Глава 25

Дождь рьяно колотил по карнизу. Эта беспрерывная водяная дробь напоминала пулеметную очередь, ранила слух. Стоя у закрытого балкона в гостиничном номере «Бристоля», Таня наблюдала, как дождевая вода, скапливаясь в старинном бронзовом водостоке, с шумом вырывалась наружу, ударяя по расположенному ниже карнизу.

Сюда, в гостиницу «Бристоль», они забежали с Володей сразу после того, как вышли из здания биржи, где находились все бумаги городского архива. В этот раз Володя взял поручение редакции у Краснопёрова, и его пропустили беспрепятственно, выдав даже в помощь сотрудника — стеснительного молодого человека в очках, который каждый раз страшно краснел, глядя на Таню. Про Таню спросили сразу, на входе, но Володя словно отрезал, заявив веско и внушительно, что она сотрудник редакции. Поручение, выписанное Краснопёровым, давало ему право на это.

Как только они вышли, хлынул проливной дождь. Крепко ухватив Таню за руку, Володя завел ее в гостиницу «Бристоль», где с совершенно прежним светским шиком заказал номер.

— Зачем номер? — запротестовала Таня. — Это же страшно дорого! Просто где-то пересидим дождь.

— А если он всю ночь будет лить? Предлагаешь всю ночь просидеть в подворотне? И потом, это не деньги! Я готов дать тебе все самое лучшее! Ты этого заслуживаешь, — и добавил, застеснявшись: — А денег у меня больше, чем я могу потратить. В редакции хорошо платят, и еще наследство осталось.

В обставленный с купеческой роскошью номер «Бристоля» Володя заказал шампанское. Он разливал вино по бокалам, пока Таня с интересом смотрела на дождь.

— За что пьем? — она отошла от окна.

— За окончание нашего дела! За то, что мы нашли убийцу с Привоза! — Володя протянул ей бокал.

— Рано, — Таня покачала головой, — мы еще не остановили убийцу.

— Тогда давай выпьем за нас, — Володя смело выдержал ее взгляд.

— Я бы выпила, если бы ты никуда не исчез, — Таня горько усмехнулась, — но закончится дождь, и ты исчезнешь так, как исчезал всегда. Я знаю. Тебя не изменишь.

Володя промолчал, только залпом выпил бокал до дна. Лицо его стало очень серьезным. Он смотрел на Таню так, словно хотел что-то сказать… Но не сказал. Таня сделала вид, что ничего не заметила.

Отодвинув в сторону хрустальную вазу, Таня разложила на столе все бумаги, которые были у них по этому делу. И первым, занимая центральное место, лежал главный документ — выписка из архива регистрации актов гражданского состояния.

— Итак, Гоби Имерцаки женился на Марии Токарчук в 1897 году, — Таня осторожно провела по древней бумаге рукой, — дальше начались долгие годы убийств и тюрьмы, разлучавшей и вновь соединяющей их. Теперь я понимаю, что такого ценного содержалось в бумагах, которыми Домбровский шантажировал Имерцаки. Имя свидетельницы по делу прачки Семашко — Мария Т., Мария Токарчук. Единственная свидетельница, давшая фальшивые показания о том, куда и как ушла девушка. И это был протокол ее допроса — ее, а не Имерцаки.

— Но ведь Имерцаки тоже был убийцей, — возразил Володя, — и не раз попадал в тюрьму.

— Он был не таким убийцей, как Мария — или Машутка, так, наверное, будет правильно. Машутка, несчастная дочка Маньки Льняной, — печально вздохнула Таня.

— Опять жалеешь всякую мразь! — нахмурился Володя. — Она же сумасшедшая! В этот раз — точно! Серийная убийца!

— Я больше никого не жалею, — Таня покачала головой, — но она ведь не виновата, что у нее была такая наследственность. Отец — убийца, мать — убийца. Кем должна была стать она?

— Ну ты даешь!.. — вспыхнул Володя.

— Ладно, не будем ссориться, — примирительно сказала Таня. — Итак, что мы знаем по этому делу?

— Мы знаем о женитьбе Гоби Имерцаки на Марии Токарчук, — подсказал Володя, — и мы знаем, что оба играли серьезную роль в большевистской организации. Имерцаки приблизил к себе Домбровский, шантажируя уголовным прошлым. А когда начались убийства на Привозе, Домбровский был уверен, что это убивает Имерцаки. Чтобы держать его в узде, забрал документы из тюрьмы.

