ГЛАВА 43
ОТПУСТИТЬ
Несколько дней семья Кресчентов не сходила с первых страниц газет, но статьи противоречили одна другой. Все знали, что обе похищенные дочери Кресчентов вернулись целыми и невредимыми, но об их спасении поступали совершенно немыслимые и противоречивые сведения.
Большинство сходились на том, что младшую из сестер нашел участковый полисмен, когда она бродила в снегу. Девочка вывалила на него шквал поразительных историй, причем самым невероятным было то, что она — пропавшая Пенелопа Кресчент. К счастью, констеблю хватило ума и терпения проверить эту версию, которая оказалась правдой.
Спасение старшей из сестер было куда более сенсационным. Свидетели церемонии открытия, призванной отметить завершение строительства нового вокзала, были вынуждены долго ждать, потому что процедура была остановлена по причинам, толком не объясненным. Позднее выяснилось, что Пирс Кресчент, инженер, разработавший проект вокзала, внезапно потребовал, чтобы все прекратили, поскольку из-за снегопада установка верхушки могла быть слишком опасной.
Пока организаторы пытались убедить инженера, что его страхи беспочвенны, на самом верху пирамиды возникла одинокая фигура, слабо махавшая рукой. Сотни людей наблюдали, как несколько человек, в том числе Пирс Кресчент, взобрались по лесам и спустились, держа на руках хрупкую девочку. Те, кто видел ее вблизи, опознали по фотографии пропавшую Терезу.
Несмотря на очевидные свидетельства, некоторые газеты утверждали, что на самом деле Тереза нашлась еще накануне ночью, когда ее, мокрую и растрепанную, обнаружили на причале в доках.
Столько же непонятного было с личностью похитителя девочек. Накануне вечером все газеты писали об аресте Вайолет Пэриш, сопровождая рассказ жуткими подробностями о ее криминальных связях. Облив ее грязью с головы до пят, на следующий день те же газеты опубликовали короткие заметки совсем другого плана. Девочки Кресчент и их семья твердо заявляли, что Вайолет невиновна и что на самом деле она пострадала, пытаясь защитить детей.
И правда, единственным человеком, обвинявшим Вайолет, был портной по фамилии Грейс, но его нигде не могут найти. Дни проходили, свежих новостей не было, и газеты колебались, то называя загадочной личность похитителей, то прозрачно намекая на причастность к похищению портного.
Вся неделя была невероятной. Даже погода сошла с ума. Нелепые сообщения о детях на крышах, загадочном поведении пернатых, призрачных баржах и исчезнувших портных вполне соответствовали аномальной, но короткой зиме, опустившейся на Элчестер за несколько часов и через несколько дней уступившей место бабьему лету. Некоторое время спустя безумная белая неделя, как ее назвали местные, была выброшена из памяти как нечто не заслуживающее, чтобы о нем помнили.
Кресченты, конечно же, ничего не сообщили газетам. Репортеры пытались связаться с Вайолет Пэриш, но Пирс заплатил за то, чтобы ее перевели из городской больницы в частную клинику за городом, и ее местонахождение было неизвестно. В конце концов, Кресченты могли себе позволить некоторую осторожность.
Клиника удобно раскинулась на трех холмах, и здесь царила мирная, убаюкивающая атмосфера. Лужайки аккуратные, но не чересчур, маленький садик пронизан лабиринтом бесчисленных тропинок. Яблони сильно пострадали во время диковинного снегопада, многие ветки обломились. Трава была густой и зеленой, но все еще выглядела сырой. Как и ее пациенты, клиника тоже подверглась курсу реабилитации: рабочие чинили поврежденную крышу и водосточные трубы, разорвавшиеся от мороза.
Всем, кто знал Вайолет, было очевидно, что она страдает от нетерпения и скуки больше, чем от ушиба ноги. Она постоянно интересовалась, когда же все будет в порядке, и дежурные медсестры быстро поняли, что вопрос касается не шины на ее ноге, а мотоцикла. Вайолет повезло, она отделалась растяжением связок и синяками вместо переломов.
— Я просто спрыгнула, — с полубезумной улыбкой объясняла она всем, кто спрашивал, что стряслось.
