Мария Стюарт
В конце нэпа по всей Сибири, Забайкалью и Дальнему Востоку прогремело «Дело Лосевича и княгини Муратовой».
Лосевич, в прошлом видный советский работник, участник Гражданской войны, во времена нэпа морально разложился.
Оказавшись на огромном по тому времени посту председателя Красноярского крайисполкома, Лосевич беспробудно пьянствовал, окружил себя классово-чуждым элементом и по горло увяз в болоте половой распущенности. Когда рука партии наконец схватила перерожденца, оказалось, что прокучены, пропиты десятки тысяч государственных денег.
Начался широкий процесс, прозвеневший набатом по городам Сибири. Газеты печатали судебные отчеты, посвящая им целые страницы. Одна за другой развертывались омерзительные картины морально-бытового разложения целой группы красноярских ответственных работников, устраивавших грандиозные попойки и «афинские ночи». Пропившие честь и совесть, обанкротившиеся руководители не метафорически, а в действительности купали своих наложниц в ваннах с шампанским.
Царицей этих вакханалий была любовница Лосевича, восточная красавица и бывшая княгиня Муратова, иронически называвшая себя «княгиней семи баранов». Возможно, что Муратова намекала на число своих одновременных сожителей, но сама она расшифровала этот свой титул иначе, утверждая, что после смерти ее отца, кавказского князя, все доставшееся ей наследство составляли семь курдючных баранов…
Рабочие массы Сибири откликнулись на процесс красноярских перерожденцев единодушным возгласом: «Смерть!»
Иначе быть и не могло. Лосевич, Муратова и еще несколько краевых заправил, участвовавших в растратах и оргиях, заплатили за преступления жизнью. Остальных осудили на разные сроки лишения свободы.
Во время процесса я по делам службы был в Красноярске и занимался выяснением некоторых фрагментов деятельности пятерки гастролеров-аферистов, разъезжавших по городам Сибири и применявших всюду один и тот же прием околпачивания доверчивых простаков, преимущественно из числа учрежденских кассиров. Прием этот, основанный на тонком знании человеческой психики, был прост и гениален. Не буду о нем распространяться, скажу только, что отдаленно он напоминал тему, обыгранную в кинофильме «Улица полна неожиданностей»…
В Красноярске надлежало допросить некую даму из того сорта, что дореволюционные интеллигенты окрестили «ночными бабочками», «деми-монд», «прости-господи» и многими другими спецэпитетами, свойственными тому времени. Дама эта, до переезда в Красноярск, пребывала несколько месяцев в Омске, Томске и Новосибирске и была довольно хорошо известна некоторым нашим специальным учреждениям.
Поиски привели меня в канцелярию Красноярской тюрьмы: выяснилось, что наша знакомая – назову ее Раисой Павловной, – что Раиса Павловна замешана в деле Лосевича.
Собственно, в этом не было неожиданности. Рано или поздно так и должно было произойти, хотя в выборе «клиентов» Раиса Павловна была осторожна и не опускалась до панели.
Начальник домзака, прочитав мой допуск, выданный местной прокуратурой, усмехнулся:
– Марией Стюарт интересуетесь? А раньше вы ее не знали?
– Кое-что слышал, но не знал… А почему Мария Стюарт? В уголовном мире у нее такой клички нет.
– Это мой помощник так ее назвал. Вот сейчас вызовем, посмотрите и поймете.
Да… Когда надзиратель привел Раису Павловну, я понял, почему здесь, в этих мрачных стенах старинной сибирской тюрьмы, кому-то пришел на память образ несчастной королевы.
Раиса Павловна оказалась красивой. Очень красивой женщиной, но красота ее была какая-то безжизненная, а может, и болезненная, и чем-то она походила на прекрасно исполненный манекен с магазинной витрины или на восковую красавицу из паноптикума.
Она вошла в кабинет начальника действительно с видом принцессы. Скорбно и величаво!
Я допрашивал ее с вежливым вниманием, но ровно никаких, интересующих меня данных об аферистах не добился.
– Знакомы ли вы с Николаем Судаковым по кличке Князек?
– Да.
– Состояли в сожительстве?
– Да.
– Известна ли вам афера, устроенная в Омске?
– Нет.
– А новониколаевская операция с кассиром Сосновским?
– Нет.
– У нас есть сведения, что Судаков намерен был часть шайки перебросить во Владивосток. Что вы скажете на это?
– Ничего.
