Эндрю Мэйн. Пилот
Она улыбнулась мне через плечо, когда мы направлялись к ограде и блестящей чуть поодаль воде. Эта улыбка меня очаровала. Само собой, посмотреть, как она перелезает через забор в обтягивающих джинсовых шортах, тоже было приятно, но ее озорная улыбка просто сводила меня с ума. Едва я успел подумать об этом, как меня ослепил белый свет и мне показалось, что пришла моя смерть.
Дальше я увидел мужчину в офицерской форме, который сидел возле моей постели и потягивал чай. Было чертовски холодно, а во сне я, похоже, рассказывал, как в одиннадцать лет случайно приклеил свои пальцы к модели «Спитфайра», которую собирал всю ночь напролет.
Похоже, офицера не особенно интересовала моя история, а стоящий рядом с ним лысый мужчина в толстом сером пальто без каких-либо знаков различия и вовсе казался раздраженным.
– Капитан Мур, командующий спросил вас, какова расчетная дальность действия установленного на вашем самолете радара?
Точно. Теперь понятно. Сознание постепенно возвращалось ко мне. Я делал облет крохотного кусочка Восточно-Сибирского моря, потому что спутник засек инфракрасную вспышку и мы получили странный сейсмический сигнал.
Видимо, в какой-то момент меня сбили, хотя сбить SR-71 весьма и весьма тяжело. Вполне вероятно, его и вовсе сбили впервые. Вот черт. Впрочем, я не помнил никакого удара – была только яркая вспышка, после которой все приборы разом решили отдохнуть. После этого… Не знаю точно, когда я катапультировался, но подозреваю, моя птичка летела по направлению к морю Лаптевых – а значит, русским было непросто ее спасти. Надеюсь.
Не помню, упал я в воду или на землю, но теперь все тело болело и я готов был поспорить, что приземлился на груду самых острых камней во всей России-матушке.
Командующий сказал что-то по-русски, но слишком быстро – мне было трудно его понять. То есть, конечно, я был в состоянии объясняться по-русски и понимать, о чем болтают русские пилоты, когда мы перехватываем их разговоры – обычно о толстых женах из Минска и симпатичных подружках из Москвы, – но не мог уследить за быстрой речью офицера.
Лысый поправил мне капельницу, и я огляделся. Вокруг стояло медицинское оборудование и странные советские приборы, но на больницу это место не походило. Зажимы и фиксаторы напомнили мне те штуки, которые валялись в сарае у дедушки, где он кастрировал быков. Помещение освещали газовые фонари, что в очередной раз заставило меня удивиться странности российского быта.
Взглянув на капельницу, я понял, что болеутоляющее затуманивало мне разум и немного развязывало язык – в чем, видимо, и состояла их цель.
– Радар, капитан Мур. Какова его расчетная дальность действия? – снова спросил лысый. Тут я осознал, что он говорит на чистом американском английском – хотя нет, не совсем чистом, в нем слышался легкий акцент, свойственный жителям Восточного побережья.
Итак, это игра. Разговорить старину Билли, чтобы он выложил им все тайны «Черного дрозда». Нет, сэр. Стоило мне рассказать хоть какой-нибудь его секрет этим комми, как сам Келли Джонсон вернулся бы с пенсии и отвел бы меня в дедушкин сарай на порку – или сделал еще что похуже.
– Я уже рассказывал, как мы с Джули Коннер решили голышом искупаться в пруду?
Это было мое самое счастливое воспоминание. Я не собирался позволять им запереть меня в психологической клетке.
Командующий что-то сказал. Кажется, я понял фразу: «Прекратите давать ему обезболивающее и бросьте его в…» По-видимому, он сказал «в камеру», но мне послышалось что-то похожее на «конуру».
Звяк-звяк… Звяк.
Два удара, пауза, удар. На языке, который я разработал совместно с китайским пилотом, сидевшим на другом конце металлической трубы, проходящей по моей камере, это означало, что идет охранник в шапке-ушанке.
Китайца привели на несколько часов позже меня. Должно быть, он совершал облет на JZ-8 и столкнулся с той же неисправностью, что и я.
