– Грек! – Вика, похоже, даже обрадовалась, услышав в трубке мой голос. – Как хорошо, что вы появились. Я хотела сама вам позвонить, но вы не оставили номера.

И правда, как же это я так облажался?..

– Вы у меня книгу забыли, – продолжала она. – Брошюру этого противного Маньковского.

Конечно, я предпочел бы, чтоб Вика захотела позвонить мне по какой-то другой причине. Но все равно сам факт был приятен.

– Мне эта книга на фиг не сдалась, можете ее выбросить, – отвечал я. – Но встретиться нам с вами обязательно нужно.

– Есть новости от заказчика? – снова обрадовалась Вика.

– Не совсем, – смутился я. – Но обсудить кое-что нужно.

Встречу Вика снова назначила утром, но на этот раз не у себя дома, а в центре, у «Макдональдса». Выйдя из метро «Пушкинская» раньше оговоренного времени, я купил у симпатичной бабульки букетик нарциссов и занял очередь в «Макдональдс». Когда Вика подошла и отыскала меня, я был уже в середине «хвоста».

– Знаете, хорошо, что мы решили пойти сюда, – сказала она, с благодарностью приняв цветы. – А то, стыдно сказать, я еще ни разу тут не была, хотя и работаю рядом.

– Слышал, что скоро откроют еще один «Макдональдс», на Арбате, кажется, – поделился я.

– Хорошо бы. Тогда, может, тут народу будет поменьше…

После очереди на вход мы отстояли еще длинную очередь в кассу. Заметив, что удобный столик у окна вот-вот освободится, я отправил Вику занять место и вскоре подошел к ней с подносом, доверху нагруженным гамбургерами, жареной картошкой, мороженым и кока-колой. Серьезный разговор пришлось несколько отложить – в кафе было слишком шумно и слишком людно, но мне это оказалось только на руку. За едой мы с Викой непринужденно болтали о том о сем, делились впечатлениями от американской кухни, обсуждали работу Вики в театре и мою в архиве. Узнав, чем я занимаюсь, Вика, как ни странно, вместо того чтоб взглянуть на меня с понятным пренебрежением («фи, архивариус…»), наоборот, заметила:

– Какая интересная у вас, должно быть, работа!

– По большей части рутина, – засмущался я. – Перевод старых документов на современные носители информации…

– А по-моему, это здорово, – совершенно искренне ответила она. – Старые документы… В них же наверняка столько любопытного! История, отраженная в событиях, в человеческих судьбах…

У нее даже глаза загорелись, честное слово! Хотя, надо сказать, меня ее реакция удивила: нет, сам-то я всегда понимал, насколько это интересно, спасибо Антону Захарычу, светлая ему память, но все-таки как-то всегда стеснялся своей работы. А тут вдруг под восхищенным взглядом Вики даже гордость какую-то почувствовал за то, что делаю.

Опустошив, наконец, все бумажные коробочки и стаканчики, мы вышли из кафе. К счастью, погода располагала к прогулкам, и мы неторопливо направились вниз по Тверскому бульвару. Вика что-то говорила, улыбалась, прижимала к себе подаренные мною цветы, а я шагал рядом и не верил своему счастью. Я знал Вику чуть больше недели, видел ее третий (и, очень возможно, что и последний) раз, но уже относился к ней так, будто она была в моей жизни всегда. И сама жизнь, благодаря ей, словно приобрела некий отсутствовавший раньше смысл. Прямо не жизнь – а рама для портрета. Ее портрета…

– Так о чем вы хотели поговорить со мной? – напомнила Вика, и сердце у меня сразу рухнуло куда-то вниз, в направлении новеньких кроссовок.

– Видите ли, Вика… – Я решил начать издалека. – Мне тут случайно попалось фото еще одного портрета вашей мамы… Вернее, не совсем портрета… Необычного портрета, я хотел сказать. Особенного.

– Как это? – Ее и без того большие глаза широко распахнулись.

– Трудно объяснить. Это надо видеть.

– А фотографии у вас с собой?

– Да.

– Ну так покажите!

– Давайте присядем. – Я кивнул на свободную скамейку. И когда Вика послушно опустилась на нее, сразу же вытащил и продемонстрировал ей оба украденных из милицейского архива снимка.