Я удалил из кабинета начальника тюрьмы, удалил под благовидным предлогом и надзирателя. Сложил в портфель все свои атрибуты: УК и УПК, бланки протоколов допросов.
– Раиса Павловна… скажите мне только одно: почему вы не хотите быть откровенной? Боитесь мести участников шайки? Сами здорово замешаны?.. Ну, поговорим без всяких записей…
Она отвела свои темные, не то карие, не то вишневые глаза в сторону. Усмехнулась краешком рта, потом вдруг взглянула на меня прямо, пристально, с неимоверной злостью.
– А за что? За какие ваши добрые дела ко мне я должна откровенничать?
Сдерживая возмущение, я сказал:
– Что ж… Вероятно, я смогу договориться с кем следует, и ваши сведения будут оплачены… В разумных пределах, конечно. Сколько вы хотите получить?
– Миллион… Нет, два!.. Однако мало прошу… Пять!
– Не валяйте дурака, Раиса Павловна…
– Это вы – дурак!.. Хотите меня купить!.. Дайте спичку и отвернитесь на минутку. Впрочем, можете смотреть…
Она покопалась в платье и извлекла многократно сложенную кредитку достоинством в десять червонцев – по тому времени бумажка была серьезной: нечто вроде нынешней сторублевки.
Вспыхнула спичка. Раиса Павловна с интересом наблюдала, как кредитка обращалась в пепел, потом улыбнулась как-то растерянно, смущенно:
– Вот… Последняя была. Больше ни копейки нет.
– Глупо… За эти деньги квалифицированный рабочий должен больше месяца горб гнуть.
– Пусть гнет, коли нужда пришла…
Я возмутился и… допустил непростительную для следователя глупость.
– Ясно! – заметил я. – Чего ж еще ждать от классово чуждого элемента!
Раиса Павловна вспыхнула и закричала так, что в комнату вбежали и тюремный надзиратель и сам начальник.
– Это я, дочь рабочего, внучка рабочего, – классово чуждый элемент?! – кричала Раиса Павловна. – Как у вас, бессовестный вы человек, язык поворачивается говорить такое?! А знаете ли вы, сколько порогов на биржах труда я оббила, прежде чем стать шлюхой?.. Это ваши Лосевичи меня сюда привели…
Досадуя на неловко вырвавшуюся у меня фразу, я стал собирать свое хозяйство. Больше делать было нечего. Допрос не состоялся. Раиса Павловна сказала надзирателю:
– Отведи меня в камеру…
Сказала надменно, подняв свою красивую голову с пышной прической, вполоборота глянув на домзаковского стража.
На меня даже не посмотрела.
Королева.
«Мария Стюарт»…
После я узнал, что по делу Лосевича ее осудили на короткий срок.
Прошло пять лет. В тридцатых годах меня перевели на новое место службы – во Владивосток. В этом чудесном, но своенравном окраинном городе страны все не походило на серые краски Сибири. Небо то грозно-суровое, то ясное, голубое, как небо Сорренто, узкие улочки с гремящими водопадами дождей-ливней, необъятный базар с трепангами и мидиями… Я с удовольствием ходил по этому чуть взбалмошному городу. Он напоминал мне Италию, в которой удалось побывать в юности, в учебном плавании.
Владивосток тогда жил на положении порто-франко и изобиловал массой заграничных кораблей и иностранных моряков.
Столовался я в знаменитом ресторане «Золотой рог». Там брали не дешево, но кормили вполне добросовестно: вкусно, обильно.
Метрдотель ресторана, приземистый грек с глазами-маслинами и густыми запорожскими усами, встречал посетителей, носивших золотые шевроны, на верхней лестничной площадке. Люди этой породы удивительным, каким-то «верхним» чутьем безошибочно угадывают «начальство», даже если оное появилось в партикулярном платье.
Как обычно, грек-запорожец в тот день лично проводил меня к одинокому столику «на две персоны», примкнутому к стенке.
На столике стояла табличка «Служебный», одно место было занято хорошо одетой женщиной, с аппетитом уплетавшей прославленный золоторогский салат-оливье. Она не обратила на меня никакого внимания, но когда отошел принявший заказ официант, прищурилась:
– Сейчас освободится место напротив. Вы бы перешли туда…
Я вгляделся в лицо женщины, и в памяти встали окрашенные грязно-зеленой краской стены красноярского дома заключения. «Мария Стюарт»! Несомненно – она. Постарела, но стала как-то собраннее, строже в движениях…
– Если вам неприятно мое присутствие, Раиса Павловна… Что ж, хорошо. Сейчас перебазируюсь.
