– Нет, друг мой, – Жюль де Гранден решительно покачал аккуратной светловолосой головой и усмехнулся через обеденный стол, – конечно же, мы пойдем на чай к любезной мадам Норман, безусловно!

– Давайте оставим эти разговоры, – отвечал я, протестуя против визита к госпоже Норман звонким помешиванием ложечки в кофейной чашке. – Я не хочу идти на треклятый чайный прием! Я уже стар и достаточно разумен, чтобы наряжаться в цилиндр и смокинг и выслушивать хвастовство глупых вертихвосток. Я…

– Mordieu, вот они, вопли дикаря! – рассмеялся де Гранден. – Всегда он найдет оправдание тому, чтобы не доставить удовольствие другим, и всегда эти оправдания делают его более важным в его собственных глазах. Довольно, друг мой Троубридж, – мы пойдем на прием к мадам Норман! Во всем можно найти интерес – главное, знать, где искать!

– Ну, быть может, – неохотно согласился я. – Но и у вас будет вид не лучше, если вы не отыщете там ничего интересного!

Мы подъехали к особняку госпожи Норман на Таскэрора-авеню: прием был в полном разгаре. Воздух благоухал смешанными ароматами полусотни оттенков горячего жасминового чая. Звяканье чашек о блюдца, смех и гудящие голоса разносились по большой зале и гостиной. В длинных сдвоенных залах ковры были свернуты, и молодые люди в сюртуках и девушки в вызывающе коротких юбках скользили по паркету под взвизгивание саксофона и барабанные ритмы фортепьяно.

– Pardieu, – ворчал де Гранден, осматривая танцующих, – ваша американская молодежь предается удовольствиям со всей серьезностью, друг мой Троубридж. Взгляните на их лица: ни улыбки, ни смеха. А они же призваны для веселья на свой первый парад… – ах!

Мой друг резко прервал сентенцию, уставившись с удивлением, почти с испугом на пару, кружащуюся в хитросплетениях фокстрота в дальней части зала, и пробормотал под нос:

– Nom d’un fromage, думаю, этим стоит заняться!

– А, что-то случилось? – спросил я его, подводя к нашей хозяйке.

– Ничего, ничего, уверяю вас, – ответил он, поприветствовал госпожу Норман и направился в столовую. Но я заметил, что, пока мы пили чай и обменивались любезностями с двумя пожилыми леди, его круглые голубые глаза не раз обращались к танцевальным залам.

– Pardon, – де Гранден поклонился проходящему гостю и показал на танцзал. – Здесь есть один джентльмен, с которым я хотел бы познакомиться, если вы не возражаете, – такой высокий, примечательный, он с молодой девушкой в розовом.

– О, наверное, вы имеете в виду графа Черни? – остановился молодой человек со льдом в одной руке и с анти-вольстедевским пуншем в другой. – О, он редкая птица здесь. Я познакомился с ним в тринадцатом году, во время балканского конфликта. Странно выглядит, да? А первоклассный боец, однако! Я сам видел, как он шел в атаку на турков с пустой обоймой и сжатыми зубами! Да, сэр, он просто перекусил противнику горло – чтоб мне быть вздернутым, если не так!

– Черни… – повторил задумчиво де Гранден. – Должно быть, он поляк?

Его собеседник как-то неуверенно усмехнулся.

– Не могу сказать, – признался он. – Сербы тогда не спрашивали о национальности добровольцев, им было не до того. Кажется, он венгр, бежавший от австрияков. Но это – только слухи. Пойдемте, я представлю вас…

Я издалека наблюдал за знакомством де Грандена с иностранцем – и не мог удержаться от улыбки. Слишком контрастную пару они представляли.

Рост француза не превышал пяти футов и четырех дюймов; стройный, как девушка, он был обладателем весьма изящных рук и ног. Его светлые волосы, белая кожа вкупе с аккуратными напомаженными усиками и немигающими голубыми глазами придавали ему вид необычайно мягкий и доброжелательный. Собеседник его был по крайней мере шести футов в высоту, смуглокожий, сероглазый, носитель черных колючих усов и бровей. Его большой нос походил на клюв хищной птицы, а большая челюсть придавала лицу особую свирепость. Кроме того, особым украшением являлся белесый шрам от сабли, проходивший через всю левую половину его лица.

