Глава 24

Старый шелудивый пес с облезлым хвостом метнулся из-под ног, недобро кося блестящим большим глазом. Володя аккуратно вступил на крыльцо, которое выглядело так, словно при малейшем прикосновении рассыплется в прах.

Все в этом старом дворе на Слободке выглядело таким ветхим, словно сохранилось еще со времен Всемирного потопа. Володя немало поплутал в лабиринтах Слободки, прежде чем найти нужный ему адрес.

Дом оказался многоквартирным, трехэтажным, окруженный такими же покосившимися домами. Даже с виду он был похож на карточный домик. Казалось — дунешь немного, и упадет.

Крыльцо между тем отлично выдержало его, и вскоре Володя крутил звонок возле двери с облезлой краской на первом этаже, из-за которой нестерпимо разило жареным луком.

Неопрятная старуха в халате в жирных пятнах почти сразу открыла дверь. Она была такой толстой, что даже пояс от халата не сходился на ее объемном животе. В этой жуткой полноте было что-то болезненное. На отекших от водянки ногах свернулись простые чулки. Тапочки были такие старые, что в дыры из них высовывались пальцы. Старуха была живым олицетворением беспросветности и нищеты, долгой, никчемной жизни.

— Тебе чего? — Левый глаз старухи был закрыт плотной воспаленной пленкой, она была полуслепой, и оттого тревожно вглядывалась в окружавшую ее темноту.

— Ты Груша? — спросил Володя. Ему было неприятно обращаться так к старухе, но он знал, что другого обращения она не поймет.

— Ну! А тебе чего?

— Поговорить надо. О прошлом.

— Нету у меня прошлого. О чем с тобой говорить?

— О хозяйке твоей. Розой Шип звали. Помнишь ее?

— Как за такое можно забыть? Хоть и потрепала меня жизнь, а Розочку с шипами до сих пор помню. Тебе-то это зачем?

— Надо узнать кое-что.

— А деньги у тебя есть?

— Есть, — Володя вложил ей в ладонь крупную бумажную купюру, и старуха на ощупь определила, сколько денег. Лицо ее посветлело.

— Ну заходи.

Володя оказался в комнате, заставленной старой громоздкой мебелью, где буквально на всем сидели кошки.

Согнав двух рыжих котов, развалившихся на вытертом плюшевом кресле, старуха постелила газетку и усадила Володю туда. Он сел, с ужасом вдыхая отвратительный кошачий запах, от которого почти сразу начала болеть голова.

— Роза Шип мертва, — важно сказала старуха, усаживаясь на диван и опираясь на невесть откуда появившуюся палку, — Розу убили, а кто ее убил, так никто и не нашел.

— Я знаю, — Володя кивнул, — читал в архиве про ее дело.

— Так ты сыщик? — презрительно бросила старуха.

— Я журналист. Книгу пишу про старые убийства. И про убийство Розы Шип, — покривил душой Володя.

Единственной интересной зацепкой, которую он обнаружил в тюрьме, еще раз встретившись со стариком, был адрес горничной, дававшей показания по делу об убийстве Розы Шип. Володя взял адрес на заметку и отправился побеседовать с горничной, не сильно и надеясь на то, что ему повезет и адрес остался прежним. Но ему повезло. Горничная, превратившаяся из молодой женщины в неопрятную больную старуху, жила в том же самом доме на Слободке, где и в 1895 году.

И вот теперь Володя слушал ее рассказ, в котором не было ничего нового.

— А ты хорошо Розу знала? — спросил Володя, когда хозяйка замолчала.

— Ну как хорошо… — она задумалась, — с того самого момента, как она поднялась. Ведь Роза не с самого начала такую карьеру сделала. Никто не думал, что она из простой уличной поднимется.

— А как она поднялась?

— Ну… к чему ворошить прошлое… дело темное было… Было и быльем поросло… — было видно, что старуха кривит душой, что она страшно хочет рассказать об этом самом прошлом, и Володя протянул ей еще купюру.

