Глава 16
Вторая встреча с Ираидой Стекляровой. Исчезновение сводни. Допрос Васьки Черняка. Третий труп
Таня шла на вторую встречу с Ираидой Стекляровой с каким-то странным, тревожным чувством. Нельзя сказать, что она не верила сводне. Дело было совсем не в этом. А в том, что она вдруг серьезно засомневалась, что взяла верный след.
Ну действительно: какие основания у нее были подозревать в причастности к убийству Дуньки-Швабры солидного, серьезного человека, за знакомство с которым сводня брала большие деньги? Да, Дунька могла проговориться ему о чем-то, но какие шансы были на то, что она действительно поступила так?
Первоначальной версией было то, что Дунька-Швабра в день своего исчезновения отправилась на встречу с солидным любовником, потому что он позвал ее запиской. А если это было не так? Если Дунька просто соврала про любовника, чтобы товаркам пустить пыль в глаза? Ведь подтверждений этому не было: записки никто не видел. И Дуньку вместе с любовником тоже в тот день никто не видел. Она могла отправиться куда угодно. Тем более, что у нее существовала и другая жизнь, отличная от Привоза.
Об этой, другой жизни свидетельствовали пачки революционных прокламаций и очень большие деньги, найденные в квартире. Все вместе наталкивало на мысли о том, что Дунька была тесно связана с какой-то революционной организацией, выполняя серьезную работу. А что если она ушла по делам этой организации?
Вопросов было больше, чем ответов, и Таня поняла, что никак не может связать между собой разрозненные куски этой истории, в которых на первый взгляд не было ничего общего.
Таня думала об этом по дороге в кабачок «Якорь», отправляясь на вторую встречу с Ираидой Стекляровой. На ней был тот же самый роскошный костюм, а в маленькой сумочке лежали деньги — вся сумма, представляющая небольшой капитал. Деньги, конечно, были Дунькиными, но Таня пользовалась ими без зазрения совести. Сумма для платы Марушиной за лавку была отложена, и Циля хранила ее как зеницу ока. Остальные же деньги находились у Тани, и сколько их было, Ида и Циля не знали. Подруги думали, что Таня добыла эти деньги в налете, и гордились ею.
Отчасти так и было на самом деле — имея в виду налет на квартиру убитой Дуньки, во время которого было обнаружено столько всего, что хватало для самых долгих размышлений. Таня и размышляла по дороге в кабачок «Якорь», и ей казалось, что она движется на ощупь в сплошной темноте.
День был будний, холодный не по-весеннему. В кабачке было совсем не много людей. Старый скрипач, которого в первый раз не было, в углу пиликал матросскую песню на фальшивой, расстроенной скрипке. С жалостью Таня отметила про себя, что старик слеп. В полупустом кабачке веселая, разбитная мелодия звучала уныло и навевала тоску.
Таня положила старику деньги в рваный футляр от скрипки и тут заметила хозяина, направлявшегося к ней. Он выглядел расстроенным.
— Мадам, не знаю, что вам и сказать.
— В каком смысле? — насторожилась Таня.
— Мадам Стеклярова… Ираида… ее нет вот уже два дня.
— Как это нет? — удивилась Таня. — Она назначила мне встречу сегодня в это время! Наверно, сейчас придет.
— Увы, я и сам хотел бы так думать. Но она никогда не пропускала два дня подряд.
— Вы уверены? — Таня нахмурилась.
— Абсолютно! Мадам Ираида арендует кабинет в моем заведении. Сами понимаете, она платит за то, чтобы здесь сидеть. И вдруг деньги впустую? — Лицо хозяина выражало растерянность. — Я знаю Ираиду уже год, и такого не было ни разу.
— Она могла заболеть, — предположила Таня.
— Уже болела, — сказал хозяин, — и приходила больная. Она деньги любит, ох как любит. И никогда не стала бы терять их.
— Может, устала… — неуверенно произнесла Таня.
— Боюсь самого скверного: с нею что-то случилось, — печально сказал хозяин, и Таня вдруг подумала, что эти слова отражают ее собственные мысли, исполненные необъяснимой тревоги, когда она шла сюда.
— Где она живет? — прямо спросила Таня. — Вы посылали к ней домой?
— Понятия не имею! Никто не знает, — хозяин «Якоря» сокрушенно развел руками, — не довелось узнать. С шести вечера почти до утра она всегда здесь сидела как штык. Она была такая… Такая жадная, что высиживала до минуты все то время, за которое заплатила.
