«Трам, трам, трам!» — со сводящей с ума монотонностью повторяли невидимые тамтамы. «Срам! Срам! Срам!» — снова и снова слышалось Кейну. «Глуп, глуп, глуп!» — сливался в слова в его мозгу рокот многочисленных тамтамов, и Кейн понимал, что они говорили о нем, насмехаясь над самонадеянным человеком, осмелившимся бросить вызов ночи. Источник звука то удалялся в бескрайние дали, то, наоборот, оказывался прямо под сводом черепа. И вот наконец изматывающие душу ритмы слились с биением крови в ушах пуританина, издевательски повторяя: «Глуп! Глуп!! Глуп!!!»

Кейн начал потихоньку приходить в себя, усилием воли заставляя рассеяться пелену забытья. Пуританин попытался схватиться за голову, но обнаружил себя связанным по рукам и ногам. Чувства говорили ему, что он лежал на бревенчатом полу… один, или здесь был кто-то еще? Кейн вывернул шею, стараясь разглядеть свою тюрьму. И правда, он здесь был не один — из темноты на него смотрела пара немигающих блестящих глаз.

Смутная тень постепенно обретала форму человека, и Кейн решил, что это и был подкарауливший его на тропе воин. Но, вглядевшись повнимательнее, он переменил свое мнение. Высохшему старцу просто не под силу было бы нанести столь сокрушительный удар. Однако, встретив взгляд нечеловечески пронзительных глаз, казалось, живших отдельной жизнью на морщинистом и высохшем лице, англичанин вздрогнул. Глаза эти были исполнены мудрости и энергии и больше подошли бы змее!

Старик сидел у дверей, скрестив ноги по-турецки. Он был почти наг, если не считать набедренной повязки и множества колец, браслетов и бус на всех частях тела. Кроме этих столь любимых африканцами украшений на нем был развешан впечатляющий набор самых разнообразных амулетов — из слоновьего бивня, из звериных когтей, из костей, зубов и кожи — как звериных, так и человеческих. Но больше всего Кейна поразило, когда удивительный чернокожий заговорил с ним… по-английски!

— Ха, твоя проснуться, белый человек? Зачем твоя сюда ходи-ходи, э?

Однако в первую очередь пуританин поинтересовался:

— Ты говоришь на моем языке? Как это вышло?..

Сморщенный негр усмехнулся, и англичанин обратил внимание, что все его зубы оказались на месте.

— Моя быть рабом… долгое время, когда быть мальчишка. Моя, Н'Лонга, могучий колдун вуду! Другая черный человек нет такой великий колдун! Белый человек, твоя искать брата?

Кейн заскрипел зубами.

— Брата?! Впрочем, да, я действительно ищу одного человека.

Чернокожий кивнул и спросил:

— Что твоя делать, когда его находить?

— Он умрет! — Ровный голос Кейна не оставлял сомнений в участи «брата», когда тот ему попадется.

Туземец вновь ухмыльнулся.

— Моя могучий вуду! — вновь гордо заявил он. И, склонившись к пленнику, продолжил: — Твоя искать белый человек, с глазами как у леопарда, так? Так! — Он расхохотался в ответ на удивленное выражение лица Кейна. — Я говорить дальше, твоя думать дольше. Этот Глаза-как-у-леопарда и вождь Сонга крепко-крепко договариваться, понимать верно? Они теперь кровные братья. Твоя молчать! Моя помогать твоя, а твоя помогать моя. Так?

— С чего это ты вдруг решил мне помочь? — подозрительно осведомился Кейн.

Шаман склонился над ним еще ниже и громко прошептал прямо в ухо:

— Глаза-как-у-леопарда теперь правая рука Сонги. Царь Сонга сильней Н'Лонги. Великий Черный говорить, белый человек большая-большая герой. Если он убивать Глаза-как-у-леопарда, он становиться кровный побратим Н'Лонги. Так? Тогда моя становиться сильнее Сонги. Значит, твоя-моя договориться, так? Так!

После этих слов он буквально растворился в воздухе. Соломону Кейну даже почудилось, будто он увидел, как проклятый шаман превратился в полупрозрачную тень, но он решил, что это было причудливой игрой теней. Более того, находясь в сумеречном состоянии рассудка, англичанин, пожалуй, не взялся бы утверждать, что весь их разговор ему попросту не пригрезился.