– Вы даже имя мое помните? Я ведь не к тому, что мне неприятно. Дело прошлое, все быльем поросло… Просто я вас видела уже здесь в форме, а знакомый один сказал, что вы… при прежнем деле.
– Почти. Ну и что же?
– Меня здесь многие знают. Будут про вас говорить.
– Бросьте! Наверное, по-прежнему боитесь Николая Судакова…
– Судакова в двадцать девятом расстреляли… А вы все же пересядьте.
– Так вы серьезно обо мне заботитесь? Оставим это. Как дела ваши, Раиса Павловна? Каким ветром вас сюда занесло?
– Ветром!.. Подруга одна уговорила. Мы вместе приехали. Она буфетчицей на пароход устроилась и осталась за границей. Невозвращенка…
– А вы что ж… по-прежнему не работаете, ищете вольной жизни?
– Да, не работаю. Пока в заключении была – работала. Ударницей была. Освободили меня досрочно. Могу показать справку – я ее все с собой таскаю. А здесь я уже давно… Как вы думаете, почему я тогда вам не рассказала о Кольке Судакове?
– Чужая душа – потемки, Раиса Павловна.
– Не такие уж потемки моя душа… Судаков в те дни жил в Красноярске и поддерживал меня с воли… А если б его схватили – дружки бы мне горло – бритвочкой… Умирать кому охота? А вы: «чуждый элемент!»… Никакой я не чуждый, а просто люблю веселую жизнь. Недавно здесь оперу показывали. «Травиата» называется. Там одна такая женщина… Ну, словом, тоже любительница. А человек-то она вроде очень даже хороший…
– Слушайте, Раиса Павловна… А если бы я помог вам устроиться на работу? Почему вы не хотите жить, как все? Неужели самой не противно?..
– Нет. Работать я не хочу. Отвыкла… Только вы не думайте, что я уж такая… совсем гулящая… Чтобы сегодня – один, завтра – другой, послезавтра – третий, четвертый… Нет, я подолгу живу… – И вдруг встрепенулась: – Вот вы человек образованный, заслуженный. Мне говорили про вас… Положение имеете. Женатый…
– Да. Женатый.
– А скажите так, просто, душевно… Вас на загул никогда не тянет?
– Как – на загул?
– А так, чтобы пробки в потолок летели! Чтобы целоваться до крови, чтобы плясать до щелей в половицах, удалые песни петь, стекла – вдрызг и все – трын-трава! Вот так!
– Так, Раиса Павловна, только у купцов было да у вашего приятеля… Лосевича.
– Было и у Лосевича, и у купцов. Было и у нашего брата… Ну, прощайте. Вон вам уже кушанье несут.
– Да посидите, Раиса Павловна, поболтаем еще.
– Нет уж… Вон и так на нас смотрят… А вам это совсем ни к чему… при вашем «положении». До свиданья.
Она ушла, не оставив денег на столике. Я достал бумажник и спросил официанта:
– Сколько следует за эту женщину? Я расплачусь.
Официант, наливая мне в бокал вино, ответил с ухмылкой:
– Не трудитесь, товарищ начальник. Они нам помесячно платят-с. Раиса Павловна, если изволите знать наши дела-порядки, в «тигрином» состоянии находятся…
«Тигрица»!.. Вот оно что! Так в те времена называли в городе порто-франко женщин ночного образа жизни, но не разменявшихся на кратковременную «дружбу» с подгулявшей матросней. «Тигрицы» в отличие от простушек, заполучавших «клиента» на ночь, были хищницами большого и затяжного прыжка…
Прошел год. Наступила вторая весна моей владивостокской жизни. Приморская весна стремительна и ласкова: тепло, даже жарко, словно в сибирском июне. По склонам улиц несутся к морю веселые потоки, по которым так и хочется побродить босиком… Но проходит две-три недели, исчезают уличные потоки вместе с шалыми ветрами зюйдовой четверти, и наступает владивостокское лето, странным образом похожее на лето ленинградское, архангельское, мурманское… Сырое, холодное, с частыми промозглыми туманами, с жестоким нордом-моряной…
В июльские дни владивостокцы частенько сидят у керосиновых печек (электрических тогда еще не придумали), ходят в демисезонных пальто, в макинтошах, дождевиках и терпеливо ждут возможности выбраться в дачные места.
А там – чудеса! Отъехал на поезде двадцать – двадцать пять километров – и сразу попал в лето! Солнечное, жаркое, по всей форме – крымское или кавказское.
