75
В «Праге» росли пальмы, было уютно и тихо. На улице — холод собачий, ветер, мгла, а здесь совсем другой мир — приветливый и добрый…
Людей немного, но все столики заняты, надо чуть-чуть подождать. Альку в «Праге» хорошо знали, она никогда не скупилась на чаевые.
— Привет, хозяин!
Метрдотель Игорь украдкой, почти незаметно чмокнул Альку в щечку. Панибратство с гостями в «Праге» запрещено, здесь строго следили за приличиями — как в старой России.
— Столик есть?
Игорь развел руками:
— Ты б позвонила, родная…
Алька небрежно, поставленным поворотом плеча, сбросила дубленку, а Игорек ловко ее подхватил.
Девушки теперь не снимают шубки, а скидывают их — в руки гардеробщика или метрдотеля.
Время кидков!
Алька обожала шубы Ирины Танцуриной. Они легкие-прелегкие, чуть расклешенные; в Питере Танцурина одевала жен местных депутатов и жены помогли Танцуриной открыть собственный магазин на Невском.
С кем же еще дружить бизнесу, как не с политиками? С интеллигенцией, что ли? Интеллигенция хочет все получить бесплатно, как это было при коммунистах…
Игорь суетился изо всех сил:
— Может, к дедульке подсядешь? Смотри, какой дедулька у окна, чай глушит, уже третью чашку, на пожрать денег нет. Ты красивая девушка, дедулька будет в восторге, красивая девушка — всегда событие.
Игорь умел говорить.
— И рожа… посмотри… смешная. Живой комикс просто…
За столиком сидел старик, одетый как бы на скорую руку: он пил чай и с удовольствием, озорно рассматривал в окно прохожих на улице.
Нашел же кого предложить, насекомое! Одиноких людей всегда видно издали. Алька подошла к старику:
— Разрешите? — Она небрежно кивнула на свободный стул.
— Бог мой! Это ж прям честь для меня, — встрепенулся старик. — Такая грациозная девушка и меня… не испугалась… Садитесь, прошу, прошу!..
— А вас надо бояться? — насторожилась Алька.
— Ой, я вот скажу… — Старик сразу перешел на «ты». — У нас в цирке, я ж цирковой… все добрые. А злые, знаешь кто? Дрессировщики. Но не все! Я когда петуха дрессировал… петух на меня вообще не смотрел. Зверь силу любит, даже петух, а я, милая, человек соловый…
Игорь крутился только вокруг них:
— Ну вот, ну вот… — подошел Игорь. — А столик наметится — сразу пересажу…
Старик смотрел на него укоризненно:
— Не горячись, а? Так познакомимся, да? — И он протянул Альке ладошку. — Олег Константинович… Фамилия простая, русская: Попов.
А вы, юная леди? Пожелаете себя назвать?
— Аля… — представилась она. — Фамилия Лоран.
— Псевдоним?
— Ну да… — смутилась Алька. — Вообще-то я — Веревкина.
— Это ничего, ничего… — успокоил ее старик. — У нас в цирке был жонглер. Тарас Целый. Фамилия такая: Целый. Добрейший парень! Как-то раз он пришел с заявлением в местком, чтобы местком разрешил ему выступать под псевдонимом Арбенин.
Алька открыла сумочку и достала пачку сигарет.
— И что?
— Постановили: «Пусть называется!»
Весь цирк смеялся, но это же все было… по-дружески, без подкопа…
Олег Константинович пил чай и аккуратно прикусывал сахар. На его галстуке плясал черный человечек — в котелке и с тросточкой.
— Чарли Чаплин, — прошептал он, тыча пальцем в галстук. — Чаплин — мой бог!..
Алька никогда не видела, чтобы на галстуках изображали людей.
— Курите?
— Что вы, мадемуазель, — засмеялся Олег Константинович. — Курить — это сейчас дорого!
Подскочил официант, щелкнул зажигалкой.
— Пива неси, — приказала Алька.
Олег Константинович смотрел на нее с обожанием.
— О, баварское! Лучшее в мире. Я его… страсть как люблю. Боюсь только немного потолстеть!
— Есть еще «Хейнекен», — подсказал официант.
— Неси, — кивнула Алька. — И орешки не забудь.
Алька поедала орехи, как свинья желуди.
— А пиво, говорят, на почки влияет… — Она не знала, как ей правильно поддержать разговор.
— У нас, у цирковых, как заведено? — оживился старик. — После представления благодарный зритель приходит за кулисы. Надо ж «спасибо» сказать, верно? И сразу вынимает какую-нибудь интересную бутылку… Иногда — просто водку, но это ж водка, слушай, была!
