Неупокоенные души

– Десять тысяч маленьких зеленых дьяволов! Что за вечер, что за мерзкий вечер! – Жюль де Гранден остановился под porte-cochère театра и сердито нахмурился.

– Ну, лето умерло, а зима не совсем пришла, – успокаивающе напомнил я. – В октябре у нас бывает определенное количество дождя. Осеннее равноденствие…

– Пусть отборные бесы Сатаны улетят с осенним равноденствием! – прервал меня маленький француз. – Morbleu, я не видел солнца Бог его знает сколько, кроме того, я совершенно безобразно голоден!

– Это положение, по крайней мере, мы можем исправить, – пообещал я, подталкивая его из укрытия к моей припаркованной машине. – Не заглянуть ли нам в Café Bacchanale? У них обычно есть что-то хорошее.

– Отлично, превосходно, – согласился он с энтузиазмом, проворно проскользнул в машину и опустил воротник своего плаща. – Вы настоящий философ, mon vieux. Всегда говорите мне то, что я больше всего хочу услышать.

В кабаре было шумно, потому что это был вечер 31 октября, и руководство устраивало вечеринку Хэллоуин. Когда мы проходили вдоль бархатного каната, огораживающего обеденный зал, нас приветствовал взрыв фригийской музыки, и дюжина гибких молодых женщин в едва прикрывающих тело одеяниях выполняли сложные телодвижения под руководством, видимо, совершенно бескостной девицы, чей костюм в основном был составлен из нитей блестящих колокольчиков, нанизанных на шею, запястья и лодыжки.

– Уэльсский кролик? – предложил я. – Он здесь довольно вкусный.

Де Гранден рассеянно кивнул, рассматривая пару, сидящую за соседним столиком. Как только официант принес нам выпить, он прошептал:

– Взгляните, пожалуйста, друг мой Троубридж. Скажите, что вы думаете о них.

Девушка была, как говорится, «отпадной». Высокая, изящная, красивая, она была одета в платье черного цвета, без единого намека на украшения, за исключением нитки маленького жемчужного ожерелья на тонкой и довольно длинной шее. Ее волосы были ярко-каштанового, почти медного цвета, и заплетены вокруг ее головки в греческую корону, и в этой огненной рамке ее лицо казалось каким-то причудливым цветком на высоком стебле. Ее темные ресницы, карминовые губы и бледные щеки представляли интересную комбинацию.

Когда я украдкой снова бросил на нее взгляд, мне показалось, что на лице ее застыло смутное, безумное выражение нереальности. Ничего определенного, просто сочетание ряда факторов, которые проникли сквозь оболочку моего чисто мужского восхищения и отозвались на многолетний опыт практикующего врача. Характерная синева лица, которая означала «интересную бледность» для непрофессионала, но для врача – вызванная неправильным притоком крови; легкое напряжение мышц вокруг рта, которое давало ей прекрасные пухлые губы; едва заметная ретракция на стыке щек и носа, что означало усталость нервов или мышц, возможно, и то, и другое.

Восхищение и диагноз идиллически смешались во мне. Я взглянул на ее сопровождающего, и мои губы слегка сжались, когда я мысленно заметил: «авантюрист!». Этот человек был ширококостный и грубоватый, круглоголовый, с толстой шеей, имел одутловатый, жабий живот, – как у тех, кто слишком много пьет, спит, а упражняется слишком мало. Он едва ли менялся в лице, пока девушка с жаром говорила ему что-то тихим шепотом. Он относился к ней так, будто был хозяином, а она его вещью, оплаченной личной собственностью. Его безжизненный взгляд шарил по помещению и жадно устремлялся на привлекательных женщин, ужинающих за другими столами.

– Мне это не нравится, – сказал де Гранден, когда я снова обратился к нему. – Это странно и подозрительно, и это неправильно.

– Э? – ответил я. – Вот именно, я с вами согласен. Мне стыдно за такую девушку, продавшуюся или, может быть, арендовавшую себя такому существу…

– Non, non, – сухо сказал он. – Я не думаю о цензуре их морали, это их собственное дело. Но меня заинтриговало их обращение с едой.

– С едой? – повторил я.

– Oui-da, с едой. Три раза они приказывали обновить блюда, но каждый раз позволяли еде остывать. Блюда оставались нетронутыми до тех пор, пока их не убирали. Я вас спрашиваю, это нормально?

– Почему… э-э… – я остановился, но он поспешил ответить.

– Когда я смотрел, я заметил, как женщина сделала вид, будто подносит бокал к губам, но жест ее спутника ее остановил, и она поставила бокал, не попробовав. Что это за люди, которые игнорируют вино – живую душу винограда?

– Хорошо, вы собираетесь это выяснить? – спросил я, усмехнувшись. Я знал, что его любопытство было почти таким же безграничным, как и его самооценка, и я бы не слишком удивился, если бы он подошел к столу странной пары и потребовал объяснений.

– Выяснить? – задумчиво повторил он. – Гм, возможно, я это сделаю.

Он щелкнул оловянной крышкой пивной кружки, сделал задумчивый долгий глоток, затем наклонился вперед и уставился круглыми глазками на меня.

– Вы знаете, что это за ночь? – спросил он.

– Конечно, это Хэллоуин. Все маленькие дьяволята будут забираться в садовые ворота и стучать во входные двери…

– Возможно, большие дьяволы тоже будут забираться.

– О, не начинайте сейчас, – попросил я, – вы, конечно, несерьезно…

– Еще как серьезно, – торжественно подтвердил он. – Regardez, s’il vous plaît. – Он кивнул в сторону пары за соседним столом.

Сидевший прямо напротив странной пары молодой человек занимал стол один. Он был красивым светским юношей из тех, подобных которым можно найти в любом кампусе колледжа. Если бы де Гранден вынес тот же обвинительный приговор против него, что и против тех двоих, он был бы прав, потому что парень оставил сложный заказ практически нетронутым, в то время как его увлеченные глаза пожирали каждую линию девушки за столом напротив.

Когда я обернулся, чтобы посмотреть на него, я заметил краем глаза, что спутник девушки кивнул ему, затем встал и решительно вышел из-за стола. Я заметил что, когда он шел к двери, его движение было больше похоже на быструю семенящую походку животного, чем на шаги человека. Девушка обернулась, когда ее оставили в покое, и из-под опущенных ресниц бросила на молодого человека взгляд столь нарочито равнодушный, что никакого сомнения в ее заинтересованности не оставалось.

Де Гранден наблюдал, казалось бы, с холодным безразличием за тем, как молодой человек встал, чтобы присоединиться к ней, и, за исключением случайного острого взгляда, казалось бы, не обращал внимания на то, что они ведут себя неподобающим образом. Но когда несколькими минутами позже они поднялись, чтобы уйти, он заставил меня поступить аналогичным образом.

– Важно посмотреть, куда они пойдут, – сказал он искренне.

– О, ради Бога, будьте разумным! – упрекнул его я. – Пусть они флиртуют, если хотят. Я гарантирую, что теперь она в лучшей компании, чем в той, в которой пришла…

– Précisément, точно, совершенно верно! – согласился он. – Но из-за этой «лучшей компании» я и беспокоюсь.

– Хм, тот, с кем она была – жесткий тип, – сказал я. – И при всей ее невинной красоте она может быть приманкой для шантажа…

– Шантажа? Mais oui, друг мой. Игра в барсука, в которой ставки бесконечно высоки!

У разукрашенного швейцара он спросил:

– Эта пара, эти молодой человек и женщина, каким путем они отправились, monsieur le concierge?

– А?

– Молодой человек и молодая женщина – вы видели, как они ушли? Мы хотели бы знать, в каком направлении.

Смятая долларовая купюра перешла в руки швейцару, и его память чудесным образом восстановилась.

– А, эти. Да, я их видел. Они прошли по нашей улице и сели в большое черное такси. Маленький английский парнишка был водителем. Похоже, что парнишка и устроил затор. А этот ужасно скучный старый хрен, похожий на дауна…

– Конечно, – согласился де Гранден. – А этот monsieur le gink, о котором вы сказали, он куда пошел, будьте добры?

– Он вылетел, как летучая мышь из ада около десяти минут назад. Забавная вещь с ним. Он шел по улице, – я смотрел на него, не специально, просто смотрел. На минуту я отвлекся, а когда оглянулся, он исчез. Он был на середине дороги, когда я его видел, а когда снова посмотрел, его уже не было. Черт побери, я не знаю, куда он мог деться за это время.

– Я думаю, что ваше недоумение оправдано, – заметил де Гранден, когда я остановил машину на обочине, а затем добавил: – Поспешим, друг мой Троубридж. Я бы хотел, чтобы мы нашли их, прежде чем они затеряются в шторме.

