это была иллюзия свободы, это было искусство! Однажды нас привезли выступать в Воркутлаг. За тот спектакль я первый и единственный в тот срок раз попала в карцер. Посреди спектакля я увидела в зале Петю Юшина и забыла текст… — Анна помолчала. — Знаешь, Варс, я простила тебя за то, что ты сделал со мной, но за то, что ты сделал с ним, не прощу никогда…

— Спрашивай за судьбу своего любовника со своего отчима! — зло бросил Викулов. — Это он в этих самых стенах науськивал меня, чтобы я упёк твоего дружка подальше и очистил себе дорогу!

— Неправда!

— Зачем мне лгать, Аня? Вот уж за чью судьбу я не питаю угрызений совести, так это за твоего любовника.

— Он мой муж! — сказала Анна.

— Вот как? Неужто всё-таки добилась своего?

— Добилась. Когда мой срок окончился, я поехала в Воркуту. Вольняшкам всегда найдётся работа, нашлась и мне. Так я получила возможность время от времени видеть Петю. В лагере у него был духовный отец — старый священник-тихоновец, и он тайно обвенчал нас. Тогда был самый разгар войны. В лагере был страшный голод, люди умирали сотнями, а им на смену шли новые и новые караваны невольников. После малолеток вторым самым большим моим ужасом были дети блокадного Ленинграда. В четырнадцать, пятнадцать лет они рыли вокруг него окопы, затем выполняли трудовую повинность на других работах — большей частью, бессмысленные в умирающем от голода городе. Спасаясь от голодной смерти, эти осиротевшие дети бежали по дороге жизни на большую землю. И, вот, преодолев этот тяжёлый и опасный путь, они оказывались у вас! И вы без зазрения совести обвиняли их в самовольном оставлении рабочих мест и отправляли — вновь в объятья безглазой, на голодную смерть в лагерь! И там они умерли. Все-все! Мучительно, страшно… Скажи мне, Варс, за что они умерли? Какая польза была родине оттого, что её дети, которые могли бы жить, работать, рожать своих детей, погибли так бессмысленно и жутко? Когда я видела их, то кусала в кровь губы — мне было стыдно, что я ничем не могу им помочь, что мне нечем поддержать их таящие силы… Петя в то время заболел туберкулёзом, и, когда в сорок седьмом его всё-таки выпустили, он был уже безнадёжен. Но два года я боролась за его жизнь и была счастлива тем, что он рядом! И тем ещё, что у нас растёт сын!

При этих словах Викулов скрипнул зубами и нервно закурил.

— Сын, значит…

— Алёша — в честь Петиного отца.

— Поздравляю тебя. Теперь ты достаточно насытилась местью?

— Когда Петя умер, мне пришлось отдать Алёшу в детский сад — нужно было работать. Но мой мальчик приходил оттуда в слезах. Вскоре я узнала почему. Каждое утро воспитательница ставила его посреди других детей и объявляла: «Это — сын врага народа! Сын фашиста!» И все дети гонялись за ним, обзывая фашистом, били его. Когда я увидела в окно эту сцену, то всё забыла! Я ворвалась внутрь и стала бить это чудовище… — голос Анны вибрировал, выдавая волнение. — Меня, конечно, оттащили и арестовали. Допрашивал меня на сей раз не Фалькович, а потому зубы выбили в первый же день. Так я получила свой второй срок и оказалась на шахтах Степлага…

— Это что ж, лысый хряк тебя выпустил? — покривился Варс.

— Да, если бы не разоблачение культа, я бы ещё сидела. Чему ты, вероятно, был бы рад.

— Плевал я… — фыркнул Викулов и услышал, что бывшая жена открыла дверцу книжного шкафа. — Что тебе там надо? — насторожился тотчас.

— Я вижу, ты сберёг библиотеку петиной семьи. Я очень рада этому. Надеюсь, ты не будешь против, если я возьму несколько книг для сына?

— Бери, что хочешь, и убирайся! Убирайся! — Варс неожиданно для себя разволновался.

— Благодарю, — дверца шкафа затворилась. — Теперь я уйду и больше не побеспокою тебя. Одно лишь скажу на прощанье. Я благодарна тебе, Варс. За то, что ты предал меня, благодарна. Останься я с тобой, в твоей подлой жизни — погибла бы. Я ведь чувствовала уже тогда, что гибну. Теряю себя, свою душу. А ты выбросил меня из этой гибельной жизни, отправил в ад… А я нашла там Петю. Подумать только, ведь я могла бы никогда не узнать, что он не отрекался от меня! Могла бы не встретить его вновь! Я теперь старая и страшная, мои лучшие годы прошли в лагерях и ссылках. Но я… счастлива. Я знаю, что такое настоящая любовь, я была замужем за любимым человеком, я имею от него сына. А ведь ничего этого могло у меня не быть! Так что спасибо тебе, Варс, и прощай!

Он слышал, как закрылась входная дверь, как смолкли негромкие шаги на лестнице и внезапно почувствовал непривычную влагу на щеках и даже не сразу понял, что это слёзы… За все годы своего затвора комиссар безопасности 2-го ранга Варсонофий Викулов не чувствовал такой ужасающей пустоты и безнадёжности своей жизни, в которой он достиг почти всего, кроме последнего ромба и звезды…