— И ошибочно шантажировал, — сказала Таня, — ведь убийц было двое. Если прачку Прасковью Семашко и Анну Черткову убил Имерцаки (Токарчук только помогла избавиться от трупов, расчленив тела), то три убийства на Привозе — дело рук исключительно Токарчук. Думаю, что Имерцаки был против этих убийств. Он хотел начать новую жизнь.

— С Дунькой-Шваброй! — хмыкнул Володя.

— А почему нет? Дунька была неплохой женщиной, с добрым сердцем. Он даже сделал ее членом партийной ячейки — казначеем. И доверял ей хранить часть денег, награбленных Домбровским, — сказала Таня.

— Я вот думаю, на чем основывался этот союз двух убийц, — задумчиво сказал Володя, — на чем строится большинство союзов, как ни на скотской похоти, затмевающей людской разум? В этом случае на месте скотской похоти была жажда крови, страсть такая же сильная, как секс, как алчность. Неконтролируемый порыв…

— Она не была совсем сумасшедшей, эта несчастная девочка, ставшая такой же несчастной женщиной, — покачала головой Таня, — ее душа была сломана с детства, а союз с убийцей Имерцаки еще больше развратил морально и физически. В конце концов она расправилась с ним…

— Вонзив шпильку в сердце, — подсказал Володя.

— Она боялась, что он ее выдаст, — сказала Таня, — и может, думать так у нее были все основания.

— Какие основания? Она убивала потому, что была сумасшедшей! — Володя упрямо гнул свою линию.

— Нет, — Таня не могла согласиться с ним, — во всех убийствах на Привозе был смысл. Дуньку-Швабру она убила из ревности, за связь с Имерцаки. Ираиду Стеклярову — за то, что, зная Имерцаки, та могла невольно навести на нее.

— А первую женщину, безымянную? — уточнил Володя.

— Она больше не безымянная, — сказала Таня, — я знаю ее имя. И это имя — ключ ко всему. Первое убийство было как раз самым важным. Она убила эту несчастную сразу, как только вышла из тюрьмы вместе с Имерцаки, во время штурма тюрьмы Японцем, чтобы получить новое имя, завладеть ее документами. И ей это удалось. Никто не опознал женщину, которая недавно приехала в город, чтобы устроиться на работу и никого не знала в Одессе. Мария Токарчук забрала ее документы, но позабыла забрать медальон. Нет документов — нет человека. Несчастную похоронили как безымянную. А ведь на самом деле это не так. У нее есть имя.

— Какое имя, как ее зовут? — Володя смотрел на Таню во все глаза.

— Узнаешь в свое время, — Таня усмехнулась, — когда мы вместе попытаемся остановить убийцу. Кстати, это будет завтра, с утра.

— Что ты задумала? — нахмурился Володя.

— Увидишь! — Таня откровенно насмехалась над ним.

— Ты нашла этот медальон там, в катакомбах под посудной лавкой? — Володя подозрительно смотрел на нее.

— Да, случайно, — Таня перестала усмехаться. — Мне повезло. Скажу сразу: мои аналитические способности тут ни при чем. Разве что наблюдательность и умение кое-что сопоставлять. В любом случае, я нашла то, что делала убийца с головами трупов. Машутка играла в куклы. Она вставляла головы в фарфоровые вазы и расписывала вазы, как платья кукол. Она пыталась делать «кукол» из живых людей.

— Я же говорю — сумасшедшая, — ввернул Володя.

— Нет, — лицо Тани стало печальным, — она убивала не со зла. Так и не ставшая взрослой, Машутка играла в куклы, ведь та, фарфоровая, подаренная матерью, была единственной куклой в ее жизни. И когда ее разбили, то разбили весь окружающий ее мир. Представь только ужас, в который ввергли этого несчастного ребенка! Отобрали куклу, мать, единственный дом, который у нее был. Потом — ужасы приюта. Что такое приют, мы знаем. А после этого — наемная, рабская работа. Случайная правда о том, кто выдал ее мать, из-за кого ее мать повесили. Первое убийство. Тюрьма. Брак с уголовником, убийцей Имерцаки. И падение в бездну все ниже и ниже. И только куклы, единственная мысль о куклах позволяла ей чувствовать себя живой. Она играла по своим правилам, и не ее вина, что детская игра в куклы для этой несчастной девочки стала кошмаром для всего окружающего мира.

— Тебе нужно было бы в адвокаты пойти! — хмыкнул Володя. — Самого Плевако заткнула бы за пояс! Это ж надо, оправдывать такое отродье!