— Расскажи подробнее, — попросил он.

— Ладно, — старуха устроилась поудобнее, — столько лет прошло, можно уже сказать. Подругу она предала. Такую же, как сама, уличную девицу. И за то деньги получила… много денег. На них и открыла на Ланжероновской бордель.

— Как предала? — Володя понял, что это и есть настоящее, и вот сейчас он действительно услышит то, ради чего прошел весь этот путь. И он не ошибся.

— Была такая девица на Дерибасовской… Манькой Льняной звали. Отчаянная такая девица! В разные истории впутывалась. А мужики к ней так и липли, от богатых клиентов отбоя не было. А у Розы — нет. Розу не сильно мужики любили. Уж больно она была характерная. И вот завидовала Роза этой Маньке и делала вид, что с ней дружила.

Однажды Манька Льняная зарезала золотого гуся. Был такой важный купец, набитый деньгами. Она его в ресторане на Дерибасовской подцепила. И задумала со своим сообщником порешить его. Потащила кататься на волнах, на лодке, там сообщник его и зарезал. А труп в море выбросил. Деньги они забрали. А Маньке не захотелось делиться деньгами поровну, и когда они приплыли на берег, она воткнула ему в горло свою шпильку для волос, так и убила. Фараоны ее быстро нашли. Вычислили, арестовали — а как доказать, что она виновна в двух убийствах? Тогда родственники золотого гуся скинулись и через следователя заплатили Розе за то, чтобы та следила за подругой и на нее донесла.

Манька Льняная была бесхитростная, думала, что Роза ее подруга. И до ареста много чего ей рассказала.

У Маньки была дочка годовалая, Машутка, от бандита Токарчука. Манька когда деньги забрала, ей купила куклу фарфоровую и спрятала в нее шпильку, которой кореша своего порешила. А Роза в тот момент была у нее дома и видели, как Манька шпильку в куклу прятала. Манька еще смеялась: ну кому придет в голову искать орудие убийства в детской игрушке? Машутка страшно радовалась кукле — других игрушек у нее не было.

И Роза донесла обо всем этом следователю. Фараоны заявились в комнату Маньки, отобрали куклу у Машутки, разбили ее и нашли в ней шпильку — доказательство. Маньку Льняную признали виновной в двух убийствах и повесили. Машутку же отправили в приют для сирот. А Роза на деньги, полученные за донос на подругу, открыла свое роскошное заведение на Ланжероновской. Так она и поднялась. Но ей не принесли добра эти деньги. Многие в Одессе ею брезговали, ведь весь город знал, что она Маньку Льняную предала. Мерзкие это были деньги.

Старуха замолчала, чтобы перевести дыхание, а потом заговорщически понизила голос:

— И вот что я тебе скажу… Следователю не говорила, а тебе скажу. Не знаю, кто убил Розу Шип, но точно знаю, за что ее убили. Ее убили, чтобы отомстить за Маньку Льняную.

— С чего ты это взяла? — насторожился Володя.

— А я знаю, что увидела Роза на двери своей комнаты, отчего она богатого гостя завернула. Совесть ее так мучила, что она сразу узнала.

— Что узнала? Что было на двери?

— Кукла. На ручке двери сидела фарфоровая кукла. Точь-в-точь как та, что была у Машутки, в которой Манька Льняная свою шпильку прятала.

— А что стало с Машуткой?

— Слышала, пошла она по стопам матери и отца. Попала в тюрьму сразу, как только вышла из приюта, в 18-летнем возрасте. Там, в тюрьме, люди говорили, познакомилась с каким-то уголовником и даже вышла за него замуж. В точности никто ничего и не знал. И я сейчас не знаю, что с ней сталось. И знать бы не хотела.

— Почему это? — спросил Володя.

— Больная она была, говорили. Совсем нездоровая головой. Видать, наследственность сказывалась тяжелая. Люди рассказывали, совсем была ненормальная.

— А за что она в тюрьму попала?

— Говорили, что хозяйского ребенка не досмотрела.

