Глава 10
«Завербован…»
Уже на улице Али Фазрат, который шел медленно, как падишах по гарему, остановился и посмотрел на Виктора, сзади которого нависал великан-охранник. Он показал в сторону стоянки.
– Смотрите, господин Лавров. Стоянку охраняет Ахмед аль-Зубаир из Ливии. Он очень вынослив. Однажды Ахмед три дня бегал по полям за непослушным верблюдом, не давая тому отдохнуть, пока наконец не укротил его.
– Зачем вы мне это рассказываете? – спросил Виктор, но араб будто не слышал его.
– А в машине за рулем сидит еще один ливиец – Ахмед аль-Сануси. Он так ненавидит Америку и Европу, что готов сам платить за то, чтобы ему дали убивать хотя бы по одному неверному в день и желательно ножом.
– Какой эстет! – обронил Виктор, но Али Фазрат продолжал свое повествование.
– А сзади вас идет мой земляк Разан Зайтунех. Он настолько силен, что рвет кожу барана голыми руками, как вы – туалетную бумагу.
Виктор обернулся и еще раз посмотрел на молчаливого громилу-араба, которого звали Разаном.
– Я о чем-то таком догадывался, – сказал журналист.
– Я для чего вам это все рассказываю, – продолжал Али Фазрат. – Аллах дал им одно, но забрал другое, самое главное – мозги. Но для воина ислама это не важно. Так проще управлять.
Али Фазрат открыл дверь джипа.
– Надеюсь, вы меня понимаете, господин Лавров.
Виктор кивнул головой, продолжая слушать многословного исламиста.
– Для того стаду и козел, чтобы овцы шли за ним, а не за баранами. Я думаю, что вы все-таки козел, а не баран…
«Вот спасибо! – подумал Виктор. – Хотя, конечно, у арабов несколько другое отношение к понятию «козел», чем у нас».
– Вам сейчас придется думать, господин Лавров! – продолжал Али Фазрат уже в машине.
– Обычно я это делаю всегда, – ответил украинец, сидя между двумя боевиками на заднем сиденье джипа.
– Вы, наверное, смотрите на нас свысока, мистер Лавров?
Али Фазрат сидел, раскинувшись на переднем сиденье и даже не смотря на Виктора. Он созерцал альпийские виды, которые проносились мимо в окошке джипа, – красивые немецкие постройки и аккуратно подстриженные кусты, ограждающие палисадники.
– Мы для вас дикие, черные, бородатые… А между тем, мы такая же часть человечества и цивилизации, как и вы. Мы вам не чужие, господин Лавров.
Виктор молча слушал Али Фазрата, а сам размышлял о своем нынешнем положении. «Бежать, конечно, нет смысла: Анабель была в опасности. Если бы хотели убить, то сделали бы это сразу. Тогда что им нужно? Нацисты сказали, что Кремень у арабов. Что он уже наплел им про меня?»
Машина выехала на широкую дорогу, а Виктор продолжал свои размышления: «Нацисты, пресмыкающиеся перед исламистами, – это что-то новенькое. Думаю, что в 30–40-е годы прошлого века они бы арабов и за людей не считали. А сегодня Марта ему «под козырек» – яволь, герр Фазрат. Да, Тема, ты был прав. Похоже, последователи организации «ODESSA» нашли себе нишу. И эта ниша – «Аль-Каида». Почему и убили Боровина, который докопался до этого».
Виктор не испытывал страха. Наоборот, дальше становилось все интереснее и интереснее.
– Может, вы не знаете, что отец американской актрисы Сальмы Хайек – ливанец Сами Хайек. Ее имя, Сальма, происходит от арабского слова «салима», что означает «мир, безопасность, здоровье», – продолжал свой монолог Али Фазрат. – А отец Моники Беллуччи – эмигрант из Афганистана, иранец по крови и мусульманин.
– Господин Али Фазрат, – улыбнулся Виктор. – Рискну предположить, что у нас не все знают, кто такая Моника Беллуччи, а рабочий, который стоит у станка, вообще подумает, что Сальма Хайек – это ругательство.
