Глава 13
Витя, Сережа и политические элиты
– Так, засиделись мы, – тихо проговорил Виктор, встав во весь рост. – А то как пограничники: «Сижу в кустах и жду медали». Пора выбираться отсюда.
Ночь в немецкой колонии была тихой и спокойной, поэтому друзья продолжали разговаривать на пониженных тонах, почти шепотом.
– …А вернусь я сюда только с Интерполом… – продолжал украинец. – Надо покончить с этим гнездом гитлерюгендов.
– Не торопись, шурави. Не все так просто, – грустно сказал Олег. – Хотя, конечно, тебе лучше уйти, пока не поздно. И девчонку свою забери…
– Ты с нами?
Блондин опять посмотрел на Виктора с каким-то сожалением.
– Не могу. Не время еще… Сорву задание.
– Даже так?!
Только тут Виктор понял, что Осинский – не переметнувшийся к нацистам однополчанин, а глубоко законспирированный агент.
– Шестой год тут. Чуть было на наркоту не подсел. Уже и родной язык забывать стал.
– Кремня-то я заберу? В больницу ему надо, погибнет парень у фрицев…
Олег долго стоял, размышляя.
– Нельзя, Витя. Нужно довести дело до конца.
– Хм… Выходит, у нас с тобой одно дело…
Олег молча кивнул головой.
– Тогда я остаюсь, – с юношеской решительностью встряхнул головой Лавров.
В ответ Олег протянул руку. Мощное спецназовское рукопожатие «краб» скрепило мысли и сердца двух друзей, как в годы давно ушедшей молодости.
…Двое мужчин шли к дому, из которого они один за другим выбежали пятнадцать минут назад. Виктор шел в наручниках, застегнутых сзади. Осинский толкал его в спину.
– Шагай, бегун!
– Че пихаешься? – орал Лавров. – Скажу Али Фазрату, он с тебя шкуру спустит, бугай здоровый!
Осинский с пленником вернулись очень вовремя. На полу сидел Кремень и… ел землю из цветочного горшка. Положив Виктора на пол лицом вниз и отобрав у больного несчастную герань, Осинский сел на свое прежнее место за столом.
– Рассказывай! – громко потребовал Осинский от Лаврова.
– Что рассказывать? – огрызнулся Лавров.
– Зачем приехал сюда, русский?
– Я не русский, я – украинец.
– Я не спрашиваю, кто ты, я спрашиваю, зачем ты здесь.
– Я буду говорить только с вашим начальством. И то, сидя, а не лежа, – выдавил из себя Виктор.
Олег встал и сунул пистолет в карман брюк. Левой рукой он еще раз сделал жест, понятный только им двоим: «Продолжаем, продолжаем, все хорошо…»
– Хорошо, я сейчас позвоню начальнику охраны, и тебе будет больно даже лежать… Придурок, отойди от него!
Сергей Кремень стоял над Лавровым и смеялся, похрюкивая. Он никак не отреагировал на команду Олега.
Осинский тем временем поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер. Ответа не последовало. Выждав пару минут, он озадаченно положил трубку на место.
– Странно как-то. Никто не отвечает…
Вдруг в дверь постучали. Осинский растерянно посмотрел на Виктора, а Кремень испуганно отошел в сторону и присел на корточки.
– Не открывай! Не надо уколы! Не хочу… – плаксиво запричитал ныряльщик.
– Открывай, не бойся, – спокойно сказал Виктор, продолжая лежать на полу.
Олег помог Виктору подняться и шепнул:
– Наручники?..
Стук в дверь нарастал. Ее уже пинали ногами. Виктор отрицательно покачал головой.
– Пусть. Если что, порву, ты же знаешь.
Осинский едва заметно кивнул головой и жестом подозвал к себе Кремня.
– Стань рядом с Лавровым, – сурово приказал он. – Только не убивай его, у Вити нет с собой военного костюма с орденами, хоронить не в чем!
– Шутник хренов, – пробурчал Лавров.
– Ох, братан, – простонал Кремень и стал рядом с Виктором. Истерический блеск его глаз не сулил ничего хорошего.
Пинать дверь перестали. Стук ногой сменил быстрый нетерпеливый стук твердым предметом. Осинский сунул правую руку в карман за пистолетом, а левой рукой открыл дверь… Через мгновение Анабель Феррер втолкнула его обратно в комнату, воткнув ствол Llama Especial в рот.
– Хорошо бреешься! Возбуждает, – издевательски проворковала аргентинка. – Не вздумай открыть рот, проглотишь всю обойму.
Анабель захлопнула дверь толчком ноги, почти не посмотрев ни на Лаврова, ни на Кремня.
Олег отступал мелкими шагами, с плотно сжатыми губами и с лицом, искаженным запредельным недоумением. Виктор тоже опешил от неожиданности. В этот момент Кремень сорвался с места в сторону аргентинки. Виктор подставил ему подножку, и душевнобольной ныряльщик растянулся на полу. Лавров упал сверху, сел на Сергея и придавил его своим стокилограммовым весом. Не теряя ни секунды, журналист, сцепив зубы, напряг плечевой пояс и потянул руки вперед. Раздался металлический щелчок, и наручники были порваны. Две громадные руки схватили Кремня за шею.