Судя по перегоревшим лампочкам и тому факту, что я не видел ни единого исправного электроприбора, то, что вызвало неисправность, похоже, затронуло всю базу – или «Институт сельскохозяйственных исследований», как ее обозначали на картах.
Про себя я называл китайца Пинем. Должно быть, он пострадал сильнее моего, но все равно оказывал сопротивление – я слышал, что им пришлось повозиться, когда они привели его в камеру.
Когда раздались выстрелы, я подумал, что Пинь завладел АК-47. Но потом ему задали трепку – и он больше не проронил ни звука, пока я не начал стучать ложкой по железной трубе, чтобы проверить, есть ли кто по другую сторону.
Несколько часов я стучал и не получал ответа. Поздно ночью – кажется, это была именно поздняя ночь – он все же ответил. У меня не было ни часов, ни окна, чтобы сориентироваться во времени, хотя так далеко за Полярным кругом от окна все равно не стоило ждать особого толка.
Первым ответом стал стук – как две капли воды похожий на мой. Я попытался простучать сообщение азбукой Морзе, но их, похоже, не учили этому в летной школе. Пришлось проявить изобретательность.
Прислонив ухо к трубе, можно было услышать всевозможные звуки: шаги, скрип дверей, голоса и даже шорох крыс, которые бегали за стенами.
Мы придумали простой шифр. Первая серия ударов описывала предмет – дверь, человека. Вторая серия – действие.
Два удара означали человека, возможно, Ушанку. За ними следовала пауза, а потом – его действие. Один удар означал «идет» или «подходит».
Четыре удара означали крысу. Мы поняли, что здесь полно крыс, когда узнали их писк. Если мы слышали, как бежит крыса, удары шли в такой последовательности: звяк-звяк-звяк-звяк… звяк.
Пинь пытался упростить систему, ускоряя удары и тем самым показывая, что быстрая серия равна медленной, возведенной в квадрат: звякзвяк означало четыре удара, звякзвяк звяк – пять, а звякзвякзвяк – девять. Но от всех подсчетов у меня болела голова. Достаточно было и того, что нам приходилось держать в уме, что означала каждая из цифр.
Чтобы описывать поистине сложные предметы, которые было не услышать сквозь стены, Пинь придумал кое-что интересное – он предложил способ передавать картинки…
Пинь начал с серии вроде звяк-звяк-звяк звякзвяк звяк-звяк… звяк звякзвяк звякзвяк звякзвяк звякзвяк звякзвяк… и так далее. Она была такой сложной, что мне пришлось процарапать ее ложкой на стене, чтобы не запутаться.
Где-то через час я понял, что он отправил мне схематичное изображение человечка, похожего на героя игры с приставки моего племянника. Китаец был умен. Берегись, мир, если они вдруг решат завязать со своим коммунистическим бредом.
Через два дня мы придумали серии ударов для обозначения людей, оружия, дверей, самолетов и даже карты тюрьмы.
Я стал выцарапывать слова под матрасом, чтобы мои тюремщики не нашли подобие плана побега – хотя бежать все равно было некуда, ведь мы застряли на крошечной, кишащей русскими спецназовцами скале посреди Восточно-Сибирского моря.
Мы просто убивали время. Поскольку Пинь не был склонен к пустой болтовне и играм, нам оставалось лишь придумывать этот звякающий язык в перерывах между допросами – которых для меня стало меньше после появления Пиня.
Звяк-звяк-звяк… звяк, – простучал Пинь. Это означало, что идет несколько человек и одного из нас скоро будет обрабатывать сам Прощелыга – так Пинь называл того офицера, который допрашивал меня первым.
Я смотрел на дверь, гадая, остановятся они здесь или пойдут дальше. Мне было стыдно надеяться, что они пойдут дальше, ведь это означало, что они придут с визитом к Пиню, с которым всегда обходились немного грубее.
Но ключ повернулся в замке, и на пороге появился лысый – его звали Дженнингс – в сопровождении Прощелыги. За спиной у них стоял невысокий темноволосый садист по фамилии Востов, который обычно держал меня.