— Я могу посмотреть ее кабинет? — нахмурилась Таня.
— Можете, — закивал головой хозяин, — но там ничего нет — ни бумажек, ни записок. Она никогда ничего не писала.
За несколько мелких купюр хозяин привел ее в кабинет, и Таня увидела только мебель. Действительно: комната казалась голой и пустой. Нигде не было ни единого постороннего предмета, ни записки — вообще ничего.
Она вернулась в зал и вдруг заметила, что старик перестал играть, словно прислушивается к ее шагам.
— С мужиком твоя Ираида ушла, — вдруг произнес он, уставясь на Таню невидящими глазами, — я голос его слышал. Скрипучий, с акцентом. Он за дверью стоял.
— С каким акцентом? — удивилась Таня.
— Откуда мне знать? Не русский вроде, — старик пожал плечами, — русские так не говорят.
— Что он сказал?
— Сказал: опять хочешь меня втянуть в историю, как будто сердился. А та отвечает: в этот раз ты не пожалеешь, идем, все тебе расскажу. И ушла. И больше здесь не появлялась вот уже два дня.
Ждать не было никакого смысла, и Таня ушла из кабачка. Медленно следуя по притихшим вечерним улицам, она крепко задумалась.
Рулька Кацап, вор, следящий по поручению Тани за Васькой Черняком, съежился на углу Пантелеймоновской улицы. Уже с угла она увидела его худую сжавшуюся фигуру. Таня замедлила шаг и надвинула на лицо платок. В районе Привоза светить своей внешностью по ночам ей не хотелось. Отметив, что Рулька вроде как справляется с дисциплиной, Таня еще раз повторила про себя то, что она хотела сказать. То, что она собиралась сделать в эту ночь, нравилось ей все меньше и меньше.
Отыскать Ираиду Стеклярову не представлялось никакой возможности. Таня поняла это, когда попыталась пристать с вопросами не только к торговкам с Привоза, но и к тем людям из криминального мира, кто ее знал. Но все только пожимали плечами. По какой-то необъяснимой причине скрытная Ираида Стеклярова залегла на дно. Она строго хранила свою тайну. А потому, оставив в покое линию сводни, Таня решила посерьезней заняться тем самым мертвым младенцем, с которого начался еврейский погром.
Она отлично помнила рассказ бабы Катри о том, что к корзине с младенцем толпу привел Васька Черняк. Значит, следовало отыскать этого Черняка и нажать на него посильней. Таня не сомневалась, что знает он много чего интересного.
Она навела справки о Черняке — все в один голос твердили: — Свинья, каких свет не видывал.
А тут сам бывший король Молдаванки, а ныне один из людей Японца, что со своими людьми вытаскивал Ваську из кабака, где тот пытался воровать на чужой территории, добавил с самым серьезным видом: — Кусок дерьма! Бойся прикоснуться к нему хоть пальцем — по локоть руки замараешь. Будь с ним поосторожнее, Алмазная. Хрен знает, почему его до сих пор никто не пришил. Я бы сам этого задохлого швицера завалил за милую душу. Но наверняка так не забурлило потому, что всем руки жаль марать об такую мерзкую тварь. Сам вроде как запачкаешься. Зачем ищешь?
— Разговор к нему есть, — и, вспомнив про старика Кацмана, Таня добавила: — Он одного человека помог не за дела завалить. Хорошего человека.
— Да, такое на него похоже. Подбросит какую-то гадость — и натравит за остальных. Те язык за уши, а этот швицер замурзанный — в кусты, и всего делов. Уже за разы так бывало.
— Как ты сказал?! — Таня не поверила своим ушам, уж слишком простой выходила разгадка. — Подбросит? Гадость подбросит?
— А то! Это его любимый метод, суки драпаной. Много за разов срабатывало.
У Тани с глаз словно спала пелена, и она даже обругала себя за то, что не додумалась раньше. Ну конечно! Васька Черняк подбросил под лавку Кацмана мертвого младенца! Что может быть проще! Подбросил, а потом сам направил толпу. Да, но мотив?
— Он кому-то денег был должен? — напрямик спросила она.
— Васька Черняк? Да он половине города должен! Теперь ему уже никто денег не дает. А раньше давали. Полгорода кинул.
— А Кацману он был должен, ростовщику с Привоза, которого в погроме убили?