О чем они говорили, было мне неведомо: я видел только, что на озорную улыбку де Грандена собеседник отвечал суровой ухмылкой. Раскланявшись, они расстались: тот умчался с девушкой в вихре танца, а де Гранден возвратился ко мне. У дверей он задержался, приветствуя пролетавшие мимо пары. И тут я вновь обратил внимание на высокого иноземца: его серые глаза были устремлены на моего друга – и в них читалась холодная злорадная ярость – с такой тигр взирает через решетку на своего тюремщика.

– И что такого вы рассказали этому парню? Он смотрел на вас так, словно хотел убить! – сказал я подошедшему французу.

– Ха? – сухо усмехнулся он. – Вот как? Следуйте благородному кодексу Вашингтона и избегайте международных осложнений, друг мой Троубридж – так будет лучше.

– Но посмотрите, ведь… – начал я, озадаченный его словами.

– Non, non, – оборвал меня он, – послушайте моего совета, друг мой. Полагаю, не стоит обращать ни на что внимания. Постойте… будет хорошо, если и вы познакомитесь с этим джентльменом. Давайте, – наша милая мадам Норман представит вас ему!

Озадаченный более чем когда-либо, я подошел к нашей хозяйке и ожидал, пока она не представит меня графу.

В перерыве между танцами она выполнила мою просьбу. Иностранец приветствовал меня коротким рукопожатием и грубоватым поклоном, и тут же продолжил беседу с большеглазой молодой женщиной в коротком вечернем платье, отвернувшись от меня.

– Вы пожали его руку? – спросил де Гранден, возвращаясь со мной к автомобилю.

– Ну, да, – отвечал я.

– О? Так скажите, друг мой, – вы не заметили ничего особенного в его рукопожатии?

– Гм… – замялся я. – Думаю, да…

– Ну и что же это?

– Убейте, если смогу сформулировать… но… ладно… мне показалось абсурдным… показалось, что… у его руки было две тыльных стороны! Не было ладони, вот так, пожалуй… Вам это пригодится?

– Еще как, друг мой! Благодарю вас! – он так церемонно поклонился, что я едва удержался от смеха. – Поверьте, это значит много больше, чем вы думаете.

Должно быть, прошло недели две, как я случайно заметил де Грандену:

– Видел я вашего друга, графа Черни, вчера в Нью-Йорке…

– Вот как? – спросил он с неподдельным интересом. – И что же он?

– О, я просто увидел его на Пятой авеню. У меня была встреча на Пятьдесят девятой улице, потом я свернул и видел, как он уезжал с Плаза. Он был с какими-то дамами…

– Не сомневаюсь, – сухо ответил де Гранден. – Что-нибудь особенное заметили?

– Не могу сказать, что особенное – но, мне показалось, он выглядел старше, чем тогда, у госпожи Норман.

– Вот как? – насторожился француз. – Старше, да? Parbleu, как интересно! Я предполагал это!

– Что? – спросил я, но он отвернулся, пожимая плечами.

– Тьфу! – в раздражении воскликнул он. – Друг мой Троубридж, видимо, Жюль де Гранден – глупец, ничего не понимающий в жизни!

Я был знаком с маленьким французом достаточно давно, и знал, что он капризен как примадонна, но сейчас его бессвязные замечания действовали мне на нервы.

– Послушайте, де Гранден, – начал я, – вся это ерунда…

Внезапный пронзительный звонок телефона не дал мне закончить.

– Доктор Троубридж, – услышал я возбужденный голос, – пожалуйста, вы можете приехать ко мне прямо сейчас? Это говорит госпожа Норман…

– Конечно! Что случилось, кто болен?

– Это… это – Гай Экхарт, у него обморок… И мы не можем привести его в чувство…

– Хорошо, мы с доктором де Гранденом вскоре будем!.. Собирайтесь, де Гранден! – крикнул я, надевая шляпу и пальто. – Один из гостей госпожи Норман заболел, я обещал, что мы приедем!