— Как это?

— Нянькой после приюта работала у богатых господ и ребенка случайно придушила. А потом спрятала труп неведомо куда. Но другая прислуга видела и донесла в полицию. А труп ребенка так и не нашли.

— Это было как раз в тот год, когда Розу Шип убили? — дрогнувшим голосом спросил Володя.

— Точно! Совпало с убийством Розы. Машутку как раз в этот год и отправили в тюрьму. Но все-таки не приговорили, как убийцу. Трупик ребенка ведь не нашли…

Выйдя на улицу, Володя чувствовал себя так, словно тащил на себе тяжело груженный воз. У него даже руки дрожали. Страшные откровения бывшей горничной укладывались в совершенно невероятную картину. Володя из последних сил спешил к Тане.

Таня очнулась от холода. Керосиновая лампа продолжала тлеть. Рваные тени на стенах страшного пантеона еще больше подчеркивали зловещую атмосферу этого ужасного места. Она с ужасом уставилась на высохшие головы трупов, составлявшие с вазами как бы одно целое. Внезапно Тане подумалось, что именно так, ужасающим способом, убийца пытался делать из убитых людей кукол.

Это действительно были куклы — конечно, не настоящие, но они становились настоящими в больном, извращенном мозгу убийцы.

Проверяя свою догадку, Таня подошла ближе, поднесла лампу к ближайшей «кукле» — с головой Дуньки-Швабры. Лампа осветила свежие разводы краски на фарфоровой вазе. Но краска не была предназначена для стекла, а потому расплылась, потекла вниз, образуя у основания вазы самые причудливые разводы.

Таня не сомневалась больше в том, что убийца пытался расписать вазу как платье куклы, что он специально сотворил эту ужасающую матрешку, для сходства с куклой воспользовавшись человеческой головой.

Теперь было совершенно понятно, почему никто не нашел головы жертв. Их и не могли найти. Убийца воспользовался головами для своих извращенных целей. Фарфоровые же вазы, скорей всего, покупал в лавке сестры Яшки Лысого. Возможно, говорил, что самостоятельно расписывает вазы красками. И для этой цели снял в магазине подвал.

Таня стала внимательно осматривать каждую «куклу». Внезапно в основании шеи незнакомой женщины что-то привлекло ее внимание. Она поднесла лампу.

Яркий свет упал на узкую золотую полоску. Таня просунула палец и, преодолевая отвращение, вытащила золотую цепочку, на которой крепился небольшой, по всему видать, старинный медальон. На крышке был изображен голубок, несущий в клюве пышную ветку. Изящная, немного старомодная работа… Такие вещицы предпочитали в мещанских семьях.

Таня попыталась раскрыть медальон. Это было не так просто сделать. Замочек не открывался. Но наконец, после долгих попыток, ей это удалось, крышка щелкнула и отскочила. С одной стороны медальона была фотография убитой — лет на 10 моложе. С другой — выгравировано имя и дата рождения. Прочитав, Таня не поверила своим глазам.

Это было абсолютно невероятно! Разгадка оказалась настолько неожиданной, что Таня была потрясена. Она перечитывала имя снова и снова. Ей вдруг показалось, что с глаз ее спала густая, плотная пелена.

Все стало ясно. Все выстроилось в четкий, логический ряд. Таня нашла убийцу с Привоза.

Японец развязал кожаный мешочек и высыпал бриллианты на стол. Камни засверкали в ярком свете электрической лампы.

— Ты сдержала слово, — сказал он.

— Разве я могла его не сдержать? — Таня пожала плечами.

— Вот они, ростки новой жизни! — Мишка алчно запустил пальцы в камни, и бриллианты словно заструились по его ладоням. — Новая жизнь для всех!

— Что ты имеешь в виду? — Таня не поняла.

— Я скажу тебе, раз хочешь. Ты имеешь право узнать. Это мой полк. Новая жизнь для тех, кто хочет уйти из прошлого. Воров больше не будет. Будет красный командир!