– Дикие вы люди – неверные, – сказал араб, выдержав дерзость украинского журналиста. – Мы столько дали этому миру.
– Напомните еще, что весь мир пользуется арабскими цифрами, а понятию «ноль» европейцев научили арабы.
– Напомню, – абсолютно серьезно ответил Али Фазрат. – До средневековья ни европейцы с древними греками, ни другие народы вместе с древними египтянами не умели считать, используя ноль, оттого все их расчеты так грешат неточностями… Ладно. Оставим эти исторические экскурсы…
Араб вдруг поменялся в лице. Надменное, покровительственное выражение сменилось абсолютной серьезностью с налетом сочувствия и человечности.
– Господин Лавров. Как вы считаете, у вас есть совесть?
– Вы что же, меня вербуете, мистер Али Фазрат?
– С чего вы взяли? – искренне удивился араб.
– Референтом твоей совести, то есть тем, с кем ты соизмеряешь, хорош ты или плох, является Бог, – как будто по учебнику процитировал Виктор. – Вы ведь это хотели сказать?
Один из навыков разведчика, которым прекрасно владел Виктор, позволял ему угадывать ход мыслей собеседника. Иногда это происходило интуитивно и казалось волшебством, но на самом деле в этом не было ничего сверхъестественного. В общении, в тонкой игре умов разведчик успевает понять, кто перед ним, и, подстраиваясь под собеседника, начинает думать, а иногда даже чувствовать, как его оппонент. Али Фазрат, хоть и был интеллектуалом, этого знать не мог, поэтому он был поражен, услышав фразу, которую только что хотел произнести. Он замер. Его лицо казалось каменным. Человек, привыкший скрывать свои чувства и эмоции, полностью замыкается в себе, когда его ловят «за язык», беря что-то сродни тайм-ауту.
– А вы действительно козел, – обрел дар речи Али Фазрат через минуту и нервно засмеялся.
«От козла слышу», – подумал Виктор, а сам ответил:
– Благодарю вас, мистер Али Фазрат. Но все-таки, что вам от меня нужно?
– Не торопитесь. Я просто пытаюсь найти с вами общий язык, господин Лавров.
– Поэтому решили поговорить со мной о совести и о Боге? А как же «нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед Его посланник»?
Виктор произнес шахаду на арабском языке и Али Фазрат опять уставился на него своими черными глазами, будто хотел докопаться до самых глубин сознания украинца. Но с Лавровым такие шутки были напрасной тратой времени.
– У вас есть совесть, господин Лавров. Я вижу это по вашим глазам. И хоть вы и не почитаете Аллаха, вы мне поможете.
– С чего вы взяли, что я вам буду помогать?
– У вас есть совесть. Вы не оставите сеньориту Анабель Феррер на «Вилле Бавиера», и она сможет вернуться домой, к своим родителям и своему чокнутому дяде Абелю Касти.
«Он и это знает? – размышлял про себя Виктор. – Хотя чему я удивляюсь, если их руки достали даже до Москвы».
– Этот дурак Касти по-прежнему надеется на мир во всем мире? – смеялся Али Фазрат. – В следующий раз, когда будете у него, передайте, что его никто не боится. Он – овца, возомнившая себя козлом, а на самом деле он простой баран.
«Интересно, как бы отреагировал Абель на такую руладу?» – думал Виктор.
– Так вот, – продолжал Али Фазрат. – Поможете нам, и ваша… жена, которая на самом деле таковой не является, Анабель Феррер уедет домой, и вы, соответственно, тоже. Не поможете… мне даже страшно подумать, что такой человек, как вы, может нам не помочь.
Али добавил ехидный смешок, а Виктор насупился.
– Почему я должен вам верить?
– А у вас нет другого выбора.
– Я подумаю, – коротко ответил Виктор после долгой паузы.