– Mais oui, – согласился он, быстро одеваясь. – Кто заболел: женщина или мужчина?

– Мужчина, – ответил я, – Гай Экхарт.

– Мужчина… – недоверчиво отозвался он. – Вы сказали, мужчина? Нет, нет, друг мой, это невероятно!

– Вероятно, или нет, – возразил я резко, – но госпожа Норман говорит, что он в обмороке, и я не сомневаюсь в ее словах.

– Eh bien, – он нервно барабанил по подушкам в автомобиле, – возможно, Жюль де Гранден действительно – глупец. В конце концов, это не невозможно.

– Конечно же, нет, – с чувством согласился я, заводя мотор.

Молодой Экхарт уже пришел в себя, но был похож на человека, только что избавившегося от долгой лихорадки. Попытки расспросить его оставались безответными: он говорил замедленно, почти бессвязно, и, казалось, понятия не имел о причине своей болезни. Госпожа Норман внесла некоторую ясность.

– Мой сын Фердинанд нашел его лежащим на полу ванной под душем, с открытым окном, как раз перед обедом, – объяснила она. – Он был без сознания, и пришел в себя только несколько минут назад.

– О, что это такое? – невнятно пробормотал де Гранден, быстро осмотрев пациента. – Друг мой Троубридж, – он подозвал меня к окну, – что вы скажете об этих симптомах: вялый, но учащенный пульс, трепещущее сердце, воспаленные глаза, горячая, сухая кожа и покрасневшее, беспокойное лицо?

– Похоже на артериальную кровопотерю, – сразу ответил я. – Но нет никаких следов крови ни на полу, ни на одежде. Вы все проверили?

– Абсолютно, – ответил он с энергичным поклоном. И обратился к молодому человеку:

– А теперь, mon enfant, прошу, мы вас осмотрим.

Он быстро обследовал лицо парня, голову, горло, запястья и щиколотки, не пропуская ничего, даже булавочного укола, не говоря уже о ране, могущей спровоцировать обморок.

– Mon Dieu, это странно, – бормотал он, – что за дьявольщина! Внутреннее кровотечение? Но… вот, regardez-vous, друг мой Троубридж!

Он отвернул воротник пижамы юноши скорее по наитию: кровавая ранка оказалась ключом к разгадке болезни. На белой груди молодого человека слева остался след, будто от присоски, а посередине – двойной ряд крошечных проколов, чуть больше иголочных, окаймленных дугами, словно парой круглых скобок.

– Вы видите? – спросил он так, будто странное пятно объяснило все.

– Но он не мог потерять кровь через это, – возразил я. – Он кажется совсем обескровленным, а через эти ранки мог вытечь едва ли кубик крови.

Де Гранден кивнул.

– Кровь не совсем коллоидна, друг мой. Она может поступать через ткань, особенно при определенном усилии.

– Или при сильном высасывании… – начал я, и он тут же перебил меня:

– О, вы сказали это, друг мой! Высасывание – верное слово!

– Но что могло так высосать кровь из человека? – я почти что впал в ступор.

– Действительно, что? – серьезно переспросил он. – Это мы и должны выяснить. Сейчас же мы здесь в качестве медиков. Инъекция морфия в четверть кубика, думаю. Распорядитесь – у меня нет лицензии в Америке.

Вернувшись на следующий день с вызовов, на крыльце я нашел де Грандена, беседующего с индейцем Джоном. Индеец Джон был что-то вроде городского дурачка; он подвязался на случайных работах по сгребанию снега, чистке печей, покосу травы – смотря по сезону, и иногда промышлял коммерческой деятельностью – разноской свежих овощей. К тому же он приторговывал сплетнями и продавал в розницу желающим нужные сведения. Безусловно, он давно уже стал бесспорным авторитетом по всем вопросам, что смог упомнить за последние сто лет.

– Pardieu, вы рассказали мне очень много, mon vieux… – закончил беседу де Гранден. Он вручил старому мошеннику горстку серебра и поднялся за мной в дом.

– Друг мой Троубридж, а вы не говорили мне, что этот город вырос на территории старинного шведского поселения, – обвинил он меня после обеда.

– Откуда мне знать, что вы хотите знать, – парировал я, усмехнувшись.