— Я не понимаю… — Таня нахмурилась, — полк… так ты сказал?

— Точно! Все мои люди пойдут в полк, и я стану таким же командиром, как Котовский. Ты слышала, шо с ним?

— Слышала. Он в коннице красных. И ты что же… хочешь, как он?

— А как мне можно не хотеть? Хватит быть бандитом! Хочу податься в начальники. Время сейчас такое… Самое время да погулять. А там, глядишь, чин заслужу, в почете буду… Всё как у людей!

— Ты не был простым бандитом. Ты был королем Одессы!

— Это все в прошлом. Теперь у Одессы другие короли. А мне самая прямая дорога туда. В полк. Я давно за это думал. Денег только не хватало на амуницию, на людей вооружить. А теперь всё будет. И форма, и оружие. Всё как положено.

Таня поняла, что идею эту Японец обдумывал уже давно, и что именно сейчас она начала получать свое реальное воплощение, потому так открыто Японец и говорил. Тане показалось, что она смотрит какой-то нелепый сон — из бандитов в красные командиры! Но у нее хватило ума держать свои впечатления при себе. И она продолжала молчать.

— Да, совсем забыл, — Японец порылся в кармане и вытащил какую-то бумажку, — вот тебе адрес акушерки, которая работала в одесской тюрьме в 1900–1902 годах. Ну, она дольше работала, но в эти годы точно была там.

Крепко сжав бумажку, Таня вышла из кабинета в ресторане, где встречалась с Японцем.

— Это ужасно! — Володя крепко сжал руку Тани.

Они сидели в его квартире, куда Таня пришла сразу после встречи с Японцем. Володя же, после бесплодных поисков Тани, вернулся к себе домой. Она появилась неожиданно, ночью, и он был так счастлив, что вообще не хотел говорить ни о чем!

Но Таня рассказала о страшном пантеоне убийцы и внимательно выслушала рассказ о разговоре с бывшей горничной.

— Мария Токарчук, — нахмурилась она, — я всегда подозревала, что убийца — женщина. Значит, Розу Шип она убила, чтобы отомстить за мать, и подбросила хозяйского младенца. Все сходится. Младенец ассоциировался у нее с разбитой куклой… Идем!

— Куда? — перепугался Володя.

— Как это куда? Беседовать с акушеркой! Нечего больше тянуть.

Таня энергично потащила за собой Володю, который, вдруг разом забыв про все убийства, готов был пойти за ней на край света.

— Я помню эту страшную девушку, Марию Токарчук, — благообразная старушка поставила на стол, покрытый кружевной скатертью, дымящиеся чашки с чаем, — это было очень давно.

— Почему страшную? — спросила Таня.

— Она попала в тюрьму за убийство младенца, — сказала бывшая акушерка. — С такими не церемонятся ни охранники, ни другие заключенные. Потому-то с ней и произошла трагедия.

— Какая трагедия? — спросили одновременно и Володя, и Таня.

— Ее изнасиловали трое охранников, в тюрьме. Это было ужасно. Они буквально не оставили на ней живого места. Но самым ужасным было то, что она забеременела. Когда узнала, хотела покончить с собой. Я помогала ей, как могла… — старушка замолчала. — А потом она родила ребенка.

— Что с ним стало, с ребенком? — голос Тани дрогнул, она уже все поняла.

— Она задушила его сразу после родов, — сказала бывшая акушерка, — почти у меня на глазах. Я не успела его спасти. После этого ее отправили в психиатрическую лечебницу, где она пробыла некоторое время. Но вышла оттуда очень скоро, чтобы опять вернуться в тюрьму. За убийства.

— Ребенка похоронили? — спросила Таня.

— За оградой Второго Христианского кладбища, там, где всегда хоронили умерших в тюрьме некрещеных младенцев. Могилы, конечно, отдельной у него не было.

Когда Володя и Таня покинули гостеприимный дом бывшей акушерки, оба молчали. Говорить не хотелось. Все было так страшно, что это не отражали слова.