Сквозь щели между бамбуковыми стволами он видел круг костров, горевших снаружи. Тамтамы еще продолжали свое крещендо, но в такой близи их голоса смешивались, накладывались один на другой и утрачивали свою гипнотическую власть. Пульсирующая дробь сливалась в сплошной гул, в котором трудно было угадать какой-либо ритм, а уж о смысле и говорить не приходилось. Тем не менее англичанина никак не оставляла мысль о насмешке — варварской, злорадной и жестокой, таившейся в этих звуках, которые не изменились за тысячи лет.

«Все ложь, — подумалось Кейну, голова у которого еще кружилась. — Здешние джунгли лживы и коварны, точно лесная колдунья, заманивающая людей на погибель…»

Его размышления прервали вошедшие в хижину двое темнокожих воинов. Негры были покрыты с головы до пят ритуальными узорами, а в руках сжимали копья с широкими плоскими наконечниками из обсидиана. Подхватив англичанина под мышки, они выволокли его из хижины наружу. Угрюмые стражи пересекли широкий круг утоптанной глины и подвели Соломона Кейна к столбу, врытому в центре круга костров. Прежде чем пуританина привязали спиной к столбу, он успел рассмотреть потемневшую от застарелой крови древесину.

Повсюду вокруг него — сзади, спереди, по сторонам — кривлялись жуткие, лоснящиеся, разрисованные хари с вывернутыми губами. Пламя костров то взвивалось до небес, то жадно приникало к поленьям, и лица негров то ярко освещались, то пропадали во тьме. Когда глаза пуританина привыкли к свету, он смог разглядеть прямо перед собой нечто огромное, чьи уродливые очертания порождали мысли о чем-то непристойном и омерзительном. Эта фигура была жуткой пародией на человека: черная, как ночь, угрюмая, неподвижная, покрытая коркой запекшейся крови. Ужас. Душа Африки. Ее Черный бог.

Чуть впереди и по обеим сторонам изваяния, на украшенных затейливой резьбой тронах из красного дерева, восседали двое мужчин. Тот, что сидел справа, был африканцем: настоящая гора омерзительной плоти, поросячьи глазки и слюнявые, вывернутые, красные губы на лице, которое могло бы принадлежать похотливому бесу. Этот вызывающий брезгливость монстр в человеческом обличье изо всех сил тщился казаться величественным.

Второй же мужчина…

— Ах, мон шер, вот мы и встретились снова!

Произнесший эти слова человек сейчас мало напоминал того учтивого негодяя, что дурачил Кейна в горной пещере в забытых Богом краях. Француз, некогда ходивший щеголем, теперь довольствовался жалкими обносками, доживающими последние дни. Прошедшие годы не только добавили морщин на когда-то красивом, хотя и порочном, лице. Теперь же по пресыщенной и растерявшей былую привлекательность физиономии Ле Лу — а это был именно он — видно было, что Волк изрядно опустился. И все-таки глаза француза горели прежней шальной безоглядностью, а все еще звонкий голос был полон насмешки.

— Припоминаю, что мы расстались в некой темной пещере, — спокойно ответил Кейн, — из которой ты удирал, как перепуганная крыса.

— И верно, в тот раз все выглядело совершенно иначе, чем теперь, — также невозмутимо заметил Ле Лу. — Я чуть от смеха не лопнул, представляя, как ты, точно горный козел, скачешь по пещере. Интересно, что ты предпринял, когда тебе надоело пытаться пройти сквозь стену?

Кейн помедлил, потом сказал:

— Я вышел наружу.

— Так же, как и вошел? Впрочем, я и не надеялся, что у тебя хватит мозгов отыскать потайную дверцу в стене. Клянусь копытами дьявола!.. Если бы ты имел привычку сперва поработать головой, а не рапирой, то додумался бы посильнее наподдать ногой по сундуку с золотым замочком, который стоял возле стены. В этом случае перед тобой открылся бы потайной ход, которым воспользовался я!

— Как бы там ни было, — Кейн по-прежнему был невозмутим, — я шел по твоему следу до ближайшего порта, где выяснил, куда ты направился, и сел на корабль, плывущий в Италию.

— Было дело, — согласился Ле Лу. — Клянусь святыми угодниками, во Флоренции ты едва не загнал меня в угол. Ха-ха-ха! Мон шер Галахад ломился в дверь публичного дома, в то время, как его покорный слуга вылезал в окошко с другой стороны. Кстати, не охромей твоя кобыла, ты вполне мог бы застукать меня на римской дороге. Да и позже, в Испании, едва мой корабль оставил гостеприимный порт Картахены, как на причал прискакал все тот же настырный мон шер Галахад. Нет, я просто не могу взять в толк, чего тебе приспичило гоняться за мной по всему миру?