– С ума сойти! – ахнула она, как следует рассмотрев фото. – Это просто чудо какое-то! Как оптическая иллюзия. Только иллюзии, которые я видела, они все какие-то… Даже не знаю, как сказать, схематичные, что ли, упрощенные. А здесь настоящее произведение искусства, это даже по фотографии видно. Будто картина нарисована на стекле, а за ним скрывается другая – мамин портрет… Это ведь тот же самый художник, да? Мамин сокурсник Андрей… Андрей Зеленцов? У него очень узнаваемая манера… Скажите, а что с ним стало? Он жив? Где он теперь?

– У него довольно трагическая судьба, – уклончиво ответил я. – Вскоре после училища он попал в тюрьму по ложному доносу. И, сами понимаете…

– Как это грустно… – Взгляд Вики затуманился. – И отчего это талантливые люди, как правило, всегда несчастны?

Она снова посмотрела на снимок.

– А что такое с картиной? Ее точно ножом разрезали.

– Именно так и было, – кивнул я.

– Пытались уничтожить? Как «Данаю» в Эрмитаже? Тоже какой-то сумасшедший?

– Этого я, увы, не знаю. Возможно.

– И как у людей рука поднимается… – пробормотала Вика. – Ведь это действительно гениальная картина, шедевр. Теперь я понимаю, почему ваш заказчик скупает все картины Зеленцова.

– Об этом я тоже хотел с вами поговорить, – решился, наконец, я. – Но это долгая история…

– Я с удовольствием послушаю, – заверила Вика. – Мне интересно.

И я рассказал ей все, что знал сам, с самого начала. О том, как на меня случайно, через общих знакомых, вышел бывший уголовник с удивительной татуировкой во всю спину, изображающей храм, сквозь который проступал женский образ – образ Елены Коротковой. Как этот уголовник дал мне задание разыскать его сокамерников с такими же татуировками, сделанными, как выяснилось, Андреем Зеленцовым.

– На тех татуировках тоже нарисована мама? – уточнила в этом месте Вика.

– Не могу сказать с уверенностью, – честно признался я. – Сам я ни одной из них не видел, даже на фото. Но Угрюмый говорил, что да.

Дальше я рассказал все, что узнал от Угрюмого о заказчике. А потом перешел к самой неприятной части истории – к тому, что бывшие уголовники с удивительными татуировками на спинах стали странным образом гибнуть один за другим. Включая и самого Угрюмого.

Вика оказалась прекрасным слушателем. Если не принимать во внимание вопрос о портрете Елены, она больше ни разу не перебила меня, но была очень внимательна и реагировала очень живо, и на ее лице постоянно отражались то удивление, то испуг, то сочувствие. И только когда я, закончив всю историю, высказал предположение, что кто-то уничтожает работы Зеленцова, чтобы повысить цену оставшихся картин, Вика покачала головой.

– Знаете, я в это не верю… Ну ладно еще – картину на выставке испортить или даже убить людей с татуировками, как это ни ужасно… Но мертвецов-то из могил зачем выкапывать? И тела расчленять… – При этих словах Вику слегка передернуло. – Зачем? Кому, уж простите меня, придет в голову лезть в могилу, чтобы посмотреть на картину, наколотую на спине покойника?

– Только психу. – Я не мог с ней не согласиться. И Вику мой ответ вдруг неожиданно обрадовал.

– Вот именно – психу! – воскликнула она. – И у меня даже есть подозрение, какому именно. Знаете, когда вы забыли у меня книгу Маньковского, я из любопытства ее просмотрела. И решила, что автор не в своем уме. Вот, сейчас… – Она вытащила из сумки брошюру и пролистала, ища нужное место. Послушайте, что он пишет о разрушительности современного искусства: «Другие произведения искусства, наоборот, связывают ее – имеется в виду, душу, – преграждая естественный для человека путь ввысь. Здесь и далее мы будем называть их «тлетворный артефакт». Эти произведения могут приковать к себе душу, посадить ее на невидимую цепь – мнемопрограмму, которую сам человек не ощущает. Для того чтобы освободить скованную произведением душу, следует механически расчленить, разорвать, а лучше всего сжечь воздействующий на нее рисунок, разрушая тем самым созданные им порочные связи…»

– Ну мало ли, что он мог набредить в книге… – возразил я, но как-то не слишком уверенно.