Таня только пожала плечами, не собираясь ничего ему объяснять. Дождь закончился, но ни Володя, ни она не хотели уходить из гостиницы. Они проговорили до рассвета — не только об убийствах. Они говорили так, как говорят два самых дорогих друга, встретившихся после долгой разлуки. И никто из них даже не догадывался о том, что такие разговоры и есть самым важным, самым ценным проявлением любви.

Утро застало их на ногах. Володя заказал в номер самый крепкий кофе с рогаликами. Но сна у обоих не было ни в одном глазу.

Наконец Таня посмотрела на гостиничные часы, закуталась поплотней в шаль.

— Нам пора, — сказала и, выйдя из гостиницы, повела Володю по направлению к Привозу.

Возле входа в главные ворота Фруктового пассажа они застали толпу. Говорливые торговки, настоящие королевы Привоза, окружили черный автомобиль, из раскрытых окон которого топорщились штыки солдат, осыпая его визгливой, площадной бранью.

— Автомобиль Марушиной, — сказала Таня, бросив на Володю какой-то странный взгляд.

— Только ее не хватало! — поморщился Сосновский. — Что она делает здесь?

— Собирает дань с торговок, — пояснила Таня, — потому они так страшно ругаются. Грязно, но как красочно! Где еще услышишь такую речь?

— Какую дань? — Володя округлил глаза. — Позавчера Григорьева и его банду большевики выгнали из города! Все знают, что со дня на день будет арестован Домбровский! Какая дань? Не нужно больше платить!

— Но ведь Ревком остался? — усмехнулась Таня, — вот для него и собирают деньги! Разве ты не знаешь, что Марушина — правая рука Соколовской? Та доверяет ей во всем!

— Ладно, ну ее к чертям, эту надоедливую стерву! — разозлился Володя. — Скажи лучше, куда мы идем?

— Прямо туда, — Таня смело выдержала его недоумевающий взгляд, — мы идем к ней.

Автомобиль остановился. Из него вышли солдаты. Вышла и Авдотья Марушина. На фоне перемен, происходящих в городе, и быстрой расправы с бывшим атаманом Григорьевым, которого лишили всех полномочий и с позором выгнали, она не решалась стрелять в толпу.

Марушина дала солдатам приказ опустить штыки, не применять оружие и вступить в диалог с толпой. Но это было невозможно. В мире не родился человек, способный перекричать одесских торговок с Привоза, когда они решительно настроены на скандал.

Таня стала пробиваться сквозь толпу, направляясь к Марушиной. Ее узнали. Некоторые торговки даже отступали в сторону — на Привозе Таня пользовалась доброй славой. Наконец она поравнялась с Марушиной, встретила ее растерянный взгляд. Таня вынула руку из кармана, протянула вперед… Володя неотступно следовал за ней.

Дальше все произошло неожиданно и так быстро, что никто не успел среагировать — ни Марушина, ни солдаты, ни Таня, ни Володя.

Из-за угла в толпу врезалась группа всадников. Это были цыгане. Торговки расступились. Вперед вырвался пожилой цыган на черной лошади. Лицо его было суровым, испещренным шрамами, в ушах болтались золотые серьги-кольца, пышные седые волосы были связаны в хвост. Поравнявшись с Марушиной, он с гиканьем осадил лошадь. Затем резко выбросил правую руку вперед. Перед глазами Тани мелькнула знакомая татуировка на всю ладонь — роза за колючей проволокой… Нож с широким лезвием и костяной рукояткой вонзился в грудь Авдотьи Марушиной по самую рукоятку. Нелепо раскинув руки, она издала хрип, похожий на стон. Затем застыла на мгновение. Из ее раскрытых губ вытекла струйка крови. А потом она рухнула вниз, на землю…

Цыган резко взнуздал лошадь и, сопровождаемый другими всадниками, сеющими вокруг панику и беспорядок, рванулся в сторону. Еще мгновение — и они скрылись за углом.

Торговки заголосили еще страшней, чем прежде. Тогда только, словно опомнившись, солдаты принялись стрелять в толпу. Пули рикошетом ударили в булыжники мостовой.

— Бежим! Быстро! — схватив Таню за руку, Володя побежал. В толпе началась настоящая паника. Люди кричали, рвались в разные стороны, сбивали друг друга с ног. Хаос был тем страшней, что породили его выстрелы. В толпе были убитые и раненые, и вопли боли совпали с воплями сходящих с ума от страха при виде этой неожиданной беды.

Володя метался из стороны в сторону, крепко сжав руку Тани. Их толкали со всех сторон. Послышалось глухое урчание автомобильных двигателей — к месту происшествия приехали еще машины, из которых на ходу выскакивали солдаты.