Мне тут… недавно… водку «Жириновский» прислали… Кошмар, Алинька! Рашпиль в горле!
Алька закурила.
— А вы, значит, из цирка?
— Из цирка, ага… Но сейчас вот… выступаю редко. В Германию перебрался, город Унгельштадт… Так вот, Алинька, цветочек мой… все у меня получилось…
— Клево! Германия!
— А вышло как? — продолжал старик. — Супруга моя заболела раком. И рак ее сожрал. На глазах прям… За полгода. Был человек — и вдруг от него только половинка осталась. А потом и вовсе комочек…
Старик замолчал, ему на глаза навернулись слезы.
Алька тоже молчала, просто не знала, что полагается говорить в таких случаях.
— Прошел, Алинька, год. Одному плохо, сама понимаешь… Жить-то надо! Поэтому веруй в Бога, не веруй… но он все-таки есть!
Сама взгляни… — как опытный заговорщик Олег Константинович огляделся по сторонам и вытащил из кармана несколько смятых фотографий.
— Вот… — И он опять перешел на шепот. — Смотри же, смотри! Бог сжалился надо мной и послал мне Габби! Она в Нюрнберге работала, в аптеке. Слышала про Нюрнберг? Там, где фашистов судили. А в аптеке, если покупателей нет, она немножко в шутку жонглировала, — Олег Константинович собрал кусочки сахара и показал Альке, как это делается.
— Она, Алинька, аптекарские бутылочки подбрасывала, из-под микстуры: on… оп… и оп!
Официант подал «Хейнекен». Алька молча подвинула свой стакан Олегу Константиновичу и кивнула официанту: еще неси!
— И вот, Алинька, цветочек мой, эта замечательная женщина, Габби, приходит в цирк. А в Германии всегда аншлаги были. Народу — не протолкнуться! И любимый номер у всех — «Солнце в авоське». Это когда я за солнечным зайчиком крадусь… тихо крадусь, как кошка, а он убегает и убегает… убегает и убегает…
— Погоди, ты что… Олег Попов?..
Старик засмеялся.
— Почему нет? — искренне удивился он. — Я и есть самый настоящий… Олег Попов. Русский клоун.
— Ну, дед, ты даешь…
— Даю, — согласился старик. — 50 лет на манеже.
— Вы то есть… — смутилась Алька. — Вы ж великая знаменитость, да?..
Олег Константинович лихорадочно схватил ее за руки.
— Так слушай, слушай!.. И Габби приходит за кулисы.
«Автограф можно?» — «Можно, — отвечаю. — Почему нет?»
И кто-то тут дернул меня… будто знак какой-то: «А телефончик ваш можно?» — «Пожалуйста… — она еще, знаешь… плечиком так повела… — Почему нет…»
— Взяли?
— Взял! Представляешь? И не потерял! Сберег номерочек.
Олег Константинович замолчал, и ему на глаза опять навернулись слезы.
— Как пиво?.. — робко спросила Алька.
— Пиво?.. Сейчас скажу.
Он медленно, со вкусом сделал несколько глотков.
— Честно? Не обидишься?
— Говно?
— Чуть-чуть… да. Ну вот, дела, Алинька, пошли плохо. Какая-то сволочь отравила у нас всех тигров. Чтобы сборы подрезать. Сторож подходит утром к клетке, а все тигры — дохлые. А глаза открыты и белые-белые — жуть прям…
Импресарио сразу сбежал…
— Немец?
— Немец, конечно.
— Немцы — суки.
— Это есть, — кивнул Олег Константинович.
— С кассой ушел?
— С зарплатой за три месяца. Только себе и заплатил, гад. Денег нет, короче, ни на поезд, ни на автобус. Ребята, кто на машинах, сразу «по коням» и — в Союз. Я бы тоже уехал, но меня не взяли… старики кому нынче нужны, сама понимаешь! Из гостиницы поперли, платить же нечем…
— Ужас…
— Еще какой!..
Алька представила себе эту картину: сидит в скверике дед с чемоданчиком. Или рюкзаком. Всеми забытый.
И какой дед: Олег Попов!
— А я, Алинька, когда в своей гримерке убирался, нашел телефон Габби. И спрятал листочек понадежнее… — вот как чувствовал что-то!..
Ведь ни одной же… родной души! Думал, в посольство, все-таки я — народный артист СССР, у меня два ордена Ленина… но посольство — где? В Берлине. А я на Боден-зее, черте как далеко. Я как до Берлина доберусь? Ведь денег нет совершенно!