Он вошел в мою камеру, обхватил меня рукой за шею и взял в удушающий захват. Я не сопротивлялся. Я уже изучил порядок действий, от которых пока что никому из нас не было толка.
Они задавали мне вопрос о задании, я сообщал им, какого цвета были трусики у Джули Коннер, когда она впервые разрешила мне на них взглянуть, а потом Востов сдавливал мне шею и я терял сознание.
Он пытался воздействовать на болевые точки, но после катапультирования я понял, что интенсивнее боли уже не будет.
За пять допросов в последние два дня я узнал несколько фактов – вероятно, это даже больше, чем они узнали от меня.
Эти люди не были экспертами по пыткам. Это даже была не тюрьма. Вполне возможно, они не ожидали, что здесь когда-либо окажется американский пилот.
Еще я понял, что они отрезаны от командования. В регионе свирепствовал шторм, а электромагнитный импульс, вырубивший мою рацию, повредил и их приборы.
– Капитан Мур, зачем командование послало вас шпионить за нами?
– На них были голубые цветочки, – ответил я. – Крошечные. Ей было шестнадцать, а я только и думал, какой у нее лифчик. Был ли он такой же расцветки? Может, она и вовсе его не надела? Само собой, я узнал ответ, когда мы голышом нырнули в тот пру…
Темнота.
Я очнулся на полу и взглянул на Прощелыгу. Он наставил пистолет мне на яйца и орал на Дженнингса, приказывая ему переводить. Конечно, если бы он говорил немного медленнее, я и сам бы справился с переводом, но пока что я никак не показывал, что вообще понимаю русский.
– Что вам известно о другом пилоте? – спросил Дженнингс.
– В тот день было холодно, но мама дорогая! Джули было еще холоднее. Я быстро забыл о голубых цветочках у нее на трусиках.
Прощелыга врезал мне пистолетом по голове, и у меня посыпались искры из глаз.
– Вам известно о других пилотах?
– Само собой, – ответил я и тут же напомнил себе, что мне нужно сопротивляться. – Само собой, многие парни что угодно отдали бы, лишь бы увидеть Джули такой, какой я увидел ее в тот день. Боже, как она была хороша!
Дженнингс присел рядом со мной и поднял руку, чтобы Прощелыга повременил с новым ударом.
– Я понимаю, вы кажетесь себе умным, капитан Мур, но на кону не только ваше ограниченное геополитическое сознание.
– А ты переметнулся к противнику, потому что тебя перестали слушать? – я мотнул головой в сторону стоящего в углу Востова. – Товарищ, придуши-ка меня снова, чтобы мне не слушать этого грязного изменника.
Тут Прощелыга не сдержался и заорал на Дженнингса. Очевидно, перебежчик имел определенную власть, потому что он тотчас наорал на офицера в ответ.
– Кому ты жопу подлизал? – спросил я Дженнингса.
– Забавно. Мои причины работать на Советы не ограничиваются политикой. Достаточно будет сказать, что я интересовался той сферой науки, которая на Западе сегодня не в чести. Что подводит меня к важному вопросу, который поможет нам решить, протянете ли вы еще хоть сутки. Что вам известно о случившемся здесь инциденте и известно ли хоть что-то вообще?
– Сиськи у Джули Коннер были просто загляденье, но трогать их…
До этого момента Дженнингс сохранял спокойствие, но тут он ударил меня по лицу и по-русски крикнул Востову:
– Когда мы закончим, бей его сколько влезет!
Дженнингс и Прощелыга направились к двери. Востов кривовато мне улыбнулся, не догадываясь, что я знаю, что случится дальше… или должно случиться.
Я с трудом сел на матрасе, а Востов закрыл за ними дверь. Этот жалкий мерзавец так привык, что я не сопротивляюсь, что теперь ему казалось, будто он здесь главный.
Но он не понимал, что я отправился на это задание, готовый погибнуть. В моей летной форме даже была пилюля для самоубийства. Другие парни считали все это шуткой, но только не я.
Всякий раз, надевая высотно-компенсирующий костюм и садясь в малюсенькую кабину, я понимал, что любое задание может стать последним. Я также понимал, что если попаду в плен на вражеской территории, у меня будет лишь одна задача – удостовериться, что военные тайны, которые могут стоить жизни американцам, не попадут в руки противника.