– Не дергайся, Серега. Не вводи в грех.
– Ай! – вскрикнул больной.
В этом крике было все: страх, тоска, жалость, мольба. Он наводил на мысль о людях в белых халатах и о твердых нарах с кожаными ремнями для рук и ног.
Анабель же напирала на Осинского, не спуская с него глаз и высунув кончик языка между зубами. Олег достал руку из кармана и начал примирительно жестикулировать.
Лицо аргентинки было словно вырезано из твердого дерева гуарани. Дышала она со свистом, а ее голос звучал глухо. Она вынула пистолет изо рта блондина и произнесла, тщательно выговаривая русские слова:
– Ложись на пол, руки за голову!
Осинский попытался изобразить любезную гримасу.
– Конечно, сеньорита, конечно.
Виктор был раздосадован.
– Анабель, не стоило этого делать.
– Уже поздно. Не нужно было этой немке называть меня шлюхой!
– Здесь видеонаблюдение, Анабель! – воскликнул, предупреждая о неизбежном, Виктор.
– Нет у них больше видеонаблюдения! – рявкнула Анабель. – Я его уничтожила!
Кремень вдруг повернул голову и впился зубами в правую руку Лаврова. Тот вскрикнул, ослабил хватку и дал сумасшедшему подзатыльник.
– Не кусайся, стервец!
Затем Виктор встал и усадил Кремня на тахту.
– Сиди и не рыпайся! Понял?
Кремень сжался в комок, утопив голову в плечи, посмотрел на Виктора глазами спаниеля и кивнул. Виктор сел рядом с ним.
– Анабель! Отпусти Олега, я тебя прошу, – обратился он к девушке.
– Здесь камеры, дура, – загудел Осинский, стоя перед аргентинкой на цыпочках. – Послушай Лаврова…
– Камера – это то, что ждет тебя, если выживешь, – спокойно ответила Анабель.
Продолжающий бесноваться Кремень теперь плюнул в Виктора и вцепился зубами в его правую ногу. Лавров не слишком сильно ударил Сергея кулаком по голове и попробовал было встать. Безумец сполз по ноге журналиста вниз и крепко обнял ее руками. Виктор рухнул обратно на тахту. Кремень был сильным. Что-то придавало ему невероятную силу – безумие или страх, а скорее всего, и то и другое.
Глядя на эту борьбу, Анабель на мгновенье отвлеклась. Осинский попытался резким движением выхватить Lama Especial, находившийся вблизи от его глаз, но лишь слегка зацепил его. Раздался неожиданный и весьма громкий выстрел. В дребезги разлетелось оконное стекло. Олег молча упал на пол и дернул Анабель за ноги. Она свалилась вслед за ним, а Llama Especial отлетела под ноги Лаврову.
Виктор подхватил оружие и на этот раз ударил Кремня рукоятью пистолета по голове, не заботясь о том, что ему и без того уже досталось. Затем он разорвал руки бедолаги, сомкнутые на своей ноге, и встал. Осинский взглянул на него. Виктор показал ему пистолет, и Олег сразу перестал выдергивать свою «Ламу» из глубокого кармана.
– Твоя деваха чуть последние зубы пушкой не выбила…
Лавров и Осинский засмеялись.
Полоумный Кремень сидел на полу с приоткрытым ртом, положив руки на отполированные темные доски. На его правый глаз стекала струйка крови. Анабель перевернулась на живот, чтобы попытаться встать на четвереньки.
– Вставайте, сеньорита Феррер. Вы похожи на ксолоитцкуинтли, – похлопал ее по спине Лавров.
– Вам бежать надо, раз уж так все повернулось, – сказал Олег.
Анабель не могла понять, что происходит. Враг отпускает их на свободу. Она в замешательстве посмотрела на Виктора. Тот подмигнул ей.
– Потом расскажу…
Виктор подошел к Олегу. Тот вынул из кармана свой пистолет и протянул его старому другу.
– Возьми. А то скажут, что я не сопротивлялся…
Так у Лаврова оказалось все оружие, которым размахивали до того все участники событий.
Кремень сидел уже на тахте и ощупывал шишку. Анабель тоже была на ногах, между приоткрытых губ блестели маленькие белые зубы.
– Откуда у тебя пистолет Шульца? – наконец-то позволил себе поинтересоваться Лавров.
– Я изучала не только русскую литературу. Рукопашный бой тоже. А эта старая дура – Марта Кордес – горько пожалеет, что обозвала меня…
– Надеюсь, ты ее не убила? – улыбаясь, спросил Виктор. Определенно, эта девушка ему нравилась все больше и больше.
– Она сама умрет… от стыда, что ее, женщину-охранника, победила какая-то журналистка, – засмеялась Анабель.
– Танго ты танцуешь хуже, – с голливудской улыбкой ответил Виктор.
Анабель посмотрела на Лавров и, вдохнув воздух полной грудью, смущенно опустила глаза.
– Наша машина внизу.
Подойдя к двери, Виктор выглянул в коридор. Из холла тянуло освежающим сквозняком. Выстрел из пистолета охранника Шульца и звон выбитого стекла – эти звуки не производили большого впечатления в колонии Дигнидад. Лавров придержал дверь и кивнул. Анабель подошла к нему, уверенно улыбаясь.