– Не только в книге, – нахмурилась Вика. – Помните, я рассказывала, как он приходил к нам домой и разговаривал с мамой? Мне он уже тогда показался странным… И – я припомнила – уже тогда гнал какую-то пургу об отрицательной энергии, негативном влиянии, скрытой угрозе и тому подобной ерунде…

Я сосредоточился и попытался вспомнить подробности своей личной встречи с Маньковским. Похож ли он на сумасшедшего, да еще настолько одержимого, способного убивать людей из-за каких-то татуировок? Ну хорошо, пусть не «каких-то», пусть сделанных гениальным художником. Но все равно поверить в подобное было трудно. Хотя… Кто их знает, этих маньяков. Ведь я их никогда в жизни не видел. Только в фильмах, с которых делал копии, а они разлетались, как горячие пирожки. И в этих фильмах, таких как «Попутчик» и «Молчание ягнят», маньяки сначала совсем не походили на сумасшедших. Наоборот, были необыкновенно умны, изобретательны, некоторые даже обаятельны, как Ганибал Лектер…

– Но это что же получается? – проговорил я вслух. – Маньковский настолько одержим своими идеями, что записывает в эти самые «тлетворные артефакты» не только картины, но и живых людей? И уничтожает их?

– Возможно, – предположила Вика, – если он действительно маньяк, то он не отдает себе в этом отчета. Он не видит в Угрюмом и всех остальных людей из плоти и крови, с душой, внутренним миром, мыслями, чувствами и желаниями. Для него они только носители зла, которое надо уничтожить. Уничтожая, он уничтожает только артефакт, а не человека. Ну то есть ему так кажется…

– И все-таки не сходится, Вика… – возразил я, еще немного подумав. – Если картины Апостола, то есть Андрея Зеленцова, уничтожает именно Маньковский, то как объяснить ту, которая висит у него в офисе?

– А у него там есть картина Зеленцова? – снова удивилась Вика.

– Есть. И даже похожая на ту, пострадавшую на выставке, фото которой я сегодня вам показывал.

– И там тоже есть портрет мамы?

– Да.

– Вот бы взглянуть на эту картину!

– Боюсь, это будет затруднительно. Прием у Маньковского стоит сто долларов.

– Ничего себе! – ахнула Вика. – Почти три моих зарплаты. Конечно, мне негде взять такие деньги…

Вздохнув, она замолчала, и я прекрасно понимал, о чем она думает.

– Вика, мне очень жаль, что так получилось с заказчиком… – пробормотал я. – С ними контактировал только Угрюмый, и с его смертью связь прервалась. Но я обещаю вам, что обязательно разыщу этого мецената. В конце концов, я знаю его имя, знаю, когда он был в России… Найти координаты вполне реально. А дальше я уже свяжусь с ним, сообщу о хранящихся у вас работах Зеленцова… Впрочем, это вы можете сделать и сами. В смысле – написать ему.

Вика немного помолчала.

– Вы, возможно, будете считать меня меркантильной, – задумчиво проговорила она после паузы. – Но признаюсь, что ваше предложение меня тогда здорово обрадовало. Столько всего себе нафантазировала… Что бы там ни писали классики о возвышающей силе страданий, в бедности нет ничего возвышенного. Может быть, бедным быть и не стыдно… Но это как зимой без пальто ходить – не столько стыдно, сколько холодно.

Я невесело усмехнулся. Как хорошо я ее понимал…

– Знаете, Грек, не то чтобы я завидовала другим, – продолжала Вика. – Но мне просто обидно. Зависть и обида – это ведь разные чувства? Я не хочу, чтобы другим было плохо, но я хочу, чтобы и мне было не хуже. Почему я, к примеру, не могу себе позволить съездить на выходные в Петербург? По музеям походить или просто по городу погулять – он ведь сам весь сплошной музей. Я это знаю, хоть и ни разу там не была. И стоит-то такая поездка не так уж дорого – а мне не по карману. И я решила, что как получу деньги – так первым делом махну в Санкт-Петербург. – Она грустно улыбнулась. – Но правду говорят, что загад не бывает богат. С неба на меня ничего не свалится, придется решать свои проблемы по-другому. Я очень люблю свою работу в театре, но, видимо, все-таки придется ее сменить. Другие же как-то устраиваются! Кто-то челноком за границу ездит, кто-то «Гербалайфом» торгует… Две мои подруги на фирмах работают, говорят, не так сложно туда попасть, надо только английский и компьютер знать. А английский у меня хороший, только вот компьютера я никогда еще в глаза не видела, только в кино…

– У нас на работе есть компьютеры, могу вас научить, – спешно предложил я. – Но и с рисунками Зеленцова еще не все потеряно…

Однако на этот раз Вика, похоже, меня уже не слушала, думала о чем-то своем. А потом вдруг спросила:

– Скажите, а остальные зэки… сокамерники этого вашего Угрюмого… Что с ними? Они живы?