– Возможно, вам знакома старинная шведская церковь? – упорствовал он.

– Да, это старая Крайст-Черч в конце Ист-Энда, – ответил я. – Не думаю, что ее многие знают: городское население здорово изменилось с тех пор, как голландцы и шведы боролись за Нью-Джерси.

– Вы отвезете меня в эту церковь сейчас? – с нажимом спросил он.

– Почему бы нет, – согласился я. – А что случилось? Индеец Джон понарассказал вам басен?

– Быть может, – ответил он, пристально глядя на меня немигающими глазами. – Как вы знаете, не все сказки приятны. Помните, Chaperon Rouge – как вы ее называете, «Красная шапочка»? А «Синяя борода»?

– О, – рассмеялся я, – держу пари, обе они так же верны, как любая из сказок Джона!

– Не совсем так, – он поклонился. – История Синей бороды, например, – рассказ об истинных происшествиях, к сожалению. Но давайте же поспешим! Хотелось бы увидеть церковь сегодня же вечером!

Крайст-Черч, старый шведский храм, был одновременной демонстрацией того, как твердо тесаная сосна и орех могут сопротивляться разрушительным действиям времени и как за триста лет непогода может уничтожить любое рукотворное творение. Грубо окрашенные стены и короткий шпиль призрачно и бледно светились в лучах весенней луны. Покосившиеся, тронутые временем надгробные плиты, сдвинутые с неухоженных могил, напоминали испачканных белых цыплят, бегущих под защиту измазанной белой курицы.

Выйдя у калитки кладбища из автомобиля, мы пробрались через могилы, я – озадаченный, де Гранден – с энтузиазмом, почти ребяческим. Иногда он высвечивал лучом фонарика какой-нибудь памятник древнего поселенца, склонялся расшифровать полустертую надпись и, разочарованно вздыхая, следовал далее.

Я остановился зажечь сигару, но уронил горящую спичку: мой компаньон закричал.

– Triomphe! – вопил он. – Идите и смотрите, друг мой Троубридж! Все-таки ваш лживый друг, индеец, сказал правду! Regardez!

Он стоял около старой, изъеденной временем надгробной плиты – быть может, мраморной, но представлявшейся под лучом фонарика скорее коричневым песчаником. На ней было написано только одно слово:

– Вы привели меня сюда, чтобы изучать оригинальную орфографию первых поселенцев? – процедил сквозь зубы я.

– Ah bah! – обернулся он. – Надо проконсультироваться с ecclesiastique. Он, наверняка, не станет задавать глупых вопросов!

– Нет, еще как станет! – ответил я едко.

Мы постучали в дверь приходского священника.

– Pardon, monsieur, – принес извинения де Гранден старому седовласому пастору, появившемуся перед нами. – Мы не хотели тревожить вас в столь поздний час, но есть один срочный вопрос, требующий разрешения. Пожалуйста, не могли бы вы рассказать нам о могиле на вашем кладбище – а именно о той, на котором написано имя «Сара»?

– Н-да… – пожилой священник был явно озадачен. – Но вряд ли я могу рассказать что-то новое, сэр. Есть свидетельства в старинных документах, что женщина, захороненная в этой могиле, была убийцей. Быть может, бедняга и не была такой грешницей, как там представлена. Несколько детей по соседству умерли загадочно, в результате какой-то эпидемии, не обнаруженной докторами, – и Сару обвинили в колдовстве. Во всяком случае, одна из матерей решила отомстить бедняге. Вера в колдовство тогда была довольно распространена: об этом говорят глупые стихи на ее надгробии о ее «бессмертном сне» и о пробуждении, упоминание о диком чесноке… – он горько усмехнулся, потом добавил: – Жаль, они не сказали, что чеснок будет расти по сей день… Старый Кристиан, наш могильщик, говорит, что не может избавиться от него – сколько бы ни выкапывал. И он распространился везде по соседству, – печально добавил он.

– Cordieu! – выдохнул де Гранден. – Это очень важно, сэр!

Старика развеселила порывистость маленького француза.

– Странно, но один джентльмен спрашивал об этой могиле несколько недель назад, и – прошу прощения – он тоже был иностранец.

