Глава 4

— Здравствуй, Монро, — сказал Ред Райдингвуд. — Рад тебя видеть у нас в павильоне.

Не останавливаясь. Стар прошагал мимо него, направился к роскошно обставленной комнате, которую предстояло снимать завтра. Режиссер Райдингвуд последовал за Старом и тут же убедился, что. как ни убыстрять шаг, все равно Стар на ярд, на два его опережает. Ему стало ясно — Стар дает понять, что недоволен им. Этим приемом Ред и сам пользовался в былые времена. Тогда в его распоряжении была собственная киностудия и вся клавиатура приемов. На какую клавишу Стар теперь ни нажимай, Райдингвуда не удивишь. Построение мизансцен — его родное дело и стихия, переэффектничать его тут Стару не удастся. Как-то сам Голдвин вмешался в его хозяйство, и Райдингвуд втравил его поглубже, дал побарахтаться в роли перед полестней зрителей — и в итоге, как и предвидел Райдингвуд, режиссерский авторитет его был восстановлен.

Стар подошел к роскошной комнате.

— Декорация ни к черту, — сказал Райдингвуд. — Никакой фантазии. Все равно, как ее ни освещай…

— Но мне-то зачем звонишь? — приблизился к нему вплотную Стар. — Почему не обратился с этим делом к художникам?

— Я звонил не затем, чтобы вызывать тебя сюда, Монро.

— Ты ведь заявлял, что хочешь снимать самостоятельно.

— Виноват, Монро, но я звонил не затем, чтобы вызывать тебя сюда, — повторил Райдингвуд терпеливо.

Круто отвернувшись. Стар пошел назад, к кинокамере. Группа гостей перевела на Стара глаза и раскрытые рты, обозрела его тупо и снова приковалась к героине фильма. Гости были из католического общества «Рыцари Колумба». Им привычны были шествия, в которых несут хлеб, пресуществленный в святые дары, — но здесь перед ними сидела Греза осуществленная, одетая в плоть.

Стар остановился возле героини. Она была в вечернем платье, ее декольтированную грудь и спину покрывала яркая сыпь экземы. Перед каждым эпизодом эту сыпь замазывали густым кремом; отсняв же эпизод, крем немедленно удаляли. Волосы ее цветом и жесткостью напоминали запекшуюся кровь, но зато глаза умели сиять с экрана звездным светом.

Стар не успел еще и слова сказать, как услышал позади себя услужливый голос:

— Лучезарна. Ну просто луч-чезарна. Это помощник режиссера во всеуслышание делал тонкий комплимент. Актрисе не надо было тянуться ухом, напрягать свою бедную кожу. Комплимент относился и к Стару, пригласившему ее на роль с другой киностудии. Косвеннее, отдаленнее комплимент относился к Райдингвуду.

— Надеюсь, все в порядке? — спросил ее Стар приятным тоном.

— Все чудненько, — кивнула она, — только рекламщики без мыла в душу лезут.

— А мы оградим вашу душу от них, — мягко подмигнул ей Стар.

Имя этой кинодивы стало уже общеупотребительно в значении «шлюха». Надо полагать, она себя целиком скопировала с какой-нибудь царицы из тарзаньей серии, где царицам этим дан во власть, неясно кем и почему, чернокожий народ. Актриса и впрямь смотрела на всех как на «черных». Ее взяли на один фильм — с ней мирились, как с неизбежным злом.

Райдингвуд проводил Стара к выходу.

— Все нормально, — сказал Райдингвуд. — Она держится на своем верхнем уровне.

Здесь их никто не слышал, и Стар вдруг засверкал на режиссера гневньми глазами.

— Дерьмо ты наснимал, — сказал Стар. — Знаешь, на кого она в твоих кадрах смахивает — на ежегодную «Мисс Бакалею».

— Я стараюсь взять от нее все, на что…

— Пойдем-ка со мной, — прервал его Стар.

— С тобой? А им объявить перерыв?

— Ничего не надо. — Стар толкнул обитую войлоком дверь.

Машина Стара и шофер ждали у павильона. На студии минуты дороги.

— Садись, — пригласил Стар.

Ред Райдингвуд понял, что дело серьезное. Его вдруг осенило даже, в чем корень беды. С первого дня съемок не актриса у него, а он у актрисы оказался в повиновении. У нее язык, как ледяная бритва, а он человек миролюбивый и, не желая связываться, позволил ей холодно откатать роль.

Ред угадал верно.

— Ты с ней не умеешь обращаться, Ред, — сказал Стар. — Я ведь тебе говорил, что мне нужно. Она нужна мне энергично подлая, а у тебя выходит сыто скучающая. Придется, к сожалению, отставить.

— Картину?

— Нет. Я на нее бросаю Харли.

— Тебе видней, Монро.

— Не обижайся. Ред. В следующий раз попробуем что-нибудь другое.

Машина остановилась перед административным зданием.

— А эпизод мне доснять? — спросил Ред.

— Его сейчас докручивают, — сумрачно ответил Стар. — Харли уже там.

— Но когда ж он успел?..

— Мы вышли — он вошел. Я его вечером усадил читать сценарий.

— Но послушай, Монро…

— Сегодня мне дохнуть некогда, — коротко сказал Стар. — У тебя, Ред, запал иссяк еще три дня назад.

