Ожерелье из семи камней

– Привет, доктор Троубридж! – обратился ко мне веселый голос, как раз когда я поворачивал за угол, спеша на срочные вызовы. – Я искал вас целых два месяца, но никак не мог обнаружить. Здорово, что встретил вас сейчас: я рассчитываю показать кое-что сегодня вечером, и, возможно, вы зайдете в мое славное местечко!

– О, как поживаете? – отвечал я в некотором смущении улыбающемуся и совершенно неизвестному мне молодому человеку, сидевшему в потертом небольшом красном «родстере» на обочине. – Боюсь, вы имеете преимущество передо мной, ибо я…

– О, да, конечно, – сказал он с заразительной улыбкой. – Я – Эллсворт Беннетт, знакомый вам. Вы раньше часто приходили в наш дом, когда отец был жив, и…

– Вот уж, Эллсворт, мальчик мой, я никогда не узнал бы вас. Вы так выросли…

– Совершенно верно, – согласился он. – Это обыкновение, к которому все мы склонны в молодости. Ну, а что вы скажете о визите в мою маленькую нору сегодня вечером? Я обосновался на весь сезон в старом Ван-Драб-коттедже и, действительно, имею кое-что достойное внимания.

– Ну, – помедлил я, – буду рад видеть вас у себя на обеде, но я так связан вечерними обязательствами, что, боюсь, буду не в состоянии принять ваше приглашение.

– Вздор! – снова начал он. – Попытайтесь приехать, а? Вы знаете, с тех пор как я получил мою степень, я связан с Музеем Этнологии, и этой весной, путешествуя по Египту, наткнулся на след кое-какого действительно великого открытия. Полагаю, что смогу показать вам нечто совершенно новое, если вы уделите мне внимание вечером или завтра. Кажется, я вспоминаю, как вы с отцом не заботились о времени, говоря о Рамзесе, Птолемее и остальных этих древних джентльменах, когда я был еще слишком маленьким, чтобы знать об этом хоть что-то.

Я оценивающе оглядывал юношу. Он был сыном своего отца, никакой ошибки здесь не было. Эти честные улыбающиеся голубые глаза под рыжеватыми бровями, широкий подвижный рот и квадратная расселина подбородка с намеком на небольшую впадину, даже пятна красновато-коричневых веснушек через мост его орлиного носа напоминали мне о моем старом дорогом однокласснике, дом которого был моим вторым домом до тех пор, пока пандемия инфлюэнцы не унесла его.

– Я приеду, – решил я, пожимая руку парня. – Вы можете ждать меня где-то после восьми этим вечером – знаете ли, рабочие часы должны соблюдаться. Если вы не будете возражать, я прихвачу с собой доктора де Грандена из Парижа, он остановился у меня.

– Уж не Жюля ли де Грандена? – спросил он недоверчиво.

– Да. Вы знаете его?

– Нет, но хотел бы! Жюль де Гранден! Право, доктор Троубридж, я и не предполагал, что вы странствуете в такой утонченной компании!

– Я бы затруднился назвать его утонченным, – ответил я, улыбаясь его энтузиазму.

– О Боже! – Он вскинул руки в ложном отчаянии. – Люди, у которых есть счастье, не ценят его. Да ведь де Гранден – один из передовых этнологов века, его исследования в эволюции и антропометрии стали классикой. Я скажу, что вы приведете его! Я буду высовываться из окна в ожидании вас сегодня вечером! Пока!

Предупреждающе прогудев в рожок два раза, он умчался на своем ветхом авто вниз по улице с такой скоростью, что должен был непременно попасться первому встреченному полицейскому.