– Иди заводи, а я пока попрощаюсь, – произнес Лавров сосредоточенным голосом.
Анабель кивнула головой, затем… вдруг поднялась на цыпочки, поцеловала его.
– Мне всегда с тобой хорошо, даже когда плохо, – заявила Анабель, а потом прошептала: – Отдай мне мой пистолет.
…Быстро, словно стройная собачка ацтеков ксолоитцкуинтли, Анабель пробежала через холл, помахала Виктору рукой с крылечка и, нырнув в темно-серый Volkswagen Pointer, исчезла.
«Господь дал мужчине пенис и мозг, – подумал Лавров, – но, к сожалению, недостаточно крови, чтобы их использовать одновременно».
Лавров вернулся в комнату Осинского.
– Ну, нам пора.
– Вить! – попросил Олег. – Ты хоть по морде мне дай для виду.
– Ты на себя в зеркало смотрел, наемник? – засмеялся Лавров.
Осинский посмотрел на свое отражение. Действительно, синяки и ссадины, полученные в легкой драке с Лавровым, отчетливо проявились на его бледном, совсем не аргентинском лице…
Кремень сидел в углу, раскачиваясь вперед-назад и напевая:
«В далекой сказочной и знойной Аргентине,
Где солнце южное пылает, как опал,
Где в людях страсть пылает, как огонь в камине,
Ты никогда еще в тех странах не бывал…»
Виктор вопрошающе посмотрел на Осинского.
– Стадия обострения, – пояснил Олег.
Виктор с горечью покачал головой и, простившись с другом, быстро вышел из комнаты. Олег подошел к окну, внимательно наблюдая за машиной и окрестностями и готовый, в случае чего, прийти беглецам на помощь. Сзади послышался шорох. Затем последовал удар по голове и потеря сознания. Над Осинским стоял Кремень с бронзовым канделябром в руке.
– Ты же просил… ударить…
* * *
Виктор заскочил в уже заведенный аргентинкой «фольксваген-поинтер».
– Поехали!
– Успеем, – ответила Анабель и загадочно посмотрела на журналиста.
– Ты чего? – удивился Лавров.
Девушка приблизилась к Виктору, и ее губы быстро нашли губы украинца. Долгий жаркий поцелуй не совсем вовремя. Но кто сказал, что поцелуи бывают не вовремя? Так рассудил и Виктор.
– Ты что, с ума сошла? – спросил Лавров только через полминуты обжигающей страсти. – Бежать надо.
– Не бойся, Колумб! – бойко ответила Анабель. – Я их всех вырубила надолго. Вырубила и связала, заклеив рты скотчем.
– Это кого, позволь спросить? – полюбопытствовал Виктор.
– Марту, вахтершу в общежитии и двух операторов на станции слежения. Пока хватятся, мы уже будем далеко.
Аргентинка уже собиралась нажать на педаль газа, как вдруг на улице грянул выстрел, потом второй, третий, четвертый… Виктор открыл дверь и высунулся из машины. Неподалеку, за деревьями, он увидел четыре огня сигнальных ракет. Он быстро залез обратно в машину.
– Быстро поехали! Нас раскрыли, амазонка! Сигнальные ракеты. Сейчас оцепят район, и тогда не сбежишь.
Анабель резко «дала по газам», и через несколько минут машина уже мчалась по республиканской трассе, пронизывающей всю Чили с юга на север. Несколько минут они ехали молча, то и дело глядя в зеркала заднего вида. Ночью все машины, едущие сзади, кажутся преследователями.
– Прикройте кто-нибудь окно. Сквозит, – вдруг раздался недовольный голос Сергея Кремня.
Виктор и Анабель вздрогнули одновременно. На заднем сиденье «фольксвагена» полусидя-полулежа размещался сумасшедший ныряльщик.
– Не поня-а-ал, – протянул Виктор. – Ты-то что здесь делаешь?!
– Еду, – обыкновенно ответил Сергей.
– Я понимаю. Как ты сюда попал?
– Сел в машину, и поехали.
– Ты что, убил Олега? – с ужасом догадался Виктор.
– Нет. Просто ударил. Он же попросил, я его и ударил.
Виктор и Анабель переглянулись.
– Ладно. Может, это и к лучшему, что он с нами, – заключил журналист.
Анабель неслась по трассе на всех парах, и Виктор любовался вождением девушки.
– А говорила – далеко не езжу.
– Но я же не сказала, что не езжу быстро, – парировала аргентинка.
– Куда вы так летите, вы не расскажете? – с интересом спросил Сергей.
– Вообще-то за нами погоня, если ты не понял, вояка, – Лавров сердился от такой беспечности Кремня.
– Сигнальные ракеты запускали, мы еле-еле успели выскочить из этой проклятой колонии, – добавила Анабель.
– Да это Ганс Ягер, военный пенсионер местный. Он как шнапсу напьется, внукам салюты запускает, – весело рассказал Сергей. – У него этих ракет – завались…
– Вот идиот! А мы перепугались. И что теперь делать?
– Ясно что. Ехать дальше, – отозвался Виктор. – Никто не сказал, что нас хватятся только утром. Мы должны успеть уехать отсюда как можно дальше.
Кремень уже вольно раскинулся на заднем сиденье и, открыв окно, жадно глотал ветер свободы.
