Ещё три десятилетия назад тихий городок Царевококшайск, насчитывавший тринадцать улиц и триста строений, заселённых за редким исключением сплошь русскими, не подозревал о том, что он — отнюдь не русский провинциальный город, а самая что ни на есть столица марийского народа. Большевики исправили эту историческую несправедливость «великодержавных шовинистов» в отношении марийцев, и в 1936 году практически в центре России, рядом с Нижегородской областью, была образована Марийская автономная советская социалистическая республика, а Церевококшайск, ставший ещё в 1920 году Краснокошайском, отныне окончательно покончил с «рабским прошлым» и получил гордое имя — Йошкар-ола (Красный город).

Сюда-то по окончании пятилетнего тюремного заключения был сослан старый и немощный епископ Сергий (Дружинин). Кто бы мог подумать, что на заре «иосифлянства» многие считали владыку недостаточно решительным, а то и вовсе безвольным, слабым и даже подозревали в «сергианстве», не доверяли твёрдости его стояния в истине. Но подлинное исповедничество проявляется в самые тяжёлые мгновения. Именно так случилось с епископом Сергием.

Пожалуй, никто или почти никто из архиереев не был столь прямодушен на допросах. Арестованный владыка пренебрёг всякой дипломатией, уклончивостью, обычными «играми», которые пытаются вести со следователями искусные в слове подследственные. Он предпочёл путь твёрдого исповедания своих взглядов не только по церковным, но и по политическим вопросам.

— К «истинно-православным» я примкнул сознательно и вот почему: Советская власть безбожная, а раз она безбожная, она недолго просуществует. Поддерживать безбожную власть — это стать самому безбожником. Митрополит Сергий в своей декларации поддерживал Советскую власть и повел Церковь Христову по ложному пути на погибель. Я считаю, что если бы после смерти Тихона был созван второй Поместный Собор в целях избрания нового патриарха, то этот собор, как и собор 1917—18 годов, должен был бы заявить во всеуслышание, что Церковь Православная Советскую власть не намерена признавать, как власть безбожную. Истинное православие может существовать только при монархе. Только он один может восстановить порядок в разоренной России и возможность Церкви процветать на погибель всех гонителей Православной Церкви. Своих убеждений я не скрывал и старался в этом духе воспитывать верующих. Будучи двадцать лет духовником Великих князей, я был целиком предан им. Государя я считал и считаю помазанником Божиим, который всегда был с нами, с нами молился и вместе с нами вел борьбу с хулителями Церкви. За его убийство, за убийство наследника я ненавижу большевиков и считаю их извергами рода человеческого. За кровь помазанника Божьего большевики ответят. За все то, что большевики совершили и продолжают совершать, за расстрелы духовенства и преданных Церкви Христовой, за разрушение Церкви, за тысячи погубленных сынов Отечества большевики ответят, и русский православный народ им не простит. Я считаю, что у власти в настоящее время собрались со всего мира гонители веры Христовой. Русский православный народ изнывает под тяжестью и гонениями этой власти. Стремление Советской власти посредством коллективизации, устройства колхозов спасти свое положение не пройдет. Крестьянство политикой Совласти недовольно. В наши задачи входила обязанность разъяснять верующим, что Советская власть, как власть безбожная, недолго просуществует. Я и мои единомышленники считали, что истинное православие чрез Церковь приведет разоряемую большевиками Россию к нашей победе, к победе над врагами и гонителями веры православной, — так говорил владыка Сергий перед лицом следователя.

После этого оставалось лишь удивляться «мягкости» вынесенного приговора — пять лет тюремного заключения… Их епископ провёл в Ярославском политизоляторе, где содержались многие осуждённые по «делу ИПЦ» — в частности, владыка Димитрий (Любимов) и Михаил Новосёлов. Бог судил владыке Сергию присутствовать при последних минутах жизни епископа Димитрия и проводить его в лучший мир, который уже звал и его самого.

Окончание тюремного заключения обернулось для него новым этапом, едва ли не убийственным для больного старца, но и новое испытание вынес он. Однако, оно не стало последним.

Оказавшись в чужом городе без средств к существованию, ограбленный во время этапа до нитки, лишившийся тёплой одежды, владыка Сергий, должно быть, просто умер бы от голода и холода, если бы не счастливая встреча в Казани со следовавшим другим этапом в Архангельск из Йошкар-Олы епископом Авраамием, давшим ему адрес, по которому ещё недавно жил сам. Две пожилые монахини разорённого Богородице-Сергиева монастыря, проживавшие в маленьком доме по улице Волкова, охотно приняли нового постояльца. Анна Комелина и Антонина Шахматова не посещали церкви после ареста своего батюшки, не признавали «легализации». Женщины зарабатывали себе на пропитание, работая прислугой или сторожихами, исповедовались и причащались у истинных пастырей, когда выпадала такая возможность. Жили сёстры до крайности бедно — все сколь-либо приличные вещи были давно распроданы.