Некоторым ребятам было тяжело это сознавать. Но только не мне. Я готов был без раздумий отдать свою жизнь. Я понял это в тот день, когда купался голышом с Джули Коннер. «Билли, – сказал я себе тогда, – это лучший день в твоей жизни. Все, что будет дальше, второсортно».
Востов хрустнул здоровенными костяшками и подошел ко мне.
Он не заметил, что я сунул руки в щель между матрасом и стеной, где лежала та самая ложка, которой я выцарапывал созданный нами с Пинем код, та самая ложка, у которой я отломал черпало, чтобы удобнее было царапать острым концом по бетону.
Востов прижал мою голову к стене, приготовившись нанести удар. Когда он занес руку, я выбросил кулак с заточкой и всадил ее ему прямо в почку.
Вытаращив глаза, он попытался осознать произошедшее. Я ударил его в шею, и он покачнулся. Рукоятка ложки выскользнула у меня из руки, когда он навалился на противоположную стену.
Он попытался зажать рану. По его пальцам потекла теплая кровь.
Я поднялся на ноги, из-за выплеска адреналина не чувствуя собственной боли. Востов замахал свободной рукой, пытаясь помешать мне достать у него из кармана ключ.
Окровавленной рукой он схватил меня за лицо, но я ее сбросил. Его сердце не справлялось с резко возросшей нагрузкой.
У меня не было ни единого шанса сбежать, но побег я и не планировал. Я планировал совершить самоубийство – погибнуть от рук солдат советской армии.
Когда мою безымянную звезду установят на мемориал в штаб-квартире ЦРУ, пусть это будет напоминанием о том, что я погиб при попытке побега, а не о том, что замерз до смерти или разболтал хоть что-то, чтобы меня обменяли на какого-нибудь советского шпиона.
Я нашел ключ от камеры и приготовился выскочить в коридор и сцепиться с первым же встречным – может, даже выхватить у него автомат, как сделал Пинь, и забрать хоть кого-то с собой на тот свет.
Пинь… Может, он захотел бы принять участие в этой самоубийственной миссии? Или же он полагал, что командование в Пекине в любом случае его на кого-то обменяет, а потому не стоит и рисковать? Стоило ли спросить его? Почему бы нет?
Я простучал серию ударов, которыми обозначил себя, его, «дверь» и «двигаться».
Последовала долгая пауза – может, она продолжалась всего пять секунд, но мне показалось, что я прождал целый день. Затем: звякзвяк.
Да.
Затем последовало странное. Пинь простучал, что его друзья спасут нас, если я его вытащу.
Что не имело никакого смысла, ведь китайцы точно не собирались вторгаться в Россию только ради нас.
Но это было неважно. Мы оба предпочитали умереть при попытке побега, а не в камерах.
Я вышел в коридор и попытался найти оружие – бесхозный АК-47, пистолет, что угодно, – но нашел только деревянный стул.
Взяв его, я спустился по лестнице на этаж ниже. Там я обнаружил вместительный лифт, но без электроэнергии он явно не работал.
У подножия лестницы я заметил охранника, который сидел спиной к стене возле массивной двери. Перед ним стояла газовая лампа, винтовку он держал рядом.
Поскольку других заключенных в этом крыле не было, я решил, что это камера Пиня.
– Я стул принес, – сказал я по-русски с таким акцентом, что солдат недоуменно посмотрел на меня, пытаясь понять, не дебил ли перед ним.
Он не знал, где я должен быть – сидеть в своей камере или выполнять поручения снаружи. Но это стало неважно, как только я схватился за поручень и ударил его сиденьем стула в лицо.
У него из носа хлынула кровь, он упал со своего стула. Прежде чем поднять массивный железный засов, который закрывал дверь в камеру Пиня, мне пришлось отодвинуть в сторону бесчувственного охранника.
Повесив на плечо его винтовку, я открыл дверь в темную камеру. Меня встретил резкий, едкий запах.
Камера была большая, а свет фонаря не проникал дальше порога. Взяв его в руку, я сделал шаг вперед.