Всего лишь через несколько минут мы уже висели на хвосте большой машины, в которой бездельники спешили к окраине города. Время от времени мы их теряли, но тут же находили, поскольку они направлялись по Восточному бульвару к повороту на гору Олд-Тарн.

– Это самое сумасшедшее, что мы когда-то делали, – проворчал я. – Нет никаких шансов, что мы поймаем их… черт возьми, они остановились!

Невероятно, но большой автомобиль остановился у внушительных Кентерберийских ворот кладбища Шедоу-Лоун.

Де Гранден наклонился вперед, как жокей в седле.

– Быстрей, спешите, жмите, друг мой! – умолял он. – Мы должны поймать их, прежде чем они выйдут!

Однако все мои усилия были бесполезны. Когда мы с пыхтящим, словно задыхающийся конь, двигателем, подъехали к погосту, нас ожидал только пустой лимузин с безумно растерянным шофером.

– Друг мой, в каком направлении они пошли? – Де Гранден выпрыгнул из машины прежде, чем мы остановились.

– На кладбище! – ответил водитель. – Вот дьявол, вам что-нибудь известно? Привезли меня сюда, где дьявол желает «спокойной ночи», и оставили как блин на сковородке. «Вам не нужно ждать нас, водитель, мы не вернемся», – сказала она. – Его голос воспроизвел визжащий фальцет в подражание женщине. – Господь добрый и милостивый, кто, кроме мертвецов, уходит на кладбище и не возвращается?

– Кто? – повторил француз. – Пойдемте, друг мой Троубридж, нам нужно поспешить! Мы должны найти их всех быстро, или будет слишком поздно!

Соответствующий своему торжественному предназначению, темный и грозный погребальный парк обступил нас, как только мы прошли через решетку внушительных каменных ворот. Извилистые запутанные улочки, окаймленные двойными рядами болиголова, тянулись, подобно запутанному лабиринту. Черный дерн, усеянный частыми холмиками могил или декорациями из бледного мрамора, тянулся впереди, казалось бы, до бесконечности.

Как терьер на запах, де Гранден поспешил вперед, склоняясь, время от времени, под гнущимися от дождя и ветра ветками вечнозеленых растений, а затем припустил еще быстрее.

– Вы знаете это место, друг мой Троубридж? – спросил он во время одной из своих коротких остановок.

– Лучше, чем хотелось бы, – признался я. – Я был здесь несколько раз на похоронах.

– Хорошо! – сказал он. – Тогда вы можете сказать мне, где – как вы это говорите? – кладбищенский морг?

– Там, почти в центре парка, – отвечал я.

Он понимающе кивнул, а затем продолжил свой маршрут почти бегом.

Наконец мы добрались до приземистого мавзолея из серого камня, и он подергал одну из тяжелых дверей за другой.

– Не здесь! – разочарованно объявил он, когда каждая из металлических дверей мавзолея бросила вызов его усилиям. – Кажется, мы должны искать в другом месте.

Он побежал к открытой площадке, предназначенной для парковки похоронных машин, бросил быстрый оценивающий взгляд, пришел к решению, и отправился, как бегун по пересеченной местности, по извилистой дороге, которая привела к длинному ряду семейных гробниц. У каждой он останавливался, дергал входную металлическую решетку и вглядывался в мрачный интерьер с помощью карманного фонарика. Мы посещали гробницу за гробницей, пока мое дыхание и терпение не было исчерпано.

– Что за ерунда? – спросил я. – Что вы ищите…

– То, что боюсь найти, – выдохнул он, светя вокруг фонариком. – Если мы не найдем… ах, посмотрите, друг мой, – что там видно?

В узком конусе света от его электрического фонарика я разглядел темную фигуру, лежащую на ступенях мавзолея.

– Ка… кажется, это человек! – воскликнул я.

– Надеюсь, да, – ответил он. – Возможно, мы нашли его труп, но… а? Он все еще дышит!

Взяв у него фонарик, я зафиксировал луч на неподвижном теле, вытянутом на ступенях гробницы – это был тот самый молодой человек, покинувший кафе со странной женщиной. На его лбу была глубокая рана, как будто его сильно ударили каким-то тупым предметом, – например, дубинкой.

Де Гранден быстро и ловко пробежался руками по телу парня, проверил пульс, наклонился к груди.

– Он жив, – объявил он в конце своего осмотра, – но его сердце мне не нравится. Давайте заберем его, друг мой.

– А теперь, mon brave, – потребовал он через полчаса после того, как мы возродили мужчину к жизни нюхательной солью и холодными примочками, – возможно, вы будете любезны поведать нам, почему вы оставили живых и объединились с мертвецами?

Пациент сделал слабую попытку подняться со смотрового стола, но не смог и лег обратно.

– Я думал, что я мертв, – признался он.

– Гм, – де Гранден пристально на него посмотрел. – Вы еще не ответили на наш вопрос, юный мсье.

Парень сделал вторую попытку подняться, на его лице появилось мучительное выражение, его рука взметнулась к левой груди, и он откинулся назад, полусидя.

– Быстрей, друг мой Троубридж, где амилнитрит? – спросил де Гранден.

– Там, – я махнул рукой на аптечку. – В третьей бутылке вы найдете трехграммовые капсулы.

Через мгновение он достал жемчужные маленькие гранулы, раздавил одну в носовом платочке и поднес к ноздрям потерявшего сознание парня.

– Ах, так лучше, n’est-ce-pas, бедняжка? – спросил он.

– Да, спасибо, – ответил тот, глубоко и облегченно вздохнув, – намного лучше. Откуда вы узнали, что мне дать? Я не думал…

– Друг мой, – прервал его француз с улыбкой. – Я практиковал лечение стенокардии, когда вы еще не могли думать. Теперь, если вы достаточно восстановлены, скажите, пожалуйста, почему вы покинули Café Bacchanale и что произошло после этого. Мы ждем.

Медленно, с помощью де Грандена с одной стороны, и меня – с другой, молодой человек спустился со стола и сел в кресло.

– Я – Дональд Рочестер, – сказал он, – и это была моя последняя ночь на земле.

– А? – пробормотал Жюль де Гранден.

– Шесть месяцев назад, – продолжал молодой человек, – доктор Симмонс сказал мне, что у меня стенокардия. Моя болезнь оказалась довольно запущенной, когда он поставил диагноз, и он дал мне немного времени на жизнь. Две недели назад он сказал мне, что мне посчастливилось прожить месяц, но боль стала более серьезной, а атаки – более частыми; поэтому сегодня я решил устроить себе последнюю вечеринку, а затем вернуться домой и быстро и легко уйти из жизни.

– Черт! – пробормотал я. Я знал Симмонса, напыщенную старую задницу, но первоклассного диагноста и доброго сердечного человека, хотя часто жесткого со своими пациентами.

– Я заказал такую еду, какую мне не разрешали есть последние полгода, – продолжал Рочестер. – И только начал наслаждаться едой, когда… когда увидел, что вошла она. – Он перевел взгляд с де Грандена на меня, будто ожидая большего понимания от земляка. – Вы тоже ее видели? – Выражение почти религиозного восторга отразилось на его лице.

– Прекрасно, mon vieux, – ответил де Гранден. – Мы все ее видели. Рассказывайте дальше.

– Я всегда думал, что эти разговоры о любви с первого взгляда сильно преувеличены, но теперь я излечился. Я совсем забыл про еду, не видел и не думал ни о чем, кроме нее. Если бы у меня было еще два года жизни, я думаю, ничто не могло бы удержать меня от ухаживания за ней и предложения выйти замуж…

– Précisément, совершенно верно, – раздраженно перебил его француз. – Мы понимаем, что вы были увлечены, месье. Но ради любви двадцати тысяч бледных голубых обезьян, я умоляю вас рассказать нам, что вы сделали, а не то, что вы думали.

– Я просто сидел и смотрел на нее, сэр. Не мог ничего поделать. Когда та большая скотина поднялась и ушла, а она улыбнулась мне, мое бедное старое сердце сжалось, поверьте. Когда она улыбнулась во второй раз, в мире не нашлось бы цепей, чтобы удержать меня. Вы бы подумали, что она знала меня всю жизнь, когда она поднялась, и мы вместе вышли из кафе. У нее был большой черный автомобиль, ожидающий снаружи, и я сел прямо с ней. Прежде чем отправиться, я рассказал ей, кем я был, как долго я смогу прожить, и что мое единственное сожаление – потерять ее, когда я ее только нашел. Я…

– Parbleu, вы сказали ей это?

– Конечно же, сказал, и намного больше, – выпалил, что полюбил ее, прежде чем узнал.