— Может… еще по говну? — Алька была готова расплакаться.
— Так давай! — откликнулся старик.
Выпил он с удовольствием.
— Звоню я, короче, Габби, — продолжал Олег Константинович. — Так, мол, и так, вот такое… у меня сейчас положение… Цирк уехал, клоуна забыли! Стою в Нюрнберге на площади и детям фокусы показываю. Побираюсь, короче. Кепку кладу на асфальт… у меня есть белая такая кепка с черными шашечками — знаменитая! Специально на заказ шили. Полиция меня, слава богу, не трогает, немцы уважают стариков. Что-то под нос себе мурлыкаю, что музыка вроде как была… и корчу рожи смешные: за сосиску в день…
Увлекаясь, старик говорил все громче и громче, как на манеже, но никто на него не обращал внимания: в «Праге» не знали Олега Попова.
— А сплю, Алинька, на вокзале. Как в войну. В Нюрнберге очень большой вокзал, а людей мало, потому что немцы не любят вокзалы и не любят поезда.
Вообще, Алинька, капитализм — говенная штука; в Союзе я на любом бы вокзале о чем угодно договорился. А здесь хоть умри: нет денег — ну и до свидания!
— А Габби?
Алька любила рассказы про любовь.
— А Габби, — подхватил старик, — предлагает: хватит, говорит, мучиться, приезжай ко мне!
Вот, думаю, спасибо: выручила. Я ведь, Алинька, как решил? Перекантуюсь немного у бабы, окрепну, медяков насобираю и — домой!
А это, Алинька, 91-й, и Родина уже ничем тебе не поможет. Ей самой бы кто помог! — Переехал я, короче, к Габби, накормила она меня ужином, уложила спать, и остался я, Алинька, у нее на всю свою жизнь…
Олег Константинович все-таки заплакал.
Старики редко плачут от счастья. Просто плачут — и все…
— На каком же языке… вы говорите?
— О! — оживился старик. — Язык это была история! Нальешь — расскажу!
Алька разлила пиво и подмигнула официанту: — Еще!
— У Габби был немецко-русский словарь. А у меня, Алинька, русско-немецкий. Габби мне показывает: «Я тебя люблю!» В ответ я, значит, тычу пальцем: «Тоже люблю!» Мы и ругались со словарем, это была умора!
— Любовь, значит…
— Вот хочешь не хочешь, но в Бога после такого случая точно поверишь… — Олег Константинович сложил фотографии обратно в конверт.
Официант принес сразу пять бутылок пива.
Алька воодушевилась:
— Чиз!..
— Ну, давай, родная! Со свиданьицем!
Олег Константинович подкупал обаянием. Клоуны — они, наверное, все такие: любят людей.
— Может, закуску… дядя Олег? Или тортик? К чаю?
Старик улыбнулся:
— Спасибо, детонька. Я недавно котлетки ел…
— А сейчас, значит, в Россию потянуло?
— На три денечка, Алинька-цветочек! Иначе последнее потеряю. Адвоката вот жду. Понимаешь, — старик снова схватил ее за руки, — денег у меня нет. 50 лет я копил деньги, чтобы в старости жить по-человечески. У меня на книжке было 42 тысячи рублей. Я шесть «Волг» мог купить! И Гайдар все мои денежки ухнул. Сейчас у меня ноль. Имя есть, а денег ноль. А сегодня, Алинька, у кого деньги, у того и имя…
Все орут сейчас: Абрамович, Абрамович… А что он сделал для России?
— Какой Абрамович? — не поняла Алька.
— Да любой! — засмеялся старик. — Пойми: все, кого увечила война, все люди бережливые. Черные дни никогда не забываются. Самое страшное — в старости опять остаться голодным.
— А че… прям голод был? — не поверила Алька.
— Уй! Еще какой! Отца ведь еще до войны, в 39-м взяли. Отец был часовых дел мастер. Сделал часы самому Сталину. А они сломались. И забрали отца на Лубянку, где он сразу погиб.
Украдкой Алька все время подливала старику пиво: бутылочки маленькие, не для русских они, быстро пустели. Альке хотелось сказать старику что-нибудь хорошее, теплое, но она как-то стеснялась, да и слова где-то застревали, не находились; ругаться, оказывается, гораздо проще и легче…
— Ну хорошо, Алинька, останусь я в России. Дали мне пенсию. Если на марки… меньше ста марок получится… — рассуждал старик. — Умора, слушай! Это ж неделю не проживешь!