Она отказалась верить, что есть хоть одна серьезная причина для шины («Они просто боятся, что я начну гоняться за санитарами») или для запрета курения («Без сигарет я задыхаюсь»). Весь персонал терпел ее насмешки, но не уступил ни единому требованию. Наконец Вайолет разрешили принимать посетителей. Счастливее всего она была в компании другой пациентки, девочки, которую положили в клинику одновременно с ней с туманным диагнозом «нервы».
Сентябрьским утром эта самая девочка обнаружилась в комнате Вайолет: сидя на подоконнике, она прислушивалась к звону церковных колоколов. Триста очень любила их слушать. Теперь часы ее завораживали: они тикали и показывали время, не пророча ей смерть. Солнце всходило и садилось снова и снова, не отсчитывая последние дни ее жизни. По утрам никто не шептал, сколько ей осталось, и не хихикал над ней.
Колокола замолкли, наступила тишина. Последний мягкий удар сменился молчанием, и Триста отступила внутрь комнаты с легкой печальной улыбкой.
— Ты собираешься делать это каждый час всю оставшуюся жизнь? — поинтересовалась Вайолет. Ее волосы растрепались, и без макияжа лицо блестело. Книги и журналы, которые ей принесли, чтобы развеять скуку, валялись на полу.
— Пока мне не надоело, — слегка растерянно ответила Триста. — Еще мне нравится есть, надо только соблюдать меру. — Потом добавила более смело: — А ты собираешься и дальше перемещаться с места на место, несмотря на то что тебя больше не преследует снежная буря?
Вайолет задумчиво надула щеки и пошевелила пальцами скованной ноги.
— Вероятно, — наконец ответила она. — Привычки умирают с трудом. Но мне нравится, что я могу оставаться на месте столько, сколько хочу, и спать по восемь часов, не становясь причиной конца света. Но… оказывается, я люблю скорость, движение и перемены и без них схожу с ума. В какой-то момент все это стало частью меня. Хотя теперь выбор за мной. Я могу просто поехать куда-то, а не убегать от прошлого, от которого невозможно убежать. — Вайолет внимательно посмотрела на Тристу прищуренными глазами. — Я… видела его той ночью, — тихо произнесла она. — Той ночью, когда шел снег.
Триста не стала уточнять, кого именно, что-то восклицать или расспрашивать. Она молча подошла и села рядом с кроватью Вайолет.
— В больнице был ледяной холод, и у сестер не хватало одеял, чтобы укрыть нас всех. А потом все окна резко распахнулись, и в палаты ворвалась снежная буря. Не просто порывы ветра, а настоящая метель, такая сильная, словно мы находились снаружи. Мне казалось, в мире осталась только зима, в центре которой я и моя кровать. Потом я увидела, что ко мне сквозь снег идет человек. И это был… — Вайолет умолкла и тихо рассмеялась.
Повисла долгая пауза, и Триста поняла, что рассказ окончен.
— И… он… был счастлив? — У нее родился только этот вопрос.
Вайолет кивнула едва заметно, и намек на смущенную улыбку на ее губах сделал ее моложе.
— Он сказал, ему нравится моя короткая стрижка, — тихо произнесла она.
— Я думала насчет часов. — Триста закусила губу, потом заставила себя расслабиться. Эта манера вызывала у нее странное чувство, ведь ту же самую гримаску она увидела у Трисс. — Они были связаны с ним… с помощью пряди волос. Но они были связаны и с тобой, потому что были твои и потому что он хотел, чтобы они были у тебя. Это значит, они до сих пор с тобой связаны. Я остановила течение времени для себя, но есть вероятность, что я сделала то же самое для тебя. Я… не знаю, что это значит.
Вайолет поразмыслила над ее словами, нахмурив брови и сложив руки за головой, потом пожала плечами.
— Что ж, это не мешает мне выздоравливать. Похоже, в любом случае у нас есть время подумать об этом. — Она ухмыльнулась. — И потенциальное бессмертие — не самая худшая проблема из тех, с которыми мы недавно столкнулись, не так ли?
Раздался стук в дверь.
— Мисс Пэриш? — В палату заглянула медсестра. — Посетители, которых вы ожидали, они здесь.
При появлении семьи Кресчентов Триста поймала себя на том, что выпрямляется и мысленно готовится отразить нападение. Но ее доспехи рассыпались, когда Пен с раскинутыми руками бросилась к ней через всю комнату.
— Триста!