— Сейчас оцепят Привоз! Надо бежать! — Володя завернул за угол. Они мчались так быстро, что от этого бега горели легкие и почти исчезло дыхание. Наконец остановились передохнуть.

— Господи… Что это было? — Володя вытер пот со лба дрожащей рукой.

— Это была любовь. Настоящая любовь, — ответила Таня, — наверное, она существует на свете.

— Какая любовь? Ты что, с ума сошла? — Володя странно смотрел на нее.

— Нет, — Таня покачала головой, — татуировка. Этот цыган был любовником или мужем Ираиды Стекляровой. И он отомстил за ее смерть.

— Как отомстил, почему? — Володя смотрел на Таню во все глаза.

— Вот почему, — Таня протянула руку вперед и разжала ладонь.

Медальон был крепко зажат в ее руке. Таня осторожно открыла хрупкую крышку и показала Володе содержимое: фотографию девушки — на одной стороне и на другой — имя: Авдотья Марушина…

— Матерь Божья… — дрожащими руками Володя взял медальон, — ты хочешь сказать, что она… убила девушку… из-за этого имени…

— Из-за документов, — поправила Таня, — она забрала ее документы, и в Авдотью Марушину превратилась Мария Токарчук, настоящая убийца с Привоза.

— Но как цыган узнал… — растерянно сказал Володя.

— Это я тоже не могу понять. Но как-то узнал. Настоящая любовь существует на свете. Теперь я знаю это точно, — горько усмехнулась Таня.

В переулке показалась толпа, бегущая от солдат. Она нахлынула на них, размела в разные стороны. Таня потеряла Володю из виду. На какое-то мгновение ей показалось, что он мелькнул в толпе, но потом пропал. Оставалось бежать. Бежать под грохотом раздававшихся сзади выстрелов. Бежать подальше от смерти, от пуль…

Была глубокая ночь, когда Таня все-таки решилась выйти из квартиры в Каретном переулке. Она все ждала, что Володя зайдет к ней. Но он не пришел.

Таня остановилась напротив его дома. Окна квартиры были темны. Впрочем, она и не ожидала ничего другого.

Воспоминания нахлынули на нее горькой лавиной, сбили с ног, повлекли за собой. Горечь утрат, разбитые надежды, осколки навсегда сломанной жизни, отчаяние, безнадежность, тоска, неуверенность в завтрашнем дне, горькая потеря прошлого и будущего, неверие в жизнь и разочарование во всех людях, испуг потерянного в мире чужих взрослых ребенка и отчаянный страх — все это нахлынуло на Таню погребающей под собой черной лавиной и вылилось горячим потоком слез.

В который раз Таня оплакивала свой разбитый мир, умирая без надежды на свет. Светом была ее любовь к Володе, единственным светом, который она знала в жизни, и этот свет исчезал от нее, постоянно обманывал, не даря тепла, и предавал.

Что толку его искать — квартира пуста, он уехал. Ускользнул от нее в очередной раз. Так было все время. Так будет. Не на что надеяться. Твердя все это самой себе, Таня медленно шла к его квартире, переставляя ноги с таким трудом, словно у нее была сломана спина.

Дверь была приоткрыта. Таня оказалась в темной гостиной. Камин не был разожжен. Было ясно, что здесь никого нет.

Таня остановилась в центре комнаты, возле стола, и закрыла лицо руками. Где-то поблизости скрипнула дверь. Она вздрогнула, но тут же взяла себя в руки, объясняя самой себе, что дверь скрипнула у соседей. В старом доме всегда множество странных звуков. Их нельзя понять, их нельзя объяснить.

Таня молча стояла в пустой комнате, словно не решаясь уйти. Протянула руку к столу, но ее перехватили на лету. Володя вышел откуда-то сбоку, из темноты комнаты, и Таня вдруг поняла, что он все время был здесь, что он и не думал уезжать.

Таня спрятала лицо на его груди.

— Я люблю тебя… — прошептали ее губы, а может, прошептал за окном ветер, — люблю… Люблю…

Лицо Володи было сосредоточенным и серьезным.

— Идем, — он властно взял Таню за руку, — идем! Навсегда. До конца жизни. Сколько жить буду, столько… Идем!

Решительно подтолкнул Таню вперед. Больше не было ни ветра, ни разбитого мира, ни темноты.

— Идем, — повторила Таня, — навсегда. До конца жизни…

Дверь спальни резко захлопнулась за ними.