Ван-Драб-коттедж, где у юного Беннетта была своя «нора», являлся пережитком тех дней, когда шведы и датчане боролись за господство над страной между Делавэром и Гудзоном. Подобно всем зданиям того времени, это было почти сказочное строение из камня с нависающими краями крыши, заросшей лишайником. Первый этаж был полностью занят комбинацией большой гостиной с кухней, выложенной кирпичом, и стенами, облицованными досками; с маленькими складскими помещениями в обоих концах. Условия проживания Беннетта были так же типичны для него, как фотография. Книжные полки тянулись вдоль стен и вмещали невероятное количество томов: Les Premières Civilisationsand де Моргана и Ostafrikanische Studien Мунцингера соседствовали бок о бок с весьма потрепанной копией «Подражания Христу» Фомы Кемпийского. Когда-то прекрасный, но теперь ужасно потертый сарукский ковер покрывал основную часть кирпичного пола; мебель представляла собой смесь секонд-хенда из красного дерева с дешевым новоделом из сосны. В середине комнаты, как будто на выставке, стояли два длинных накрытых объекта, напоминающие пару саркофагов; они были подняты на грубые козлы приблизительно на три фута от пола. Две керосиновые лабораторные лампы, используемые в конце девяностых, освещали центр комнаты почти театральным зеленоватым ярким светом, оставляя по контрасту тени в углах.

– Добро пожаловать в пещеру скромного студента, джентльмены, – приветствовал Беннетт, когда мы вступили через широкий и низкий дверной проем. – Сегодня роковой час: либо я открою что-то, о чем будут говорить в течение следующих десяти лет, либо получу бесплатный билет в психушку.

С внезапной серьезностью он оборотился к де Грандену и добавил:

– Я нахожусь в специальном музейном отпуске, чтобы подтвердить теорию, преследовавшую меня в течение прошлого года или около того. Если я окажусь правым, это будет существенный вклад в науку. Здесь, – он махнул рукой на покрытые объекты на эстакадах, – мои доказательства. Начнем?

– Гм, – Жюль де Гранден ущипнул свои светлые усики, внимательно оценивая нашего хозяина прямым взглядом, – что вы хотите доказать этим, mon brave?

– Просто то, – откровенные мальчишеские глаза Беннетта потеряли что-то вроде их юмористического блеска и приняли серьезное восторженное выражение фанатика, – что не все следы греческой цивилизации были стерты, когда мусульмане покорили и сожгли Александрию.

– Вот как? И вы докажете это с помощью… – брови де Грандена недоверчиво приподнялись, и глазами он указал на покрытые вещи.

– С помощью них, – продолжил Беннетт. – Этой весной, будучи в Африке, я сошелся с подлым старым арабом, обладающим именем Абд-эль-Беркр, и, после применения разумного бакшиша, тот согласился раздобыть пару древних греческих гробов, которые он нашел на старом родном кладбище в пустыне. Старик-злодей знал достаточно и был способен различить христианские гробы и египетские саркофаги – во всяком случае, ни одного из последних не осталось по соседству с Александрией. И он был слишком правоверным мусульманином, чтобы нарушить могилы своих единоверцев, даже если они использовали бы хорошие гробы для похорон, которых не имели.

Я нанял старого нищего, поскольку, если он говорил правду, его находка стоила намного больше, чем она обходилась мне, а если он лгал – а, возможно, так оно и было, – я не много бы потерял из моего кармана. Как вы знаете, мусульмане взяли все, что не было приколочено, когда захватили город, и их потомки продолжали разорение. Несколько христианских кладбищ, переживших первое нападение Ислама, постепенно искоренили, и их обитатели безжалостно выкапывались из своих могил; разворовывались даже пустяковые украшения, что были погребены с ними. Так, даже если мы не обнаружим ничего существенного в этих двух гробах, возможно, мы найдем несколько старых монет или какие-нибудь старинные драгоценности – этого достаточно, чтобы отдать в Музей и показать, что время было потрачено не впустую.

Он остановился, сверкая глазами и приоткрыв губы, посмотрел на каждого из нас, трогательно ища слов поддержки.

– Боюсь, мы преследуем дикого гуся, друг мой, – немного устало ответил де Гранден. – В былые дни я раскапывал гробы вблизи Александрии, в Тунисе и Сидоне, но ничего, кроме отвратительных доказательств того, что плоть подвержена распаду, я не нашел. Желаю, чтобы ваши надежды оправдались. Но, судя по моему опыту, должен сказать, что арабский джентльмен предпринял весьма выгодную сделку для себя. Возможно, он сначала ограбил то, что было в могилах, а затем продал вам пустые ящики. Я боюсь, что у вас – как бы это сказать? – пустой мешок, mon enfant.