Там и коротают жители приморской столицы нерабочее время. На «Девятнадцатой версте», на «Двадцать шестом километре». Купаются, отлеживаются на золотистом песке. И по всему протяжению великолепного пляжа, по урезу ленивого и красивого залива – полосатые маркизы ресторанов, харчевок, «забегаловок»…
Итак, наступила моя вторая владивостокская весна. Эта весна наградила жителей станции Океанская редкостным сюрпризом: с гор спустился исполинский тигр. Зверина прошел из конца в конец всю линию дачных домиков, вышел на пустынный пляж – купальный сезон еще не начинался, покатался по горячему песку, подошел к береговой черте и, рявкнув на поднявших переполох чаек, удалился прежним путем в сопки. По дороге таежный гость выпустил кишки у двух местных собачонок, позволивших себе вольность потявкать на полосатого пришельца, но обошлось без человеческих жертв.
Тем не менее в поселке возник страшный переполох. Хлопали двери, калитки, ставни. Ревели детишки, выли собаки, и от дома к дому неслось предупреждение: «Тигр! Спасайтесь!..»
Вопли «океанцев» через час достигли города. Союз охотников немедленно начал проводить экстренное совещание о технике и методике охоты на тигра. Предложений было много, и каждое обсуждалось детально: высказывались эрудиты…
Я еще ничего не звал ни о появлении тигра, ни о диспуте в «Охотсоюзе», когда длинной трелью ударил звонок моего кабинетного телефона. Новый приятель, заядлый охотник-козлятник и штурман по профессии, пожилой латыш Райлис, сказал в трубку совершенно невозмутимо:
– Слушай!.. Имею ошень точные сведения: станция Океанская. Приходиль тигр. Кушал два человека. Один – фамилия Собакин, второй фамилия – Кишкин. Пери свой винчестер, приходи на вокзаль, марш-марш!.. Пуду там тепя ожидать… Поедем стрелять тигра.
– «Стрелять тигра»!.. – положив трубку, я стоял несколько озадаченный. Тигр… Свирепый, хитрый и кровожадный зверь, способный ударом лапы насмерть положить быка, лошадь… Мгновенно пришло на память все прочитанное в книжках Арсеньева и выслушанное прошлой осенью во время коротких охотничьих ночевок в избушках дальневосточных охотников-промысловиков…
«Ты ево следишь, паря, а он тебя скрадыват. Выгадывает прыжок».
«Я вот что скажу – хитрее ево, падлы, зверя нету! Медведь – тот супротив тигра вроде Вани-дурочка. Задавит скотинку, закидает мусором, а после приходит ночью поужинать. Кушать то ись… И первую ночь и следующие. Выходит – питается одной задавленной долго, доколь не сожрет, а штобы на человека напасть – ни боже мой! Ну, рази когда собаки забалуют, али подранят ево, али, скажем, матка с прибылыми встренется. А вобче – в редкость».
«Правильно, Мокеич! Медведко с тигрой – две большие разницы. Тигра – тот и во сне видит, как “манзу” какого в глухомань утащить…»
«Вреднющий зверь».
«Одно слово – людоед».
Должен сказать, что на тигровой охоте мне приходилось бывать. Тигра убить не удалось, но однажды я повидал остатки его пиршества: обглоданные человеческие кости с остатками мяса…
От дачного поселка в сопки ведет узкое и темное ущелье – падь. Здесь уже отгремели бурные весенние речки, и ущелье сейчас влажное, сырое, но вполне проходимое. Мы с приятелем идем по мокрому галечнику, внимательно вглядываясь в илистые прогалины земли и держа винтовки наизготовку. Солнечные лучи теряются где-то высоко наверху и сюда не попадают. В ущелье прохладно, мрачно, неуютно…
Но вот идущий впереди латыш остановился, опустился на корточки и что-то внимательно разглядывает на кусочке свободной от галечника мокрой земли.
Я подхожу к нему, нервно осматриваясь по сторонам: сопки, среди которых пролегает узкий распадок, поросли кустарником. Он еще безлистный, но все же густ, и воображение рисует спрятавшееся в этой гущере узкое, огромное тело, сгусток мощнейших мускулов, прикрытых черно-желтыми полосами. Вот-вот прянет из кустарника!..
Но пока ничего нет… Только на земле отпечатки громадных кошачьих лап, каждый размером с десертную тарелку…
– Вот она, кис-кис-кис! – улыбается Райлис. – Итем прафильно, поздно, поздно… Талеко ушла… Упери винчестер за плечо.
