Книга: Я везучий. Вспоминаю, улыбаюсь, немного грущу
Назад: Глава четвертая Кабачкисты
Дальше: Глава шестая Держаширвинтов
Глава пятая
Роксана
Джезказган
Была такая программа на радио много-много лет, называлась она «После полуночи», я ее вел. В этой передаче я рассказывал о молодых эстрадных исполнителях, и часто мне попадалось завораживающее какой-то особенной своей энергетикой и музыкальностью имя — Роксана Бабаян. Ведь зачастую при записи передачи я не слышал исполнителей и записывал только свой текст, а режиссер потом при монтаже уже вставлял нужные фонограммы песен. И только у себя на даче, включив приемник, я услышал — такую-то песню поет Роксана Бабаян. Мне так понравилась песня! Потом еще несколько раз услышал Роксану в разных передачах. Но с ней лично долго не был знаком. Слышал от друзей, что интересная певица, участвовала в музыкальных конкурсах, побеждала, а по телевидению мне как-то все не удавалось на нее взглянуть.
И вот однажды в один прекрасный день во время отпуска я полетел на концерты в Джезказган на тамошний День города. Группа артистов театра, кино, эстрады собралась утром в аэропорту Домодедово, и я обратил внимание на стройную черноволосую девушку в больших затемненных очках, с сумочкой, в джинсовом костюме. А надо сказать, что у меня какое-то пристрастие к черненьким. Наверное, потому, что я сам светленький. Знаете, по принципу притяжения противоположностей. А потом Вадим Тонков (наша замечательная старушка Маврикиевна) и Борис Владимиров (знаменитая Авдотья Никитична и мой зять — муж моей младшей сестры Тани) нас познакомили, сказали, что «это певица Роксаночка Бабаян, наша любимица». Я говорю: «Ну, так я же вас давно знаю!» Она тоже: «И я вас давно знаю, видела в спектаклях, и в кино, и в «Кабачке «13 стульев»!» Так и разговорились.
Мы летели до Караганды, а от Караганды пилили до Джезказгана на поезде, сколько там часов, уже не вспомнить. Там нас встретил совершенно комедийный персонаж, очень маленького роста, но невероятного апломба человечек с вечной цигаркой вместо двух отсутствующих зубов, которую он нервно курил. Оказалось, администратор Театра киноактера. Он поселил нас в отель и тут же куда-то исчез. И полная тишина на десять дней. Трехразовое питание, никто нас не беспокоит. Никаких начальников и никаких концертов… Представляете, сто пятьдесят человек, включая народных и заслуженных артистов, звезд кино и театра, туда приехало.
После оказалось, что это была просто какая-то «химия», придуманная местными великими комбинаторами, даже непонятно кем, концов, конечно, не найдешь. В итоге целых десять дней мы были предоставлены самим себе. Нас неплохо кормили-поили. Потом все-таки был проведен один концерт в каком-то кинотеатре человек на триста. Но мы были не в обиде — все это время в нашей артистической компании царило такое веселье, мы сдружились все невероятно, порассказали друг другу сотни баек, анекдотов, да и выпито было немало. Ночами ходили купаться на какое-то роскошное озеро. За эти пустые, казалось бы, дни в Джезказгане сложилось абсолютное братство брошенных артистов.
В итоге этот человечек с цигаркой вместо зубов, хоть и появлялся еще пару раз, так денег никому и не заплатил! Два раза он замечен был нами в кустах возле гостиницы, чуть не пойман, но… чуть не считается. При каждой нашей попытке его изловить он молниеносно скрывался.
Зато (после единственного нашего концерта) нам устроили банкет. Там, естественно, присутствовали все местные начальники.
Одна дама, не могу сейчас припомнить, какой она занимала пост, сидела в самом центре. Явно какая-то большая начальница, и как дама тоже очень крупная. Да еще в белой кофте. Размер, наверное, 58-й, колоссальная грудь. И огромная хала на голове. Все в отношении этой дамы очень услужливы и обходительны…
А над ней — на стенке — этакое ажурное крепление, металлическое, к нему были подвешены горшочки с цветами.
И вот все мы сидим, едим, произносим тосты, местные нам что-то о городе своем рассказывают, снова тосты, выпивание… А у Бори Владимирова была одна особенность, кстати, нередко встречающаяся на Руси. Он, если выпил, обязательно должен был как-то проявиться, что-то яркое сделать.