— А то! Тому за первую очередь! Я слышал, Кацман его по всему городу искал, за долги в тюрягу хотел упечь. А потом погром случился, и не стало Кацмана.
— Как вовремя… — горько усмехнулась Таня.
Теперь оставалось только одно — найти Ваську Черняка и допросить как следует. Таня позвала нескольких своих людей и велела его выследить.
— А что за швицер? — поинтересовались воры.
— Свинья с Привоза! — не задумываясь, ответила Таня. — Половине города задолжал. Меня попросили его найти.
И пообещала денег тому, кто это сделает.
Выследил Ваську Рулька Кацап, молодой еще вор, прибившийся к банде недавно, вместо убитого Белого. Был он щуплый, юркий, с хитринкой в косящих глазах, и такой ушлый, что мог из-под земли прошлогоднюю траву вырыть, хоть и молодой еще, не старше 18 лет. Он приехал в Одессу на заработки, услышав много всего о веселом портовом городе.
Здесь он был прозван Кацапом за неистребимый российский акцент (родом Васька был из российской глубинки, откуда-то из-под Орла) — так в Одессе почти никто не разговаривал, и это страшно смешило коверкающих все языки мира одесситов. Рулька пока не освоился в мире воров, а потому был вечно озабоченным жизнью и очень серьезным. Но за предложение Тани ухватился с радостью потому, что любил следить. А следить за кем-то получалось у него гораздо лучше, чем воровать.
Рулька Кацап нашел Ваську Черняка в одной из привозных бодег, где, уже пьяный, тот клянчил налить ему в долг водки. До этого пил он на ворованные — днем раньше вытащил у одной тетки на Привозе кошелек и так ловко дал деру, что тетка не успела и опомниться. Но денег в кошельке оказалось мало, Васька быстренько их пропил, а потом стал просить налить ему в долг. Однако наливать ему никто не собирался.
Когда Таня и Рулька подошли к кабачку, то застали следующую сцену. Низко вросшая в землю, кривая дверь забегаловки резко отворилась, выпустив в холодный воздух пары вонючего кабацкого дыма. Двое дюжих грузчиков появились в дверях, держа Ваську под мышки и за ноги. Хозяин бодеги руководил. По его знаку грузчики размахнулись и вышвырнули Черняка в кучу навоза, наваленную под чахлым, торчащим из голой земли кустом. После чего дверь в кабак закрылась, и раздались раскаты дикого хохота.
Плюхнувшись в навоз, Васька сел и со вздохом потер ушибленный бок. Потом по-звериному взвыл, запрокинув голову на выглядывающие из-под облаков звезды.
— Тебе помощь нужна? — с подозрением покосился на Ваську Рулька, обращаясь к Тане. — Может, его по башке стукнуть, для острастки?
— Пока нет, — Таня протянула ему обещанные деньги и строго распорядилась: — Никому ни слова, а то больше не позову. Молчи как рыба зубами об лед за то, что здесь видел. Понял?
Рулька пообещал и скрылся в темноте.
Таня подошла к Ваське вплотную, морщась от волн накатывающей на нее вони.
— Встать! — В ее голосе зазвучал металл, но подействовал на Ваську он мало.
— Да пошла ты… — зло окрысился он, даже не глядя на то, кто стоит перед ним. Глаза его слезились и были красными, как у голодной и побитой собаки.
Таня пихнула его ногой в бок, и когда Васька, ворча ругательства, принялся подниматься, явно намереваясь съездить наглую бабу кулаком, Таня ткнула ему под подбородок наган и сказала со всей серьезностью:
— Пристрелю, сука.
Наган был армейский, тяжелый, и Таня боялась его до полусмерти. Пользоваться им она не умела, а потому патронов в нем не было. Таня одолжила наган у Кольки-Рыбака, который не расставался с ним уже не один год, резонно рассудив, что по-другому общения с Васькой не выйдет. Таня успела хорошо изучить Привоз и знала все виды и сорта человеческого мусора, которые ошивались там. Она прекрасно понимала, что на отребье вроде Васьки Черняка никакие слова не действуют, и говорить он с нею не будет.
А вот оружие — совсем другое дело. Оружия они боятся без всяких слов. К тому же то, что патронов в нем нет, на стволе нагана не написано. Наган был тяжелый, неприятно пах смазочным маслом, и у Тани дрожали пальцы, когда она достала его. К счастью, Васька был так пьян, что совсем этого не заметил.