Триста подхватила ее и покачала туда-сюда, так что все увидели болтающиеся в воздухе ноги Пен, потом сообразила, что проявляет необычную силу для хрупкой одиннадцатилетней девочки. Остальные три члена семьи Кресчент, бледные и неуверенные, ждали у дверей, переступая с ноги на ногу, как будто под полом был вулкан.
Конечно, Пирс первым поборол волнение. Нашел стул, чтобы усадить жену, потом подошел пожать руку Вайолет и поинтересовался, хорошо ли за ней ухаживают.
Пирс говорил и говорил, заполняя возникающие паузы. Его голос звучал уверенно, но Триста прекрасно знала обо всех его сомнениях. Он осторожно подбирал слова, будто идет по берегу со спящими крокодилами. Вайолет слушала его с крокодильей усмешкой, время от времени вставляя скептические замечания.
Триста слушала Пирса вполуха. Она наблюдала за Кресчентами в поисках знаков и намеков. Их маленький семейный пазл рассыпался, кусочки пережили странные приключения и приобрели новую, неожиданную форму. И все равно они были тут, классическая семья, как на фотографии в газете: мать чинно сидит в центре, дети расставлены по обе стороны от нее, а отец уверенным жестом держит руку на спинке стула жены. Сложился ли пазл, как раньше, приняли ли кусочки прежнюю форму, чтобы образовать старую картинку? Станут ли они притворяться, будто ничто не произошло? Нет. Она так не думала. Ее взгляд уловил кое-какие перемены.
Пен была самоуверенной и импульсивной, как всегда, но ее не одергивали на каждом шагу. Родители время от времени говорили ей что-то сдерживающее или укоряющее, но не рефлекторно, без прежней усталой раздраженности. Поводья ослабели, и возбуждение Пен было полным энтузиазма, а не злобы.
Селеста как будто постарела. В ней угадывалась легкая неуравновешенность, словно она утратила почву под ногами и не знала, как ее вернуть. Она попыталась улыбнуться Тристе, но улыбка получилась вымученной и неловкой, и Селеста опустила глаза. Глядя на нее, Триста не могла отделаться от мысли, что Селеста вышла из кухни в том коттедже и закрыла за собой дверь, не препятствуя ужасным событиям.
«Не знаю почему, но мне труднее простить ее, чем Пирса, который собирался швырнуть меня в огонь. Что ж, по крайней мере, он был готов встретить лицом к лицу то, что собирался сделать. Но ее мне жаль. Она навсегда останется человеком, вышедшим в ту дверь… и она знает, что никогда не сможет вернуться».
В уверенности Пирса теперь чувствовалась фальшь. Время от времени он умолкал, глядя на остальных в попытке угадать их чувства, одобрение или неодобрение.
Был еще четвертый член семьи в бледно-голубом платье и шляпке, робко стоявший рядом с матерью. «Как нас вообще могли перепутать? Я выше, чем она! Нет, я просто стою ровнее». До сих пор было странно смотреть в лицо, настолько похожее на ее собственное, но оживленное другими эмоциями. Трисс явно тоже нервничала. Ее глаза соскальзывали, когда она смотрела на Тристу, она опустила взгляд и невольно вздрогнула.
Тристе стало больно, но потом она овладела собой. «Трисс видела, как я вышла из Гриммера, — напомнила она себе. — Я испугала ее семью, разрушила ее комнату, съела ее кукол и заставила ее сестру полюбить себя, а еще столкнула ее в реку. Неудивительно, что она меня боится».
Потом Трисс снова подняла голову, взглянула Тристе в глаза и улыбнулась. Улыбка была несколько нервной, но все-таки настоящей, а не натянутой, когда улыбаешься по настоянию родителей.
Триста улыбнулась в ответ, догадываясь, что и сама улыбается очень похоже.
— У нас есть кое-какая проблема, — говорил Пирс. — Если вы и юная… Триста останетесь в Элчестере, скорее всего, вас будут преследовать газетчики. Любопытные люди, глупые вопросы — вы знаете, как это неприятно.
— Да уж, вам будет сложно объяснить, как у вас за сутки выросла еще одна дочь, — с напускным сочувствием заметила Вайолет. — А если заявить, что одна была проектом?
— Мисс Пэриш, вы понимаете, как устроен мозг людей, и такого рода скандал…
— О, я понимаю, о чем вы беспокоитесь, мистер Кресчент, — произнесла Вайолет с ухмылкой.