Боря и так уже, поглядывая на эту начальницу, с самого начала банкета все повторял: «Какая женщина! Какая женщина!..», а после очередного тоста он просто встал и отправился к ней. Встал на одно колено и замечательным баритоном запел: «Руки — вы две большие птицы…» При этом он взмахнул рукой, видимо, показывая, какие примерно бывают еще руки-птицы, и шибанул по этому ажурному креплению так, что горшок с цветами грохнулся ей точно в халу на голове.
У всего застолья просто началась истерика, все тряслось от хохота. Роксаночка просто сползла под стол. Абсолютно чаплинская ситуация!
Боря красный от стыда… Потом он говорил, что как чувствовал: чем-то таким и должна была завершиться вся эта наша идиотская гастроль!
Но для нас с Роксаной гастроль эта оказалась совсем не идиотской, а, напротив, судьбоносной, и ее завершение дарило мне чудесные надежды… Я был уже влюблен в Роксану безоглядно. Всячески старался проявить себя — и надо сказать, делал это с большим успехом, чем Боря Владимиров перед джезказганской дамой.
Говорит Роксана Бабаян:
«Когда мы летели обратно в Москву, у Михал Михалыча был просто сольный концерт. Самолет сотрясался от нашего смеха… Я еще раз убедилась, что у него просто фантастическая способность импровизации, легкости и точности стиля. Самолет дрожал так, что летчики к нам выходили из кабины: «Ну, ребят, нам надо вести самолет, а мы просто обзавидовались».
Вот так вот мы с Мишей и познакомились. Так совпало, что и у него прежние отношения были уже на излете, и у меня.
Думаю о нем?
Конечно, перед этим приятным событием мне самой еще пришлось развестись. Но я сделала это мгновенно. Так как и ко мне, и к Михал Михалычу в ЗАГСах отнеслись с пониманием».
Снова слово берет Михаил Михайлович:
«Кажется, Роксана была несколько изумлена той скоростью, с которой я сделал ей предложение, да и сам я не ожидал от себя такой прыти. Как и никто, даже мой ближайший друг Александр Анатольевич Ширвиндт. Помню, уже после возвращения Роксаны я сказал ему: мол, знаешь, Шура, случилась со мной необыкновенная вещь — любовь. «Ну что ж, — говорит он, — давай устраивать смотрины!» И вот на его знаменитом громадном, утопающем в цветах балконе, который больше, чем квартира, и где у нас отмечались всякие торжества, Шура устроил очередной прием, придумав какой-то смешной повод. Пришли и Эльдар Рязанов, и Зиновий Гердт, и Андрюша Миронов, и многие другие, в том числе и мы с Роксаной. Шутили, выпивали, а в середине вечера Шура отозвал меня и говорит: «Надо брать!»
Совместную жизнь начали буквально с нуля. Пока у нас не было своей квартиры, мы с Роксаночкой жили у моей мамы. Поначалу Роксана пыталась настоять на том, чтобы нам снять отдельную квартиру. Но с мамой трудно было спорить — сказано, будете жить у меня, значит, будете жить у меня. И мы прожили год в двухкомнатной родительской квартирке. Потом получили и свою жилплощадь. Сегодня живем в доме на улице Вахтангова, построили дом в Еськино. Строились долго…»
Снова говорит Роксана Бабаян:
«Наш дом это в полном смысле «каша из топора». Когда-то нам по блату удалось купить страшный, серо-пегого цвета дощатый дом. Жить в этом ужасе было нельзя. Стали обустраивать его со всех сторон. Первое, что надо было сделать, — обложить дом кирпичом. А кирпича не достать. Это было самое начало девяностых. Мы приехали в Алексино на кирпичный завод — это рядом. Жуткая очередь, машины стоят ночами. Мы сразу прошли к начальству, на которое улыбка Михал Михалыча произвела свое обычное неотразимое действие. Директор попросил Мишу пройти в один из цехов: «Вас встретит там главный прораб, я сейчас ему позвоню, вы с ним обо всем договоритесь, и вам привезут кирпич». Миша отправился в цех, а я осталась у начальства, чтобы высчитать приблизительное число кирпичей, которое нам было потребно. Вот когда пригодилось наконец мое образование инженера-строителя.