Когда отец Вениамин впервые добрался до Йошкар-Олы, то нашёл своего духовного отца в тяжелейшем положении. Владыка практически не мог ходить без посторонней помощи, руки его дрожали и плохо слушались. К тому прибавлялись сильнейшие головные и суставные боли. Старец не имел ни простыни, ни белья, ни тёплой одежды, жил исключительно подаянием. Едва выводя буквы, он несколько раз писал Пешковой, во время тюремного заключения много помогавшей ему и даже навестившей во время нахождения в тюремной больнице в Москве. Но на этот раз Екатерина Павловна оказалась бессильна — число нуждавшихся в помощи становилось всё больше, и средств помочь всем не хватало. Зато сотрудники ППК известили о положении владыки его духовных чад, и те из них, что ещё не разделили его судьбу, не замедлили придти на помощь, присылая деньги, вещи, еду.

Постепенно к епископу Сергию стали приезжать священники и монашествующие из разных районов Марийской АССР и Кировской области, испрашивая руководства. Удалось наладить общение с епископом Иларионом (Бельским), проживавшим по освобождении из Соловецкого лагеря в ссылке в Козьмодемьянске. Владыке Илариону удалось даже лично навестить владыку Сергия.

Немного окрепнув, нищий и больной архипастырь возобновил своё служение. Из Ленинграда некая Евдокия прислала ему антиминс и облачение, прося в письме: «Как-нибудь сохраните, чтобы не попало в руки врагов». Владыка совершал тайные богослужения в доме своих хозяек, на которых кроме них присутствовали приезжавшие с окрестностей сёстры закрытой обители и простые миряне — в основном, крестьяне, так и не вступившие в колхоз.

Владыка утешал и наставлял их, пересказывал старинные пророчества о пришествии антихриста, разъясняя, что настали времена гонений на веру православную, и переживаемое время есть время гонений и антихриста. Верующие также охотно слушали воспоминания старца о Государе, к которому все питали глубокое почтение. Такая настроенность паствы радовала сердце епископа Сергия, и он с удовольствием вспоминал самые светлые годы своей жизни:

— Несколько лет я был духовником Великих князей Константиновичей и все эти годы верил, что с гибелью Советской власти я буду опять духовником оставшихся из них в живых. Князь Гавриил даже посылал мне поклон из-за границы… Конечно, теперь мне навряд ли суждено дожить до этого часа, но вы, Бог даст, доживёте. Недолго осталось, дети, придёт время, и Россия снова расцветёт под скипетром своего Царя, и настанет мир, покой и благоденствие.

Во время таких бесед слёзы наворачивались на глаза старика и катились по дряблым щекам, исчезая в густой, белоснежной бороде. В этой картине было что-то глубоко пронзительное, настолько, что раз застав её, отец Вениамин сам почувствовал, как к горлу подкатил ком.

Он был бы рад остаться со старцем-архипастырем, сделавшись ему опорой в претерпеваемых страданиях, но слишком опасно было задерживаться на одном месте. К тому же служба связного между ссыльными архиереями требовала постоянных перемещений.

Путь из Мирзояна, бывшей Аулие-Аты, до Йошкар-Олы занял у него не одну неделю. Добравшись до места в первую неделю сентября, отец Вениамин, прежде чем идти в город, направился в близлежащую деревню Коряково, где проживала крестьянка Мария Бусыгина, в доме которой находили приют все скрывающиеся и преследуемые за веру. Бусыгина принадлежала к общине катакомбных христиан, организовавшейся после ареста в 1932 году настоятеля Мало-Сундырской церкви Александра Игноносова и перехода церкви в «сергиевскую» ориентацию. В своём исповедничестве верующие не только отказывались принимать «сергианство», но считали должным не подчиняться законам власти, не признавать ее и не поддерживать материально, как безбожную. Они терпели отчаянную нужду, но ни за что не соглашались идти в колхозы, считая, что те созданы антихристом, и идти в них — значит, соединиться с сатаной.