– И она…

– Джентльмены, я не уверен, был ли это бред или болезнь, но я уверен, что со мной случилось что-то особенное. Теперь я хочу, чтобы вы знали, что я не сумасшедший, прежде чем расскажу вам все остальное. У меня мог быть сердечный приступ или что-то еще, а потом я заснул и мне это приснилось.

– Рассказывайте, мсье, – мрачно произнес де Гранден. – Мы слушаем.

– Очень хорошо. Когда я сказал, что люблю ее, девушка просто поднесла руки к своим глазам – вот так, – как будто чтобы вытереть слезы. Я ожидал, что она рассердится или, может быть, рассмеется, но она этого не сделала. Все, что она сказала, было: «Слишком поздно… слишком поздно!»

«Я знаю, это так, – отвечал я. – Я уже говорил, что я на пути к смерти, но я не могу идти туда, не рассказав вам, как я себя чувствую».

Тогда она сказала: «О, нет, это не так, мой дорогой. Это совсем не то, что я имела в виду. Ибо я тоже люблю тебя, хотя я не имею права так говорить… я не имею права любить кого-либо… мне тоже слишком поздно».

После этого я просто взял и крепко обнял ее, и она всхлипнула, словно ее сердце разрывалось. Наконец я попросил ее пообещать мне: «Мне будет спокойнее отдыхать в своей могиле, если я буду знать, что ты никогда не пойдешь с этим уродливым грубияном, с которым я видел тебя сегодня вечером», – сказал я ей, а она вскрикнула и заплакала еще сильнее.

Тогда у меня возникла ужасная мысль, что, возможно, она была замужем за ним, и именно это она имела в виду, когда сказала, что уже слишком поздно. Поэтому я спросил ее об этом.

Тогда она сказала что-то дьявольски странное: «Я должна приходить к нему всякий раз, как он зовет меня. Хотя я ненавижу его так, как вы никогда не поймете; когда он зовет, мне нужно идти. Это первый раз, когда я пошла с ним, но я должна идти снова, и снова, и снова!» Она продолжала кричать это слово, пока я не поцеловал ее в губы.

Вскоре машина остановилась, и мы вышли. Я думаю, мы были в каком-то парке, но я был настолько поглощен попытками ее утешить, что ничего не замечал.

Она провела меня через большие ворота, и мы пошли по извилистой дороге. Наконец мы остановились перед каким-то домиком, и я обнял ее для последнего поцелуя.

Я не знаю, действительно ли это произошло, или я потерял сознание и мне приснилось. Я думаю, произошло вот что: вместо того, чтобы прижаться к моим губам, она обхватила мои губы своими, и, казалось, вырвала воздух из моих легких. Я чувствовал, что теряю сознание, как пловец, пойманный прибоем, измотанный, на последнем издыхании. Мои глаза казались ослепленными туманом; тогда все пошло кру́гом, потемнело, колени мои ослабли. Я все еще ощущал ее руки, обнимающие меня, и помню, как удивлялся ее силе, но казалось, что она переместилась губами к моему горлу. Я слабел и слабел в каком-то томительном экстазе, – если это что-то для вас значит. Больше похоже на то, как вы укладываетесь в мягкую теплую постель, изрядно нагрузившись бренди, после холода и усталости. Следующее, что я помню: мои колени подогнулись, как у тряпичной куклы, и я рухнул на ступеньки. Должно быть, я получил страшный удар по голове, когда упал, потому что полностью потерял сознание. И наконец, проснувшись, я увидел вас, джентльмены, хлопочущих надо мной. Скажите, мне все это приснилось? Я… просто… проснулся?..

Слова медленно затухали, как будто он засыпал; его голова упала, а руки, бессильно соскользнув с коленей, вяло болтались над полом.

– Он отключился? – прошептал я, а де Гранден в один прыжок бросился к нему и разорвал его воротник.

– Не совсем, – ответил он. – Еще амилнитрита, пожалуйста. Он оживет через мгновение, и может отправляться домой, если пообещает не убивать себя. Mon Dieu, уничтожить тело и душу, пустить себе пулю в мозг? Вот, друг мой Троубридж, все получилось, как я боялся!

На шее молодого человека мы обнаружили две крошечные перфорированные раны, как будто тонкая игла проколола складку кожи.

– Хм, – прокомментировал я. – Если бы их было четыре, я бы сказал, что его укусила змея.

– Это она! Клянусь голубым человечком, это она! – возразил он. – Змея, более злобная и хитрая, чем любая, ползающая на брюхе, вонзила в него свои клыки. Он отравлен так же верно, как если бы стал жертвой укуса кобры; но, клянусь крыльями Ангела Иакова, мы смирим ее, друг мой. Мы покажем, что с Жюлем де Гранденом придется считаться – ей, и ее рыбоглазому любовнику тоже, или я стану есть тушеную репку на рождественский ужин и запивать ее водопроводной водой!

Де Гранден завтракал на следующее утро с серьезным лицом.

– У вас есть свободные полчаса сейчас? – спросил он, выпив четвертую чашку кофе.

– Полагаю, что да. Вы хотите предпринять что-то особенное?

– Да, именно. Я хотел бы снова поехать на кладбище Шедоу-Лоун. Пожалуйста, я хочу осмотреть его днем.

– Шедоу-Лоун? – эхом отозвался я в изумлении. – Что в этом мире…

– Только частично, – прервал меня он. – Если я не ошибаюсь, полагаю, что наше дело имеет такое же отношение к загробному миру, как и к этому. Поедемте; у вас – ваши пациенты, а у меня – мои обязанности. Отправимся.

Дождь исчез вместе с ночью, и яркое ноябрьское солнце сияло, когда мы добрались до кладбища. Приблизившись к гробнице, где мы накануне нашли молодого Рочестера, де Гранден остановился и тщательно осмотрел ее. На перемычке массивного дверного проема он обратил мое внимание на одно выбитое слово:

– Гм, – он обнял узкий острый подбородок большим и указательным пальцами. – Это имя я должен запомнить, друг мой Троубридж.

Внутри гробницы в два ряда располагались склепы, содержащие останки умерших Хетертонов. Каждый из них был запечатан белой мраморной плитой, крепившейся цементом к бронзовой раме, с двумя строчками, где было обозначено имя и годы жизни обитателя. За увядшими остатками венка, привязанного лентой к бронзовому кольцу, которое украшало мраморную панель самого дальнего склепа, и за высушенным букетом роз и листьев иглицы, я прочитал:

– Понимаете? – спросил он.

– Я вижу, что девушка по имени Элис Хетертон умерла месяц назад в возрасте двадцати двух лет, – признался я, – но как это связано с прошлой ночью, признаюсь, не могу…

– Конечно, – вмешался он, посмеиваясь, но как-то без веселья. – Но, возможно, есть много вещей, которые вы не видите, старина, и есть еще много всего, от чего вы зажмуриваетесь, как ребенок, пролистывающий страницы книжки со страшными картинками. Теперь, если вы будете так любезны покинуть меня, я побеседую с monsieur l’intendant этого прекрасного парка и несколькими другими людьми. Возможно, я вернусь к обеду, но, – он фаталистически пожал плечами, – временами мы должны отказываться от еды в знак уважения к долгу. Да, это, к сожалению, так.

Консоме было холодным, а жаркое из ягненка пересушилось в духовке, когда в моем кабинете раздался звонок телефона.

– Троубридж, друг мой, – раздался по проводу пронзительный от волнения голос де Грандена. – Встречайте меня в особняке Адельфи так быстро, как только сможете. Я бы хотел, чтобы вы были свидетелем!

– Свидетелем? – повторил я. – Чего…

Резкий щелчок уведомил, что он повесил трубку, и бездушный аппарат оставил меня в недоумении.

Когда я приехал, мой друг ждал меня у входа в модный доходный дом, и отказался отвечать на мои нетерпеливые вопросы, пока тащил меня через богато украшенный вход и дальше по устеленному коврами фойе к лифтам. Когда кабина отправилась наверх, он достал из кармана блестящую фотографию.

– Это я попросил в le journal, – объяснил он. – Им она больше не нужна.

– Боже мой! – воскликнул я, глядя на фотографию. – Д-да это… это же…

– Конечно, – ответил он ровным тоном. – Это, вне всякого сомнения, девушка, которую мы видели прошлой ночью. Девушка, чью могилу мы посетили сегодня утром. Девушка, которая наградила поцелуем смерти молодого Рочестера.

– Но это невозможно! Она…

Его короткий смех прервался.

– Я был убежден, что вы так скажете, друг мой Троубридж. Пойдемте, послушаем, что нам скажет мадам Хетертон.