– Ну, так или иначе, они здесь, – ответил Беннетт со стыдливой усмешкой, сдернул изношенную нарядную скатерть с ближайшего гроба и взялся за молоток и зубило. – Начнем с этого, а?

По форме гроб немного походил на ванну где-то шести футов в длину и двух с половиной в высоту и был сделан, видимо, вручную – следы пальцев мастера остались на поверхности, – из какого-то рода твердой глины, очевидно обожженной в печи. В его верхней части, приблизительно в одном дюйме ниже соединения крышки и остова, находилось глиняное украшение в виде известного греческого символа яйца и стрелы, словно смоделированного на сдобе. Никаких других украшений и следов надписей на крышке не было.

– Сюда! – воскликнул Беннетт, закончив взламывать гроб. – Помогите мне с крышкой, доктор Троубридж!

Я наклонился вперед, чтобы помочь ему, оттаскивая длинную выгнутую кривую терракотовую плиту, и вытянул шею, чтобы рассмотреть интерьер гроба.

Что я ожидал там увидеть, я действительно не знал. Возможно, скелет, возможно, горстку зловонного праха, а скорее всего – вообще ничего. То, что увидели мои глаза, заставило их вылезти из орбит, – и, несмотря на предупреждающий крик Беннетта, крышка с грохотом упала на кирпичный пол.

На тюфяке из королевского пурпура, на крошечных подушечках в изголовье и в ногах покоилась женщина – вернее, девушка – такой бесподобной красоты, что могла бы послужить персонажем для восточного романа. Она была тонкой, – но не угловатой ребяческой тонкостью наших современных девочек, а обладала уже мягкими округлыми формами подающей надежды женственности. На ее оливковой солнечной коже сквозь бархатный загар проступала каждая фиолетовая вена. На ее груди покоились руки, в мягких ямочках, как у ребенка, с длинными отполированными ногтями, покрытыми золотыми пластинами или золотой краской – они сверкали как десять крошечных миндалевидных зеркалец под лучами шипящих лабораторных ламп.

Ее маленькие босые ноги без мозолей или любых шероховатостей, казалось, не топтали ничего жестче бархатных ковров, и теперь отдыхали на подушках из бархата. На щиколотках и запястьях были надеты браслеты из кованого золота с топазами, гранатами и ляпис-лазурью; столь же драгоценная диадема украшала лоб. Пелена из тончайшей ткани окутывала ее с шеи до коленей; ноги от коленей до щиколоток были укрыты блестящим оранжевым шелком, расшитым раковинами и розами.

Веки были натерты черной сурьмой, для придания дополнительного объема и глубины глазам. Полуоткрытые, словно в нежном дыхании спокойного сна, полные чувственные губы окрашены яркой киноварью. Ничто не напоминало о смерти, о склепе. Требовалось большое усилие, чтобы убедиться, что грудь ее не дышит, и что вся эта красота была запечатана в глину пятнадцать веков назад.

– Ах! – воскликнул я удивленно-восхищенно.

– Боже мой! – бормотал Эллсворт Беннетт, дыша со свистом сквозь зубы, недоверчиво глядя на прекрасный труп.

– Nom d’un chat de nom d’un chat! – почти закричал Жюль де Гранден, выглядывая на цыпочках из-за моего плеча. – Это Спящая Красавица en personne!

Быстрым движением он повернулся к юному Беннетту, и прежде, чем тот узнал о его намерении, крепко расцеловал его в обе щеки.

– Embrasse moi, mon vieux! – вскричал он. – Я же – великий дурак, вдвойне глупее Фомы неверующего! В моей голове не было ощущения, что добрый Господь обеспечит нам гуся! Parbleu, у нас здесь находка века, наша репутация обеспечена, наша известность будет сравнима с Буссардом, mordieu, но мы и так уже известны!

Надо отметить, как резко поменялось его настроение.