— Потому что ты негодяй, от которого я поклялся избавить мир, — холодно отвечал Кейн.

У него не было другого объяснения. Всю свою жизнь бездомный бродяга из Девоншира провел в крестовом походе против зла и насилия, по всему свету помогая угнетенным и сражаясь с обидчиками слабых — недаром его прозвали Бичом Божьим. Но он никогда не пытался найти в себе истоки двигавшей им силы. Такова была его судьба — более его не волновало.

Несправедливость и жестокость, творимые негодяями, неизменно вздымали в его душе яростное пламя гнева, которое было столь же смертоносное, сколь и негасимое. И когда этот внутренний жар, сравнимый лишь с жаром геенны огненной, полностью охватывал разум и сердце пуританина, то он не ведал ни отдыха, ни покоя, пока не исполнял возложенный на себя долг мести в полной мере. Ни разу в жизни он не отступил, и ни один из негодяев, от которых яростный англичанин поклялся избавить Божий свет, не избежал справедливого возмездия.

В тех редких случаях, когда ему приходилось задумываться над мотивами собственных поступков, Соломон Кейн искренне полагал себя орудием Божьим, с помощью которого Провидение карало неправедных. И хотя полагал себя истовым пуританином, называть его таковым, в полном смысле этого слова, вряд ли было бы правомочно.

Ле Лу пожал плечами:

— Я еще мог бы понять тебя, мой глупый друг, если бы чем-нибудь навредил тебе лично. Mon Dieu! В этом случае я и сам бы преследовал врага до самых пределов мира, чтобы воздать ему по заслугам. Нет, конечно, я бы не отказал себе в удовольствии ограбить и убить тебя, если бы встретил! Но я даже и не подозревал о твоем существовании до тех самых пор, как ты не надумал объявить мне войну…

Кейн предпочел не отвечать Ле Лу, чьи хитрые речи не вызывали в нем ничего, кроме исступленного гнева. Англичанин сам того не осознавал, но Волк давно уже превратился для него в некий зловещий символ. Француз олицетворял для Соломона Кейна все то, с чем тот сражался всю свою сознательную жизнь: жестокость, подлость, кровожадность и бесстыдство.

После некоторой паузы Ле Лу поинтересовался:

— А что ты сделал с сокровищами, которые я столь усердно собирал? Дьявол тебя забери, я всего-то и успел, что подхватить горстку монеток и побрякушек, когда был вынужден так спешно тебя покинуть.

— Малую толику твоих богатств я оставил, чтобы оплачивать дорожные расходы, пока охотился за тобой, — ответил Кейн. — А остальное раздал крестьянам, которых ты столько лет обирал.

— Сатана и угодники! — взорвался Ле Лу. — Мон шер, да ты самый большой недоумок, которого я встречал за всю свою многогрешную жизнь. Вывалить целую кучу золота в лапы паскудному мужичью! Боги ада, да меня просто трясет от злости, как подумаю об этом! А впрочем… Ох-хо-хо-хо! — Волк чуть не свалился со своего резного трона от обуявшего его приступа смеха. — Слушай, так они же друг дружке горло из-за этих денег перегрызут! От человеческой натуры никуда не спрячешься. Нет, это ты действительно здорово придумал!

— Будь ты проклят! — закричал Кейн, много раз мысленно возвращавшийся к тем событиям: его самого по этому поводу беспокоила совесть. — Да, перегрызут, потому что они глупцы. А что мне оставалось еще? Не мог же я просто оставить клад в пещере, в то время как людям из-за ужасающей нищеты, на которую ты их обрек, нечем было даже прикрыть срам? Они со временем отыскали бы этот клад сами, так что свары нельзя было избежать в любом случае. Я всегда говорил: где золото, там и кровь! На твоей совести жизни этих несчастных! Если бы твоя банда не отбирала эти деньги у законных владельцев, ничего подобного бы вовсе не случилось!

Кейн был принципиальным противником богохульства и бранился исключительно редко. Соответственно, ругань в его устах всегда приводила в замешательство даже отпетых подонков, но не в этом случае… Волк откровенно расхохотался ему в лицо.

Пуританин замолчал и продолжил уже куда спокойнее:

— А почему ты, Ле Лу, бегал от меня по всему свету? Я не верю, что ты меня боялся.