– Да вроде… – Я несколько опешил от такой резкой смены темы. – Четверо еще в полном порядке. Один в монахи подался, другой куда-то на Урал, еще двое живут в вашем любимом Санкт-Петербурге.

– И они ничего не знают?

Я пожал плечами:

– Понятия не имею. Может, и знают. Если смотрят телевизор и читают газеты, то могут и узнать. Плюс у них, в криминальном мире, своя система связи хорошо налажена, этакое своеобразное сарафанное радио. Угрюмый несколько раз об этом говорил. Мол, я бы и без тебя мог узнать про корешей, по своим каналам, да светиться не хотел. Да и заказчик требовал официальных документов, а не просто информации на словах.

– Все равно, наверное, стоит их предупредить, – решила Вика. – Чтобы были осторожнее. Кто бы ни был этот маньяк, он в любую минуту может добраться и до них.

– Я что-нибудь придумаю, – пообещал я.

Вика взглянула на часы и ахнула.

– Ой, уже так поздно! Мне ж на работе голову оторвут!

И заторопилась, подхватила свою сумочку, цветы и вскочила со скамейки. Я еле сумел задержать ее еще на полминуты, чтобы Вика, наконец, все-таки записала номера моих телефонов. Что было приятно – она сразу внесла их в записную книжку, а не черканула где-то на листочке, которые обычно так легко теряются.

Телефон зазвонил поздним вечером, около одиннадцати. Мама и папа давно легли, я тоже разложил свой диван, валялся на нем, читая «Стальную крысу» Гарри Гаррисона, и поторопился снять трубку, чтобы энергичный трезвон не разбудил родителей. Конечно, я всей душой надеялся, что звонит Вика. Но, конечно, это была не она. Да и звонки необычные, слишком частые – значит, межгород.

– Могу я поговорить с Феофаном? – произнес незнакомый женский голос. Низкий, вкрадчивый, как мне показалось, немного усталый. И еще – очень, я даже не знаю, как это описать, аристократический, что ли. Не манерный, но именно такой голос, который должен принадлежать особе голубых кровей. По одной фразе было ясно: говорит не баба и даже не женщина, а дама.

– Слушаю вас. – Я даже немного растерялся. Среди моих знакомых точно не было никого с таким голосом.

– Добрый вечер, Феофан, – поздоровалась таинственная собеседница. – Извините за поздний звонок, я хотела застать вас наверняка.

– У вас получилось, – подтвердил я. – Простите, а с кем я говорю?

– Лично мы с вами не знакомы, – послышалось в трубке, – поскольку раньше общались только через Виссариона.

– Вы представляете фонд? – догадался я, здорово, признаться, обалдев от такого поворота событий. Вот уж чего не ожидал – так не ожидал.

– Да, я помощница герра Бегерита, – подтвердила дама. – Я сотрудничала с Виссарионом, он рассказал мне о вас и дал ваши координаты.

– Виссарион умер на прошлой неделе, – сказал я, хотя почти не сомневался, что моей собеседнице об этом известно. И оказался прав.

– Да, я знаю. – Голос в трубке слегка дрогнул. – Это для нас большая потеря… Мне очень жаль.

Интересно, чего ей жаль? – усмехнулся я про себя. Погибшего человека или картины на его спине? Почему-то мне казалось, что именно картины. И не как безвозвратно утерянного произведения искусства, а как упущенного источника хорошего дохода.

Дама на том конце провода точно прочитала мои мысли.

– Мне действительно очень жаль Виссариона, – повторила она, – и это не просто слова. Я неплохо его знала, он был… довольно неординарной личностью. Такая тяжелая судьба у человека и такая трагическая гибель.

– И не единственная за последнее время, – вырвалось у меня, и она поняла с полуслова.

– Да, я знаю и это. Кто-то в России намеренно уничтожает творения Андрея Зеленцова. Это одна из причин, по которой я звоню вам, Феофан, – предупредить, чтобы вы были осторожны.

– Тронут вашей заботой, – усмехнулся я. – Но на мне нет рисунков вашего Зеленцова.

Мое заявление можно было понять двояко – и в том смысле, что я не интересую маньяка в качестве жертвы, и в том, что у нее нет резона обо мне беспокоиться.

– Однако вы знаете, где находятся некоторые из них, – заметила моя собеседница. – Вы говорили об этом Виссариону, а он успел сообщить мне. И я была бы вам очень признательна, если б вы поделились информацией. Насколько я знаю, до этого момента наше сотрудничество было взаимовыгодным. И нет никаких причин его прекращать.