— Наша семья в долгу у вас, — продолжил Пирс. — И мы хотим предоставить юной Тристе самые лучшие возможности. Есть отличные школы…
— Интернаты? — спросила Триста. От нее явно хотели избавиться, отправив подальше. Инстинктивно она придвинулась к Вайолет. Та взяла девочку за руку.
— Никаких интернатов, — ответила Вайолет. — Ей нужен дом, люди, которые понимают, кто она и что она.
Чета Кресчентов обменялась потрясенными взглядами. Они принялись неловко извиняться, пытаясь объяснить, но не объясняя. «Конечно, мы бы с удовольствием взяли Тристу… но… но… но…»
— Почему? — спросила Пен. — Почему она не может отправиться домой вместе с нами?
— Потому что она поедет со мной, — ответила Вайолет.
Последовал новый виток разговоров. Пирс поможет. Юристы, удочерение, прошлое девочки… Может быть, Триста — осиротевшая дочь одного из друзей Себастиана? Если Вайолет нужна работа в Лондоне, Пирс предоставит рекомендации, контакты, не исключено, что и место. Не прислушиваясь к разговорам, Триста могла думать только о сильной, крупной, покрытой пятнами никотина ладони, державшей ее руку.
— И… если мы можем помочь деньгами… — предложил Пирс.
«Нет» Тристы прозвучало одновременно с «да» Вайолет. Триста взглянула на Вайолет и тоже сказала «да».
— Что ж, надо дать вам обеим отдохнуть. — Селеста встала со стула. Ее суетливые пальцы привычно поправили одежду Трисс, подтянули теплый шарф, прижали к себе…
Вдруг Трисс слегка отстранилась от матери.
— Мама, — застенчиво спросила она, — можно… можно мне поговорить с Тристой наедине? В саду?
Они шли рядом, время от времени бросая друг на друга несмелый взгляд. Что-то заставило их взяться за руки, когда они вышли из здания, и теперь они ощущали неловкость. Триста чувствовала, что Трисс пытается отодвинуться, и рефлекторно сжимала пальцы крепче. Но иногда Триста, сознавая нелепость ситуации, порывалась уйти, и тогда Трисс упрямо цеплялась за нее.
— Спасибо, что спасла меня, — наконец сказала Трисс.
— Да ладно. — Триста искоса взглянула на нее. — Извини, что столкнула тебя в реку.
— Ты могла бы попросить, чтобы я прыгнула, — тихо ответила Трисс. — Я бы послушалась.
— Неужели?
Трисс, которую помнила Триста, не прыгнула бы. Она бы ныла, цеплялась за кого-нибудь и требовала, чтобы ее отвезли домой. Но то была Трисс до похищения, а не девочка, стоявшая перед ней сейчас.
«Я помню только прежнюю Трисс, не теперешнюю. Люди могут измениться, иногда даже за неделю».
— Это не важно, — быстро сказала Трисс. — На самом деле я хотела кое-что спросить у тебя. Когда ты переедешь в Лондон, мы ведь будем писать друг другу?
Тристу застигли врасплох — она не ожидала, что когда-либо будет получать письма, написанные ее собственным почерком!
— Да, — ответила она, собравшись с мыслями. — Не могу обещать, что не стану есть твои письма. Я потеряла много потрохов и пока не знаю, как это на меня подействует. Но я с удовольствием буду тебе писать. — Она немного помолчала. — Я уже пообещала писать Пен.
— Пен скучает по тебе. — Трисс опустила взгляд. — Каждый раз, когда она на меня смотрит, я знаю, кого она хочет видеть. — На ее лице отразилась с трудом скрываемая боль.
— Пен просто нуждается в старшей сестре, — спокойно ответила Триста.
— Но… но я и есть ее старшая сестра! — воскликнула Трисс, и ее глаза заблестели от слез и обиды.
— Тогда укради ее у меня. — Триста улыбнулась, обнажив зубы-шипы. — Будь ее старшей сестрой. — Они продолжили путь, и Триста с любопытством посмотрела на Трисс. — Ты думаешь, ваши родители не станут возражать, если вы обе будете писать мне?
— Не знаю. — Трисс покачала головой. — Они не скажут, что против, но… я думаю, они хотят забыть все, что произошло, и вернуться к привычному образу жизни. — Она пожевала губу. — Но мы не сможем, да? Все стало иначе… не так, как я думала… все сломано.