Но ствол нагана, тяжело упершийся под подбородок, хорошо прочувствовал, а потому мгновенно стал шелковым и даже заскулил:
— Пусти, пусти, пусти… — чем вызвал у Тани страшную волну тошноты, и она еле удержалась от того, чтобы не съездить его наганом по морде.
— Я тебя, суку, с радостью пристрелю, если не ответишь на парочку моих вопросов.
— Чего? — заморгал пьяный Васька Черняк.
— Отвечать, говорю, будешь! — зло выкрикнула Таня.
— За что отвечать? — перепугался Васька и как-то по-дурацки добавил: — Бить по башке будете, тетенька?
— Нету у тебя никакой башки, — с удовольствием сказала Таня, — этот нарост, что у тебя на плечах, второй задницей называется. А по заднице бить тебя уже бесполезно.
— Гы… — пьяно рыгнул Васька Черняк, не поняв ни единого слова из того, что она сказала. Но наган ему явно мешал, и он завыл снова, с расстановкой:
— Ствол, тетенька, отпусти, пусти!.. Горло давит…
— Я тебе еще не так горло сдавлю, — пообещала Таня, и зло потребовала: — Мертвого младенца ты в лавку еврея Кацмана подбросил? Отвечать!
— Откуда ты знаешь? — перепугался Васька.
— Ты сделал? Отвечать! — Таня снова ткнула его в горло наганом для пущей острастки. Неизвестно, что подумал Васька, но он вдруг завопил:
— Я не хотел! Вот те крест, не хотел! Оно само как-то вышло!
— Как это так само вышло? — усмехнулась Таня. — Не бывает, чтобы само! Говори!
— Так это… Оно так… Денег я был ему должен…
— Ну денег… И что?
— Так Кацман сказал, что в тюрьму меня упечет! А я не хотел в тюрьму! А платить было нечем. А в тюрьму не хотел…
— И что ты сделал тогда? — вспомнив обо всех людях, убитых во время еврейского погрома, Таня почувствовала такую волну отвращения, что еле сдержала себя в руках. Ей страшно хотелось пристрелить гада. И она даже обрадовалась, что благоразумно вынула из нагана патроны.
— Ну… Это… Корзину под лестницу лавки засунул, — нехотя признался Васька Черняк, — думал, про корзину скажу, и Кацману не до меня будет. В полицию его заметут. Я ведь не думал, что такое будет. Вот тебе крест, я не хотел.
— Ладно, — Таня тяжело вздохнула, — корзину с мертвым младенцем где добыл? Кто дал?
— Так никто не давал… Сам нашел… Случайно… Проснулся, а там… это…
— Место! Место, где ты корзину нашел!
— Так уже и не помню…
— Нет, так дело у нас не пойдет, — Таня снова ткнула его наганом, — придется вспомнить. Мне место важно.
— Не знаю я, вот те крест… Сказать словами не могу…
— А показать можешь? — сообразила Таня.
— Показать могу! — обрадовался Васька. — Это недалеко отсюда.
— Тогда веди, — Таня убрала наган и сунула его в карман, — и помни, что я за тобой слежу. Стреляю я метко, а обойма у меня полная.
Васька даже протрезвел от страха и довольно быстро пошел вперед. Любой другой бы заинтересовался тем, кто такая Таня и почему она так интересуется страшной находкой. Но мозги Васьки были полностью атрофированы от количества выпитого спиртного, и он просто шагал вперед, надеясь, что избавится от страха, который вдруг темной мохнатой лапой сжал его сердце.
Вскоре Таня ощутила острую разлитую в воздухе вонь и быстро сообразила, куда он ее ведет. А еще через время различила сгрудившиеся возле самодельных костров настороженные темные тени.
Таня прекрасно знала, что такое свалка за Привозом, и избегала заходить туда, ведь обитатели свалки, жители этого своеобразного привозного дна, не имели ничего общего с криминальным миром.
Эти полуживотные-полулюди, опустившиеся на самое крайнее социальное дно, жили по своим собственным, особым законам. И если вор из криминального мира, член уличной банды, еще мог рассчитывать на то, что его не тронут другие уголовники, то в пределах свалки никакой безопасности не было. Эти существа не имели ни правил, ни понятий, ни законов. И Таня, понимая, что они вошли в границы свалки, вдруг ощутила липкий, пронзающий страх, похожий на острую ледяную иглу, вонзившуюся прямиком в ее сердце.