– Пинь? Э-э, Звяк? Ты здесь, приятель?
Звякзвяк.
Да.
Свет упал на какие-то медицинские карты и оборудование. На подносе лежало множество скальпелей, покрытых желтоватой слизью.
Отодвинув их в сторону, я пошел на звук, доносящийся из дальней части камеры.
– Какого черта они с тобой творили?
У стены на коленях стоял человек, голову которого скрывал капюшон. Его руки были цепями прикованы к противоположным концам камеры.
Хотя он был на коленях, я заметил, что он тот еще здоровяк.
– Как ты вообще в кабину влезал?
Он потянул за прикованную к трубе цепь и простучал сообщение: «Большой самолет».
Должно быть, он летал не на JZ-8. Я поставил светильник на ящик и потянулся к капюшону Пиня.
– Господи Иисусе! – воскликнул я, увидев его лицо. – Ты не китаец!
Казалось, в его лице соединились все твари, которых я вытаскивал из ручья мальчишкой. Я был так поражен, что даже не испугался его вида.
– Это они с тобой сделали? – спросил я, пытаясь понять, как человек может жить с таким кошмарным лицом. Затем я осмотрел его тело и понял, что лицом дело не ограничивалось. У него была зеленовато-белая кожа. Мускулатура отличалась от человеческой, а руки не напоминали ни человеческие ладони и пальцы, ни лапы других божьих тварей.
А глаза – маленькие серебристо-желтые бусинки – глаза были просто… чужими.
Другие пилоты рассказывали, что засекали радиосигналы с высот, на которые не поднимаются самолеты. До меня доходили слухи о погонях за фантомами. Но это были просто… слухи.
Так, Билли, вернись к реальности.
Я понял, что резкий запах исходил от него самого. У него на теле было несколько ран, которые сочились зеленовато-желтой слизью. Это был не гной – скорее, та субстанция, которая польется из восьмифутового паука, если вам вдруг удастся его раздавить.
– Пинь? – снова спросил я.
Звякзвяк.
Да.
Схватив винтовку, я решил было сбежать. Потом я понял, что в этом нет никакого смысла. К тому же я дал ему слово.
Вытащив окровавленную связку ключей, которую я забрал у Востова, я подошел к замку, который удерживал одну руку Пиня.
– Вы ведь не собираетесь на нас… э-э… напасть?
Пинь просто посмотрел на меня. Я не был уверен, понял ли он вопрос.
Я отстегнул его руки, и он встал в полный рост.
Боже.
Чтобы посмотреть на него, мне пришлось задрать голову. Он был ростом футов семь. Да, уж точно не китаец.
Протянув руку, он схватил АК-47. Двигаясь так быстро, что мне было сложно за ним уследить, он разобрал автомат, проверил все детали, затем собрал его снова и сунул мне, явно не впечатленный.
Шагая по камере, он осмотрел все тележки и подносы, а затем поднял руки к светильнику, висящему на потолке, и принялся разбирать его на части. Я надел форму охранника и натянул его сапоги, потому что мне стало чертовски холодно. Пиня холод, похоже, не беспокоил.
– Ты что, бластер делаешь? – спросил я, в ужасе наблюдая за его действиями.
Положив металлические детали на пол, Пинь согнул их таким образом, чтобы получился соответствующий размерам его руки мачете.
Он изучил клинок в свете моего фонаря. Оружие вышло грубоватым, но явно смертоносным.
– Ну что, как будем действовать?.. – спросил было я, но Пинь уже пошел к двери.
Быстро.
Очень быстро.
Я бросился за ним, стараясь не отставать, но когда я взбежал по ступенькам, он уже оказался посреди верхнего коридора.
Пинь остановился перед запертой дверью, которая вела в бараки солдат. Я бросил ему ключи.
Открыв дверь, он ворвался внутрь, прежде чем я успел попросить его подождать и позволить моему автомату сделать свое дело.
Но разницы не было. Когда я оказался в бараках, повсюду валялись тела. Те солдаты, которые успели схватить оружие, беспорядочно стреляли куда попало, убивая своих же товарищей.