Внутри у него все кипело. Злило то, что его шантажировали. Конечно, поездку сюда было трудно назвать приятной прогулкой. И зачем он взял с собой эту девчонку? В очередной раз на те же грабли… Но кто же мог предположить, что все зайдет так далеко? Искать следы нацистских преступников, чтобы нарваться на представителей самой жестокой и опасной террористической организации в мире…
– Да-да, конечно, подумайте. Тем более, как вы сами говорили, вы обычно этим и занимаетесь.
Али Фазрат что-то сказал водителю и машина остановилась.
– Я думаю, что мы никого здесь не смутим, если немного прогуляемся, – сказал араб, выходя из машины.
Виктор только сейчас обратил внимание, что день заканчивается. В горах ночь наступает стремительно: солнце зашло за гору, и сразу темно. Вот и сейчас, еще полчаса, и совсем стемнеет.
Лавров и Али Фазрат медленно шли по проселочной дороге немецкой колонии, и араб – видимо, имевший дефицит общения с цивилизованными людьми – перешел к философской дискуссии.
– Вот вы, господин Лавров, как и все европейцы, полагаете, что совесть у вас есть, а греха на вас нет. Это еще во времена советской власти произошел отказ от идеи собственного греха. В XX веке все тоталитарные режимы – китайского Мао, советского Сталина, немецкого Гитлера, испанского Франко, аргентинского Перона, кампучийского Пол Пота, румынского Чаушеску – отказались от идеи греховного состояния человека. Грех вменяется кому-то другому. Виноваты капиталисты, геи, педофилы, империалисты, сионисты, диссиденты, тунеядцы и шпионы. Даже целые народы объявлялись «врагами народа»: в Украине – наши братья крымские татары, например. А это значит снятие с себя личной ответственности. Совесть украинца дремлет, потому что он изначально невиновен.
Виктор хмыкнул. С такой позицией он еще не сталкивался.
– А вам это откуда известно, господин Али Фазрат? Только не говорите, что ваш дедушка работал в Политбюро ЦК КПСС.
– Я пять лет прожил на Украине, учил вашу историю и все те дисциплины, которые украинские студенты почему-то сразу забывают. А я – не просто учил, а понимал.
«Я теперь понимаю, почему ты руководишь этими гоблинами», – подумал Виктор, оглянувшись назад. На небольшом расстоянии за ними шла свита из верных Ахмеда аль-Зубаира, Ахмеда аль-Сануси и Разана Зайтунеха.
– Вы, господин Лавров, высокий, сильный и опытный человек. Мне очень хочется, чтобы, помогая нам, вы не глядели на нас волком, а делали все по доброй воле, искупая свой грех.
– Смотря что делать, господин Али Фазрат. А то, искупая родовой грех, ненароком совершишь смертельный!
Виктору совсем не хотелось надевать пояс со взрывчаткой и устраивать терракт в метро или еще где бы то ни было. Он хорошо оценил обстановку и смоделировал наиболее реальный план побега: свернуть Али Фазрату голову двойным ударом, в подбородок слева и в висок справа, и, пока его доблестная охрана будет соображать, в чем дело, нырнуть в кусты близлежащего палисадника. А там, постоянно теряясь из виду, нападать на каждого из арабов по очереди. Конечно, Анабель, при этом было бы уже не спасти, но украинец-шахид – это было бы слишком…
– Французский философ Жан Поль Сартр хорошо выразил суть бессовестной безгрешности, – продолжал тем временем Али Фазрат. – «Ад – это другие!». Зло – это другие. «Украинская справа» вся основана на этом: всегда виноваты «польские паны», «жиды» или «кляти москали». Никогда не виноваты вы сами, всегда кто-то другой. На этом было основано насилие красной продразверстки или террор УПА в отношении польских крестьян и львовских евреев – без разницы. Одни других стоят.
Виктор продолжал просчитывать варианты побега, боковым зрением определяя местоположение домов, садов, цветников. «Нет… еще рано, не так темно. Да и до палисадника далековато. Если у них есть огнестрельное оружие, а его не может не быть, добежать не успею. Черт побери. Никогда еще не ждал сумерек так, как сегодня. Солнце как будто остановилось». Параллельно журналист поддерживал разговор.