Но я все продолжаю держать оружие наизготовку.
Латыш рассказывает вполголоса, что в версте отсюда есть развалины какого-то разрушенного в Гражданскую войну здания.
– Мне гофорили, что там был пивзавод, а потом отсиживались партизаны…
– Почему построили пивзавод в таком нелепом месте?
– У нас на судне есть один механик. Турак. Он в таких случаях отвечает: «А я доктор?»… Шорт! Этта што такое?..
Он тупо смотрит под ноги: в этом месте с сопки сбегает крутая тропинка и сливается с дном распадка, а у ног латыша – следы. Новые, свежие следы, как охотники говорят: «парные».
Действительно, «этта што такое?» – мужская галоша и дамская. Кому понадобилось прогуливаться в этот довольно-таки тревожный для обывателя час? Тропинка спускается сюда от охотничьей стежки, проложенной по гребню сопок.
Там иногда ходят охотники за козлами. Но у них, разумеется, не галоши, а бродни, ичиги с подвязанными «тормозами» – брусками дерева, мешающими скольжению.
А тут – дамская галошка…
Мы продолжаем свой следопытский путь. Распадок уводит за мысок сопки, тропу перегородило свалившееся во время ледохода толстое дерево, за которым новая «печатка» тигровой лапы, но мы со спутником смотрим на просвечивающие сквозь ветви руины каменного здания.
Приятель, предостерегающе подняв руку, шепчет:
– Люди…
Их – двое. Мужчина и женщина. Она сидит на остатках фундамента здания, он стоит перед ней, спиной к нам и, размахивая руками, видимо, в чем-то горячо убеждает спутницу. Они так увлечены разговором, что даже не заметили нашего появления.
– Здравствуйте, товарищи! Что это вас сюда занесло, какая нелегкая?
Она вскочила с груды кирпичей, и на лице – внезапная радость. Даже трудно представить себе, сколько радости лучится на лице у этой женщины…
– Еще раз здравствуйте, Раиса Павловна…
Спутник ее недоуменно переводит глаза с Раисы на меня.
– А, оказывается, знакомые?!..
Он плотный, пожилой, в английском прорезиненном макинтоше и в морской фуражке без эмблемы. Фуражка заграничного происхождения, но сам – безусловно русский.
– Охотники на тигров? Зря, товарищи, зря… Тигр проходил здесь часов пятнадцать назад – вы обратили внимание на след, вот перед той колодой? След уже успел затвердеть. Я ведь тоже охотник. Случалось и тигров бить… Так что вы опоздали. Обычно тигр, если он сытый, отойдя от местности, где нагрешил, верст на пятнадцать, ложится на солнечной стороне увала и преспокойно спит. Но без собаки взять тигра – совершенно бесполезное занятие.
Райлис слушает моряка с интересом, а меня больше интересует, почему тот тип как сунул правую руку в карман макинтоша, так и не вытаскивает ее? Задаю вопрос:
– А вас сюда чего занесло, граждане?
– Да вот, хотелось сфотографировать эти руины… Люблю всяческую старину. Разрешите представиться: Иван Павлович Арсеньев, моряк, механик дальнего плавания…
– Уж не родня ли знаменитому Владимиру Клавдиевичу?
– Нет, однофамилец…
Наконец он вынул руку из кармана; в ней миниатюрный фотоаппарат «кодак».
– Ба! Идея, товарищи! Давайте я вас сниму на фоне этих руин, а потом вышлю вам карточку! Это будет исключительный снимок – охотники с прекрасной дамой в глухом ущелье у древних развалин! Экзотика! Ручаюсь – такой сюжетец не скоро найдешь!..
Мы втроем занимаем позицию, а он отходит с аппаратом на несколько шагов. Кричит:
– Чуть плотнее, пожалуйста!..
А Раиса Павловна еле слышно шепчет:
– Это шпион!.. Слышите, шпион! Арестуйте его сейчас же, а то он сбежит!
Мгновение полной растерянности и недоумения, но по нервному пожатию локтя, по мимолетно пойманному взгляду вижу – не лжет.
И курок моего винчестера щелкает вместе с затвором миниатюрного кодака.
– Не шевелитесь, гражданин! Не отнимайте рук от фотокамеры. Выстрелю!
Фотограф оторопел, но тут же оправился.
– Вы, что… бандиты, что ли? Поздравляю вас с прекрасным знакомством, Раиса Павловна!