Подстриженная негритянка в черно-белой униформе выслушала наши требования и отнесла наши визитки хозяйке. Когда она покинула довольно шумную приемную, я тайком огляделся, отметив ковры из Китая и с Ближнего Востока, ранне-американскую мебель из красного дерева и тщательно продуманный средневековый гобелен, изображающий сцену из Nibelungenlied с легендой, выполненной типичным готическим шрифтом: «Hic Siegfriedum Aureum Occidunt» – «Здесь они убили Зигфрида Золотого».

– Доктор Троубридж? Доктор де Гранден? – мягкий вежливый голос оторвал меня от исследования полотна, – вошла внушительного вида седовласая дама.

– Мадам, тысяча извинений за это вторжение! – де Гранден щелкнул каблуками и поклонился в пояс. – Поверьте мне, у нас нет желания нарушать вашу неприкосновенную частную жизнь, но у нас вопрос первостепенной важности. Прошу извинить меня, но я намерен задать вопрос об обстоятельствах смерти вашей дочери, потому что я из парижской Sûreté и произвожу расследование, подобное научному изысканию.

Миссис Хетертон была, если использовать избитое выражение, «настоящей леди». Девять женщин из десяти застыли бы от заявления де Грандена, но она была десятой. Прямой взгляд, который послал ей маленький француз, его явная искренность в сочетании с совершенными манерами и безупречной одеждой, убеждали.

– Пожалуйста, садитесь, джентльмены, – предложила она. – Я не вижу, чем трагедия моего бедного дитя может заинтересовать офицера секретной полиции Парижа, но я не возражаю рассказать все, что могу. Вы все равно можете получить искаженную версию из газет.

Алиса была моим младшим ребенком. У нее с моим сыном Ральфом было разница в два года, вплоть до дня. Ральф окончил Корнелл в прошлом году по специальности «гражданское строительство» и отправился во Флориду, чтобы руководить некоторыми строительными работами. Алиса умерла во время визита к нему.

– Но, простите мою кажущуюся грубость, мадам, ваш сын, разве он тоже умер?

– Да, – согласилась наша хозяйка. – Он тоже мертв. Они умерли почти вместе. Там был человек, один из наших горожан, Иоахим Палензеке – не тот, кого все знают, а начальник Ральфа. Полагаю, он имел какое-то отношение к мелиорации земель. Когда Алиса отправилась навестить Ральфа, этот человек злоупотреблял своим положением и тем фактом, что все были из Харрисонвилля, и попытался добиться ее внимания.

– Понятно. А потом? – мягко спросил де Гранден.

– Ральф был возмущен его предложениями. Думаю, Палензеке позволил несколько оскорбительных высказываний, какие-то грубые намеки об Алисе и обо мне, и они решились драться. Ральф был маленьким, но прекрасно воспитанным. Палензеке был почти гигантом, но полным трусом. Когда Ральф начал подходить к нему, тот вскинул пистолет и выстрелил пять раз в тело моего бедного сына. Ральф умер на следующий день после ужасных страданий.

Его убийца сбежал по болотам, где было трудно отследить его с собаками, и, по словам некоторых негритянских скваттеров, он покончил жизнь самоубийством, но, должно быть, была какая-то ошибка, потому что… – она замолчала, прижав смятый носовой платок ко рту, сдерживая рыдания.

Де Гранден поднялся со стула и осторожно погладил ее руку, словно утешал ребенка.

– Дорогая леди, – пробормотал он, – клянусь, мне очень жаль. Но, пожалуйста, поверьте, когда я скажу, что мои вопросы не бессмысленны. Скажите мне, пожалуйста, почему вы не верите в историю самоубийства этого мерзкого злодея?

– Потому… потому, что его видели снова! Он убил Алису!

– Nom d’un nom! Вот оно как! – прокомментировал он, подавляя крик. – Расскажите, расскажите мне, мадам, об этой гнусности! Это имеет большое значение; это объясняет многое, то, что необъяснимо. Скажите, chère madame, умоляю вас!

– Алиса была доведена до отчаяния трагедией убийства Ральфа, – она почему-то думала, что в ответе за нее; но через несколько дней она выздоровела и готовилась к возвращению домой с его телом.

Ближайшая железная дорога была не ближе пятнадцати миль, и она хотела сесть на ранний поезд. Поэтому она отправилась на автомобиле за ночь до прибытия своего поезда. Когда она проезжала по глухой неосвещенной дороге, между двумя отрезками неосушенного болота, кто-то показался из высоких тростников – у нас есть заявление шофера об этом – и прыгнул на подножку. Он сразил водителя наповал одним ударом, но тот его успел узнать. Это был Иоахим Палензеке. Когда водитель потерял сознание, машина упала в болото, но, к счастью, было достаточно много грязи, чтобы остановить машину, но недостаточно глубоко, чтобы она провалилась. Водитель вскоре пришел в себя и поднял тревогу.

Отряд шерифа нашел их на следующее утро. Палензеке, очевидно, оступился в болоте, пытаясь убежать, и утонул. По словам врачей, Алиса была мертва – от шока, как сказал доктор. Ее губы были ужасно разбиты, и на шее осталась рана, хотя она не была достаточно серьезной, чтобы вызвать смерть; и она была…

– Достаточно! Не надо больше, мадам, умоляю вас! Sang de Saint Denis, неужели Жюль де Гранден – чудовище, чтобы бросать камни в разбитое сердце матери? Dieu de Dieu, non! Но скажите мне, если сможете, и тогда я не буду больше вас об этом спрашивать, что стало с этим в сто тысяч раз проклятым, – мои извинения, мадам! – этой столь отвратительной cochon Палензеке?

– Они отвезли его домой хоронить, – тихо ответила миссис Хетертон. – Его семья очень богата. Некоторые из них были бутлегерами во время запрета, некоторые – спекулянтами на рынке недвижимости, некоторые – политиками. У него были самые пышные похороны, которые когда-либо видели в местной греческой православной церкви: говорят, что только цветы стоили более пяти тысяч долларов. Но отец Апостолакос отказался служить мессу, просто произнес короткую молитву и отказал ему в погребении в освященной части церковного кладбища.

– О! – Де Гранден посмотрел на меня со значением, словно говоря: «Она поведала нам очень много!»

– Быть может, это заинтересует вас, хотя я и не уверена, – сказала миссис Хетертон. – Мой друг, который знает репортера в «Джорнал», а газетчики знают все, – добавила она с простой наивностью, – сказал мне, что трус действительно пытался покончить жизнь самоубийством и потерпел неудачу, поскольку на его виске была отметина от пули. Хотя, конечно, это не могло стать фатальным, так как они нашли его утопленным в болоте. Вы полагаете, что он мог ранить себя преднамеренно там, где его могли видеть эти негритянские обитатели болот, чтобы дошла история о его самоубийстве, и полицейские перестали искать его?

– Вполне возможно, – согласился де Гранден, вставая. – Мадам, мы ваши должники больше, чем вы подозреваете, и, хотя вы не можете этого знать, мы спасли вас хотя бы на одно мгновение этой ночью. Adieu, chère madame, и пусть добрый Бог хранит вас и всех ваших. – Он приложил пальцы к губам и раскланялся.

Когда мы проходили через внешнюю дверь, мы услышали всхлипывания и отчаянный крик миссис Хетертон: «Меня и всех моих… их нет. Все, все ушли!»

– La pauvre! – пробормотал де Гранден, тихо прикрывая дверь. – Все больше доводов осторожности для le bon Dieu, хотя она и не знает!

– Что теперь? – спросил я, украдкой прикладывая носовой платок к глазам.

Француз не пытался скрыть слез. Они стекали по его лицу, как будто он был школьником.

– Идите домой, друг мой, – велел он. – А я посоветуюсь со священником этой греческой церкви. Из того, что я услышал о нем, он должен быть чудесным парнем. Я думаю, он доверится моей истории. Если же нет, parbleu, мы должны взять дело в свои руки. Тем временем, возжаждем смиренного помилования от прекрасной Норы за то, что мы пренебрегли ее обедом, и попросим, чтобы она приготовила нам легкий перекус. А затем будьте готовы снова сопровождать меня, когда мы подзаправимся. Nom d’un canard vert, у нас напряженная ночь впереди, мой добрый старина!

Легкий туман, клубящийся здесь и там, и холодная морось поселились на улицах, когда мы отправились к Рочестеру. Полчаса осторожной езды привели нас к месту, и, подойдя к обочине, француз указал на освещенное окно на седьмом этаже.

– Это горит в его квартире, – сообщил он мне. – Может быть, он принимает гостей в этот час?