– Вот как? – навощенные усики де Грандена дернулись как у возбужденного кота. – Иностранец, да? Высокий, костлявый, словно скелет, со шрамом на лице и белой прядью в волосах?

– Описание не совсем верное, – отвечал тот с улыбкой. – Он был, конечно, худым и, кажется, имел шрам на лице, но, пожалуй, он не был столь уж костлявым. Да и волосы его были полностью седыми, никакой белой пряди не было, сэр! Могу сказать, что он был весьма стар – судя по лицу и походке, и казался весьма и весьма слабым. Это было жалкое зрелище…

– Sacré nom d’un fromage vert! – брызгал слюной де Гранден. – Жалкое, вы сказали, мсье? Pardieu! Омерзительное – никак не меньше!

Он поклонился священнику и повернулся ко мне.

– Уезжаем, друг мой Троубридж, скорее, – вскричал он. – К мадам Норман, немедленно!

– Что стоит за этой тайной? – спросил я его за церковной оградой.

Он эффектно поднял узкие плечи.

– Мне жаль, что я не знал – но кто-то работает на дьявола, в этом я уверен. А что это за игра, и что будет дальше – только Господь может сказать, друг мой!

Я свернул на Танлоу-стрит, выбрав более короткий путь. Мы проезжали мимо лавки зеленщика, и де Гранден схватил меня за руку.

– Остановитесь здесь на минутку, друг мой Троубридж, – попросил он. – Я кое-что хочу купить.

– Мы желали бы свежего чеснока, – сказал он хозяину лавочки, – и в большом количестве, если возможно.

Итальянец импульсивно развел руками.

– Я не иметь его, сеньор, – объявил он. – Это было только вчера утром, что мы продать всю наша поставка.

Его черные глазки счастливо сверкнули при воспоминании о неожиданной сделке.

– О, да? – изумился де Гранден. – Вы говорите, что продали весь товар? Как это?

– Я не знать, – отвечал тот. – Вчера утром богатый джентльмен приехал к мой магазин в автомобиль и позвать меня. Он желать весь чеснок из моих запасов – по моей собственной цене, сеньор, и сразу! Я должен был поставить его по адресу в Раплезвиль в тот же день.

– Вот как? – лицо де Грандена приняло выражение разгадывателя кроссворда в момент решения вопроса. – И этот щедрый покупатель, как он выглядел?

Итальянец показал белые ровные зубы в широкой улыбке.

– Это было забавно, – признался он. – Совсем не похожий ни на наших людей, ни на того, кто ест много чеснока. Он был старым, очень старым и худым, с очень морщинистым лицом и седыми волосами, он…

– Nom d’un chat! – вскричал француз и перешел на бурный поток итальянского. Хозяин лавочки слушал его сначала с недоверием, затем с изумлением и, наконец, с ужасом.

– No, no, – воскликнул он, – no, signor, santissima Madonna! Вы шутите!

– Я шучу? – ответил де Гранден. – Подожди и увидишь, глупец!

– Santo Dio сохрани! – тот набожно перекрестился, затем согнул средний палец, окружив его остальными в форме двух рожков.

Француз повернулся к ожидавшему автомобилю с гримасой невыразимого отвращения.

– Что теперь? – спросил я, тронувшись. – Почему он сделал пальцами знак от дурного глаза, де Гранден?

– Позже, друг мой, я скажу вам позже, – ответил он. – Вы будете смеяться, если сейчас узнаете о моих подозрениях. У него же латинская кровь, и он способен оценить мои опасения.

Больше он не произнес ни одного слова, пока мы не подъехали к дому Норманов.

– Доктор Троубридж! Доктор де Гранден! – госпожа Норман встретила нас в зале. – Вы, должно быть, услышали мои молитвы! Я звонила в ваш дом целый час, и мне ответили, что вас нет.

– Что случилось? – спросил я.

– Снова господин Экхарт… еще один обморок… Казалось, он днем пошел на поправку, я послала ему в восемь часов большой обед… Но горничная нашла его без сознания, и говорит, будто видела что-то в его комнате…

– Ого! – прервал ее де Гранден. – Где эта прислуга? Я бы поговорил с нею.