Ей было страшно, но показывать этот страх она не могла. Как и в случае с дикими животными, к примеру, со злой собакой, страх делал уязвимой.
— Ты здесь живешь? — спросила Таня, сурово сдвинув брови и придав голосу твердости, чтобы не показать, как ей страшно.
— Иногда ночую, — ответил Васька.
Они поравнялись с костром, от которого шла страшная вонь. Таня разглядела, что на огромной закопченной сковородке жарились большие прогорклые куски какого-то желтоватого сала. Ей вдруг подумалось, что это собачье сало, и жуткий приступ тошноты подступил прямо к глазам. Таня старалась не смотреть ни на страшную сковородку, ни на жуткие, расплывшиеся в темноте лица тех, кто склонился над этим костром.
Но костер они быстро миновали. Васька пропетлял мимо сгрудившихся по краю свалки подвод и вывел ее к большой горе гниющих овощей.
— Вот тут, — рукой Васька ткнул в овощные отходы, — только тогда кучка маленькая была. Совсем не навалено было…
— А где корзина стояла? — уточнила Таня.
— Вот тут, — Черняк обогнул гору и ткнул в землю дырявым носком ботинка.
— Кто-то видел, что ты нашел? — уточнила Таня.
— Ни одна живая душа не видела! — тяжело выдохнул Васька.
— Так, ты нашел корзину. Заглянул внутрь. А дальше что?
— А дальше я вспомнил, шо Кацман рыщет меня по всему городу. Ну и придумал, — нехотя признался Васька.
— И страшно тебе не было? Противно не было? — для себя поинтересовалась Таня.
— А чего бояться-то? — Васька пожал плечами. — Он же мертвый.
Большего падения нельзя было даже вообразить. Таню так скрутило от почти физического отвращения, что она развернулась и медленно пошла вдоль горы отбросов, стараясь не сильно вдыхать воздух. Васька плелся за нею следом.
— Ой… — вдруг произнес он с совершенно не свойственными ему нотами, — ой… оно…
— Что оно? — быстро обернулась Таня.
Черняк показывал на кучу гниющих капустных обрезков, под которыми явно вырисовывался твердый предмет.
— Оно, это… раньше тут не было!
Таня подошла ближе, нагнулась, разворотила гниющие капустные листы носком ботинка, чиркнула спичкой. Тусклое пламя что-то осветило — и она разглядела белую человеческую ногу.
Сомнений никаких не было: в куче гниющих капустных отбросов действительно находилась отрезанная человеческая нога! В первый момент Таня едва не потеряла сознание от ужаса и с трудом удержалась, чтобы не завопить во весь голос. Потом в голове быстро пронеслось, что произошло очередное убийство, убийца нанес третий удар.
Как ни странно, но именно эта мысль позволила взять себя в руки. Перед глазами Тани пронеслись сцены страшного расстрела заложников на Привозе — потное, искаженное, ничего не понимающее лицо хозяина бакалейного магазина, тонкое, тревожное, обреченное лицо его молодого продавца-помощника. Новое убийство означало, что будут новые расстрелы. Марушина просто не удержится от того, чтобы не расстрелять кого-то в очередной раз, продемонстрировав свою страшную власть. Убийцу этим не остановить, его жертву — не вернуть к жизни. Но будут новые жертвы… Значит, нельзя допустить, чтобы труп нашли, нельзя, нельзя… Все это быстро пронеслось в ее голове. Таня привыкла принимать решения и действовать. А потому она забросала ногу листьями, постаравшись скрыть как можно больше страшную находку, и резко обернулась к Ваське:
— Ничего тут нет! Понял? Ничего! Только целый, твердый кочан капусты.
— Гы… — Васька моргнул. К счастью Тани, он был слишком пьян и слишком туп, чтобы хоть что-то сообразить. А потому недоумевающе уставился на нее.
— Показал? Всё! Теперь пошел вон! — и, так как Васька продолжал стоять, она рявкнула: — Пристрелю! Пошел вон, кому говорю!
Это подействовало. И, качнувшись, Васька Черняк быстро затрусил в темноту.
Сама же Таня, дрожа всем телом, отступила на несколько шагов назад. А затем бросилась бежать в противоположном направлении.