— Твоя правда, мон шер, не боялся. А почему — не пойму и сам толком. Один ловит, другой убегает, привычка, наверное. Она, мон шер, вторая натура. Хотя, признаю, не стоило оставлять тебя в живых той ночью. Уверен, я бы убил тебя в поединке. Заметь, мон шер, до нынешнего дня я ни разу не пытался подстроить тебе засаду. Честно говоря, у меня не было ни малейшего желания вообще встречаться с тобой. Так что можешь расценивать нашу встречу как мою прихоть, обыкновенную прихоть. Это, мон шер, до некоторой степени придало остроты моей жизни. Я ведь думал, что уже исчерпал все острые ощущения. — Негодяй цинично подмигнул Кейну. — А кроме того, человек в любом случае — либо дичь, либо охотник. До сих пор я был дичью, и мне это преизрядно надоело… Однако, мон шер, не могу взять в толк, как тебе удалось взять мой след.

Кейн пожал плечами:

— Чернокожий раб, родом из этих краев, рассказал одному португальскому капитану о белом человеке, который высадился с испанского корабля и в одиночку отправился в джунгли. Как только это известие дошло до меня, я нанял этого испанца, заплатив капитану — кстати твоими же деньгами, — за то, чтобы меня доставили в то же место.

— Нельзя не восхищаться твоим упорством, мон шер, но и я, согласись, достоин не меньшего уважения! Я пришел в эту деревню один. Клянусь богами ада, я даже их проклятого языка не знал, так, нахватался от той обезьяны на корабле! И я не только выжил среди этих дикарей и каннибалов, но и умудрился завоевать расположение их царька Сонги и сместил старого пройдоху Н'Лонгу. Как ни крути, а я храбрее тебя, англичанин! У меня за спиной не было корабля, куда я мог отступить и который, я уверен, тебя поджидает…

— Я признаю твое мужество, — согласился Кейн. — Но ты удовлетворился тем, чтобы править злобными дикарями, потому что твоя душа даже чернее их тел. А я собираюсь вернуться к своему народу, как только покончу с тобой.

— Твоя самоуверенность тоже внушала бы уважение, не будь так потешна. Эй, Гулка!

На свободный пятачок перед черным изваянием вышел чудовищный негр. Размеры этого исполинского создания потрясали воображение. Соломон Кейн никогда прежде не видел такой громадины.

Однако двигалось это невероятное существо с хищной грацией дикого зверя. Руки и ноги чернокожего гиганта походили на необъятные древесные стволы, при каждом движении на них перекатывались могучие мышцы. Прямо из чудовищных плеч выходила уродливая голова, напоминавшая обезьянью. Длинные руки, свисавшие ниже колен, тоже наводили мысли об огромной макаке. А из-под низкого покатого лба злобно посверкивали звериные глазки. Плоский нос и толстые красные губы завершали образ, придавая африканцу вид первобытной дикости и необузданной кровожадности.

— Имею честь представить — Гулка, убийца горилл. Впрочем, вы уже знакомы, — издевательски поклонился связанному Соломону Ле Лу. — Это именно он уложил тебя ударом кулака. Ты сам сродни волку, мон шер Кейн, но с того мгновения, как на горизонте возникли паруса твоего корабля, за тобой беспрестанно следило множество глаз. Будь ты хоть самим хозяином джунглей — леопардом, тебе все равно не удалось бы услышать и увидеть приближение Гулки. Он охотится на самых страшных, хитрых и свирепых животных в этом краю. Причем, заметь, на их собственной территории! Он ходит на север, чтобы убивать там «зверей-ходящих-как-люди» — так эти дикари называют горилл. Можешь посмотреть на его очередной трофей, он убил эту тварь всего пару дней назад.

Кейн посмотрел в сторону, куда указывал палец Ле Лу. Там, на коньке одной из хижин, он увидел жуткое «украшение». Удивительное человекоподобное существо было насажано на заостренный кол, словно фазан на вертел. Мечущийся свет костров не давал возможности подробно рассмотреть его в деталях, но в очертаниях волосатой туши Кейн безошибочно разобрал нечто вполне человеческое.

— Самка гориллы, которую Гулка убил и приволок в деревню, — любезно пояснил француз.

Гигант между тем навис над Кейном и, согнувшись, уставился на англичанина. Пуританин равнодушно встретил его взгляд, и спустя некоторое время дикарь, не выдержав ледяного сияния его глаз, отвернулся и попятился назад. Взгляд угрюмых глаз Кейна проник в сумрачные глубины сознания охотника на горилл, и впервые за всю свою жизнь Гулка почувствовал страх.