Было уже темно, когда отец Вениамин доковылял до Коряково. И хотя в глаза ему не бросилось ничего необычного, но что-то необъяснимое всё же насторожило его. Этот внутренний голос ещё ни разу не подвёл архиерейского посланника, и, следуя ему, он не пошёл к дому Бусыгиной, а осторожно прокрался к избе Демида Скворцова, бывавшего на тайных службах. Некоторое время отец Вениамин сидел под забором, прислушиваясь к доносившимся из дома звукам, проверяя, нет ли чего-либо подозрительного.

Вот, открылась дверь и, почёсывая спину, с крыльца спустился хозяин, пошёл в сторону бани. Отец Вениамин чуть привстал и окликнул его:

— Демид!

Скворцов вздрогнул, осторожно подошёл к забору, ахнул испуганно:

— Батюшка!.. Ох, не в добрый час ты к нам… Слушай, — зашептал, — за баней в заборе доска подломана — входи и иди к дому. Не стучись, заходи. И осторожно — чтоб не заприметили тебя, не дай Господи!

Когда Демид ушёл в дом, отец Вениамин сделал всё, как он сказал. Переступив порог, он услышал шёпот:

— В горницу проходи, — рука Скворцова ввела его в комнату. Окна были наглухо закрыты ставнями, на столе тускло мерцала коптилка.

— Что-то случилось? — полуутвердительно спросил отец Вениамин.

— Наших всех взяли, — мрачно ответил Демид. — Весь август лютуют. Сперва монашек перехватали, затем владыку Илариона. А на днях — Марью и отца Харитона. Видать, следили ироды за её домом! Всё не брали её, ждали. А как отец-то Харитон пришёл, так обоих и схватили.

Отец Харитон Пойдо был мало знаком отцу Вениамину. Он видел его лишь однажды. Слышал, что родом батюшка из екатеринославской деревни, до войны жил и работал в Святогорском монастыре и Троице-Сергиевой лавре, затем сражался на фронте, попал в плен, по возвращении был арестован большевиками за свидетельство о чуде обновления икон, по освобождении принял сан. Отца Харитона отличала горячая, простонародная вера, не скованная свойственным интеллигенции резонёрством, подчас порождающая чрезмерные уклоны, но в своей чистоте и горении не знающая компромиссов. Для таких людей, как Харитон Пойдо, Мария Бусыгина и другие, не могло быть половинчатых решений, тех или иных трактовок, а был только крест, который они несли, и Правда, от которой они страшились отступить хоть на толику.

— Донесли на нас… — тихо сказал Демид.

— Кто же?

— Семёновской церкви поп, кто ж ещё! Иуда… Чую, недолго и мне в родных стенах оставаться. Того гляди заявятся опричники.

— А отец Сергий что ж?

— Кто ж его знает? Намедни ещё свободен был, а сейчас как знать? Ты, батюшка, не взыщи — потчевать тебя мне нечем. Дотла разорили ироды.

Скворцов ещё не стар был, едва перевалило за сорок, а по виду — старик: худой, как жердь, голова — череп, обтянутый изжелта-бурой кожей, жиденькая бородка, жилистые, костистые руки…

— Посадят меня, баба с ребятами пропадёт… И горько мне от того так, что волком выть хочется, но на всё Божья воля. Что бы ни было, а завсегда лучше умереть со Христом, нежели жить с антихристом. Ты, батюшка, вот, кипяточку попей да ягодой, ягодой заешь. И спать ложись. А поутру, пока солнце не встанет, уходи от греха.

Подавленный горькими вестями, отец Вениамин примостился на лавке, подложив под голову свой мешок, и заснул, будучи истомлён дорогой. Однако, сон продлился недолго. Ночную тишину нарушил грубый и частый стук в дверь.

Отец Вениамин вскочил, мгновенно поняв, что к чему. В тот же миг Демид ухватил его за рукав и быстро зашептал:

— Скорее сюда! — метнувшись к массивному шкафу, напоминавшему о прежней жизни крепкого середняка, он полностью выдвинул нижний ящик, отодвинул крышку скрытого под ним люка, ведущего в погреб: — Прыгай туда! Авось, не отыщут! Оттуда ход есть на двор.

Стук в дверь становился всё более яростным, и отец Вениамин спрыгнул в темноту. Скворцов успел закрыть люк и задвинуть ящик прежде, чем чекисты ворвались в дом. Послышались громкие голоса, топот ног, грохот падающих вещей, детский плач…

— Мой муж ни в чём не виноват! — вечный безнадёжный стон, рождающий лишь злую ухмылку на лицах палачей.

Отец Вениамин затаил дыхание, вслушиваясь в происходящее наверху. Неужели его выследили, как Харитона? Неужели пришли по пятам, и теперь Демиду и его семье придётся отвечать и за это?