– Господин Али Фазрат, хотим мы этого или не хотим, но в ХХ веке религиозное сознание украинцев ушло безвозвратно. Люди могут молиться, креститься, нырять в прорубь на Крещение, красить яйца на Пасху и все такое прочее, но целостное религиозное мировоззрение в наше время отсутствует. Или существует в исчезающе малой степени.
«Так, вот это уже лучше. Один дом стоит поближе, и кусты погуще…» – продолжал анализировать обстановку Виктор независимо от беседы.
– В украинской культуре совесть, господин Али Фазрат, – это индивидуальная совесть конкретного человека. В Украине даже провозглашена «свобода совести» – каждый верит, во что хочет. И каждый судит себя, как находит нужным.
«Пора!» – подумал Виктор. Он уже был готов нанести сокрушающий удар этому террористу-философу, как вдруг Али спокойно осадил его.
– Перестаньте, господин Лавров. Вас никто не собирается отправлять на верную гибель. Такими людьми, как вы, не жертвуют. Так что не бегите от нас. Не рискуйте.
Виктор понял, что этот исламист обладает точно такими же качествами, как и он сам: Али Фазрат без труда считал план побега.
«Твою мать! Во влип…» – только и пронеслось в голове журналиста.
– Что такое свобода совести? А, господин Лавров? – сказал террорист, направляясь к той усадьбе, в палисадник которой Виктор собирался удирать.
– Свобода совести, господин Лавров, – это когда одни полагают, что воровать нельзя: «Не укради». А другие говорят: «Сколько у государства ни воруй – свое все равно не вернешь!» То есть у людей воровать нельзя, но у государства можно. Третьи уточняют: «Не укради у ближнего своего, как у самого себя». То есть у своих воровать нельзя, а у незнакомых – можно. Четвертые же убеждены, что воровать можно хоть у родной матери, главное, чтобы это было безвредно тому, у кого украдено.
– Да, тут вы правы, – обескураженно протянул Виктор. – Как ни странно, слово «совесть» в значительной степени является разъединяющим, а не объединяющим понятием.
– А ведь в идеале «совесть» должна быть фактором, сдерживающим асоциальное поведение. Не так ли? – напирал Али Фазрат. Его лицо опять приняло мину покровительства и снисхождения, и он продолжал вещать свысока.
– Вот, например, вы. Совестливый человек. Вы не можете бросить вашу спутницу. Правда? Но побоявшись, что я отправлю вас с поясом шахида куда-нибудь на Монмартр и из-за вас там будут десятки человеческих жертв, вы решили пожертвовать сеньоритой Феррер. Правда?
«Стервец», – подумал молчаливый Виктор, а Али Фазрату только этого и было нужно.
– В настоящий момент, уважаемый Виктор, прекрасное девичье тело вашей спутницы Анабель Феррер находится в вашей власти. Принадлежит оно Аллаху, но его волей ответственность за ее тело вручена вам. Как вы поступите? Вы будете нам помогать?
– Иншалла… Что нужно сделать?
– Вот и отлично! Как вы понимаете, господин Кремень находится у нас. Большую часть времени он совершенно безумен. Он не опасен, что-то себе рисует, чертит всякую бессмыслицу и бормочет себе под нос русскую белиберду. Немцы пытались применить к нему свои «сыворотки правды», но они эффективны лишь в случае здорового разума. А с сумасшедшего что возьмешь? Мне же не удается вызвать его на контакт «нормальными» методами. Я надеюсь, что вы, как давний знакомый, сможете его расспросить и выудить информацию о том, что он узнал, находясь у индейцев гуарани.
«Ты осел, Виктор Петрович! Бежать собрался. Они сами привели тебя туда, куда надо. Кремень жив – это главное. А там разберемся», – внутренне радовался Виктор такому исходу беседы.