— А вы — к Ельцину! — вдруг вырвалось у Альки. — Он что… забыл, кто такой Олег Попов?
— Ха! Нужна ему эта фамилия, деточка, — махнул рукой Олег Константинович. — Для Ельцина сейчас каждый человек — одна неприятность. Я когда… на пенсию ушел, мне кто-нибудь похвальное письмо написал? Спасибо, мол, Олег, ты Родину прославлял! Или народному СеСеРэ похвальные письма уже не нужны?..
Он хмелел и стыдился, что хмелеет, но и не выпить нельзя, поговорить-то хочется!
— Я ж напоминаю, Алинька… у меня два ордена Ленина, три Знамени… Я если все ордена надеваю, они лупцуют меня прямо по мочевому пузырю! Ну и кому какое дело, что Олег Попов до самой жопы в орденах?
Альку осенило:
— Так ордена же продать можно…
— Что ты говоришь!?
— Хорошие деньги дают.
— Но это последнее дело, Алинька: ордена продавать… Вроде как себя продаешь. — Хотя, когда прижмет… все спустишь, конечно…
Дед аккуратно, со вкусом допил свое пиво и опять перешел на заговорщицкий шепот:
— Веришь? Иногда мне самому интересно, как эти хиппи в правительстве… гнобить нас будут? Для себя ж страну делают, разве не видно?
— В светлое будущее их сегодня ведут те, у кого темное прошлое, дядя Олег!
Так всегда говорил Григорий Алексеевич.
— Ладно, была бы война, — рассуждал старик. — И мне бы сказали: «Олег! Все, что у тебя есть! Облигации, деньги… отдай для победы». — Веришь, детка? Все бы отдал не задумываясь! — Но если время, Алинька, мирное, если вся Европа дружески объединяется… а в России у людей государство забирает последнее…
Война была беспощадная, но государство, Сталин, каждый день кормят в цирках животных. Один тигр — 30 кг мяса в день. Никого же не уморили! Люди погибали, но не тигры. И ты попробуй, не дай тигру мясо! Тигр не забывает, что он тигр. Человек забывает, что он человек, а тигр — никогда!
Алька задумалась.
— Слушай, дядя Олег! Мне даже в голову не приходило, что все так плохо…
— Дрессировщик Мансуров, Алинька, рыдал у меня на плече. Тигров надо в Москву отправить. А как? Как в одиночку ты их прокормишь? Все ж частное: антреприза! Ну и крутись… в антрепризе, пока она тебя не закрутит! — Знаешь, как для цирка надо животных выбирать? Говорю: по глазам. У животных разные глаза, не замечала? Добрые и злые, хитрые и доверчивые… У всех, кроме крокодилов.
— А у крокодилов?
— У них тупые.
— Потому что идиоты?
— Верно!
— А меня, дядя Олег, гипнознуть можешь? Как петуха?
Старик замах руками:
— Подожди, случай… Мы же не все еще выпили!
Подскочил официант. Они все слышат: такая у официантов профессия.
— Виски, — приказала Алька. — Два по пятьдесят. Отдельно — лед.
— Вот у меня, Алинька, был хороший друг, — оживился старик. — Валя Филатов, укротитель медведей. — Счастливый человек, слушай! До шестидесяти лет ел все, что хотел! А израненный весь… на нем ведь живого места не было! Медведь, Алинька, коварнейший зверь. Тигр ярится, то есть честно предупреждает: сейчас я тебя съем! А медведь непроницаем. Никогда не знаешь, что он сделает. В Новый год столы у нас накрывали прямо на манеже. Так гимнастка одна, Наденька, подвыпила хорошо, берет кусок торта: пойду, говорит, медведя с Новым годом поздравлю!
Через минуту-две возвращается. Сама пришла, веришь? Кровища хлещет… Правой руки — нет. Тот из нас, кто еще не упился, тут же протрезвел. «Он мне руку откусил!.. — кричит. — А у меня кольцо с бриллиантом!»
И — грохнулась в обморок.
— Жесть… — протянула Алька. — Руку сожрал…
— Вместе с тортом. Сначала рука. Потом торт. На десерт.
— Приветик…
Это что за талант такой, кто объяснит: Ева всегда появлялась незаметно.
— Ой, — сжалась Алька. — Смотрите, Олег Константинович, кто пришел…
Ева бросила взгляд на стол:
— Квасим?..
— Все б так квасили… — обиделась Алька. — По капле взяли! Это Ева, Олег Константинович! Самая моя родная и главная подружка.
Олег Константинович встал:
— Клоун Попов.