Но нет, по-видимому, о присутствии гостя не догадывались чекисты, а лишь исполняли заведённый ритуал, обыскивая, задавая вопросы.

— Вы, гражданин Скворцов, являетесь злостным врагом Советской власти, — скрипучий, неприятный голос, казалось, говорил лишь для того, чтобы скоротать время, отведённое на обыск. — Нам известно, что вы со своими подельниками готовили её свержение.

— Никакого свержения власти мы не готовили, — невозмутимо отвечал Демид. — Нам, истинно-православным христианам, даже оружия иметь не полагается.

— Но вы отказывались подчиняться власти. Почему?

— Советская власть является безбожной, грабительской властью, созданной не Богом, а Сатаной, и такую власть я по своим религиозным убеждениям поддерживать отказываюсь, налоги не платил и платить в дальнейшем не буду. От выполнения законов Советской власти отказываюсь, детей своих пускать в советскую школу не буду, потому что там учат безбожию. Никакие государственные работы, как лесозаготовки, дорожное строительство, выполнять не буду, на советских документах расписываться где-либо также не буду.

— И чего же вы хотите добиться таким способом?

— Таким способом я хочу спасти свою душу и ускорить неизбежное падение вашей власти и утверждение власти новой, которая бы поощряла религию, как это было при Царе.

Подобно владыке Сергию, его марийская паства не считала нужным таить свои взгляды, покрывать их мудрыми и лукавыми формулировками. Им не суждено будет рассказать о себе летописцам, написать воспоминаний или иных сочинений. Их летописцем станет протокол, лишь он будет хранить вечно их мысли, их исповедание. Так к чему же таиться и лукавить перед ним? Пусть сохранит он подлинное слово.

Что-то противно запищало, завозилось под ногами. Мыши? Или — хуже того — крысы? Только их и не доставало теперь! И ни проблеска света! Только непроглядный мрак и холод, сырость, с каждым мгновением всё сильнее сковывающая тело. А шевелиться — нельзя!

Наконец, Демида увели, и отец Вениамин стал шарить по карманам в поисках спичек. Сверху доносились причитания жены и осиротевших детей, но подвергать их ещё большей опасности своим появлением, пугать их стуком в пол не хотелось.

Изведя дюжину спичек, он всё-таки отыскал другой выход. По счастью, заря лишь едва забрезжила и, хоронясь за огородами, почти ползя по росистой траве, отец Вениамин сумел выбраться из деревни незамеченным.

До следующей ночи он прятался в отдалении от населённых пунктов, а ночью, презрев осторожность, велевшую уезжать из опасного места, всё-таки отправился в город в надежде увидеть владыку Сергия — может быть, в последний раз получить его благословение.

От голода и усталости время от времени кружилась голова, но отец Вениамин гнал от себя сладостные грёзы о тёплой постели и горячем ужине.

Маленькие городки хороши тем, что их всегда можно вдоль и поперёк исходить пешком, не прибегая к услугам транспорта, и плохи оттого, что всякий пришлый в них неизбежно обращает на себя внимание. Впрочем, последнее малозначительно, когда передвигаться приходится под мраком ночи.

Окончательно вымотавшись и продрогнув, отец Вениамин добрёл, наконец, до улицы Волкова. Ещё несколько шагов, и… Но сладостная грёза пугливо отшатнулась, заслышав гул приближающейся машины. На машинах да ещё и по ночам добрые люди не ездят… В одно мгновение отец Вениамин спрыгнул в кювет и растянулся под чьим-то забором, сделавшись вовсе невидимым с дороги. Автомобиль проехал мимо и затормозил у дома монахини Анны Комелиной. Сердце ёкнуло. Ах, что бы стоило прийти прямиком сюда вчера!..

Вот, осветились все окна знакомой лачуги, замелькали тени. Отец Вениамин лежал, не шевелясь. Он не надеялся на чудо, но просто не мог уйти теперь, хотя бы взглядом не проводив своего духовного отца в предпоследний путь.

Сколько времени прошло в этом ожидании? Бог весть! Наконец, свет погас, и на улице показались несколько фигур. Впереди — чекист, позади — ещё два. А между ними две монахини бережно вели под руки с трудом переставляющего ноги старца. Один из шедших позади прикрикнул на них грубо — чтобы не мешкали. Не менее грубо арестованных затолкали в машину. Через мгновение она тронулась с места, промчалась мимо приподнявшегося на локте отца Вениамина…

Некоторое время он смотрел ей вслед, затем встал и, перекрестясь, шатко побрёл по дороге прочь из города, в котором отныне его никто не ждал.