В этом доме турецкие ремонтники буквально месяц назад успели наладить изрисованный граффити разбитый лифт, иначе добираться до двадцатого этажа было бы довольно утомительно. Впрочем, пару раз по ходу пути кабина тряслась так, что Калашников мысленно приготовился к полету вниз, однако все обошлось.

Едва ступив за порог квартиры, Алексей ощутил устойчивый неприятный запах гари – так пахнут, вызывая першение в горле, сгоревшие волосы. Совсем как паленая кошка, цинично подумал он, проходя по скрипящим, добела истертым половицам в крохотную комнатушку. Жилище еще хуже, чем у него, похоже на номер в третьеразрядной гостинице. За свое краткое земное существование Калашников успел понаблюдать смерть много раз, поэтому спокойно относился к лицезрению трупов и виду крови. Однако сейчас ему пришлось увидеть вовсе не то, чего он ожидал. От тела покойника не осталось ровным счетом ничего – лишь разметавшаяся по всей квартире горсточка пепла, частицы которого старательно собирали в пробирки ползающие по полу медэксперты. Человек в кресле, одетый в белый халат, восседал в кресле и раскуривал гаванскую сигару с таким видом, что даже несведущий догадался бы – это начальник, которому позволено очень многое. Кто бы еще позволил себе открыто смолить контрабандную сигару на месте преступления, не заботясь о том, что пепел смешается с прахом покойного?

– Добрый день, Николай Васильевич! Как поживать изволите?

Человек с сигарой улыбнулся, зубы блеснули через прорезь в окладистой бороде. Он порывисто поднялся навстречу Алексею, стиснув его руку чуть ли не до локтя.

– Милостивый государь, наконец-то! Давненько, давненько поджидаем вас.

Хирург Склифосовский, один из знаменитейших докторов XIX века, был отлично знаком Калашникову по работе. Иногда Управление наказаниями вызывало его, когда, к примеру, требовалось переделать известного насильника в женщину. Видать, дело совсем плохо: обычно Шеф не считал нужным беспокоить подобных людей по мелочи, к докторам у него было трогательное, по-детски осторожное отношение.

– Я приношу извинения, доктор, но меня никто не потрудился поставить в известность, – огорченно заметил Калашников, массируя помятую медвежьим рукопожатием кисть. – Даже имя покойного сказали только в машине, пока мы ехали сюда. Отчего такая секретность? Понятно, что чем меньше народу в курсе ситуации, тем лучше, но все равно – максимум через час здесь обязательно нарисуются камеры от всех телеканалов. Надеюсь, вам уже удалось выяснить, что именно случилось с нашей э-э-э… жертвой?

Склифосовский неожиданно злорадно ухмыльнулся.

– Судя по всему, милостивый государь, вам тоже решили сделать сюрприз. Когда меня подняли сегодня утром с постели, я сперва подумал, что это идиотская шутка… Если бы не приличное воспитание, которая дала мне покойная маман, я бы охотно обласкал вашего Шефа в тех выражениях, которым меня дальновидно научил грузчик Порфирий.

Покойная маман, отметил про себя Калашников. То, что доктор сам уже сто лет как в могиле, а его маман давно живет с ним в одном квартале, Склифосовского не волновало – многие люди продолжали использовать в Аду такие же выражения, как и на Земле. Да он ведь и сам называет убитого покойным, хотя, по сути, тот умер уже во второй раз.

– Так вот, я здесь уже пару часов, – продолжал Склифосовский. – И вы правы в своих предположениях – мне, старому дураку, кое-что удалось выяснить. Примерно в половину третьего ночи убийца проник в помещение через открытое окно, с помощью обычной пожарной лестницы: об этом свидетельствует свежесодранная краска на ее ступеньках. Не знаю, легко ли ему было лезть в кромешной тьме на двадцатый этаж, но он это сделал. Нападение произошло приблизительно через тридцать минут… Что все это время киллер делал в комнате убитого – неизвестно. Возможно, что-то искал. Впрочем, это ерунда. А вот что меня озадачивает откровенно – это способ убийства. Я до сих пор не могу даже примерно выяснить состав вещества, которым ликвидировали жертву. Судя по царапинам на полу, покойник отчаянно боролся, но одной или двух капель хватило, чтобы бедняга за считанные секунды обратился в пепел. Мои люди несколько раз исследовали каждый сантиметр пола. Максимум, что удалось найти, – какие-то жалкие остатки зубов, как будто бы наш мальчик взял и выпил с полведра серной кислоты за один присест.

Алексей нахмурился, глядя на еле заметные частички пепла под увеличительным стеклом медицинского эксперта, и машинально облизнул губы. Как и спросонья, захотелось выпить, но высказать свое желание вслух при именитом докторе он не рискнул.