Володя Сосновский не поверил своим глазам, когда в ответ на несколько тревожных длинных звонков открыл дверь своей квартиры и увидел Таню. Бледная, дрожащая, с огромными, расширенными глазами, она была не похожа на саму себя.
— Таня! Таня… — Володя вдруг ощутил такой безумный, такой пьянящий порыв жгучего счастья, что даже испугался. Чтобы взять себя в руки, быстро подтолкнул Таню вперед.
Комната была уютно освещена настольной лампой, на столе разложены листки рукописи — Володя работал. В кресле, уютно устроившись, спал большой черный кот. Потрескивал зажженный камин. Но Таня, казалось, не замечала всего этого уюта.
Обессиленно рухнув на диван, она начала так сильно дрожать, что Володя не на шутку перепугался. В ее белом, абсолютно безжизненном лице не было ни кровинки.
Он бросился к серванту и быстро налил коньяка. Поднеся к губам Тани стакан, он заставил ее сделать несколько глотков. На щеках ее появился румянец — коньяк подействовал.
— Что произошло? — Володя был испуган, больше всего он боялся, что кто-то мог ее обидеть. — Таня! Что случилось?
— Труп… Очередной труп, — Таня еще раз глотнула коньяк. — Я нашла его совершенно случайно.
— Что ты нашла? — растерялся Володя. К такому он был не готов.
— Труп. Третий. На мусорной свалке. Отрезанная нога, — на одном дыхании выпалила Таня. — Нельзя, чтобы Марушина обнаружила труп, нельзя. Она снова постреляет людей. Помнишь, она угрожала расстрелом заложников, если будет еще труп. Мы должны его выбросить.
— Что мы должны сделать? — не понял ее Володя.
— Мы должны избавиться от трупа, выбросить, уничтожить его, — дыхание вернулось к ней, и теперь Таня говорила более уверенно и спокойно. — Мы должны не допустить новые расстрелы невинных людей. Единственный способ их избежать — избавиться от трупа!
— Подожди… — Володя был ошарашен. — Ты предлагаешь мне скрыть следы серьезного преступления? Но ведь это тоже преступление!
— А расстрел заложников что? — посмотрела на него Таня. — Кто будет расследовать третье убийство? Кто расследовал два первых? Кстати, ты выяснил, как зовут первую жертву, кто она?
— Нет, — Володя смутился, — мне не удалось узнать это. Никто не знает. Не получилось. Пока.
— Вот видишь, — укоризненно сказала Таня, — но если в первом случае не убивали людей, то теперь будут. Мы должны помешать этому!
— И как ты собираешься это сделать? — пораженный Володя просто отказывался мыслить.
— Уничтожить, закопать, сжечь, выбросить! — Таня начала злиться.
— Ты предлагаешь мне, полицейскому следователю, избавиться от трупа и скрыть следы такого серьезного преступления? — Брови Володи поползли вверх.
— Ты уже не полицейский следователь! Как ты не понимаешь, нет больше полицейских следователей! Ничего нет! Как ты мог забыть расстрел после второго убийства! — Закрыв лицо руками, Таня вдруг разрыдалась.
Володя накинул свою кожаную тужурку, сунул в карман заряженный револьвер. И, не дожидаясь, пока Таня успокоится, жестко скомандовал:
— Пошли. Посмотрим, что там такое.
Он действовал и командовал, как самый настоящий мужчина. И Таня вдруг успокоилась. Слезы высохли, истерику сняло как рукой. Володя потушил лампу, камин, запер дверь. Они выскользнули в темноту.
— А ну назад! — Володя наставил револьвер. — Пошли прочь! Стрелять буду!
Таня сжалась за его спиной. Ощерившиеся обитатели свалки образовали собой живую стену, и в темноте ярко сверкали горящие ненавистью глаза.
По дороге в какой-то лавчонке, не запертой на ночь, Володя удачно раздобыл большой мешок, лопату и маленький масляный фонарь.
— Соберем эти части, — сказал он. — Появилась у меня одна идея.
Таня нашла нужное место без труда. Володя зажег фонарь и принялся отбрасывать капустные листья. Под ними обнаружилась не только нога, но и часть грудной клетки с одной рукой, и даже ступня второй ноги, отрезанная почти по лодыжку. Содрогаясь от отвращения, Володя сгреб лопатой части трупа, перебросил их в мешок. Они уже собирались уходить, и даже потушили фонарь, когда за их спинами вдруг послышалось утробное, глухое рычание.