Тем временем Миша встречался с главным человеком в цехе, производившим кирпич. Вернулся он уже вместе с ним — оба хохочут. Оказывается, когда Михал Михалыч вошел в этот цех и начал объяснять людям, зачем он туда пришел, к нему подошел маленький человек и сказал:
— Бабаян!
— Нет, — замотал головой Миша, подумав, что произошла путаница с нашими фамилиями во время звонка от дирекции. — Я — Державин.
А человечек опять за свое:
— Нет! Это я Бабаян!
И этот Бабаян нам не просто кирпичи доставил, а каждый блок кирпичей был упакован в целлофан, ни один кирпичик не был поломан, вот что значит Бабаян-блат.
В результате множества подобных приключений нам удалось построить дом в то непростое время. В еще недостроенном доме встречали и новогодние праздники, и принимали гостей, заводили домашних животных — сначала кошку, потом и собаку. Этот дом сразу стал местом нашего отдохновения от городских хлопот».
Вновь слово Михал Михалычу:
«Как-то знаменитый конферансье Лев Шемелов, выходец из Баку, сказал мне: «Ты женился на армянке, это потрясающие жены! Ты поймешь это, когда заболеешь. Они так ухаживают!» Я, к счастью, редко болею, но когда это случается, то, действительно, Роксана проявляет максимум заботы.
У меня были жены разных национальностей, но должен сказать, что именно восточным женщинам, кроме необыкновенного темперамента, и гражданского, и женского, присуща какая-то особая нежность. Чехов как-то сказал о такой женщине: «Это не женщина, это петарда!» Очень подходит к Роксане. При всей строгости, детальной осмысленности всех своих действий, у нее очень горячая натура, если она за что-то берется, то бросается в дело, как в бой. Она — идеальное воплощение моих представлений о восточной женщине.
А самый домашний, уютный зритель — в Ереване. Когда мы во время совместных гастролей гуляли с Роксаной по ереванским улицам, меня называли «наш армянский зять». А недавно мне на глаза попалась книга «Люди, которые или замужем за армянами, или женаты на армянках», и моя фамилия там тоже фигурирует.
Из армян я был дружен с Грачиком Капланяном. Будучи еще совершенно молодым актером, вместе с Шурой Ширвиндтом играл в спектакле, который Капланян ставил в Театре Ленинского комсомола.
Дружил (правда, мы нечасто виделись) с Леней Енгибаровым. Со мной как-то произошла поразительная история. Это было в начале 60-х. Я снимался в Киеве в кинофильме «Сон». И одна художница, жена оператора картины, пригласила меня к себе домой на настоящие украинские вареники.
И вот я прихожу, поднимаюсь на нужный этаж, нажимаю кнопку звонка и замечаю, что дверь приоткрыта. В прихожей возятся какие-то люди, выясняется, что вырубили свет, и мастера работают. Я вхожу — полутемная комната, стол с яствами, зелень, вкусно пахнет, на столе горят свечи в подсвечниках, все очень красиво. Хозяева меня ласково принимают: «Пожалуйста, проходи, садись вот сюда. Ничего, в темноте не в обиде, а чтоб не было скучно, послушай скрипичный концерт». И вот в полумраке в комнату входят две фигуры. Я вижу, что ни у кого в руках нет никакой скрипки, а только линейка и палочка. Один из них подкладывает линейку под подбородок и палкой в темноте, при свечах начинает водить по этой линейке, а второй, такой широковатый, приземистый, открывает створку старинного шкафа из красного дерева, и эта створка издает страшный скрипучий звук. И тут я понимаю, что все это какая-то мистификация. Вдруг зажигается свет, и я вижу: у створки стоит Сережа Параджанов, а на этой линейке играет Леня Енгибаров. Вот такой был потрясающий номер. Получилось так виртуозно и запомнилось на всю жизнь!
Театром Вахтангова одно время руководил Рубен Николаевич Симонов. Я помню один из грандиознейших спектаклей, в котором Сирано де Бержерака играл Симонов, а Роксану — Цецилия Львовна Мансурова. И вот как-то много лет спустя, узнав, что я женился на Роксане Бабаян, сын Рубена Николаевича — Евгений — сказал: «Слушай, ты совершил вахтанговский поступок. Во-первых, ты женился на армянке, во-вторых, ты откопал вахтанговское имя — Роксана, одна из самых знаменитых героинь вахтанговских спектаклей, к тому же у нее совершенно потрясающее отчество — Рубеновна!»
