Глава 23
От жары и духоты облегчения не было даже ночью. На подводах обливающиеся потом Дантист, Адвокат и десяток верных людей после очередной вылазки по поиску затаившихся поляков и евреев ближе к вечеру добрались до украинского села. Остановились в самом большом доме.
Хозяйка – сухая, рано постаревшая женщина с бесцветными глазами, приняла их подобострастно, как и положено принимать большое начальство. Накрыла хороший стол. Закрома в доме ломились от запасов, по двору бегали табуны кур, на земле лежали довольные жизнью откормленные поросята.
У Дантиста настроение было неважное. Происходило то, чего он ждал со страхом. Советские войска с каждым днем все сильнее давили на немецкую оборону на Украине. Уже шли ожесточенные бои за Харьков. Впрочем, Харьков волновал его мало – это все же исконная русская земля, населенная ненавистными кацапами и прихвостнями коммунистов. Но дальше Киев, а потом – Западная Украина. Сможет ли немец защитить их?
Под горилку, жареного поросенка и соленья состоялся душевный разговор с хозяйкой дома. Та, присев за стол с гостями, причитала:
– Ой, тяжело это. Вон сколько здесь поляков-то развелось. Замаялись мы с ними. Бьют их наши, бьют… Ну иначе-то нельзя. Надо, чтобы они свое место знали. Так что мы все понимаем.
– И это хорошо, – лениво поддерживал разговор с народом Дантист.
– Хлопцев-то с деревни, что поздоровее, отобрали, чтобы, значит, поляков душить. Ну, мы, женщины, тоже ходим с ними. Как же без этого. Пока мужчины делом заняты, мы вещички посмотрим, какие там в домах есть. Коровку приглядим с поросем. Прикинем – на мясо резать или в стойло взять. Корова-то в хозяйстве не лишняя. Правда ведь?
– Правда, – с какой-то мутной яростью глянул на нее Адвокат, его лицо исказила гримаса. Он отхлебнул мутного высокоградусного пойла, глаза его заслезились.
– Вот и я про то же, – не замечая обжигающего взора, продолжила хозяйка. – Мы ж так сыто никогда не жили. Все добро поляки да немцы выметали… Трудимся мы больше по ночам. Душить нелегко. Однажды за ночь почти сто человек прибрали. Взрослому шнурок на шею, а то и топориком приголубим. А детей маленьких за ножки – раз, ударил головкой об дверь – и все. Много ли малому надо? Так ведь?
– Ваша правда, хозяюшка, – поддержал разговор Дантист, отодвигая от себя стакан с горилкой. Он же не Адвокат, которому лишь бы напиться, а командир, отвечающий за отряд и обязанный иметь ясный разум. Да и эта жара.
– Иногда от расстройства ярятся наши мужички. Голову поляку отсекут, руки-ноги. А тут приспособились, представляете, пилой пилить. Вжик так, по живому, полячик-то орет. А пила-то пилит, – женщина хихикнула. – Ой, да что там… Но работа тяжелая. Это не сено косить. Это люди все-таки. Умаются наши мужички. Вот и жалеем их по-бабьи, по-доброму. Скажешь ему вечером – совсем ты себя загонял. А он: «Молчи, дура такая, мы большое дело делаем». А я что, без понятия? Но мужички устают…
У Дантиста вдруг возникло странное чувство. А ведь она и есть тот народ, за который он дрался не один десяток лет. Грабил банки. Совершал теракты. Заигрывал с немцами и плясал под их дудку. За свободу вот этих людей! Может, поляки правы – и это обычные животные. По большей части бессловесные, но когда им дают волю – кровавые и беспощадные. Любил ли он их? Ну, это вряд ли. Он вообще давно забыл, что такое любовь, и жил ненавистью – к евреям, коммунистам, полякам.
Тогда зачем все это? Зачем его боль, самопожертвования, лишения, нечеловеческое напряжение сил? Для чего он лишен семьи, родных, привязанностей, и даже родной отец проклял его? Ради вот этого домашнего скота, с которым у него общие национальные корни? Он что, правда верит, что их можно изменить к лучшему?
Нет, конечно, льет он безжалостно свою и чужую кровь, беря на душу все возможные грехи, не ради них. А для своих соратников, с которыми объединен общей идеей и которые есть цвет нации. За свое право править мычащей массой. И не обращать внимания на немцев, поляков. За право быть хозяином на своей земле. В том числе и хозяином вот над этим быдлом.
– Слава Украине! – шарахнул он стаканом о стол, так что стекло треснуло.
– Героям слава! – грянули голоса…