– Иногда становится так классно от того, что стало так пофиг на то, что было так важно!
Сергей заметно повеселел и, что самое главное, производил впечатление абсолютно нормального человека. Виктор даже обрадовался этому.
– Витя, а ты ведь знаешь этого ФСБэшника, да?
– Кого?! – удивленно уточнил Виктор, обернувшись с переднего сиденья.
– Ну или СБУшника, Осинского – мозгоправа моего.
– Я чего-то еще не знаю? – вклинилась Анабель.
– Мы в юности учились в разведшколе КГБ, а потом выводили наши колонны из Афганистана. Вообще-то он мне жизнь однажды спас. А вот сейчас на чьей он стороне?.. На чьей бы ни был, я знаю, что и на моей тоже. За это ему спасибо…
– Жизнь он ему спас, – проворчал Кремень. – Когда это было-то? Это вот как евреи Христа еще до революции распяли, так и Осинский этот еще до перестройки тебе жизнь спас.
– Ты, главное, не волнуйся, Сережа, – успокоил его Лавров. – К утру мы до Сантьяго доедем и передадим тебя украинскому консулу. И все будет хорошо.
– А где там украинский консул? Нашего же посольства в Чили нет, – озаботился Кремень.
– В российском посольстве найдем.
– Вот уж нет! В российское посольство я не согласный!
– У вас точно не все дома, – вмешалась Анабель, успевая и следить за дорогой, и разговаривать. – Чем вам Россия-то не угодила?
– Россия – это насилие, – ответил ей Кремень.
– Государственная власть – всегда насилие, – возразил ему Лавров.
– Это да, но если в странах Западной Европы это не только насилие, но еще и общественный договор, то российская власть – это всегда только насилие, – продолжал упорствовать Кремень.
– Это как у Мао Цзедуна: «Винтовка дает власть»? – уточнила Феррер.
Машины, которые ехали сзади, давно отстали, и трасса Carretera Austral была пуста. Анабель включила дальний свет и круиз-контроль.
– Мы, Украина, унаследовали от России такой ордынский тип власти, – подтвердил Кремень догадку Феррер. – Это политическая данность на сегодняшний момент. Государственная традиция в России всегда была властецентричной. В отличие от Западной Европы, где система антропоцентрична.
– Поправьте меня, если я не права, – ответила ему Анабель. – Украина – это такое захолустье России и в Евросоюзе станет захолустьем Европы.
Кремень посмотрел на Виктора.
– Где ты ее взял? Такая молодая, а уже такая грамотная, – перешел он на русский язык.
– Где взял, где взял – бутылки сдал! – ответила на русском Анабель, и мужчины расхохотались.
– Так вот! – продолжила девушка уже тоже на русском. – Когда мы говорим «русская культура», что мы себе представляем? Городскую культуру – Достоевского, Толстого, Рахманинова, Солженицына. Когда вы демонстрируете украинскую культуру, что вы нам показываете? Селянок в ярких лентах, запорожских казаков в турецких шароварах.
Кремень слушал Анабель с открытым ртом, то и дело косясь на Виктора, а тот только улыбался. Анабель не останавливалась:
– …То есть на уровне символов Украина – это село. Зачем российскому городу договариваться с украинским селом? Он же его просто пересилит.
– На самом деле мы не крестьянская страна! – возразил Лавров. – С середины двадцатого века большинство населения Украины проживает в городах и…
– …К сожалению, она права, Витя, – перебил Сергей. – Даже в наши дни украинская государственная власть предпочитает не договариваться со своими избирателями, а применять насилие. Однако даже если, по словам… Девушка, как вас зовут, кстати?
– Анабель.
– …Да… Даже если, по словам Анабель, мы станем захолустьем Европы, то все равно украинские граждане будут в выигрыше, поскольку российская государственная традиция решать все противоречия исключительно насилием будет откорректирована в пользу договороспособности власти.
– А вы не похожи на сумасшедшего, – искренне сказала Анабель.
– Нет, дорогая моя, я – сумасшедший. От вашей красоты и обаяния.
– Кремень! Старая ты обезьяна! Не приставай к девушке, – наигранно разозлился Виктор, и Анабель рассмеялась.
– И все же, – продолжил Виктор, – единственное, что нас объединяет со странами Западной Европы, – это христианство. Вспомните знаменитейшую фреску Микеланджело, где Бог и Адам соприкасаются перстами: отсюда вырастут «права человека» и прочие просветления философов-гуманистов. Вот почему западнохристианская цивилизация антропоцентрична. Но в нашем христианстве такого нет.
– Да. И в других мировых религиях – в цивилизациях Индии, Китая, арабских странах – такого нет, – подтвердил Сергей.
Виктор понимал, что у Сергея стадия ремиссии. Обычно душевнобольные люди не помнят, что с ними происходило во время приступов, а если и помнят, то очень смутно, будто видели это во сне. Лаврову очень не хотелось видеть своего старого товарища таким, каким он был в немецкой колонии, но обострение могло произойти в любой момент.
– Серега, ты отдохни, ладно? Тебе нельзя много думать, а тем более волноваться о вопросах геополитики. Зачем нам проблемы?
Сергей ничего не ответил. Он думал о чем-то своем, глядя в окно.