Роксана и Михаил. 1990-е
С театром я был много раз в Ереване, где всегда с успехом проходили наши спектакли. После того как произошло катастрофическое землетрясение в декабре 1988-го в Спитаке, в котором погибло по меньшей мере 25 тысяч человек, вышла из строя чуть ли не половина промышленного потенциала Армянской СССР, и все по мере сил тогда пытались Армении помочь, мы тоже решили внести свой посильный вклад — провести благотворительные концерты для Фонда помощи жертвам землетрясения. Подтянули и состыковали все свои графики и поехали работать в Ереван, в другие города, даже в Спитак. В огромном ереванском Дворце спорта, расположенном на высокой горе, сыграли около десяти концертов. Были там Шура Ширвиндт, я, Роксана, Володя Матецкий, Михаил Шабров… Именно в это время Матецкий с Шабровым написали для Роксаны песню «Ереван — это больше, чем город». Как это пронзительно звучало в тот момент. Были организованы телемосты с зарубежьем. Мы старались хоть как-то поднять людям настроение, поддержать их, отвлечь, как это делали наши предшественники, артисты театров, во время войны.
В Спитак мы поехали с Шурой, Володей и Мишей, Роксану уже не взяли с собой. Зная, как близко к сердцу она принимает чужую боль, мы решили ее поберечь. Она оставалась в Ереване.
Мы видели, как разбирали страшные завалы, доставали погибших и полуживых людей… Вернулись в Ереван совершенно потерянные. Такой это был ужас.
Но это было время необыкновенного единения народов, по которому так мы скучаем и ностальгируем сегодня. Мы все были одной большой семьей, все советские республики сплотились, чтобы помочь Армении, которую постигла страшная беда. Возможны ли подобное единство и бескорыстная взаимопомощь сегодня? Трудно сказать, хотя и очень хочется верить в то, что мы не растратили еще ту нашу братскую любовь, несмотря на разделившие нас границы».
Говорит Роксана Бабаян:
«Мне повезло с первого дня жизни: моя мама — композитор. С детства, еще совсем крохой, сколько себя помню, я пела. Накидывала на себя скатерть с красивой бахромой, вставала на подоконник… У нас были огромные окна, выходящие на замечательный сквер, по которому всегда гуляли люди — главным образом девушки, юноши. И когда мамы не было дома и я оставалась вечером одна, я открывала наши широкие высокие окна, взбиралась на подоконник и пела. Арию Чио-Чио-сан, Тоску… Я знала все эти вещи. Мама — блистательная певица и композитор. И я все время словно жила в образе. Музыка была моей естественной средой.
Но рядом с нашим домом находилось здание консерватории, и оттуда зачастую неслись такие звуки, что одолевали сомнения — стоит ли мне выбирать этот жизненный путь. А в семнадцать лет у меня, увы, не было такого голоса, по которому можно было бы понять, что человек этот стопроцентно создан для большой сцены. Но, учитывая то, что желание петь у меня было, мама все-таки повела меня к знаменитому профессору. Договорилась с ним о моем индивидуальном прослушивании. Профессор после этого сказал моей маме: «Седочка, ну что ты? Какая она певица? Да у нее нет ни голоса, ни…» Дальше не будем продолжать. Он меня обидел.
После этого совершенно смиренно приняла решение отца отправить меня учиться на инженера — на факультет промышленно-гражданского строительства в ТашИИТ (Ташкентский институт инженеров железнодорожного транспорта). Сегодня я уже не слишком расстраиваюсь по этому поводу, так как огромное количество состоявшихся музыкантов в Москве — моих друзей — и Володя Матецкий, и Слава Малежик, и мн. др. по первому образованию были инженерами.
Впрочем, уже к концу первого курса я отчетливо понимала, что мое призвание — музыка. Уже на первом семестре, сидя в лекционном зале, я смотрела в окно и думала: что я здесь делаю?
Только когда я начала петь в эстрадном оркестре ТашИИТа, все встало на свои места. Мы даже зарабатывали своей музыкой деньги — на свадьбах, на институтских вечерах и на других мероприятиях. А на первомайских демонстрациях, идя впереди всех, я даже била в литавры. Начала писать свои песни…
Когда приехал Эдди Рознер, я упросила маму отвести меня к нему. В то время я уже писала диплом по архитектуре, и, прослушав меня, Эдди Игнатьевич сказал: «Как только защитишься, прилетишь ко мне — прямо в оркестр». Так все это и произошло.