В глубине души Триста знала, что Пирсу и Селесте было бы намного легче, если бы она умерла. Так было бы проще и понятнее. Конечно, они не желали ей смерти, но это была бы сказка с трогательным концом. Они бы закрыли книгу, мысленно отделили ее от своей любимой Трисс и попытались вернуться в привычную колею. Но она не умерла, и все было отнюдь не просто. Она все еще дышала и причиняла неудобства, и никто не мог похвастаться, что забыл о ней. В пазле семьи Кресчент появилась новая странная деталь, изменившая его рисунок, и отныне им придется с этим жить. Да, Кресчентам было бы легче, если бы Триста умерла. «Но легче, — напомнила она себе, — не значит лучше».
— Не думаю, что они знают выход, — продолжила Трисс. — Я сама не знаю, что делать.
— Тебе надо попросить родителей снова отправить тебя в школу, — порывисто ответила Триста. — Попроси сейчас, они не смогут отказать тебе.
— Что? — Трисс побледнела. — Но я много лет не ходила в школу! Я не знаю, как… имею в виду… я не могу!
— Послушай меня, — произнесла Триста, поворачиваясь лицом к своему второму «я», — Трисс, я прошу тебя прыгнуть.
Ушибы Вайолет зажили, и она сердито шагала по больнице из угла в угол с палкой, пока доктора наконец не уступили и не выписали ее. Пирс заплатил за ремонт мотоцикла, и, когда она вышла из клиники бок о бок с Тристой, он ждал ее, блестящий, уродливый и великолепный.
Триста залезла в коляску. Без Пен, ерзавшей у нее на коленях, коляска казалась непривычно пустой. «Но я вырасту, и она станет мне впору, — сказала она себе. — Или нет? Может, я навсегда останусь в этом возрасте, как Питер Пен, только с острыми зубами».
— Типичная ситуация, — буркнула Вайолет, потом взглянула на Тристу и рассмеялась. — Просидели в больнице целый месяц. Мы неудобные, мы все портим и не вписываемся ни в какие рамки. Поэтому нас прячут и говорят, что мы больны.
Триста подумала о других неудобствах. О запредельниках, которые переехали в новое здание вокзала под руководством прагматичного Сорокопута, кое-как заключившего с Пирсом перемирие. И Джеке, воспринявшем новости о неминуемом переезде Вайолет в Лондон с торжественным спокойствием и со словами, что ей пора все отпустить.
«Что за жизнь у нас, чужаков? Мы сбитые ветром плоды, гниющие под большим деревом?»
— Мы как привидения, — произнесла Триста вслух. — Настоящий мир проходит мимо: работа, семья, истории в газетах, а мы наблюдаем снаружи.
— Нет, — сердито возразила Вайолет. — Это они — привидения. Пирс, Селеста и остальные. Цепляющиеся за прошлое, притворяясь, будто ничего не произошло. Все меняется, ломается, части перестают подходить друг к другу — и мы это знаем, несмотря на наши остановившиеся часы. Мир рушится, меняется и танцует. Он все время в движении. Так он устроен. Так должно быть.
И Вайолет стукнула ногой по стартеру, словно бык на корриде, принимающий вызов. Она пригнулась, когда двигатель страшно взревел, и они вдвоем понеслись все быстрее и быстрее, оставляя позади себя изгороди.
В безоблачном синем небе мелькали белые пятнышки птиц. Солнце безжалостно жгло золотистые поля, на которых рабочие в поте лица спасали тронутый снегопадом урожай. Из-за поворотов без предупреждения и громко гудя вылетали машины с пыльными лобовыми стеклами. Белели дорожные знаки, указывая на Лондон.
Глаза Тристы щипало. Возможно, от пыли, возможно — нет. Она уже смирилась со своими слезами из паутины. Ее легкие и разум полны жизни — такой, какая она есть, а не такой, какой она должна быть, по чьему-то мнению.
«Эта секунда моя, и эта, и эта, и эта…»
Невидимое ожерелье тянулось перед ней по извилистой дороге, и каждая бусина являла собой золотую секунду. Триста не знала, сколько их. Может быть, миллион, а может, меньше десятка. И она рассмеялась, зная, что при любом повороте на этой скорости ожерелье может порваться, бусины рассыпятся и укатятся в канаву. И это возможно. Все не наверняка.
И это — чудесно.