Анабель рассматривала Кремня в зеркало заднего вида. Это был седовласый мужчина сильно за сорок. Его синие глаза источали скромность, на какую вообще способен душевнобольной человек. Кожа у него была очень бугристая, как шкурка апельсина, – видимо, сказывалось длительное пребывание в неблагоприятных условиях.
– Я, кажется, сдуваюсь, – обратилась аргентинка к Виктору. – Время все-таки не детское, спать привыкла. Сменишь меня на заправке?
– О’кей, – отозвался Лавров.
«Южная дорога» шла через заросли цветущей бугенвиллии национального парка Вичукен. Анабель открыла окно. Густой и влажный воздух был насыщен необыкновенным запахом цветущих кустов. На лобовом стекле, покрытом изнутри испариной, накапливались большие капли воды и скатывались на панель. Свет луны был странного зеленоватого оттенка, будто он пробивался через наполненный водой аквариум.
Цветущие бугенвиллии заполняли все свободное пространство: это был настоящий лес, состоящий из мясистых листьев и стеблей, похожих на хвосты голых розовых кошек сфинксов. Запах цветов бугенвиллии одурманивал, словно к вам в лифт утром зашла дама, злоупотребляющая вечерним парфюмом.
– Вот послушайте, паны украинцы, что нам на лекциях в университете про русскую церковную культуру рассказывали, – продолжила Анабель, с наслаждением вдыхая сладкий цветочный аромат. – Расскажу о вреде, который нанесли Кирилл и Мефодий. Они, конечно, «подарили» вам алфавит из греческих букв взамен рунической письменности, а то писали бы вы по сей день неведомыми крючками, на манер индейцев пустыни Наска…
Анабель, не слыша от мужчин никакой реакции, посмотрела на Сергея, который уснул, и на Виктора, который тоже засыпал. Она толкнула Лаврова локтем.
– Эй! Беллинсгаузен! Я с тобой разговариваю!
Виктор открыл сонные глаза.
– Да, да! Беллинсгаузен – великий путешественник, – подтвердил украинец невпопад.
– Я не о Беллинсгаузене говорю, а о Кирилле и Мефодии! – возмутилась девушка.
– Кирилл и Мефодий? Хорошие дядьки были! – подтвердил Виктор, разгоняя сон.
– Кирилл и Мефодий изобрели для вас церковнославянский язык на основе древнеболгарского, – продолжила аргентинка, довольная, что ее снова слушают. – На этом языке никто никогда не общался вне стен храма, это был язык церковных служб и книжников. Не латынь, на которой изложены мегатонны всей мудрости Римской империи и более поздних философов. Не греческий, на котором написаны свитки Аристотеля, Сократа, Платона, Геродота и десятков поколений византийских ученых – естествоиспытателей и мудрецов…
Лавров опять открыл глаза и покрутил рукоятку на двери, открывая окно. Мягкий влажный зной расслаблял еще больше.
– То есть наши предки жили на территории, где не было никакой культурной подосновы государственности, в отличие от стран Рима и Византии, – поддержал Лавров шофера-филолога. – Все, что написано на греческом и латыни, оказалось закрыто для древнерусских книжников, не так ли?
– А что у вас написано на церковнославянском? – Анабель пользовалась русским языком осторожно, словно студентка – последней парой колготок.
– Много чего, но вот изначальное, основополагающее: середина одиннадцатого века, Киевская Русь, митрополит Илларион написал «Слово о законе и благодати», – с заметным трудом вспомнил Виктор.
За все время их обогнало каких-нибудь две-три машины, направлявшиеся в Сантьяго. Carretera Austral была очень спокойной трассой. Вокруг царила тьма, лишь изредка прорезаемая светом луны, выныривающей из облаков.
– Мы проходили «Слово о законе и благодати», – обрадовалась Феррер знакомому названию и возможности блеснуть филологическим образованием. – Илларион рассуждает: есть в государстве закон, который нужно просто исполнять, он не касается души. И есть такое понятие, как Божья благодать. На чью душу она снизойдет, тот и спасется. Но в правильном, справедливом государстве должно существовать нечто, что объединяет закон и благодать. Это – Правда. И государь, и подданные его должны жить по правде. Древняя Русь была государством правды. «Русская Правда» Ярослава Мудрого, помните?
– «Слово о законе и благодати» блокировало в нашем государстве появление права, – заметил Лавров. – До восемнадцатого столетия в нашей культуре отсутствует понятие и сам термин «право». Киевлянин Феофан Прокопович перевел его для Петра I с немецкого: das Recht – право. Наши предки даже не представляли, что возможно существование права как основного регулятора социальной жизни. И это объясняет, почему так слабы наши суды сейчас.
– Потому что вместе с православием Русь унаследовала от Византии такое явление, как «цезарепапизм». Это когда светский правитель является одновременно и правителем духовным, – не сдавалась Анабель Феррер. – В Византии русские князья увидели такую необычную для тогдашней Европы традицию государственной власти, когда один человек – цезарь, базилевс – это все, а остальные – ничто.
– Для Древней Руси это не было свойственно, но великие русские князья переняли эту традицию, – согласился Лавров. – Когда же ханская ставка Великой Орды переехала в Кремль, к византийской традиции добавилась ордынская идея безграничной власти хана.