– Минутку, сейчас пришлю, – отвечала госпожа Норман.

Девочка, неловкая черная южанка, неохотно вышла вперед и угрюмо уставилась в пол.

– Ну, скажи-ка, – де Гранден склонился к ней и, не мигая, пристально уставился в ее лицо, – ты что-то видела в комнате молодого мсье Экхарта, hein?

– Я видала што-то, да, – четко ответила девочка. – Говорят, не видала, а я видала. Я пошла с подносом к миста Экхарт комната, и я открыла дверь. Тама женщина… тама женщина… да, сар, тощий белый женщина нагнулась…

– Ну, давай же, пожалуйста… – молил де Гранден, затаив дыхание.

– …над ним! – твердо продолжила девочка. – Я, пусть мис Норман говорит – она была. Я заметила ее. Я знала, кто она. Я слышала как старый женщина говорят: Сара, что приходить из могила с веревка на шее и ходить вокруг людей. Да, сар, эта она! Я видала ее!

– Ерунда, – раздраженно прошептала госпожа Норман из-за плеча де Грандена.

– Grand Dieu, если так! – воскликнул де Гранден и взбежал через две ступеньки по лестнице к больному.

– Смотрите, смотрите, друг мой Троубридж, – возбужденно попросил он меня, когда я присоединился к нему у кровати пациента. – Видите эту метку?

Отвернув воротник пижамы Экхарта, он показал две дужки, отпечатанных на коже молодого человека. Диспутов быть не могло: это, несомненно, были следы человеческих зубов; кровь текла свободно из этих новых ран.

Вскоре мы остановили кровотечение и привели пациента в сознание. Работали молча: мой мозг лихорадочно пытался разрешить интеллектуальные вопросы, а де Гранден просто хранил молчание как устрица.

– Теперь, – приказал он, когда мы управились с пациентом, – мы должны вернуться на кладбище, друг мой Троубридж, и сделать то, что должно быть сделано!

– Что за дьявольщина? – спросил я, выходя из комнаты.

– Non, non, увидите, – пообещал он, когда мы сели в автомобиль и отправились вперед.

Вскоре мы подъехали к воротам кладбища.

– Давайте монтировку! – потребовал де Гранден и вырвал деревянный кол из кладбищенской ограды. – Или молоток хотя бы!

Мы снова пробрались по кладбищу к могиле этой неведомой Сары.

– Помогите, друг мой Троубридж, держите фонарик, пожалуйста! – скомандовал он и передал мне фонарик. – А теперь… – он встал перед могилой на колени, опершись на кол, выдернутый им из кладбищенского забора. С помощью моей монтировки он начал вбивать кол в землю.

Глубже и глубже дерево уходило в дерн. Удары де Грандена становились все чаще по мере проникновения палки вглубь. Наконец, когда осталось меньше шести дюймов на поверхности, он поднял железку высоко над головой и размахнулся со всей силой.

Волосы на моем затылке встали дыбом, по спине пробежали мурашки – кол с легкостью проскользнул в землю, как в песок; из глубины могилы раздался леденящий душу унылый стон.

– Боже правый, что это? – ошеломленно воскликнул я.

Вместо ответа он ухватился руками за кончик кола и кое-как выдернул его из могилы.

– Поглядите! – коротко приказал он, направляя луч фонарика на острие палки: дерево было испачкано темно-красной жидкостью. Это была кровь.

– А теперь, чтобы навеки, – прошипел он, воткнув кол еще раз в могилу и утопив его еще глубже с помощью монтировки. – Что ж, друг мой Троубридж, сегодня мы совершили доброе дело. Не сомневаюсь, что молодой Экхарт скоро оправится от болезни.

Его слова оправдались. Экхарт пошел на поправку, и через неделю полностью восстановился.

Вспышка гриппа и инфлюэнцы в городе принуждала меня трудиться не покладая рук. Я постепенно оставил надежду на получение любой информации от де Грандена: пожатие плеч было ответом на все мои вопросы. Я причислил странные кровоизлияния Экхарта и запачканный кровью кол к необъяснимым тайнам. Однако…