Лифтер храпел в кресле в вестибюле и, руководствуясь осторожным жестом де Грандена, я последовал за ним вверх по лестнице.

– Нам не нужно объявлять о нашем приходе, – прошептал он, когда мы преодолели площадку шестого этажа. – Думаю, лучше мы устроим сюрприз.

Мы тихо поднялись на еще один пролет и остановились перед дверью квартиры Рочестера. Де Гранден постучал один раз тихо, повторил стук более настойчиво и собирался дернуть за ручку, когда мы услышали шаги за дверью.

Молодой Рочестер вышел в шелковом халате, накинутом на пижаму, его волосы были немного встрепаны, но он не выглядел ни сонным, ни особенно счастливым нас видеть.

– Кажется, нас не ожидали, – заявил де Гранден, – но мы, тем не менее, здесь. Будьте любезны, отойдите в сторонку и впустите нас, пожалуйста.

– Не сейчас, – отказался молодой человек. – Я не могу принять вас сейчас. Если завтра утром вы вернетесь…

– Это и есть завтра утром, mon vieux, – прервал его маленький француз. – Полночь наступила час назад.

Он прошел мимо нашего негостеприимного хозяина и поспешил по длинному коридору в гостиную.

Комната была обставлена со вкусом, в типично мужском стиле: тяжелые кресла из гикори и клена, турецкие ковры, стол с приглушенной лампой, длинная кушетка, уложенная подушками, перед камином, в котором на латунной решетке светились угольки. В воздухе висел сигаретный дым, но с примесью слабого провокационного запаха гелиотропа.

Де Гранден остановился на пороге, откинул голову назад и принюхался, как виноватая гончая. Прямо напротив входа находилась широкая арка, закрытая двумя пестрыми шалями, висевшими на латунном стержне. Туда он и направился, засунув правую руку в верхний карман, а левой опираясь на трость из эбенового дерева, которая, как я знал, скрывала лезвие меча.

– Де Гранден! – воскликнул я, протестуя, ошеломленный его самоуправством.

– Нет! – предупредил Рочестер. – Вы не должны…

Заграждения на арке раздвинулись, и из них вышла девушка.

Длинное, узкое платье из фиолетовой ткани, которое она носила, было почти таким же прозрачным, как дым, и через него мы могли видеть белые очертания ее тела. Ее медные волосы струились по гладким обнаженным плечам. Босой ногой – белой, с синими венами – она успела ступить на ржаво-красный бухарский ковер, и остановилась.

Когда ее глаза встретились с де Гранденом, она застыла, глубоко вздохнув, и ее глаза расширились от испуга. Это был не стыдливый взгляд, – никакого смущения при обнаружении вины, или оттого что ее застали в неловкой ситуации. Скорее, это был взгляд человека, находящегося в ужасной опасности, – так она могла бы смотреть на гремучую змею, подползающую к ней.

– Значит… – выдохнула девушка, и я увидел, как тонкие складки ее платья плотно стягиваются на груди. – Значит, вы знаете! Я боялась, что вы это сделаете, но… – Она замолчала, когда де Гранден сделал еще один шаг к ней и развернулся, – так что правый карман его пальто оказался на расстоянии вытянутой руки от нее.

– Mais oui, mais oui, mademoiselle la Morte, – ответил он, церемонно поклонившись, но не вытащив руку из кармана. – Я знаю, что вы скажете. Теперь возникает вопрос: «Что мы будем с этим делать?»

– Послушайте, – Рочестер встал между ними. – В чем смысл этого непростительного вторжения?..

Маленький француз повернулся и с любопытством посмотрел на него.

– Вы требуете объяснений? Если объяснять по порядку…

– Послушайте, черт возьми, я самостоятелен, и никому не подчиняюсь. Мы с Элис любим друг друга. Сегодня вечером она пришла ко мне по собственной воле…

– En vérité? – перебил француз. – Как она пришла, мсье?

Молодой человек, казалось, перевел дыхание, как бегун, пытающийся восстановить свое дыхание в конце жесткой пробежки.

– Я… я ненадолго уходил… – он запнулся, – и когда я вернулся…

– Бедняга! – сочувственно перебил его де Гранден. – Вы лжете, как джентльмен, но вы лжете очень плохо. Вы нуждаетесь в практике. Послушайте меня, я расскажу вам, как она пришла: этой ночью – я точно не знаю, когда, но после захода солнца, – вы услышали легкий стук у вашего окна или двери, и когда вы выглянули, – voilà, – это была прекрасная demoiselle. Вы думали, что вам это снится, но красивые пальцы снова постучали по стеклу, и мягкие, прекрасные глаза посмотрели на вас с любовью. И вы открыли свою дверь или окно и предложили ей войти, чтобы воплотить свои мечты, поскольку не было никаких шансов, что она придет во плоти. Скажите мне, юный мсье, и вы тоже, милая мадемуазель, я верно излагаю факты?

Рочестер и девушка с изумлением уставились на него. Только подергивание век молодого человека и дрожь чувственных губ девушки свидетельствовали о том, что он говорил точно.

На мгновение наступила напряженная, звенящая тишина. Затем с негромким возгласом отчаяния девушка беззвучно шагнула к де Грандену и упала перед ним на колени.

– Сжальтесь… будьте милосердны! – умоляла она. – Будьте милосердны ко мне, – как когда-нибудь и вы будете надеяться на милость! Я прошу вас о такой мелочи! Вы знаете, кто я; если вы знаете, кто я, то знаете и почему я здесь – ныне проклятая тварь, которую вы видите!

Она уткнулась лицом в свои ладони.

– О, это жестоко, слишком жестоко! – всхлипнула она. – Я была так молода; моя жизнь была впереди. Я никогда не знала настоящей любви, пока не стало слишком поздно. Вы не можете быть так жестоки, чтобы вернуть меня обратно; вы не можете!

– Ma pauvre! – де Гранден положил руку на склоненную голову девушки. – Мой невинный, бедный ягненок, который встретил мясника, когда у него было право играть с барашком! Я знаю все, что нужно знать о вас. Ваша святая мать сегодня вечером сказала мне гораздо больше, чем ей думалось. Я не жесток, мое прекрасное дитя. Я сочувствую и печалюсь, но жизнь жестока, а смерть еще жестче. Кроме того, вы знаете, что должно быть в конце концов, если я не выполню свой долг. Если бы я мог совершить чудо, я бы растворил ворота мертвых и предложил вам жить и любить, пока отпущенное вам время не истечет, но…

– Мне все равно, какой должен быть конец! – девушка вспыхнула, откинулась назад, пока не села на ступни босых ног. – Я знаю только, что меня обманули в праве первородства женщины. Я нашла любовь сейчас, и я хочу этого… Я хочу этого! Он мой, говорю вам, мой… – Она сжалась, склоняясь перед ним. – Подумайте, что я хочу попросить! – Стоя на коленях, она взяла его ладонь и погладила ею по своей щеке. – Время от времени мне нужна маленькая капли крови – маленькая, крошечная капля, чтобы сохранить мое тело целым и красивым. Если бы я была похожа на других женщин, а Дональд был моим любовником, он был бы рад сделать мне переливание – дать мне целую пинту или кварту своей крови в любое время, когда я в ней нуждаюсь. Разве это много, когда я прошу лишь случайной капли? Просто каплю, время от времени; и время от времени – его живое дыхание…

– Убить его бедное больное тело, а затем уничтожить его юную, чистую душу! – мягко перебил француз. – Это не о живых, о которых я так много думаю, но о мертвых. Могли бы вы пожертвовать его покоем в могиле, когда он потеряет свою жизнь из-за вас? Могли бы вы лишить его мирного сна до рассвета Великого Божьего Завтра?

– О-о-о! – крик, раздавшийся из ее искривленных губ, был похож на вопль потерянной души. – Вы правы, – это его душа, которую мы должны защитить. Я тоже убила бы ее, как моя душа была убита ночью на болотах. О, сжалься, сжалься надо мной, дорогой Господь! Ты, кто исцелял прокаженных и не презирал Магдалину, пожалей меня, грешную, нечистую!

Жгучие мученические слезы падали между пальцами ее длинных, почти прозрачных рук, закрывавших глаза. Затем она объявила, похоже, набравшись храбрости для полного отречения:

– Я готова. Делайте то, что должны. Если это будет нож и кол, ударьте быстро. Я не буду кричать, если это поможет.

В течение долгого времени он смотрел ей в лицо, как, возможно, смотрел бы в гроб дорогого друга.

– Ma pauvre, – пробормотал он сочувствием. – Моя бедная, смелая, милая! – Неожиданно он повернулся к Рочестеру и резко объявил: – Мсье, я бы осмотрел вас и определил состояние вашего здоровья.