Анабель вела машину, сидя с близко сведенными коленями неподвижно и прямо, изящно положив руки на руль и всей своей позой напоминая египетскую богиню. Виктор мысленно дорисовал девушке выдвинутый вперед подбородок, как у Нефертити.
«Вот блин, привидится же!» – думал Виктор.
Он обернулся к Кремню, который уже не спал. Отыскивая безумие в его увеличенных зрачках, Лаврову казалось, что сознание снова покинуло Сергея, несмотря на то что он сидел как человек, отдающий отчет своим действиям. В его голове явно происходил важнейший мыслительный процесс. Из его рта иной раз вырывался пискливый приглушенный звук, но это не меняло выражения его лица, а губы при этом не двигались.
– Ты что, Сереж? У тебя все нормально?
– Я так давно не слышал грамотную русскую речь, Витя!
Лавров повернулся к Анабель и продолжил начатую беседу – специально, чтобы Кремень послушал «грамотную русскую речь».
– Император Павел I, беседуя с французским послом, объяснился: «В России только тот что-то значит, с кем я разговариваю. И только тогда, пока я с ним разговариваю». Вот этот крайний абсолютизм российской государственной власти был учтен составителем первой российской конституции Михаилом Сперанским, написавшим «Введение к уложению государственных законов» для сына Павла I – Александра I. Эта конституция предусматривала разделение государственной власти на всем известные три ветви, но над всем этим доминировала фигура императора. Сто лет российские цари последовательно внедряли «Введение к уложению» Сперанского в политическую жизнь России, пока в 1906 году Николай II не объявил ее основополагающим законом для всей империи. Далее последовали 70 лет советской власти, когда была совсем иная формация, но в 1991 году Украина обрела независимость. В 1996 году, в результате летних ночных бдений, была принята наша современная Конституция. Многие думают, что ее списали у Франции или США. Как бы ни так! Это совершенно отдельная история, уходящая корнями в прошлое.
Кремень с жаром подался вперед:
– Вот именно! По Конституции Украины наш президент – это арбитр над тремя ветвями государственной власти. Как ни парадоксально, но именно украинские националисты и коммунисты Верховной Рады 1996 года оставили нам для всей дальнейшей политической жизни Конституцию, списанную с «Введения к уложению государственных законов» статус-секретаря Российской империи Михаила Сперанского. Спасибо им большое, едрит-мадрид! Как преодолеть нам это наследие Византии, Орды и России? Только приведя законодательную базу, и Конституцию в том числе, в соответствие с нормами ЕС!
– Во-о-от, Сережа! – опять повернулся к пассажиру на заднем сиденье Лавров и мягко отстранил его от кресла шофера. – Когда Николай II учредил Государственную думу Российской империи, генерал свиты Дмитрий Трепов написал императору письмо с предложением создать «партию власти». Собрать в нее наиболее влиятельных людей из культуры, бизнеса, СМИ, чтобы контролировать парламент, дабы Дума не превратилась в «место силы» непонятных и неуправляемых государем людей. В 1906 году Трепов внезапно умер и дело свое до конца не довел.
Кремень уступил Лаврову и откинулся на спинку заднего сиденья. Напрягшаяся было девушка-шофер благодарно взглянула на Виктора.
– В те же годы Владимир Ленин создает партию нового типа РСДРП(б), – сказал Лавров Кремню знакомые с детства аббревиатуры. – Почему нового? Потому что партия претендовала на всю власть – политическую, экономическую, духовную. И захватила ее. В нашей же Верховной Раде с самого начала воспроизводятся оба сценария. По царскому генерала Трепова – для каждого украинского президента создается «партия власти», а по вождю мирового пролетариата Ленину – «партия власти» претендует на все: политическое управление государством, владение или соуправление всей собственностью на территории Украины и даже «духовное» находится под опекой президента и его «партии власти».
– Да-да, – обрадованно вспомнил Кремень. – Президент Леонид Кравчук – в силе Украинская автокефальная православная церковь; президент Виктор Ющенко – в силе католики и униаты; президент Виктор Янукович – православная церковь Московского патриархата.
С вытянутым желтоватым дружелюбным лицом, длинным носом, маленьким подбородком и большими влажными глазами Кремень был похож на старую клячу, которую после многих лет верной службы выпустили на выпас.
– Мне только одному кажется, что это губительно как для гражданского общества и духовности, так и для самого государства? – патетически воскликнул пассажир заднего сиденья. – Мне только одному думается, что это отнюдь не соответствует современным нравственным нормам стран Европейского союза? Нам надо в Евросоюз, чтобы не было «партий власти», а были правящие партии. И чтобы они не устраивали каждый раз передел имущества оппозиции и не лезли со своими плясками на наш амвон.
Лавров отвернулся от Кремня и попал взглядом на ноги Анабель. В свете приборной панели их кожа казалась матово-жемчужной. Ноги были очень красивы. Виктор смотрел на них без смущения, но и без волнения. Для него она не являлась желанной девушкой, для него она была просто проводник. И наверняка должна была остаться таковой. «Хотя… чем черт не шутит. Целоваться же лезла? Я ни в чем не виноват… Ты всегда не виноват, Лавров…» – пробежало в мозгу у Виктора.