— Клоун? — прыснула Ева. — Ой, а я вас, кажется… знаю. Олег попов, да?..
— Точно так. это еще я.
— Ох-ре-неть… — протянула Ева. — Ну и связи у тебя девка! С великими пьешь!
— А немцы меньше пьют? — вдруг спросила Алька.
— Конечно, что ты! Немцы много пьют пива, — засмеялся старик. — А шнапс у них идет после еды. Я обалдел прям: чай подают, конфеты и вдруг — водку несут. — Родные, что вы делаете, кричу! Наоборот же надо!
Алька рассмеялась:
— Научите вы их, дядя Олег!
— Стараемся. Ведем работу.
— А мне можно вас чем-нибудь угостить?.. — вдруг спросила Ева.
— Неловко как-то… — смутился Олег Константинович. — Да и мы, по-моему, все запасы уже подчистили…
— Игорек, все, что хочет мой гость!
— Слушаюсь!
— Во как… — засмеялся Олег Константинович. — Ну, давай, брат, раз так… — Он сразу сделал строгое лицо и даже нахмурился:
— Вина и овощей!
— А поконкретнее можно? — взмолился Игорек.
— Конкретнее? Водки и огурец.
Алька взяла сигарету.
— А зависти в цирке, дядя Олег, как везде? До хрена и больше?
— Хватает, — согласился Олег Константинович. — Я в Монте-Карло работал, там у нас самый главный цирковой фестиваль. Был польский оркестр. А Ярузельский в этот момент объявил в Польше военное положение. И оркестр стал мне вредить: я ж советский! Все время дают не ту музыку!
Человек, Алинька, появившись на свет, должен сразу понять: обратной дороги у него нет. Поэтому из любой ситуации надо как-то выходить. Так вот, — играют они, значит, черте что, а я настырно делаю все, что надо: есть музыка — нет музыки…
Переиграл их, короче говоря…
— Человек-оркестр, — усмехнулась Ева, затянувшись сигаретой. — А вообще ужас, конечно…
— Ужас хотя бы то, сударыня, что вся жизнь у цирковых на колесах. Однажды на гастролях меня поселили с акробатом. Он — хронический алкоголик. И в тот момент, когда его припирала внутренняя химия. Он канючил: «Олег, пойдем на рынок! Но уговор: я пью вино и хвалю его. Пьешь ты — и ругаешься: кислое… Понял?».
— Шикардос! — засмеялась Алька. — А если б побили, дядя Олег?
— Ни разу, слушай! — встрепенулся старик. — Народ тогда поспокойнее был. Это сейчас бы прикончили. А тогда, Алинька, просто смеялись…
Артист один… работал у нас трапецию. Перед манежем стакан водки всегда — шурух! И никогда не падал. На такой высоте! А я вот… когда проволоку работал… начинал-то я, девочки, как эквилибрист-эксцентрик… и однажды я здорово упал.
Сижу, потираю бока и думаю: а с чего я упал? Просто мой организм натиск не выдержал! Ведь считалось как — если был выходной, а ты на утро не синий, значит плохо отдохнул… Ну и подогнулись мои ноженьки на высоте-то…
Ева вдруг резко потушила сигарету:
— А хотите, я завтра вас в ЦУМ приглашу? Костюм вам подберем, что-то… наимоднейшее!
— Завтра, детонька, я уезжаю, — вздохнул Олег Константинович. — Бог даст, когда-то вернусь! Очень в Москве хочу выступать, Москва, она ж мне снится!
— Для русского артиста, наверное, Москва важнее, чем Париж?
Олег Константинович погрустнел. И опять ничего не ответил.
— А вы, девочки, сами-то кто будете? — вдруг спросил он. — Если это не тайна, конечно…
— Да какая тайна, — усмехнулась Ева. — Мы, Олег Константинович, жертвы общественного темперамента. Женщины с низкой моральной ответственностью, если позволите…
— Матерь Божия… — опешил старик.
Кажется, он что-то понял. А Ева не ответила, только улыбнулась:
— Не прощаемся, ладно? Нам с Алинькой-цветочком… еще пошептаться надо. Мы тут, рядышком посидим. — Она кивнула на свободный столик. — Вы не стесняйтесь, кушайте… ведь правда все от чистого сердца!
Официант принес водку, огурцы и винегрет с килькой.
— Прикажете налить?
— Я сам, я сам… — пробормотал старик.
Не любил он лакеев. Это было видно: принимать водку из рук человека, которому все равно, кому наливать, это не по-русски как-то, лучше уж тогда совсем не пить…