С Эдди Игнатьевичем и его джаз-бендом мы поехали на гастроли во Львов. Мне казалось, что я совершенно не готова к гастролям с таким знаменитым коллективом. Но Рознер буквально вдохнул в меня силы и уверенность в себе. И после единственной репетиции, накануне вечером, я пела во Львове «За окном пляшет снег». «Холера! — удивился Эдди Игнатьевич по-польски. — Даже не споткнулась!»
Затем мы поехали в Кисловодск, и случилось так, что мой папа именно в это время приехал в Кисловодск отдыхать. (Папа был уже в разводе с мамой, у него была уже своя семья.) И в афише джаз-бенда Рознера папа вдруг прочитывает мое имя! А у него, видимо, к тому времени уже и душа успокоилась насчет меня — диплом дочка защитила, вышла в жизнь «верной дорогой». И вдруг такой сюрприз! Папа бросился в отель, где мы остановились, устроил Рознеру скандал. А Эдди Игнатьевич в ответ ему совершенно спокойно сказал: «Если вы отказываетесь от своей дочки, я ее удочерю». Папа был в шоке.
А у меня же распределение! Я же архитектор в архитектурной мастерской ГИПРОТРАНСа, я обязана была там отработать три года.
Какие это люди были, Эдди Рознер, Константин Орбелян, — они молодым делали судьбу!
И когда к нам приехал Константин Орбелян, которого мама тоже знала, с Государственным эстрадным оркестром Армении, мама повела меня к нему. И «Котик» меня сразу взял! (Конечно же, снова в тайне от папы.) Я была ошеломлена и счастлива.
Войдя в мое положение, зная, что папа буквально меня принудил к этой профессии, меня отпустили из архитектурной мастерской, дали открепительное удостоверение в большую неведомую жизнь.
Роксана — в своем «звездном полете». Запись новой песни «Курс на Забвение». Александр «ЧаЧа» Иванов (группа НАИВ)
И я отправилась с оркестром Орбеляна в Ереван, и вскоре вышла замуж за музыканта нашего оркестра.
Почти пять лет с оркестром Орбеляна я гастролировала по нашей стране и за рубежом, в Европе, Африке. Репертуар разнообразный: национальные мелодии, джаз, поп-арт, оригинальные аранжировки классики… Старалась испытать себя во всех жанрах.
В 1976 году — на международном конкурсе в Дрездене получила первую премию и Специальный приз жюри. Тогда я пела «Дождь» Игоря Гранова, руководителя «Голубых гитар», с которыми в тот момент выступала.
Затем стала петь с собственным ансамблем, которым руководил Эдуард Едигаров. Участвовала в международных концертных программах (например, первый мой сольный концерт состоялся на Кубе), записывалась на радио, телевидении, выиграла конкурс «Премия Народа» (г. Гавана) Куба.
Центральное телевидение записало получасовую передачу «Поет Роксана Бабаян». Это был плод сотрудничества с «Мелодией» и ансамблем Георгия Гараняна. Принимала участие в концертах эстрадно-симфонических оркестров под управлением Александра Михайлова и народного артиста СССР Юрия Силантьева.
Но вот что еще примечательно для того этапа моей жизни, когда мы встретились с Мишей. В тот день, прилетев из Братиславы, я узнала, что на следующий день рано утром вылетаю в город Джезказган для выступления перед шахтерами. Там и состоялась моя встреча с МихМихом, определившая всю мою дальнейшую судьбу. Наше положение облегчалось тем, что и Миша, и я были уже практически в состоянии развода.
С детства меня сопровождало желание что-то изменить в жизни, пойти по новому пути, попробовать себя в разных направлениях и профильно близких профессиях.
Тогда, при театроведческом факультете ГИТИСа, открылось административно-экономическое отделение. Там начали готовить продюсеров. Тогда они назывались, конечно же, не продюсерами, а директорами театров, главными администраторами и так далее. Учитывая, что у меня уже было высшее техническое образование, я хотела просто уйти в административную работу в области театра. А театром я всегда была увлечена.
Перед выходом на сцену
Тогда я уже писала диплом — по десяти театрам города Москвы. Делала подборку репертуара и его всестороннюю характеристику. Тема диплома звучала так: «Зависимость посещаемости от репертуарной политики театра». Это была довольно кропотливая работа.