– Политика, Сережа, – это поле деятельности элит, – опять обратился Виктор к Кремню. – Знаешь этих людей, у которых носки ярче, чем твоя жизнь? Современная политологическая наука отмечает, что как только меняется способ самоорганизации элиты, вслед за этим меняется и государственный строй.
– Можешь считать, что я с тобой согласен, – ответил Сергей, уставший от такой долгой беседы, в которой ему довелось участвовать впервые за пару лет.
– Мужчины! – обиженно обратилась Анабель к спутникам. – А с кем это вы только что разговаривали? Это ничего, что я рядом с вами еду?
Девушку можно было понять. Они проехали уже много километров, но им так и не попалась бензоколонка или магазин, а немногочисленные населенные пункты, встречающиеся по дороге, назывались населенными чисто символически. В основном они состояли из нескольких ветхих построек, расположенных вдоль шоссе, отрезок которого в этом месте непременно назывался либо Аламеда, по названию центрального проспекта Сантьяго, либо проспект Сальвадора Альенде.
В серферской столице Чили – городе Пичилему – Анабель прорулила десять кварталов вниз по извивающимся, залитым дождем улицам, минуя большие особняки со светящимися окнами. Наконец они доехали до ярко освещенной сетевой заправочной станции «Copec», сквозь запотевшее окно которой был виден заправщик в белой фуражке и темно-синем дождевике, сидевший за столом и читавший газету. Бензин в Чили стоит чуть меньше двух долларов США за литр, и путешественники заплатили $100 за полный бак своего «фольксвагена-поинтера».
– Сдуреть. Сто долларов бак! – сердился Виктор. – Хотя… Иди знай, что теперь у нас. Сейчас вернешься домой – а там уже цены такие же, как и здесь.
Виктор сел за руль, отъехал креслом назад под свой рост, поправил под себя зеркала и обернулся к Сергею. Тот затих, откинув седую голову и открыв рот с видом человека, который хорошо спит и не имеет слишком много долгов.
– Поехали! – по-гагарински провозгласил украинский великан и вырулил с автозаправки. Дорога на Сантьяго тянулась вдоль морского побережья. Нужно было проехать километров десять вдоль пляжа, несколько из которых – по городу. Проспект Сальвадора Альенде был пуст: ни людей, ни машин, кроме одинокого серфера с доской под мышкой, производившего впечатление покинутого несчастного пса.
Ухоженные руки Анабель Феррер поправили иссиня-черные волосы над маленьким ухом, украшенным двумя крохотными бриллиантами-гвоздиками.
– Вы начали говорить о политических элитах, – сказала аргентинка. – Может, продолжишь, хоть Кремень и уснул? Мне это тоже интересно.
– Да ты чего? – удивился Лавров. – Я же под него подстраивался. Кому это может быть интересно, кроме сумасшедших?
– От сумасшедшего слышу, – отозвался Сергей сквозь сон.
– Ну, извини, извини, – бросил Виктор товарищу и улыбнулся. – Вроде пока нормальный. Посмотрим, что будет завтра.
Глаза Анабель сузились в поблескивающие обсидианом щелочки, напоминающие два затененных деревьями лесных озера. Она сжала пальцы в ладонях и, глубоко вздохнув, посмотрела на Лаврова.
– Устала. Может, поспишь? – нетерпеливо произнес Виктор. – Не бойся, я не усну за рулем.
– Нет уж, – сказала Анабель, глубоко дыша, чтобы разогнать дремоту. – Я хочу послушать про политику. Ты не хочешь об этом говорить с женщиной? Да-да, я знаю, как это бывает, – она слегка дрожала, со свистом втягивая воздух пересохшими губами.
– Анабель, не заводись понапрасну. Я тебе расскажу. Так даже лучше, – Лавров с трудом подавил зевок. – Чтобы я и вправду не уснул за рулем.
Виктор взял из кармана двери бутылку воды Vital Natural, протянул Анабель, чтобы та открутила пластиковую крышку. Сделал пару больших глотков, отдал девушке воду, вытер губы тыльной стороной ладони.
– Ну, слушай… В семнадцатом веке, когда казацкие старшины решили присоединить левобережные земли Украины к царству Алексея I, элиты самоорганизовывались местничеством. Это когда выстраивается иерархия родов и фамилий по признаку знатности. Выражаясь современными понятиями, прокурором области можно назначить только сына прокурора области…
Виктор посмотрел на девушку. Казалось, она крепко спала, и он замолчал.
– Да-да, – отозвалась Анабель Феррер через три минуты, чтобы показать, как она внимательно слушает. – Такое положение придает стабильности государству, но не дает развиваться, поскольку талантливому полководцу невозможно занять первенствующее положение, если он незнатного происхождения. И война будет проиграна.
– Вот-вот. Сын Алексея I – Петр I – хотел выигрывать войны и потому местничество повсеместно отменил, введя вместо этого табель о рангах. Так закончилось время Московского царства и началась эпоха Российской империи. Все, кто служил, должны были пройти по четырнадцати ступеням, причем четырнадцатая была начальной. И не важно, богач ты или бедняк – все, – на слове «все» Лавров по-царски воздел указательный палец в потолок «фольксвагена», – ВСЕ государеву службу начинают только с четырнадцатой! Первая ступень – наивысшая. И на нее взойти может тоже любой, главное, чтобы он проявил талант. Такой новый способ организации элит действовал на протяжении восемнадцатого и девятнадцатого столетий, но в 1917 году Февральская революция табель о рангах отменила.