Я заколебался. С одной стороны, этот звонок казался немыслимой удачей, о которой можно только мечтать, – ведь именно благодаря фонду я собирался помочь Вике решить ее проблемы и выбраться из финансовой пропасти. Но, с другой стороны, после всех тех сведений, которые я нарыл в милицейском архиве, было уже страшно кому-либо доверять. В том числе и моей собеседнице. Сомнительно, конечно, что это именно с подачи этих немцев уничтожаются татуировки вместе с людьми, на которых они выколоты, – такое явно не на руку фонду, в их интересах, наоборот, сберечь и приобрести как можно больше произведений искусства. Но где гарантия, что они, узнав о наследстве Вики, не захотят ее обмануть, украсть рисунки или, хуже того, отобрать силой?.. Нет, пожалуй, о Вике я ничего говорить не буду…

– Феофан, алло? Вы меня слышите? – нетерпеливо прозвучало в трубке.

– Да, я здесь.

– Хорошо, а то мне показалось, что связь прервалась. Так что насчет сотрудничества? Вы сообщите мне информацию о работах Зеленцова?

– Сообщу, если меня устроят условия сотрудничества, – снагличал я.

– Сколько вы хотите за посредничество? – деловито спросила она.

– А сколько вы можете предложить? – Честно признаться, я понятия не имел, сколько такие вещи могут стоить.

– Обычно посредники у нас получают десять процентов от сделки. Но по вашему желанию мы можем обговорить и какую-то конкретную фиксированную сумму.

– Десять процентов меня вполне устроят, – решил я.

– Тогда я вас слушаю. – В ее голосе зазвучали деловые интонации.

– Одну из картин Зеленцова, небольшую, примерно тридцать на тридцать, я собственными глазами видел в офисе некого профессора. Точнее, экстрасенса. – Я несколько замялся, затруднившись с определением профессии, и собеседница тут же воспользовалась паузой:

– Вы, случайно, говорите не о Леониде Маньковском?

– Именно о нем, – вынужден был признать я.

– Тогда эти сведения для нас не актуальны. У вас есть что-нибудь еще?

– Да, есть, – решился я. – Еще две картины и несколько карандашных эскизов.

– У одного владельца или у разных? – уточнила дама.

– У одного, – не без волнения отвечал я, готовый и сейчас услышать: «Вы, случайно, говорите не о дочери Елены Коротковой?»

Но услышал совсем другое:

– Насколько вы уверены в авторстве этих работ?

– Есть веские основания считать, что все они принадлежат именно Зеленцову, – удачно вывернулся я.

– Что ж, тогда это может быть любопытно, – задумчиво проговорила она. – Вы беседовали с владельцем? Он заинтересован в сделке?

– Возможно, если его устроит цена.

– Я хотела бы получить… – начала было моя собеседница, но тут же перебила сама себя: – Или нет, не нужно. Я все равно собираюсь в обозримом будущем приехать в Россию, в Санкт-Петербург. Тогда я позвоню вам, и вы организуете мне встречу с владельцем картин.

– Хорошо, – откликнулся я, хотя понимал, что моего согласия, в общем-то, тут и не требуется, все и так уже решено без меня.

– И у меня к вам, Феофан, будет еще одна просьба, – добавила моя собесдница. – По вашему, так сказать, основному роду деятельности. Нужно будет разыскать сведения еще об одном человеке. Сразу предупреждаю, что эта задача будет потруднее предыдущих. Здесь, как говорится, дела давно минувших дней… Но в случае успеха и оплата будет соответственной – тысяча долларов США.

Я едва удержался, чтобы не присвистнуть. Штука баксов за одного-единственного фигуранта – это очень щедро. Кто бы он ни был.

– Готов записывать данные. – Я потянулся за блокнотом, который на всякий случай всегда лежал у меня радом с телефоном на прикроватной тумбочке.

– Данные я пришлю вам завтра по факсу. – Она уточнила номер. – А пока запишите мой телефон, если вдруг возникнут какие-то вопросы.

Номер был, похоже, мобильным. Представляю, во сколько мне обошелся бы звонок на сотовый, да еще за границу… Ну да ладно, звонить ей я все равно не собирался.

– А как к вам обратиться? – запоздало поинтересовался я.

– Я не представилась? – как будто даже удивилась дама. – Можете называть меня Маргарита. Успехов вам, Феофан. И не затягивайте с поиском, я планирую быть в России уже достаточно скоро.