Мой руководитель диплома, бывший вахтанговец, профессор Михаил Сергеевич Зилов, очень многому меня научил. Не будет преувеличением сказать, что Зилов «драл три шкуры» со своих студентов, в общем, сачковать не приходилось. Поэтому, когда мы встретились с Мишей, я смотрела на него и на все то, что было связано с ним в театре, глазами человека, отчасти погруженного уже в специфическую театральную среду и причастного, как мне хотелось верить, великому таинству театрального искусства. Во всяком случае, мне уже были ведомы многие тонкости организации этого невероятно интересного мира.
Поэтому в общении с Мишей у нас невольно возникали общие темы. В его мире я уже как бы чуть-чуть присутствовала изнутри. Мы разговаривали на одном языке. При этом Миша меня многому еще и доучил. Вскоре я уже смотрела на театр и все связанные с ним вопросы, которые мне приходилось изучать, словно Мишиными мудрыми и добрыми глазами. Поэтому работа над дипломом, несмотря на всю ее трудоемкость и высочайшую требовательность Зилова, стала для меня чудесным праздником.
Когда я защищала диплом, мы уже были женаты с Мишей. Так как нашими преподавателями были директора московских театров, после защиты у меня был даже выбор — в какой театр пойти работать. Сначала администратором, и дальше — по всем ступенькам иерархической лестницы.
Но к этому времени, уже став Мишиной женой, я понимала, что театральное администрирование — все-таки не мой конь. Конь красивый, белый, с пушистым хвостом, но не мой. Без музыки, без сцены я не смогу.
Тогда-то невероятно приятным открытием для меня стало, что Миша стоически терпит все мои «зигзаги судьбы». Никогда не брюзжит «зачем тебе это надо…» и так далее, не хочет развернуть в другую сторону. Только поддержка, только его крепкое плечо во всех житейских и профессиональных ситуациях. И искренняя радость всем моим удачам.
В загородном доме
* * *
За годы семейной жизни я пришла к важному выводу. Женщина выходит замуж не за мужчину, а за всю его семью. Да, собственно, и мужчина тоже женится на всей семье. И лучше это понимать сразу, быть к этому готовой, тогда и адаптироваться легче. Мне поначалу нелегко было к этому привыкнуть. Если бы я понимала то, что знаю сейчас, с самого начала, многих ошибок можно было избежать. Дело в том, что для Миши его семья всегда была очень важна. Оставшись рано единственным мужчиной в доме, он всю жизнь испытывал гиперответственность перед мамой и двумя сестрами. Они все крепко связаны друг с другом, словно приросшие. Я понимаю: с одной стороны, это крайне важно, но с другой — не всегда оправданно. Мне все-таки кажется, что каждый должен жить своей жизнью. Тем не менее, пусть и не сразу, но я поняла, что мне надо принять тот образ жизни, к которому привык Миша. К счастью, с Мишиными родными у нас сложились хорошие отношения.
МихМих даже седеет красиво и весело
…Я благодарна Мише и за всегдашнюю его поддержку, и за сорадование, и за переживание на всех взлетах и изломах моей музыкальной карьеры, и за то, что МихМих понял меня, когда в 1997 году я решила сделать паузу, многое переосмыслить — резко, в один день. Многие тогда считали, что я сошла с ума, уходя на пике карьеры: у меня же концерты были расписаны на полгода вперед. Но я поняла: наступает другое время, звучит другая музыка, на телевидении начинают действовать другие условия игры… Это был самый тяжелый период в моей жизни. Ведь я с детства пела и знала: сцена — это моя жизнь.
И вот через двадцать лет в один день я прикрыла эту страницу и оказалась в вакууме… Уход из профессии помогли пережить новые дела: я получала образование психолога, закончила Московский городской педагогический университет и параллельно с головой ушла в создание Российской лиги защиты животных. Стала телеведущей — на ОРТ вела «Завтрак с Роксаной», работала в программе «Сегоднячко» на НТВ, снималась в кино. А потом «дебютировала» в театре в очень успешном и громком спектакле «Ханума»…
Как-то раз приехали мы в Израиль с Мишей и Александром Анатольевичем — мы иногда ездили вместе: в одном отделении я с сольной музыкальной программой, в другом — они с юмористическими миниатюрами. И всегда это проходило очень весело и ярко. Так вот, концерт в Иерусалиме. Жара дикая, но огромная толпа народу стоит у входа в зал — встречает.