Мы изумленно воззрились на него, когда он расстегнул пижамную куртку молодого человека и внимательно выслушал его грудь, произвел перкуссию, сосчитал пульс, медленно-медленно поднимая его руку.

– Гм, – заметил он в конце обследования, – вы в плохом состоянии, друг мой. С медикаментами и более тщательным уходом, чем обычно у врача, мы можем сохранить вас в живых еще месяц. Опять же, вы можете умереть в любой момент. Но за всю свою жизнь я никогда не произносил пациенту смертный приговор с бо́льшим счастьем.

Двое из нас смотрели на него в немом удивлении; только девушка все поняла.

– Вы имеете в виду, – прокричала она, смеясь, и свет, какого никогда не было на земле или в море, струился в ее глазах, – вы имеете в виду, что я могу быть с ним до…

Де Гранден с улыбкой посмотрел на нее и, подавив ликующий смешок, ответил:

– Именно так, совершенно верно, мадемуазель.

Повернувшись, он обратился к Рочестеру.

– Вы и мадемуазель Элис должны любить друг друга так, как вам нравится, пока ваша жизнь держится. И потом, – он протянул руку, чтобы схватить пальцы девушки, – потом я сделаю для вас обоих необходимое. Ха, monsieur Diable, я хорошо тебя провел! Жюль де Гранден сделал в аду одного большого дурака! – Он откинул голову назад и приосанился, глаза вспыхнули, губы подергивались от волнения и восторга.

Девушка наклонилась вперед, взяла его руку и поцеловала.

– О, вы так добры… так добры! – рыдала она. – Ни один другой человек во всем мире, зная то, что вы знаете, не сделал бы то, что сделали вы!

– Mais non, mais certainement non, mademoiselle, – решительно согласился с ней он. – Вы забыли, что я – Жюль де Гранден. Пойдемте, Троубридж, друг мой, – заторопился он, – мы неоправданно задержались здесь. Мы с вами – те, кто много лет назад истощил багряное вино молодости, – не относимся к тем, кто смеется и любит в ночи. Пойдемте.

Рука об руку, любовники вышли за нами в зал, но когда мы остановились на пороге…

«Тра-та-та!» – что-то ударило в затуманенное окно, и, когда я бежал к нему, почувствовал, как у меня перехватило дыхание. За окном показалось едва различимое в тумане человеческое тело. Присмотревшись, я увидел, что это был тот брутальный мужчина, которого мы видели в кафе накануне вечером. Но теперь его уродливое, злобное лицо было похоже на дьявола, а не только на злодея.

– Eh bien, мсье, это действительно вы? – небрежно спросил де Гранден. – Я думал, что вы должны появиться, поэтому я подготовился к встрече. – Не приглашайте его, – резко скомандовал он Рочестеру. – Он не может войти неприглашенным. Держите свою возлюбленную за руки, приложите губы к ее губам, чтобы она не смогла, даже и против своей воли, дать ему разрешение войти. Помните, он не может пересечь подоконник без чьего-либо приглашения в этой комнате!

Отворив раму, он сардонически посмотрел на привидение.

– Что вы хотите сказать, monsieur le vampire, прежде чем я отправлю вас отсюда? – спросил он.

Тварь снаружи уставилась на нас, очень яростно выплевывая слова:

– Она моя! Я сделал ее такой, какая она есть, и она принадлежит мне. Я возьму ее, и этого бледнолицего, которого она держит за руки. Все, все вы – мои! Я буду королем, я буду императором мертвых! Не ты, и никто из смертных не сможет меня остановить!.. Я всемогущий, верховный, я…

– Вы – самый великий лжец из горящего ада, – холодно прервал его де Гранден. – Что касается вашей силы и ваших притязаний, мсье Обезьянья-Морда, завтра у вас ничего не будет, даже такой малости, как небольшой участок земли под могилу. Между тем, бойтесь вот этого, дьявольское отродье, бойтесь!

Вытащив руку из кармана своего пальто, он достал небольшой плоский футляр, похожий на кожаные контейнеры, иногда используемые для хранения фотографий, нажал на скрытую пружину и откинул крышку. Какое-то мгновение ночная тварь смотрела на предмет с глупым, недоверчивым изумлением; затем с диким криком отпрянула назад, и ее трепыхание напомнило мне окуня на крючке.

– По-моему, вам это не нравится, – рассмеялся француз. – Parbleu, вы, мерзкий кладбищенский бездельник! Посмотрим, каково будет соприкосновение!

Он вытягивал руку, пока кожаный предмет почти не коснулся лица призрака за окном.

Дикий, бесчеловечный визг отозвался эхом, и, когда лицо демона отступило, мы увидели красное пятно на его лбу, как будто француз заклеймил его раскаленным железом.

– Закройте окно, mes amis, – небрежно распорядился он, будто на улице не было ничего отвратительного. – Закройте его крепко и держитесь друг к другу ближе, пока не наступит утро, и исчезнут привидения. Bonne nuit!

– Ради всего святого, – спросил я, когда мы отправились домой, – что все это значит? Вы и Рочестер называли эту девушку Элис, и она – говорящий образ девушки, которую мы видели в кафе прошлой ночью. Но Элис Хетертон мертва. Ее мать этим вечером рассказала нам, как она умерла; утром мы увидели ее могилу. Есть две Элис Хетертон, или эта девушка ее двойник…

– В некотором смысле, – ответил он. – Это была Элис Хетертон, которую мы видели там, мой друг, но и не Элис Хетертон, о которой говорила сегодня ее мать, и не та, чью могилу мы видели сегодня утром…

– Ради Бога, – прорычал я, – прекратите говорить загадками! Была или не была Элис Хетертон…

– Будьте терпеливы, старина, – посоветовал он. – В настоящее время я не могу вам сказать, но позже, я надеюсь, у меня будет полное объяснение.

Дневной свет едва забрезжил, когда стук в дверь моей спальни прервал мой глубокий сон.

– Вставайте, друг мой Троубридж! – крикнул де Гранден, призывая меня стуком в дверь. – Вставайте и одевайтесь так быстро, как можете. Мы должны выехать сразу. Трагедия настигла нас!

Не очень соображая, что делаю, я спрыгнул с кровати, натянул одежду и, едва раскрыв глаза, спустился вниз, где он ожидал меня, безумно волнуясь.

– Что случилось? – спросил я, когда мы отправились к Рочестеру.

– Худшее, – ответил он. – Десять минут назад меня разбудил звонок по телефону. «Это моего друга Троубриджа, – сказал я себе, – какой-то пациент с mal de l’estamac нуждается в небольшом успокаивающем и в большом сочувствии. Я не буду его будить, потому что он устал от ночных вызовов». Но звонок раздался вновь, и я ответил на него. Друг мой, это была Элис. Hélas, такая же сильная, как и ее любовь, но ее рабство оказалось еще сильнее. Но когда вред был уже нанесен, ей хватило смелости позвонить нам. Помните, когда станете осуждать ее.

Я попытался встрять в паузу с вопросами, но он нетерпеливо замахал на меня.

– Спешите! Ох, быстрей, быстрей! – призывал он. – Мы должны сразу пойти к нему. Возможно, теперь уже слишком поздно.

На улицах не было движения, и мы в рекордные сроки добрались до квартиры Рочестера. Не успев опомниться, мы снова были у его двери, и на этот раз де Гранден не церемонился. Распахнув дверь, он промчался по коридору в гостиную и, тяжело дыша, остановился у порога.

– Так! – выдохнул он. – Он оказался весьма обстоятельным.

Помещение было разгромлено. Стулья опрокинуты, картины перекошены, разбросаны кусочки разбитого брика-брака, длинная броская столешница центрального стола была свернута, опрокинута лампа, валялись в беспорядке пепельницы и ящики с сигаретами.

Дональд Рочестер лежал на коврике перед потухшим огнем, одна из его ног была подогнута, правая рука неестественно вытянулась вдоль пола и изогнулась под прямым углом у запястья.

Француз вбежал в комнату, на ходу расстегивая замок своей сумки. Опустившись на колени, он пристально посмотрел на тело молодого человека, затем оттянул его рукав, протер руку спиртом и засунул иглу шприца под кожу.

– Это отчаянный шанс, – пробормотал он, вынув шприц, – но дело срочное – le bon Dieu знает, насколько срочное.

Веки Рочестера дрогнули, когда мощный стимулятор вступил в силу. Он застонал и с большим трудом повернул голову, но не поднялся. Я опустился на колени возле де Грандена, помог ему поднять больного и понял причину его неподвижности. Его позвоночник был переломан на четвертом дорзальном позвонке, что привело к параличу.