Желая отделаться от неприятного ощущения, он обвел соплеменников вызывающим взглядом, который заставил людей попятиться. А потом, вовсе уж как зверь, Гулка оскалился, напряг колоссальные мышцы и забарабанил кулаками, размером с голову взрослого мужчины, по своей необъятной груди. При всей своей отвратительности это было грозное зрелище. На поляну упала тишина, нарушаемая лишь треском поленьев. Те из членов племени, кто был поумнее, наблюдали за Гулкой кто с усмешкой, кто с презрением, но были и такие, кто смотрел на кривляющуюся образину с восхищением.

Истребитель горилл украдкой покосился на Кейна. Удостоверившись, что англичанин на него смотрит, он издал ужасающий рев и бросился вперед, неожиданно выдернув из круга одного из раскрашенных воинов. Тот тщетно пытался разжать руки Гулки, умоляя о снисхождении. Великан швырнул несчастного на грубое подобие алтаря перед черным истуканом, блеснуло занесенное копье, и отчаянные крики перешли в тошнотворное бульканье. Черный бог молчаливо взирал на кровавое действо, разворачивающееся у его ног, и свирепую морду поганого идолища, казалось, тронула жестокая улыбка. Демон испил крови. Но был ли он удовлетворен жертвоприношением?

Гулка довольно осклабился и пошел прочь от алтаря. Остановившись рядом с привязанным к столбу человеком, негр угрожающе ткнул копьем в сторону белокожего пленника. Слетевшие с окровавленного острия горячие капли упали на лицо Кейна.

Ле Лу захохотал. И тут неожиданно возник Н'Лонга. Откуда он появился, этого никто не заметил. Только что у столба никого, кроме Гулки, не было, и вдруг — раз! — там уже стоял старый колдун. Кейн готов был поклясться, что его фигура попросту сгустилась из ночных теней.

Пуританин решил, что Н'Лонга, положивший жизнь на изучение дьявольского искусства, в совершенстве освоил все тонкости создания иллюзий и научился появляться из ниоткуда и исчезать в никуда. Разбираясь в человеческой психологии, Кейн знал, что главное — это хорошо чувствовать внимание зрителей и уметь его удерживать. Все остальное зависело от ловкости и профессиональных навыков.

Исполненным величия жестом сморщенный старик отстранил Гулку, и великан охотник послушно шагнул прочь, якобы для того, чтобы поскорее убраться с глаз Н'Лонги. Но, оказавшись за спиной шамана, черный гигант с невероятной скоростью развернулся и с размаху ударил того ладонью по уху. Старик рухнул, как бык на бойне. Гулка небрежно, словно тушку, подхватил легкое тело и в мгновение ока прикрутил Н'Лонгу к столбу рядом с Кейном. По толпе дикарей пронесся недовольный ропот, но Сонга, вождь людоедов, обвел своих подданных свирепым взглядом, и шум сразу затих.

Ле Лу, откинувшийся на спинку трона, веселился пуще прежнего.

— Вот ты и добрался до конца тропы, мон шер Галахад! Старый мумбо-юмбо наивно полагал, что я ничего не подозреваю о его планах! А я просто стоял за дверью хижины и с большим интересом слушал вашу занимательную беседу. «Твоя-моя договориться?!» Ха-ха-ха! — веселился как мог француз. — Впрочем, каждый подбирает союзников себе под стать, мон шер. Черномазые вообще-то предпочитают свежую кровь, но я уговорил Сонгу предать вас обоих огню. Когда вас хорошенько обложат сухими сучьями и разведут огонь, ни бог, ни дьявол не уберегут ваших тел, обуглитесь, как головешки! Правда, в этом случае нам придется отказаться от подобающего случаю блюда, но уж больно забавное должно быть зрелище!

Сонга отдал приказ своим подданным. Несколько негров, своими тупыми рожами напоминающих Гулку, притащили вязанки дров и сложили их в кучу у ног пленников.

Тем временем колдун пришел в себя и что-то повелительно прокричал на своем родном языке. Толпа негров подалась от освещенного круга и, скрытая темнотой, недовольно заворчала. Сонга вскочил со своего трона и, плюясь и топая ногами, что-то заорал в ответ.

Кейн взирал на все происходящее на удивление отстраненно. В каких-то неведомых глубинах его души начали пробуждаться смутные воспоминания. Нет, это было вовсе не то, что французы называют «дежа вю». Эти воспоминания принадлежали не его, Соломона Кейна, сознанию, но передаваемой из поколения в поколение родовой памяти человечества, что до поры до времени дремлет в крови любого из нас.