– Российская империя погибла.
– Молодец! Все правильно поняла.
– Виктор, я же девочка! Я не могу быть «молодец». Молоде́ц – это мо́лодец, то есть мальчик.
– А-а-а! Ну, тогда – умница!
Проливной дождь переполнял водостоки и, вырываясь из них, заливал тротуары потоками воды. Виктор притормаживал, проезжая через самые большие лужи на мостовой. Дождь резко барабанил по крыше их машины и проникал внутрь сквозь щели в окнах, оставленные, чтобы лобовое стекло не запотевало изнутри. Это было ненормально – такой ливень в это время года.
– В 1920 году Иосиф Виссарионович Сталин создал в райкомах, губкомах, в Центральных комитетах партии учетно-распределительные отделы, учраспреды, – продолжил Лавров. – Ты понимаешь все эти аббревиатуры?
Анабель несколько раз кивнула, мол, понимаю.
– Из них выросла так называемая «номенклатура» – управляющее сословие советского государства, правящие элиты. Только из людей, находящихся в списке райкома, обкома, горкома ЦК, можно было формировать властвующий актив в данном регионе, в данной республике, во всем Союзе. Если ты директор бани, то должен быть номенклатурой райкома партии. Если посол – номенклатурой секретариата ЦК КПСС.
– А! Поняла: номенклатура – это такие профессиональные управленцы: сегодня директор бани, завтра руководитель отдела ЖКХ горисполкома, послезавтра директор театра? – Анабель, закинув голову, отхлебнула воды из бутылки Виктора, излучая мощный заряд сексуальной привлекательности, способный вызвать панику даже среди обсуждающих свои дела спекулянтов газом.
– Все верно: вчера главный инженер на ламповом заводе, завтра – министр. Эту организацию элит отменили на последнем, двадцать восьмом съезде КПСС летом 1990 года. Михаил Горбачев, первый и последний президент СССР, изничтожил реакционное правило, позволяющее стать начальником только через номенклатуру. Организации советских элит не стало, и через год Советский Союз рухнул.
Анабель лукаво улыбнулась.
– А какой способ самоорганизации элит в независимой Украине?
– Никакого способа самоорганизации украинских элит в настоящее время не наблюдается! – с досадой ответил Лавров.
– Мы находимся в тупиковой стадии, когда мы не в состоянии каким-то четким правовым способом организовать нашу элиту, – раздался с заднего сиденья голос Кремня. – Те, кто относит себя к элитам и даже творит сегодня политику, остальными людьми в качестве элиты и примера не воспринимаются. Или я не прав?
– Прав, – отозвался, оглянувшись на него, Лавров. – Население нарекло украинскую элиту ворами, грабителями народного добра, мошенниками на доверии и пустобрехами.
– Во-о-о-от! Чтобы сменить нынешний государственный бардак, нам надо сменить организацию элит с постсоветской смуты на европейский порядок. – Кремень протянул руку к недопитой бутылке и опорожнил ее один махом. – Я вижу это возможным, только когда украинские элиты получат европейскую организацию, когда Украина станет частью Европейского союза. Не могут украинцы более терпеть любую партию власти. А тем более называть своей элитой тех, кто давно себя скомпрометировал.
Лавров окинул Кремня взглядом в зеркало заднего вида. Улыбка исчезла с его лица, а взгляд стал жестким.
– Мы всегда были «украиной» для Польского королевства и «окраиной» для Русского царства, потому что и польский король и русский царь – помазанники Божьи. У нас таковых никогда не было. У нас, как в Голландии, надо быть способным, чтобы быть первым.
– Да, паны украинцы, – Анабель потянулась в своем кресле и закинула руки за голову, отчего ее грудь отчетливо обозначилась на фоне светлеющего окна. – Вместе с землями от России вы получили и устаревшую традицию управления ими.
– Самую большую душевную боль нам доставляют наши собственные иллюзии, фантазии и мечты, – Лавров старался снова натянуть ироничную улыбку на свое лицо. – Нам надо преодолеть эту византийско-ордынскую традицию, самим или с помощью Евросоюза. В двадцать первом веке нам предстоит противостояние с настоящим Востоком. И лучше, конечно, если Запад будет нам союзником, нежели неприятелем.
Кремень ненадолго свесил голову между передними креслами, закусив нижнюю губу, потом кивнул и отвернулся к своему маленькому окну в задней части салона.
Анабель тоже замолчала. Но мы же знаем: женщины не молчат, они лишь перестают говорить вслух.
«Этой девчушке впору диссертацию писать, – думал Лавров об аргентинке. – Голова работает – не у всех мужиков так. А толку? Женщина-ученый – это и не женщина, и не ученый-историк. Придешь домой с работы. Что у нас на ужин, милая? А она тебе: у нас томик «Марксистско-ленинской философии» и «Анти-Дюринг» Энгельса. Кушай, не обляпайся».
Впереди забрезжил рассвет. Первые лучи солнца освещали пригороды Сантьяго.