– Мсье, – тихо прошептал маленький француз, – поторопитесь. Теперь ваших минут не больше, чем на циферблате. Расскажите нам, расскажите быстрее, что произошло. – Еще раз он ввел стимулятор в руку Рочестера.

Молодой человек смочил свои пересохшие губы кончиком языка, глубоко вздохнул и начал с трудом:

– Это был он… человек, которого вы испугали прошлой ночью, – хрипло прошептал он. – После того, как вы ушли, мы с Элис лежали на ковре, считая наши минуты вместе, как скряга считает свое золото. Я подсыпал угли в камин, потому что ей было холодно, но, похоже, это не принесло пользы. Наконец она начала задыхаться, и я позволил ей дышать из моих легких. Это немного взбодрило ее. И когда она высасывала немного крови из моей шеи, она, казалось, возрождалась, хотя я не чувствовал никакого биения сердца рядом со мной.

Должно быть, это было прямо перед рассветом – я не знаю, когда заснул в ее объятиях, – я услышал стук в окно, кто-то просил, чтобы его впустили. Я вспомнил ваше предупреждение и попытался удержать Элис, но она отогнала меня. Она подбежала к окну, отворила и позвала: «Войдите, хозяин; теперь вас никто не остановит».

Он встал передо мной, и когда она догадалась о его намерении и попыталась остановить его, он отбросил ее в сторону, как тряпичную куклу, – взял за волосы и бросил об стену. Я слышал, как ее кости треснули, когда она ударилась.

Я схватился с ним, но я был против него не больше, чем трехлетний ребенок против меня. Он отшвырнул меня и сломал мне руки и ноги.

Боль была ужасной. Затем он схватил меня и снова швырнул на пол, и после этого я не чувствовал ничего, кроме этой страшной головной боли. Я не мог двигаться, но был в сознании, и последнее, что я помню, – как Элис выходила из окна вместе с ним. Она даже не оглянулась. – Он сделал паузу, отчаянно борясь с дыханием, а затем еще тише произнес: – О, Элис, как ты могла? Я тебя так люблю!

– Успокойтесь, бедняжка, – сказал де Гранден. – Она сделала это не по своей воле. Этот злодей держит ее в рабстве, которому она не может сопротивляться. Она – его вещь и игрушка, даже более, чем черная раба, принадлежащая своему хозяину. Услышьте меня, пусть эта мысль войдет в вашу голову: она любила вас, она вас любит. Это она позвонила нам, и потому мы здесь сейчас, и ее последнее слово для вас было – любовь. Вы меня слышите? Вы понимаете меня? Печально умирать, mon pauvre, но, конечно, лучше умереть любящим и любимым. Многие люди живут всю свою жизнь без этого; многие будут готовы с радостью отдать полжизни за пять минут экстаза, который был у вас прошлой ночью. Мсье Рочестер, вы меня слышите? – резко спросил он, поскольку лицо молодого человека обретало серость надвигающейся смерти.

– Да-а… Она любит меня… она любит меня… Элис!.. – это имя прошептали его губы, лицевые мускулы ослабели, его взгляд сделался бессмысленно-остекленевшим и ничего не видящим.

Де Гранден осторожно прикрыл веками угасшие глаза, поднял опустившуюся челюсть. Затем начал методично мерять шагами комнату.

– Как лицензированный практик вы подпишете свидетельство о смерти, – заявил он внушительно. – Наш молодой друг страдал стенокардией. Сегодня утром у него был приступ, и, позвонив нам, он упал со стула, на который встал, чтобы добраться до своего лекарства, сломав несколько костей. Он сказал нам это, когда мы приехали и нашли его умирающим. Вы понимаете?

– Меня повесят, если я это сделаю, – отрицал я. – Вы, как и я, знаете…

– Что у полиции возникнут неудобные вопросы при обращении к нам, – напомнил он мне. – Мы были последними, кто видел его живым. Вы думаете, что они нам поверят, если мы скажем им правду?

И хотя мне это не нравилось, я последовал его указаниям и составил свидетельство о смерти. И тело бедного мальчика в течение часа было передано для дальнейших услуг похоронных дел мастеру Мартину.

Поскольку Рочестер был сиротой, без родственников, де Гранден принял на себя роль «опекуна», сделал все приготовления к похоронам и отдал приказ о том, чтобы останки кремировали без задержек, а пепел должен был быть передан ему для окончательного распоряжения.

Большая часть дня была занята совершением всех этих договоренностей и моими профессиональными вызовами. Я был полностью измучен к четырем часам, но де Гранден, энергичный, неутомимый, казался свежим, каковым он был и на рассвете.

– Еще нет, друг мой, – запротестовал он, когда я погрузился в объятия легкого кресла, – еще надобно кое-что сделать. Разве вы не слышали моего обещания прошлой ночью о том, что Палензеке никогда-не-будет-меньше-чем-проклят?

– Э, ваше обещание?

– Précisément. У нас есть один большой сюрприз для него.

Ворча, но и любопытствуя, что перевешивало мою усталость, я отвез его в маленький греческий православный приход. У дверей был припаркован черный служебный фургон директора похоронного бюро, его шофер громко зевал, ожидая окончания своей командировки.

Де Гранден быстро поднялся по ступенькам, получил доступ и вернулся через несколько минут с почтенным священником, облаченным весьма канонично.

– Allons, mon enfant, – сказал он шоферу, – отправляйтесь, мы следуем за вами.

Даже когда перед нами предстали грандиозные гранитные стены Северного Хадсонского крематория, я не смог понять едва скрываемое ликование де Грандена.

По-видимому, все договоренности были выполнены. В маленькой часовне отец Апостолакос провел православную панихиду, и гроб медленно опустился в скрытый лифт, предусмотренный для транспортировки в камеру сжигания внизу.

Престарелый священник смиренно поклонился нам и вышел из здания, садясь в мою машину. Я собирался последовать за ним, но де Гранден жестом подозвал меня.

– Еще нет, друг мой Троубридж, – сказал он мне. – Пойдемте вниз, и я покажу вам кое-что.

Мы пробрались в подземную камеру, где происходило сжигание. Гроб стоял перед поворачивающимся рельсом у зияющего отверстия, но де Гранден остановил обслуживающий персонал, когда те собрались водрузить гроб на место. Он поднялся на цыпочки над гробом и предложил мне присоединиться к нему.

Когда я остановился рядом с ним, я узнал тяжелые, злобные черты человека, которого мы впервые видели с Элис; его то же самое зверское, яростное лицо, которое накануне вызывало нас снаружи из окна Рочестера. Я бы отступил, но француз крепко сжал мой локоть, привлекая меня еще ближе к телу.

– Tiens, monsieur le cadavre, – прошептал он, наклоняясь над мертвецом, – что ты думаешь об этом, hein? Ты, который был королем и императором мертвых, ты, хваставшийся, что никакая сила на земле не может тебя остановить? Разве Жюль де Гранден не обещал, что у тебя не должно быть ничего, даже одного бедного земельного участка, называемого могилой? Тьфу, убийца и соблазнитель женщин, убийца мужчин, где теперь твоя сила? Пройди через огонь печи в адский огонь и возьми это с собой! – Он сжал губы и плюнул в холодное запрокинутое лицо трупа.

Возможно, это была игра перегруженных нервов или оптическая иллюзия, создаваемая электрическими огнями, но я все же верю, что видел мертвое, давно зарытое тело, извивающееся в гробу, и ужасную, невыразимую ненависть, искажающую восковые черты.

Де Гранден отступил назад, кивнув обслуге, и гроб бесшумно скользнул в печь. Возникло жужжание, когда нагнетающая помпа запустилась, и через мгновение раздался приглушенный рев нефтяного пламени, выстрелившего из горелок.

Он пожал плечами.

– C’est une affaire finie.

Было чуть позднее полуночи, когда мы снова отправились на кладбище Шедоу-Лоун. Уверенно, как будто ему назначили встречу, де Гранден отправился в мавзолей семьи Хетертон, позволил себе пройти через массивные бронзовые ворота с помощью ключа, который он где-то раздобыл, и приказал мне стоять на страже снаружи.

Подсвечивая электрическим фонариком, он вошел в гробницу с длинным, покрытым тканью свертком, сложенным под мышкой. Мгновение спустя я услышал звук металла по металлу, словно двигали тяжелый предмет; затем, когда мое долгое молчание грозило превратиться в истерику, раздался короткий, задыхающийся крик, подобный тому, что издает терпеливый пациент в стоматологическом кресле, когда зуб извлекается без анестезии.

Вновь молчание нарушилось скрежетом тяжелых предметов, – и француз вышел из гробницы; слезы текли по его лицу.