«А ведь все это со мной уже происходило тысячи и тысячи лет назад, когда человечество было еще совсем молодо, — думал Кейн. — И такое же мертвенно-бледное пламя уже выхватывало из ночных теней плотный круг черных лиц, больше похожих на звериные морды, оскаленные в предвкушении свежей крови. И так же возвышался над ним жестоко ухмыляющийся идол, окутанный тенью. Это и был Черный бог, плоть от плоти первозданного мрака, заставляющий ночные джунгли пульсировать в такт своим ужасным думам.

Я уже слышал эти песнопения, этот экзальтированный хор молящихся там, на заре мира, — думал Кейн. — Я слышал рокочущую перекличку тамтамов, я видел жрецов страшного культа, распевающих кощунственные заклинания, и мои ноздри так же наполнял сладковатый и отвратительный — но такой возбуждающий! — довлеющий надо всем запах только что пролитой крови. Все это я уже видел, не здесь и не сейчас, но видел. А теперь я сам стал главным действующим лицом…»

Чей-то пронзительный голос стряхнул с него колдовской морок. Только в этот момент Кейн осознал, что кто-то пытается докричаться до него сквозь голоса заговоривших вновь тамтамов.

— Моя — могучий колдун! — орал ему прямо в ухо Н'Лонга. — Сейчас твоя смотреть много-много! Моя совершать великое таинство вуду!.. Сонга! — Тут старик перешел на свой родной язык.

Поднявшийся до невыразимых высот голос старого колдуна перекрыл тамтамы и донесся, наверное, до облаков. Сонга, услышав обращенные к нему слова, вздрогнул, но лишь ощерился в ответ. Между тем грохот тамтамов упал до негромкого зловещего перестука и превратился в монотонный гул, заставляя болезненно вибрировать барабанные перепонки. Наконец Кейн смог расслышать обращенные к нему слова Ле Лу:

— Старый мошенник бахвалится, что сейчас он совершит великое колдовство, о котором, дескать, и вслух упомянуть-то нельзя, не то тебя черти утащат. Колдун утверждает, что никогда раньше еще не совершал его прилюдно: это что-то из области неназываемой магии. Советую тебе, мон шер Галахад, воспользоваться моментом и смотреть получше! Кажется, мы позабавимся даже лучше, чем я ожидал. — Волк поднял голову к темному небу и издевательски рассмеялся. В этот момент он действительно был похож на животное, которому был обязан кличкой, а не на человека.

К столбу приблизился, приплясывая, раскрашенный дикарь и, нагнувшись, поджег охапку хвороста у ног пуританина. Крохотные язычки пламени жадно побежали по сухим веткам, разгораясь с каждым мгновением. Второй чернокожий собрался было подпалить ветки подле Н'Лонги, но вдруг замешкался. Кейн обернулся к своему собрату по несчастью: старик бессильно обвис на веревках. Он уронил голову, и из безвольно приоткрытого рта на тощую грудь капала слюна. Казалось, Н'Лонга умирает.

Ле Лу подался вперед и злобно выругался:

— Nom d'un nom! Никак старый хрыч задумал лишить нас развлечения? Клянусь копытами Сатаны, неужели мы не увидим, как эта рожа корчится в пламени?

Воин опасливо притронулся пальцем к телу умирающего шамана и что-то на своем наречии крикнул своим хозяевам, сипящим на тронах.

— Так и есть, откинул копыта, старый урод! Ничего не скажешь, великий колдун! — заржал Ле Лу. — Этот дешевый факир не пережил собственных усилий! Во имя…

Голос француза сорвался на визгливой ноте. Замолкли и тамтамы, причем настолько одновременно, будто барабанщиков постигла одновременная смерть. Зловещая тишина кругами расходилась над джунглями, точно капли крови в воде. Некоторое время Кейн слышал только потрескивание пламени, которое, как ни странно, не торопилось охватывать дрова у его ног.

Глаза чернокожих, сколько их ни было на поляне, были обращены к мертвому телу, распростертому на алтаре. Кейн не верил своим глазам: этого просто не могло быть! Труп со вспоротой грудной клеткой, труп, из которого вылилась до последней капли вся кровь, начал шевелиться!

Сперва неуверенно шевельнулась кисть, потом двинулась рука, а потом и все остальные члены начали судорожно подергиваться. Мертвец медленно повернулся набок, подтянул под себя ноги и неуверенно, словно незрячий, сел. Затем мертвое тело рывком выпрямилось и замерло на месте, вихляясь и пошатываясь.