– Спокойно! Руки, руки!.. Повернитесь спиной! Опуститесь на колени! Вот так. Ложитесь на землю лицом вниз. Лежать и не шевелиться – иначе пуля. Густав, пожалуйста, обыщи его тщательно – я подержу на мушке.
Ничего не понимающий латыш обшарил карманы макинтоша. Достал портсигар, кольт, катушки пленок и развел руками, показывая, что больше ничего нет, а Раиса все жмет и жмет мой локоть и шепчет:
– Ищите, ищите еще!..
– Что?
– Документы, документы разные и деньги…
Наконец отобрано все… Задержанный возмущен:
– Да кто вы такие, черт побери? Я прокурору буду жаловаться. Я – иностранный подданный!
А, вот оно в чем дело!..
– Спокойно, не разговаривать! Встать! Идите вперед! Не оборачиваться! Руки на затылок!
Весь обратный путь Раиса Павловна шла рядом с нами сурово-сосредоточенная и молчаливая. В комнатке местной милиции веселый, веснушчатый и не в меру разговорчивый милиционер, прочитав мое удостоверение, понимающе улыбнулся.
– Отдельное купе потребуется? Сделаем, будьте надежны. – И лукаво подмигнул: – А эту особу зачем не арестовали, товарищ следователь? Мы ее очень даже хорошо знаем!
Я ответил жестко:
– Если не хотите заработать дисциплинарное взыскание – молчите.
Он умолк и всю дорогу в поезде не проронил ни слова – я взял его конвоиром до города. Задержанный не отрываясь смотрел в вагонное окно, милиционер с наганом в руке уперся взглядом ему в спину.
Мне надоело это однообразие, и я позвал приятеля покурить в тамбур. Там одиноко стояла Раиса Павловна, держала потухшую папиросу и… плакала.
– В чем дело, Раиса Павловна?
– Так… ничего… пройдет. Дайте прикурить…
Я зажег спичку. Латыш сказал безучастно:
– Тигр ушель…
Но я возразил:
– Не трави, моряк! «Тигр» едет с нами…
В развалинах пивного завода был обнаружен тайник – «почтовый ящик», наполненный шифрованными донесениями, фотопленочными катушками, на которых были засняты оборонные объекты Приморья, и еще кое-каким другим «специнвентарем». Среди многих интересных по тем годам предметов снабжения иностранных разведок обращала на себя внимание изящная оправа дамского «губного карандаша». Я заинтересовался этой штучкой. Мелькнула мысль – надо подарить ее Раисе, но работник контрразведки, руководивший осмотром, вытаращив глаза, схватил меня за руки:
– Положи! Страшная штука! Это для провалившихся шпионок – смесь яда «кураре» с цианистым калием и еще с чем-то. Во время ареста мазнет дамочка, на глазах всех, себя по губкам, лизнет язычком и – как из нагана!..
Арестованный шпион не был иностранным подданным. Он просто служил на заграничном пароходе, часто приходившем во Владивосток. В прошлом – белогвардеец генерала Дитерихса, он сказал с полной откровенностью:
– Моя роль сводилась к «почтовому ящику», а эту шлюху я в каждый рейс всюду таскал с собой по городу в качестве… громоотвода, что ли… Очень, знаете ли, эффектная баба: внешне ничуть не уступит нашим эмигрировавшим баронессам и графинюшкам. Я ее однажды показал даже своему «хозяину» – он сюда приезжал в качестве запасного капитана, дублера… Так хозяин приказал намекнуть Раисе на возможность безбедной жизни, там, на островах…
– Ну и что же? Дала согласие? – осведомился допрашивавший чекист.
– В том-то и дело, что сразу взбесилась. До этого предложения она ничего не подозревала, а тут – пошло!.. Стала задумываться. Только не об островах, а совсем наоборот… Я уж хотел ее вывезти прогуляться по морю на шлюпке или угостить губной помадой, да вдруг эти… «охотники»… Если не секрет – сколько вы Раисе за меня заплатили?..
Как его ни убеждали, что поступок Раисы Павловны продиктован чувством патриотизма, – шпион не верил. Твердил:
– Вот дура проклятая! Ну, попросила бы меня прибавить, если уж не хотелось расставаться с этой трижды проклятой родиной – ведь я не идиот, отлично понимаю, что без денег ничего не делается. Я бы ее озолотил… Неужели вы ваших агентов так дорого оплачиваете?.. Нет-нет, не уверяйте меня – я не идиот. Я знаю цену вещам и людям.
Он так и остался неисправимым идиотом весь последний отрезок своей жизни.