– Мир, – сказал он, задыхаясь. – Я принес ей мир, друг мой Троубридж, но – о! как жалко было слышать ее стоны, и еще более жалко видеть, как прекрасное, кажущееся живым, тело содрогается в объятиях безжалостной смерти. Нетрудно видеть, что живой умирает, старина, – но мертвый! Mordieu, моя душа будет мучиться каждый раз, когда я подумаю о том, что я обязан был сделать сегодня из милости!

Жюль де Гранден выбрал сигару из хьюмидора и поджег ее с точностью, которая отличала каждое его движение.

– Я понимаю, что события последних трех дней были явно странными, – согласился он, когда послал облако ароматного дыма к потолку. – Но что бы вы сделали? Все, что лежит вне нашего повседневного опыта, странно. Для того, кто не изучал биологию, вид амебы под микроскопом странен; эскимосы, несомненно, считали, что самолет мсье Берда странен; мы думаем, что знаки, которые мы видели в эту ночь – странные. Это наша удача – и всего человечества, – что они есть.

Для начала: точно так же, как существуют сегодня некоторые простейшие, которые, вероятно, идентичны самым ранним формам жизни на Земле, так существуют и пережитки древнего зла, хотя постоянно уменьшается их количество. Было время, когда ими кишела земля – дьяволы и дьяволята, бесы, сатиры и демоны, элементалы, оборотни и вампиры. Всех их когда-то было много; все они, возможно, существуют в значительном количестве и по сей день, хотя мы их не знаем. И большинство из нас никогда не слышало о них. Именно с вампиром мы должны были справиться на этот раз. Вы о нем знаете, нет?

Строго: он – земная душа, дух, который из-за многообразных грехов и нечестивости связан с миром, где он когда-то делал зло и не мог найти себе места. Он находится в Индии в значительном количестве, также в России, Венгрии, Румынии и на всех Балканах… Везде, где цивилизация очень старая и упадническая, он, кажется, находит благоприятную почву. Иногда он крадет тело умершего; иногда он остается в теле, которое у него было при жизни. Далее: он самый ужасный из всех, потому что нуждается в подпитке для этого своего тела, но не так, как вы или я. Нет, он существует на энергии живых, питается их кровью, потому что кровь – это жизнь. Он должен сосать дыхание живущих, или не сможет дышать; он должен пить кровь, или он умрет от голода. И вот здесь таится опасность: самоубийца, или тот, кто умирает под проклятием, или тот, кто был заражен вирусом вампира, забрав кровь от вампира, становится вампиром после смерти.

Часто он может быть невинным, но он обречен на ночную прогулку по земле, пожирая живых и набирая ужасные ряды своего племени. Вы понимаете?

Рассмотрим наш случай: этот sacré Палензеке в результате убийства и самоубийства, – а возможно, отчасти из-за своей славянской родословной, возможно, из-за своих многих других грехов, – стал вампиром, когда убил себя. Информант мадам Хетертон был прав: он уничтожил себя. Но его злобное тело и еще более злобная душа продолжали взаимодействовать друг с другом, и это представляло в десять тысяч раз большую угрозу, чем при его жизни.

Наслаждаясь сверхъестественной силой своего посмертного существования, он поднялся с болот, подстерег мадемуазель Элис, напал на ее шофера, а затем потащил ее в болото, чтобы направить на нее свою злую волю, под действием зверской похоти, вампирской жажды крови и воспоминаний об отвергнутых ухаживаниях. Когда он убил ее, он сделал ее такой, какой она стала. Более того, он получил власть над ней. Она была его игрушкой, его вещью, автоматом, без воли и желания. То, что он ей приказывал, она должна была выполнять, даже если это было невыносимо. Возможно, вы помните, как она рассказала молодому Рочестеру, что должна пойти со злодеем, хотя она его ненавидела? Кроме того, как она позволила ему войти в квартиру, где она и ее возлюбленный лежали в объятиях любви, хотя приход этого чудовища означал, что ее возлюбленный будет уничтожен?

Теперь: если вампир добавил силы живых людей к своим мертвым силам, от него сложно защититься, но, к счастью, вампир подчиняется нерушимым законам.

Он не может самостоятельно пересечь бегущий поток, его нужно перенести; он не может войти в какой-либо дом или жилье, пока его не пригласит кто-то. Он может летать по воздуху, заходить в замочные скважины и оконные щели или через щели дверей, но способен двигаться только ночью – между закатом и криком петуха. От восхода до темноты он – всего лишь труп, беспомощный, как любой другой, и должен оставаться мертвецом в своей могиле. В это время его можно легко убить, но только определенным образом. Во-первых, если его сердце пронзит ясеневый кол, и его голова будет отрублена, – он станет мертвым окончательно и больше не сможет напасть на нас. Во-вторых, если его полностью сжечь дотла, его больше не будет, потому что огонь очищает все.

Теперь с этой информацией соедините загадку, которая так озадачивает вас: в ту ночь в Café Bacchanale мне не понравился именно он.

У него было лицо мертвеца и вид ужасного злодея, а также рыбьи глаза. Его компаньонку я полностью одобрил, хотя у нее тоже был чужой взгляд. Увидев их, я искоса наблюдал за ними, и когда я заметил, что они ничего не съели, подумал, что это не только странно, но и таит угрозу. Нормальные люди так не поступают. Аномальные люди обычно опасны.

Когда Палензеке оставил молодую женщину, после того, как она показала, что хочет флиртовать с молодым Рочестером, мне все это понравилось еще меньше. Моя первая мысль заключалась в том, что это может быть игра с приманкой и грабежом – как вы это называете? – барсучья игра. Соответственно, я подумал, что лучше следовать за ними, чтобы увидеть то, что мы должны увидеть. Eh bien, друг мой, мы увидели много, n’est-ce-pas?

Вспомните опыт юного Рочестера на кладбище. Когда он рассказал это нам, я сразу понял, с чем нам предстоит бороться, хотя в то время я и не знал, как невинна мадемуазель Элис. Информация от мадам Хетертон подтвердила мои худшие опасения. То, что мы увидели в квартире Рочестера в ту ночь, доказало все, что я себе представлял, и многое другое.

Но тем временем я действовал. О, да. Я повстречался с добрым отцом Апостолакосом и рассказал ему все, что узнал. Он сразу встал и немедленно договорился о том, чтобы эксгумировать тело Палензеке и отправить в крематорий для сжигания. Он также дал мне священную икону, благословенный образ святого, чья сила отражать демонов не раз доказывалась. Возможно, вы заметили, как мадемуазель Элис сжалась, когда я подошел к ней с реликвией в кармане? И как беспокойная душа Палензеке вздрогнула, как плоть от раскаленного железа?

Очень хорошо. Рочестер полюбил эту женщину уже мертвой. Сам он был едва жив. Почему бы не позволить ему вкусить любовь женщины, которая вернула ему страсть к тем немногим дням, которые ему еще предстояло прожить? Когда он умер, что должно было случиться, я был готов позаботиться о его бедном теле, потому что, хотя он уже был вампиром от поцелуев вампира, он все равно не мог никому навредить. Вы знаете, что я сделал это. Очищающий огонь сделал Палензеке бессильным. Кроме того, я пообещал себе сделать все что возможно для бедной, прекрасной, грешной вопреки себе Элис, когда ее краткое последствие земного счастья должно было закончиться. Вы слышали, что я обещал ей, и я сдержал слово.

Я не мог не причинить ей вреда, поэтому, когда сегодня вечером я пошел к ней с колом и ножом, я взял также шприц с пятью граммами морфина и сделал ей инъекцию, прежде чем начал работу. Я не думаю, что она сильно мучалась. Ее стон, когда кол пронзил сердце, был всего лишь рефлекторным, а не признаком страдания.

– Но как же, – возразил я, – если Элис была вампиром, как вы говорите, и могла перемещаться после наступления темноты, как же она появилась в своем гробу, когда вы отправились туда сегодня?

– О, мой друг, – на его глазах выступили слезы, – она ждала меня. У нас был определенный договор: бедняжка лежала в своем гробу, ожидая ножа и кола, которые должны будут освободить ее от рабства. Она… она улыбнулась мне и сжала мою руку, когда я открыл гроб!

Он вытер глаза и налил около унции коньяку в тюльпанообразный кубок.

– За вас, юный Рочестер, и за вашу прекрасную леди, – сказал он, приветственно поднимая бокал. – Хотя вы не вступали в брак и уже не вступите, где бы вы ни находились, пусть ваши неупокоенные души обретут мир и отдыхают вечно – вместе.

Хрупкий кубок разбился, когда он бросил его, осушенный, в камин.