Это было поистине леденящее душу зрелище. Жуткий мертворожденный младенец, подобно рептилии, прорвал скорлупу небытия и вывалился в мир, с трудом удерживаясь на широко расставленных, негнущихся ногах с бесцельно болтающимися руками. Кейн при виде столь жуткого глумления над законами природы вознес молитву Господу.

И все это происходило в могильной — пожалуй, тут не подберешь лучшего слова — тишине. Сейчас на поляне отчетливо можно было различить каждый испуганный вздох.

Впервые в жизни англичанин испытал потрясение, начисто лишившее его не только дара речи, но и способности думать. А уж о том, что для него — пуританина — явление руки дьявола было более чем очевидно, и говорить не приходилось. Но Кейн не смел опустить глаза.

Ле Лу, не завершив небрежного жеста, замер на троне, вытаращив глаза и открыв рот. Невообразимое зрелище заставило окаменеть француза, и его полусогнутая рука нелепо замерла в воздухе. Вождь Сонга выглядел не лучше.

Глаза и рот негра были распахнуты одинаково широко, пальцы судорожно вцепились в резные подлокотники — так, что ногти побелели, а сам он, повизгивая от запредельного ужаса, пытался вздохнуть.

Между тем мертвец начал двигаться. Он шел, точнее сказать, ковылял, загребая ногами, выписывая вензеля, точно пьяный матрос. При этом руки покойника болтались как плети, а голова бессильно свесилась на грудь. Раскачиваясь, как тростник в бурю, он то пригибался к земле, то заваливался назад так, что его незрячие бельма таращились прямо на багровую луну, только-только поднявшуюся над черными деревьями. И тем не менее ужасающее создание упорно приближалось к тронам Ле Лу и Сонги. И к Черному богу.

В огне, подобравшемся к самым ногам Кейна, треснула ветка, и в мертвой тишине этот звук показался пушечным выстрелом. Оживший мертвец, взбрыкивая ногами, словно приплясывая под одному ему слышимую мелодию, неверными птичьими шажками двигался к угрожающему черному изваянию, у подножия которого в смертном ужасе скорчились две жалкие человеческие фигурки.

— Ах-хх… — вырвался единый вздох толпы, придавленной ужасом и темнотой, когда мертвое тело наконец достигло помоста и оказалось в трех шагах от тронов. Ле Лу, познавший страх едва ли не впервые за свою наполненную кровавыми деяниями жизнь, перебирая ногами, вжимался в высокую спинку своего кресла. Чернокожий вождь, с раннего детства слышавший истории о великих колдунах, которые умели подчинять себе мертвых, нечеловеческим усилием разорвал путы страха и огласил ночь безумным криком.

На губах Сонги выступила пена. Вскочив на ноги, он замахнулся копьем и разразился невнятными угрозами. Равнодушный ко всему на свете мертвец не замедлил жуткой поступи, и Сонга, вложив в бросок всю силу своих могучих мышц, с отчаянием обреченного метнул в него копье. Тяжелое древко навылет пробило и без того изуродованную грудь ходячего трупа, но ни на миг не остановило его страшного движения, ибо нельзя убить того, кто уже умер.

Разум покинул негра, и он застыл на месте, выпучив глаза и простирая руки вперед, в жалкой попытке отгородиться от неумолимого рока.

На какое-то мгновение и мертвец, некогда бывший живым, и живой, которому суждено было стать мертвым, замерли напротив друг друга. Причудливые блики пляшущего пламени мешались с кровавыми лунными лучами, навеки запечатлевая эту сцену в памяти всех присутствующих. Невидящие глаза мертвеца каким-то образом смотрели прямо в глаза Сонги, в которых отражались разом все ужасы преисподней.

И вдруг доселе безвольно болтающиеся руки мертвого воина начали подниматься, словно обретя собственную волю. А затем рухнули вождю на плечи.

При первом же их прикосновении дородный царь, казалось, съежился и вдвое усох. И завизжал так, словно его коснулось ледяное дыхание ада, а может быть, так оно и было на самом деле? Те, кто услышал этот отчаянный и безумный крик, не смогут позабыть его до конца жизни. Ноги Сонги подкосились, и он рухнул наземь, увлекая за собой мертвеца, которого внезапно оставила та энергия, что заставляла его двигаться.

Два неподвижных тела распростерлись у ног Черного бога. Вконец уставшему от жутких чудес Кейну уже казалось, будто в огромных нечеловеческих глазах идола, вырезанных зоны назад неведомыми мастерами, вспыхнуло пламя такого же нечеловеческого наслаждения.