Прикрываясь телом убитого солдата, Пинь скакал от койки к койке. Из укрытия я несколько раз выстрелил по солдатам, которые пытались попасть в Пиня, и лишь на мгновение задумался, что стреляю в представителей собственной расы. Что ж, не стоило приказывать Востову забить меня до смерти.
Пинь схватил одного из солдат и швырнул его на другой конец барака. Тот ударился о бетонную стену. Его шея с громким хрустом сломалась.
Весь пол был в крови и бездыханных телах. Воцарилась тишина.
Я осмотрел поле боя. Погибло как минимум двадцать солдат – и это всего за две минуты.
Клинок Пиня погнулся и перепачкался кровью.
Из другого коридора донеслись шаги. Я подбежал к двери, прицелился и принялся стрелять из автомата по солдатам, которые бежали к баракам, чтобы посмотреть, что случилось.
Застав их врасплох, я сумел уложить шестерых, прежде чем они открыли ответный огонь и мне пришлось вернуться в бараки.
Пули ударили в дверь, я услышал, как кто-то позвал подкрепление.
Я поискал глазами Пиня, но его нигде не было.
Какого черта?
Тут кто-то схватил меня за шиворот и приподнял над землей.
Я не сразу понял, что Пинь залез в воздуховод – при его размерах это было настоящим чудом – и втащил меня следом.
Когда я наконец сориентировался, он уже полз вперед, быстро, как охотничья собака к добыче.
Я поспешил за ним и ускорился, когда по воздуховоду открыли огонь.
В паре дюймов от моих коленей образовалась дыра, и я увидел перепуганного солдата, который вглядывался в воздуховод. Он знал, кто только что вырвался на свободу. Я же этого не знал, но начинал догадываться, кто передо мной.
Впрочем, я не стал останавливаться, чтобы сообщить солдату, что тот стреляет не в монстра.
Пинь открыл вентиляционное отверстие, и меня обдало холодным воздухом. Едва выбравшись наружу, он побежал по снегу к забору базы.
Из-за угла вывернула группа бедняг, которые бежали в противоположном направлении, и Пинь мгновенно расправился с ними. Голова одного из солдат покатилась по белому снегу.
Боже всемогущий…
Я перепрыгнул огромную лужу крови, пытаясь угнаться за Пинем.
Впереди на возвышении горели огни. В ночи гудели генераторы. Должно быть, им все же удалось запустить хотя бы несколько штук в отсутствие электричества.
Пинь наконец остановил свой безумный бег, припал к земле на вершине холма и вгляделся вниз.
Я подполз к нему на животе. Я пытался не глазеть на него, но это было сложно.
Внизу Дженнингс и Прощелыга стояли в огромной воронке, выкрикивая приказы рабочим со сварочными аппаратами и всевозможными инструментами. Они пытались разобрать механизм, который стоял в середине.
Черт возьми, да это был космический корабль! По крайней мере, его часть. Вторая его половина казалась разбитой.
Сверху он был накрыт брезентом, чтобы наши спутники не засекли ничего подозрительного.
– В космолетах я не силен, но сдается мне, эта птичка уже никуда не полетит.
Пинь схватил меня за голову, повернул носом к генератору, стоящему возле воронки, и показал жутким пальцем на него, затем на меня.
– Хочешь, чтобы я отключил генератор?
Впервые он издал какой-то звук. Щелчок… Точнее, целых два. Щелкщелк.
Да.
Итак, мой новый приятель хотел, чтобы я спустился в самую середину воронки, где скопились все оставшиеся солдаты с базы, и попытался отключить генератор?
Я хотел самоубийственной миссии, но не думал, что самоубийство будет настоящим…
Тут я вспомнил, что на мне надета форма охранника с базы. Что ж, так меня хотя бы пристрелят в спину, когда я буду убегать, а не в грудь, когда я только подойду к ним.
Скатившись с холма, я подошел к воронке, держась как можно дальше от корабля.
В любой момент сюда мог прибежать кто-то из выживших и сообщить о том, что случилось. Логично было предположить, что солдаты Советской армии тотчас бросятся на помощь товарищам, но что-то подсказывало мне, что Прощелыга и Дженнингс отдадут предпочтение охране космического корабля.