Это были обитатели свалки, которые собирались на них напасть. Вооруженные кто дубиной, кто лопатой, кто вилами, они представляли собой страшное зрелище. Разглядев на свалке посторонних людей, они тут же решили напасть и ограбить. И отбиться от них было пострашней, чем от своры диких собак. Эти звери были двуногими, целенаправленно, с людской понятливостью нацеленные исключительно на злобу и ненависть.
Володя выстрелил в воздух. Подействовало мало. Их стали окружать. Перекинув Тане тяжелый мешок, Володя прицелился прямо в толпу. Это заставило ближних остановиться. Затем кто-то бросился вперед. Володя выстрелил. Раздался звериный вой, исполненный боли. Ряды нападающих сбились.
— Бежим! — и Володя, крепко схватив Таню за руку, бросился в темноту. На бегу он все-таки умудрился забрать из ее ослабевших рук мешок с разрезанными на куски частями человеческого трупа.
Их никто не преследовал. Покинув пределы свалки, они оказались на Пантелеймоновской. Чтобы отдышаться, рухнули на какую-то лавку возле ближайшего дома.
— Они бы нас убили, — сказал Володя, — вот зверье. А вдруг это они убивают таким способом?
— Ну нет, — Таня покачала головой, — на это у них не хватило бы мозгов. Наш убийца умный и куда более изощренный. Убивает сериями.
— Мертвого младенца мы не нашли, — сказал Володя, словно пытаясь ее поддеть.
— Мы не искали, — возразила Таня. — Я уверена, что он где-то там, в куче. Вернуться за ним я не вернусь, даже не проси.
— Я тоже не самоубийца, — хмыкнул Володя.
— Куда теперь? — спросила Таня, бросив взгляд на мешок, лежащий на земле, возле их ног.
— В анатомический театр, — сказал Володя, и тут же добавил: — Там работает старый профессор медицины, друг моего отца. Он так любит свою работу, что рискнул остаться в Одессе. Он сохранит все в тайне, если я попрошу. К тому же сделает медицинское обследование трупа. Может, мы узнаем что-то новое.
— Мне не нравится эта идея — вдруг он испугается и нас выдаст, — покачала головой Таня, — но это лучше, чем ничего. Лучше, чем бросить мешок прямо на улице.
— Он не выдаст, — сказал Володя, — идем. Если нам повезет, мы застанем его. Он часто работает по ночам.
— Вы странные молодые люди, — промолвил старый профессор с густой окладистой бородой, точно такой, какими принято изображать профессоров в серьезных книжках. — Я многое видел в жизни и многое пережил, но видеть молодых людей, которые просят спрятать части трупа и одновременно провести исследование, мне доводится впервые.
— У нас исключительные обстоятельства… — начал было Володя, но профессор тут же перебил его, махнув рукой.
— Знаю, знаю, дорогой Вольдемар! Я понимаю больше, чем вы думаете. Сейчас не те времена, чтобы проводить расследование даже в случае самого жестокого убийства. Я помогу вам, чем смогу. Вы правильно сделали, что принесли труп сюда. Этим вы спасете невинных людей, которых могут расстрелять за то, чего они не делали, — было ясно, что старик-профессор знает о расстреле на Привозе. — Большевики не трогают меня, так как думают, что я сошел с ума. Это играет мне на руку — вот теперь я могу все спрятать.
Старик угощал их чаем в своем кабинете в анатомическом театре, где ничто не указывало на то, что это за место. Поставив чашку на стол, профессор улыбнулся.
— Может, желаете рассмотреть?
Части тела были разложены на оцинкованном столе под большой яркой лампой. В воздухе витал запах хлорки и какой-то тошнотворной медицинской сладости. Тело казалось изваянным из белого мрамора. Там, где были разрезы, не осталось и полоски крови.
— Я могу сразу сказать вам, что этот человек мертв уже несколько дней, — профессор направил лампу на стол, — и еще могу сказать вам, что это молодая женщина.
Таня подошла ближе, склонилась над рукой… И вдруг вскрикнула. На белой коже отчетливо смотрелась черная татуировка — роза за колючей проволокой.
— Что случилось? — Володя быстро подошел к ней. — Ты что-то увидела?
— Увидела, — мрачно сказала Таня, и пояснила: — Я знаю, кто это. Эту женщину звали Ираида Стеклярова.