Едва вождь Сонга пал пред зловещим изваянием, как все туземцы рухнули ниц и испустили единый вопль. А Кейн, взгляду которого напряжение момента придавало особую зоркость, успел заметить, как Ле Лу спрыгивает с трона и исчезает в темноте. Опять его смертный враг бежал!

Но тут все заслонили мельтешащие черные разрисованные тела. Обезумевшая толпа ринулась на площадку, негры, потрясая копьями и выкрикивая имя Н'Лонги, прыгали через костры. Множество рук и ног в мгновение ока снесли и расшвыряли пылающий хворост, и Соломон Кейн почувствовал, как торопливые руки освобождают его от пут. Когда Кейн оказался в состоянии самостоятельно передвигаться, старый колдун уже был бережно уложен на землю.

Лишь сейчас Кейн сообразил, что чернокожие дикари видели причину всего только что произошедшего в Н'Лонге, и каким-то непостижимым образом они связывали месть колдуна с ним, Соломоном Кейном.

Англичанин посмотрел на сцепившиеся в смертельных объятиях у подножия идола тела. Сонга не подавал признаков жизни, и то, что убило его, тоже больше не двигалось. Наклонившись, он положил руку на грудь колдуна. Пульса не было. Никакого сомнения, старик был мертв, даже тело успело остыть.

Кейн начал было подниматься, но замер, не докончив движения… Ему показалось, что его ладонь, все еще опирающаяся на грудь Н'Лонги, ощутила живое тепло, неожиданно вернувшееся в тело. Было ли это дьявольское наваждение или просто причуды перевозбужденного мозга? Он склонился над колдуном и вздрогнул. Ошибки не было. Только что бывший мертвее камня, шаман начал дышать! Снова застучало сердце, наполняя жилы горячей кровью.

Н'Лонга открыл глаза и уставился на Кейна бессмысленным взглядом новорожденного. Несмотря на то что у англичанина по спине бегали мурашки, он не смел отвести взгляда. Прямо на его глазах бездумные прозрачные зрачки налились знакомым змеиным блеском, а толстые губы раздвинулись в ехидной улыбке. Н'Лонга зашевелился и сел. Чернокожие воины опять пали ниц, а затем поднялись на колени и затянули странное песнопение.

Кейн с удивлением оглядел словно впавших в транс воинов, покачивающихся взад и вперед. В их молитвенном хоре англичанин явственно различал имя Н'Лонги, повторяющееся рефреном.

— Н'Лонга! Н'Лонга! Н'Лонга! — выкрикивали дикари с ужасом, восторгом и каким-то сверхъестественно пугающим почитанием. Колдун поднялся на ноги, и мужчины, побросав копья, распластались перед ним на земле.

Н'Лонга удовлетворенно кивнул головой.

— Моя великий колдун! Моя совершить огромный вуду! — с торжеством в голосе объяснил он Кейну. — Твоя видеть! Моя дух оставлять тело, убивать Сонгу, потом возвращаться обратно в тело! Так! У неназываемого Черного есть только одна моя такой великий колдун!

Кейн автоматически оглянулся на Черного бога, возвышающегося над ними в ночи, а затем вновь посмотрел на казавшегося ему недавно смешным старика. Тот протягивал к идолу руки, словно обращаясь к снисходившему в изваяние божеству.

И снова Кейна коснулась тень темных чудес. В его голове зазвучал голос, столь же мудрый, сколь и жестокий:

«Кто бы ни правил этой землей, мне не приходится жаждать. Завоеватели, убийцы, колдуны… бесконечная череда эфемерных существ проходит перед моими глазами, словно вереница бесплотных теней, бредущих из ниоткуда в никуда. Лишь я пребываю вовеки. Единственная реальная власть в этом мире — моя власть, потому что я душа этого мира», — говорил с Кейном Черный бог.

Кейн воздушным пузырьком всплыл из мистических глубин, в пучины которых погрузился его разум, возвращаясь к реальности.

— Ле Лу! — вспомнил он, что привело его сюда. — Куда скрылся мерзавец француз?

Н'Лонга что-то повелительно бросил неграм. В ответ добрых пара дюжин рук с энтузиазмом указали направление. Откуда-то была извлечена рапира англичанина и торжественно вручена владельцу. Мистическое наваждение рассеялось: Соломон Кейн вновь стал тем, кем являлся, — рыцарем без страха и упрека, беспощадным мстителем, Бичом Божьим. Кейн, разминаясь, пару раз взмахнул ни разу не подводившим его оружием и, точно разъяренный леопард, помчался по свежему следу.