– Мы отправим ее в Музей! – продолжал он, ликуя. – Она покажет свою изумительную красоту всем, видящим нашу работу! Она должна быть… misère de Dieu, смотрите, друзья, она исчезает!

Это было верно. На наших глазах, как тень, исчезающая на экране, прекрасное существо в древнем гробу распадалось. Там, где только что лежал бесподобный образчик женского совершенства, происходило увядание, сморщивание – как с телом, долго погруженным в холодную воду.

Глазные яблоки уже распались, оставив пещеристые, незаполненные гнезда на лице, которое подобно увядшему цветку исчезло и иссушилось как мумия. Руки и ноги на наших глазах превратились в покрытые кожей кости; в течение следующих десяти минут скелет потерял свою форму – и только кучка пыли, похожей на серо-белый пепел кремации, осталась на фиолетовой ткани. Пока мы в испуге наблюдали за происходящим, все ткани, даже подушки и тюфяк, на которых недавно лежало прекрасное тело, растворились в воздухе. Всё, запечатанное от контакта с атмосферой в течение многих столетий, исчезло, пожранное воздухом, как пламенем. И только драгоценные камни и золотые украшения могли уверить нас, что тело прекрасной девушки лежало здесь всего лишь четверть часа назад.

Эллсворт Беннетт был первым, к кому вернулось самообладание.

– Sic transit gloria mundi! – заметил он, истерично смеясь. – Откроем другой?

Де Гранден дрожал как лист от нахлынувших чувств. Как и все его соотечественники, он был восприимчив к очарованию красоты, как ветви чувственного саженца к прикосновению, и зрелище, которому он был свидетелем, потрясло его всегдашнюю выдержку. Взявши узкий подбородок указательным и большим пальцами, он пристально уставился на пол, затем обратился к нашему хозяину, пожав плечами и одарив его одной из своих широких, быстрых волшебных улыбок.

– Не обращайте внимания на мою глупость, умоляю вас! – просил он. – Я не перенесу в другой раз такого индийского роскошества, но – настолько велико мое любопытство – я отдам в десять раз больше всех богатств Индии, чтобы осмотреть содержимое другого гроба!

Вместе с Беннеттом они взломали глиняную крышку гроба, и, через несколько минут, она поддалась и была готова к снятию.

– Осторожней, осторожней, друг мой Троубридж! – умолял де Гранден, когда мы втроем подняли плиту из хрупкой глины. – Кто знает, что мы обнаружим на сей раз? Под этой крышкой… quoi diable!

Вместо открытого гроба, как мы ожидали, под крышкой перед нашими пристальными взорами предстала другая поверхность, соответствующая по форме верхней.

Беннетт, в нетерпении увидеть то, что лежит ниже, собирался разбить молотком непрозрачную белую субстанцию, но крик де Грандена остановил его.

– Non, non! – предупредил француз. – Разве вы не видите, что на ней надпись? Отойдите, друзья мои! – Его быстрые противоречивые фразы звучали как военные команды. – Огня, огня, из любви к небесам! Пододвиньте лампы, иначе я умру от любопытства прежде, чем смогу расшифровать эти слова!

Мы с Беннеттом схватили каждый по лампе и склонили их над гробом. А маленький француз нагнулся вперед, нетерпеливо просматривая надпись.

Обтекаемое покрытие было сделано, казалось, из более мягкого, менее хрупкого вещества, чем внешняя крышка – из воска, решил я после беглого осмотра, – и на нем, сверху донизу было что-то написано маленькими греческими инициалами.

Де Гранден, прищурившись, некоторое время изучал надпись, затем нетерпеливо обратился к Беннетту.

– Бесполезно, – раздраженно объявил он. – Мой уставший мозг сейчас не может быстро перевести с греческого на английский. Бумагу и карандаш, пожалуйста! Я сделаю копию этого письма и переведу его на досуге этим вечером. Завтра мы зачтем его вслух и увидим то, что увидим. Тем временем, поклянитесь, в надежде на небеса, что не сделаете ни движения, чтобы открыть этот гроб, пока я не вернусь. Вы согласны? Bon! Итак, за работу: письмо длинное и нечетко сделанное. Понадобится время, чтобы его расшифровать.