Спустившись в воронку, я рассмотрел его лучше. Кабина была почти полностью разбита.
Понятия не имею, как Пинь вообще выжил. Может, он не был внутри кабины?
Погодите-ка… Что, если Пинь из команды подрывников – тех ребят, которые обеспечивают, чтобы самолеты и военные суда не попадали в руки противнику?
Я остановился на полпути к генератору. В таком случае Пинь намеревался взорвать этот корабль.
У меня были все основания полагать, что взрывчатка, необходимая для подрыва такого большого корабля, не оставит здесь камня на камне.
Что я думал по этому поводу?
Черт, если на кону стояла возможность не дать русским завладеть этой технологией, моя самоубийственная миссия становилась гораздо более важной.
– Капитан Мур! – крикнул Дженнингс с другой стороны воронки.
Оторвав взгляд от генератора, я увидел пятьдесят комми, которые смотрели прямо на меня. Я никак не мог найти выключатель.
– Бросьте оружие! – воскликнул Дженнингс, подбегая ко мне.
На меня со всех сторон наставили ружья.
Держа свой автомат перед собой, я сделал вид, что собираюсь положить его на землю. Вместо этого я спустил курок, всадил целую очередь в генератор и распластался на мерзлой земле.
Свет погас.
Раздались крики.
Кричали отовсюду.
Засвистели пули, попадали тела. Что-то ударило меня в бок, но эта часть моего тела уже онемела.
Я не шевелился, решив, что лучше позволить Пиню сделать свое дело.
Вдруг кабина засветилась зеленоватым светом. Я увидел силуэт Пиня – а потом он пропал.
Повсюду были мертвые тела.
Ко мне подкатились две головы – Дженнингса и Прощелыги.
У Пиня было то еще чувство юмора.
Здоровенная рука схватила меня за шиворот, как котенка, и поставила на ноги.
Пинь бросился прочь от корабля.
Мы выбежали в замерзшую тундру, и мои легкие заныли от морозного воздуха. Пинь не останавливался.
– Приятель, остров скоро кончится!
Пиня это не волновало. Похоже, взрыв готовился очень мощный.
Мы добрались до маленькой бухты, которая на аэрофотоснимках напоминала древний метеоритный кратер.
Я в изнеможении упал на колени. Тут я и заметил, что у меня из бока сочится кровь.
Комми меня подстрелили.
– Отлично пробежались, Пинь, – сказал я, едва дыша, а потом упал на спину и уставился на звезды.
Мои глаза заволокло туманом. Я услышал всплеск.
– Плыви, приятель. Не останавливайся.
Последним, что я увидел, стало северное сияние, которое раскрасило небо в неоновые цвета. Оно было прекрасно. Такого яркого сияния я в жизни не видел.
И все же ему было не сравниться с…
Помню, я лежал там целую вечность в ожидании смерти. В какой-то момент я, похоже, очнулся. Раздался громкий взрыв – он был громче, чем я мог представить.
Затем я снова отключился.
Меня окружили странные запахи.
Еще более странные звуки.
Теперь я качался на воде. Над головой снова сияли звезды. Стрекотали сверчки и квакали лягушки.
Симфония была прекрасна – такую же мы слышали на пруду в тот день, когда я нашел свою истинную любовь и пообещал Джули Коннер, что однажды возьму ее в жены.
Я поднял руку и взглянул на обручальное кольцо, напоминая себе, что все это было на самом деле.
Я подумал, что могу лежать тут сколько угодно, но тут у меня заныла спина. Повернувшись на бок, я понял, что лежу на берегу, только наполовину в воде.
Пиня не было видно. Все было не таким, как я запомнил…
Я поднялся на ноги и огляделся.
Сетчатая ограда.
Знаки «Посторонним вход воспрещен».
Моя радость быстро сменилась унынием.
Я был в тысяче миль от своей базы – на другом конце света от того места, где упал мой самолет.
Я стоял в глуши Алабамы, одетый в форму советской армии.
Что я теперь скажу командованию?
Черт возьми, да что я теперь скажу жене?