Администратор неожиданно говорит: «Вы обязательно должны сыграть «Суфлера»!» А эту безумно смешную пародийную сценку на троих, называвшуюся «Суфлер, или Женитьба (почти по Гоголю)», где Суфлер подсказывал текст не знающим роли актерам, блистательно разыгрывали Державин, Менглет и Мишулин. Ее все время показывали по телевизору. И всегда в ней участвовали трое мужчин.
Шура говорит: «Простите, но мы не можем ее здесь играть — у нас же нет Суфлера». Но устроитель тверд как кремень, настаивает категорично. Шурик вздыхает: «Мы должны это обдумать». Заходим в гримерку, и он с порога обращается ко мне: «Так, решено: Суфлера будешь играть ты!» У меня глаза полезли на лоб: «Шурик, ты в своем уме?! Мало того, что я певица, в театре никогда в жизни не играла, так в сценке еще должны быть заняты трое мужчин, о чем всем известно, а я все-таки женщина». — «Ничего, разберемся, все будет в порядке, я все оформлю, — заверил Шура. — Читай пока текст…»
Выйдя к зрителям, он сказал: «Сейчас мы вам представим миниатюру «Суфлер», которую приготовили специально для вас. Это наш сюрприз. (Аплодисменты.) Конечно же, вам известно, что роль Суфлера обычно играет мужчина, однако, покопавшись в архивах, мы выяснили, что именно в Иерусалиме впервые Суфлером стала женщина. Ее звали Сара Моисеевна Шлиц! Поэтому у нас сегодня эту роль сыграет Роксаночка Бабаян!» И зал взорвался овациями. Я глаза вытаращила, буквально давлюсь от ужаса и смеха. Какие уж рецепторы включились, что не захохотала в голос, не знаю. Но все-таки «сработала» этого Суфлера. Откуда чего взялось! На адреналине играла… После концерта Шурик говорит: «Ну вот видишь, все получилось. Теперь можешь двигать дальше в этом направлении».
Мы очень много ездили втроем — мое первое отделение, их второе. В финале пели втроем общую песню «Мужчина и женщина», написанную специально для нас Володей Матецким и Михаилом Шабровым. Много ездили и за рубеж — в Канаду, Австралию, Израиль, Германию…
В сущности, мы были независимы — если наши графики совпадали, с огромной радостью ехали куда-то втроем, если нет — по отдельности.
Но я невероятно многому научилась у Миши и Шуры — и за время совместных поездок и посиделок то у нас, то у Таточки (Шуриной жены, которую я очень уважаю и люблю), когда Миша и Шура придумывали и тут же актерски «пробовали» свои юморески, придумывали новые — и все это на импровизациях, полутонах, тонких психологических штришочках, нюансах интонаций… Вот они пробуют так, сяк, плетут свои «плетухи», и вдруг сцена оживает, начинает искриться, сверкать, мы с Таточкой хохочем уже как сумасшедшие…
У Миши всегда были удивительные, уникальные отношения с Шурой. Несмотря на то великое тепло, которое они чувствуют друг к другу с детства, их отношения всегда были предельно тактичны и деликатны.
Они давали мне такие мастер-классы по части актерской профессии, что я практически на воздушной подушке приземлилась на сцену драматического театра. Хотя, врать не стану, когда получила абсолютно, на мой взгляд, авантюрное предложение — играть главную роль в спектакле «Ханума», чувствовала себя совершенно беспомощной. Здесь надо было все делать по-другому. Полностью менять себя и внешне, и внутренне. Но Миша сказал: «У тебя получится». И постепенно вроде стало получаться…
Кстати, в «Хануме», играя роль подвыпившего князя, МихМих постоянно что-то выдумывал. Половина самых выигрышных реприз — его сочинения. У него к этому настоящий талант. Зал ревел от восторга. Мы с ним вместе сыграли в спектакле «Ханума», выходили на сцену больше 300 раз! Работать на одной сцене с Михал Михалычем — сплошное удовольствие.
А в семейной жизни мы гармонично дополняем друг друга: Миша — лирик, художник и созерцатель, а я — практик с мозгами инженера. Но такой практик, который не устает учиться у художника его великой мудрости! А еще я до сих пор учусь у Миши его тонкому искусству — быть счастливым человеком».
Назад: Глава четвертая Кабачкисты
Дальше: Глава шестая Держаширвинтов