– Надо ли понимать, что вы волей Аллаха ставите в зависимость от моего согласия с вами сотрудничать тело Анабель Касти, а также содержимое разума Сергея Кремня? – сдержанно спросил Виктор в стиле самого Али Фазрата.
– Вы меня совершенно правильно поняли, – обрадованно закивал Али Фазрат.
– А мое тело, как я могу догадаться, принадлежит теперь всецело вам? – угрюмо уточнил Виктор.
– А что вас беспокоит? В нашей истории тело никогда не принадлежало самому человеку. У него всегда был какой-то иной хозяин, не тот, кто в этом теле «живет». Например, в нашей культуре хозяином тела человека является Аллах. Украинский добропорядочный человек тоже не может распоряжаться своим телом – заниматься проституцией или покончить жизнь самоубийством. Потому что его тело принадлежит государству. Вы должны по первому зову «быть призванным» и отдать жизнь или дать искалечить тело за идеи и потребности государственного аппарата. Ваша жизнь и ваше тело – это инструмент для чиновников и не более того. А чем я хуже украинских чиновников? Со мной, по крайней мере, можно по-честному договориться.
– Знаете, уважаемый Али Фазрат, я все же считаю, что мое тело принадлежит именно мне.
«Давай уже скорее. Замучил своими экзерсисами, садист», – Виктор сгорал от нетерпения встретиться с Сергеем Кремнем.
– Да-да, впервые этот тезис был сформулирован анархистами в XIX веке – Петром Кропоткиным и Михаилом Бакуниным. Его придерживались сподвижники Нестора Махно в 20-е годы, в том числе и в Каталонской анархистской республике в 30-х годах ХХ века. «Тело человека принадлежит самому человеку» – молодым это кажется само собой разумеющимся. Нас это возмущает. Самым ярким отображением этого тезиса является татуировка, что наносят себе на тело юные девушки. Этим они как бы говорят: «Тело мое! Вы от меня отстаньте! Я буду с ним делать все что мне угодно!». Но ваше тело в моей власти, господин Лавров, а ваша совесть – в вашей. И я своей властью и волей Аллаха вверяю вашей совести тело юной Анабель в обмен на содержимое мозгов Кремня.
«Аллах Акбар!» – чуть было не ляпнул Виктор, но сдержался, понимая, что мог сорвать все дело.
– Пусть ответ ваш будет «да» или «нет», а все остальное, как у вас говорят, от лукавого. Итак, вы согласны?
– Согласен. Что я должен узнать от Кремня? – деловито спросил журналист, хотя внутри у него все дрожало. Он наконец поймет, чего хотят все эти нацисты, исламисты и недоделанные «владетели мира».
– Мы подозреваем, что Сергей Кремень нашел пещеру, хранящую супероружие нацистов, которое они собирались, но так и не применили для своей победы. Нам нужно это оружие. И нам нужно знать, где эта пещера.
– Вы верите во все эти сказки? – засмеялся Виктор.
– Джордано Бруно тоже не верил, что его могут сжечь, – араб смотрел немигающим взглядом в глаза Виктору, и от этого взгляда украинцу стало не по себе. Али Фазрат явно не шутил и был готов на все.
– Помогите нам найти пещеру, и вы, во-первых, поступите по совести, а во-вторых, искупите свой европейский грех перед арабской цивилизацией.
– А разве это возможно? – удивился Виктор.
– В восьмидесятых годах XX века русская женщина-иман Валерия Прохорова сделала перевод смыслов Корана. И впервые слова Священной книги зазвучали по-русски так, как они были записаны в VII веке. Этот пример я привожу вам для того, чтобы вы понимали: грех искупить возможно. Это в ваших силах. Вы согласны сотрудничать с «Аль-Каидой»?
– Да.
Беседа окончилась у дверей дома, в котором был «заветный» палисадник. Али Фазрат достал смартфон, набрал номер и, дождавшись отклика, приказал что-то по-арабски.
– Идите, вас уже ждут. В вашем распоряжении сумасшедший кладоискатель Кремень и его русская нянька, – сухо сказал сириец и указал Виктору на двери дома.