– Вот как? Но если сие загадочное вещество было настолько убойным, – Калашников со смаком употребил новое словечко, подсказанное ему московским пиар-менеджером, – то почему вокруг ничего не пострадало? По идее, квартира должна была просто взорваться. Никаких следов…

– И снова вы абсолютно правы, милостивый государь, – согласился Склифосовский, обмусоливая остаток сигары. – Ни на одной из поверхностей мы не нашли ни капли, и это мне тоже кажется довольно странным. Надеюсь, после анализа в лаборатории мне удастся выяснить, что это было за вещество. Сейчас я бы сказал, что оно похоже на сильнодействующее боевое средство, – не удивлюсь, если с его помощью в течение секунды можно сжечь роту солдат. Вся разница в том, что в Аду, как вам хорошо известно, никакие подобные средства не действуют… Яд, тротил, кислота, пули бесполезны, любые раны в течение трех часов затягиваются, мы все здесь, голубчик, и так уже трупы. Как мне кажется, мы имеем дело со специально разработанным составом, который в мгновение ока прекращает существование бренной души в загробном мире. Его консистенцию, повторяю к сожалению, мне пока не удалось понять.

– А полоний-210? – поинтересовался Калашников. – К нам тут недавно один мужик поступил в герметичном гробу, так вот у него внутри оказалось…

– Какой к свиньям полоний? – обиделся доктор. – Я же вам только что весьма доходчиво объяснил: любое земное средство у нас в городе не сработает – хоть атомную бомбу сбрасывай. Но на всякий случай мы проверили и дозиметром – никаких следов радиации нет.

В дверь деликатно постучали, и на пороге вырос молодцеватый парень в черной форме Учреждения – полагалась она всем, но обычно ее носили только нижние чины. Из-под заломленной фуражки выбивался рыжий чуб, нос в форме картофелины чувствительно вздрагивал ноздрями, ощутив неприятный запах «паленой кошки». Лихо откозыряв Калашникову, парень рявкнул так, что один из медэкспертов выронил пробирку:

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

Казачий унтер-офицер Сергей Малинин считался в Учреждении на хорошем счету ввиду редкой исполнительности, хотя, на субъективный взгляд Калашникова, был туп, как баобаб. Именно ему он и позвонил первым делом, как только Шеф скрылся за дверью.

– Опросил соседей, Серег? – лениво вопросил Алексей.

– Так точно! – Малинин преданно смотрел в глаза начальству.

Калашников заранее знал результат, чувствовал, что сенсаций в расследовании не предвидится. Со свидетелями в таких делах всегда большая проблема. Но надо соблюсти проформу.

– Кто-нибудь хоть что-нибудь слышал?

– Никак нет!

– Почему?

Малинин замешкался на секунду, но тут же нашелся с ответом:

– Потому что ночь, ваше благородие! Спали, сволочи!

Люди в белых халатах за спиной сдержанно хихикнули. Калашников привычно сдержал улыбку и повернулся к Склифосовскому.

– И какова первая мысль, доктор? Что за мотив мог быть у подобного преступления? Это ж насколько надо не любить покойного, чтобы захотеть сжечь его в самом пекле?

Хирург флегматично пожал плечами и потушил сигару. По комнате, смешиваясь с запахом гари, поползли витиеватые ленты сиреневого дыма.

– Вы опытный человек, Алексей Григорьич, так зачем разыгрывать из себя Орлеанскую девственницу? Убитый – редкостная сволочь. Я уверен, вы и сами это отлично понимаете, но могу проинформировать: даже по самым скромным подсчетам покойного от всей души ненавидели как минимум пятьсот миллионов человек. Я надеюсь, милостивый государь, что эта информация существенно сузит вам круг подозреваемых?

Довольный шуткой, Склифосовский захохотал. Калашников промолчал, в задумчивости покусывая нижнюю губу. Ситуация и правда не из легких. Никаких следов, никаких отпечатков, никто из соседей ничего не слышал. Налицо полнейший глухарь, как обычно говорили в московской полиции – дело, которое чертовски трудно раскрыть. Как правило, его закрывали через год расследования.

Алексей развернул пластиковый пакет и еще раз поднес к глазам удостоверение личности убитого. Одутловатое лицо, жидкие волосы, тусклые зрачки отливали холодом даже через целлофан. Когда этого человека доставили в город, пришлось оцепить дорогу, по которой его везли, отрядами спецназа с изображением рогатой головы на рукаве.

Миллионы граждан открыто ликовали, танцевали прямо на шоссе, обнимались, пели песни – как давно они этого ждали, наконец-то он здесь! Казалось, что за шестьдесят прошедших лет все привыкли к его пребыванию в городе и не удивлялись, встречая на улице невысокую сутулую фигуру. Видимо, это не так. Все эти годы кто-то тихо ненавидел его, и эта ненависть не ушла с годами.

С черно-белой фотографии на Калашникова тяжелым взглядом смотрел Адольф Гитлер.