Скандал, да и только, подумал Райдингвуд. Его положению в студии будет нанесен этим небольшой, незначительный, но ущерб, и, пожалуй, придется пока отложить намеченную третью женитьбу. И нельзя даже отвести душу, поругаться — со Старом не поругаешься. О разногласиях с ним шуметь невыгодно. «Заказчик всегда прав» — а в киномире всегда, почти без исключений, прав Стар.

— А мой пиджак? — вдруг спохватился Ред. — Я его на спинке стула оставил в павильоне.

— Знаю, — сказал Стар. — Вот он.

Стар так сосредоточился на том, чтобы смягчить для Райдингвуда отстранение от съемок, что вовсе позабыл об этом перекинутом через руку пиджаке.

«Просмотровая мистера Стара» представляла собой миниатюрный кинозал с четырьмя рядами одутловато-мягких кресел. К переднему ряду придвинуты длинные стволы с заабажуренными лампами, кнопками, телефонами. У стены — пианино, еще с аккомпаниаторских времен. Зал был отделан и обставлен заново всего с год назад, но уже успел принять потертый вид — от работы, от загрузки.

Сюда Стар приходил в два тридцать, и затем снова в шесть тридцать, просматривать отснятое за день. Здесь царила жесткая напряженность. Стар взвешивал результаты труда — итожил месяцы, потраченные на поиск и приобретенье, на планирование, писание и переписывание, на подбор актеров, сцен и освещения, на репетиции и съемки, — оценивал плоды внезапных озарений и отчаянных общих потуг, апатии, интриг и пота. Сейчас все это зримо воплощалось на экране — так воплощается на поле боя сложно задуманный маневр, и с передовой несутся сводки.

К Стару в зал приходили представители всех технических отделов вместе с руководителями групп. Режиссеры сюда не являлись — формально потому, что их миссия считалась законченной, а на деле потому, что здесь — под шорох серебристых бобин, точно под струенье затраченных денег — здесь промахам не давали пощады. И у режиссеров возник деликатный обычай отсутствовать.

Все уже были в сборе. Вошел Стар, быстро занял свое место, и шум разговоров стих. Откинувшись на спинку. Стар поднял, подтянул к себе худое колено, свет в зале погас. Чиркнула в заднем ряду спичка — затем тишина.

На экране ватага франко-канадцев поднималась на лодках по реке, преодолевая порожистую быстрину. Эпизод снимали в одном из бассейнов студии, в конце каждого дубля было слышно режиссерское «Стоп!», актеры на экране вытирали лоб, отдувались с облегчением, а то и с веселым смехом, и вода в бассейне переставала течь — иллюзия кончалась. Отобрав из дублей лучшие.

Стар ограничился тем, что заметил:

«Технически недурно».

В следующем эпизоде, все на той же быстрине, шел диалог между канадской девушкой (ее играла Клодетта Кольбер) и courrier du bois, которого играл Рональд Колмен. Девушка из лодки глядит вниз на Рональда. Просмотрев несколько кадров, Стар неожиданно спросил:

— Декорация уже разобрана?

— Да, сэр.

— Монро, бассейн потребовался для…

— Немедленно восстановить, — оборвал повелительно Стар. — Второй эпизод сейчас просмотрим снова.

Зал осветился на минуту. Директор съемочной группы поднялся со своего места, подошел к Стару.

— Великолепно сыгранную сцену загубили, — говорил Стар с тихой яростью.

— Не тот угол съемки. Клодетта ведет диалог, а камера все это время занята ее прелестным пробором. Пробор — вот что нам нужно, верно? Вот зачем зритель пришел в кино — не лицом Клодетты, а пробором любоваться. Передайте Тиму, что напрасно он беспокоил Клодетту, мог бы обойтись дублершей.

Свет потух опять. Чтобы не заслонять Стару экран, директор группы присел на корточки. Эпизод показали снова.

— Теперь видите ошибку? — спросил Стар. — И заметили в кадре волосок — вон там, справа? Выясните, в проектор он попал или на пленку.

В самом конце эпизода Клодетта Кольбер медленно подняла голову, и на зрителя влажно блеснули ее большие светлые глаза.

— Вот что должна была все время давать камера, — сказал Стар. — И ведь Клодетта отлично сыграла. Проведите пересъемку завтра же или еще до вечера сегодня.

Пит Заврас не сделал бы такого ляпсуса. По студиям не наберется и шести операторов, на которых можно во всем положиться.

Зажегся свет; помощник продюсера и директор группы вышли.

— А сейчас, Монро, пустим кусок, снятый еще вчера, — принесли поздно вечером.

Свет погас. На экране выросла голова Шивы, громадная и невозмутимая (хотя пройдет лишь несколько часов, и голову эту понесет хлынувшая вода).

Вокруг толклись, толпились верующие.

— В следующих дублях, — вдруг проговорил Стар, — пусть два-три карапуза взберутся Шиве на макушку. Проверьте только, не будет ли это отдавать святотатством. Но думаю, что нет. С детворы спрос невелик..

— Хорошо, Монро.

Серебряный пояс со звездными прорезями… Смит, Джонс или Браун… В колонку «Разное»: женщину с серебряным поясом просят…

Действие перенеслось в Нью-Йорк — пустили сцену из гангстерского фильма, и неожиданно Стар воскликнул в темноте:

— Дрянь сцена! Плохо написана, никчемна, плохо подобраны статисты.

Какие это гангстеры? Куча маскарадных конфетных бандитиков. В чем дело, Ли?

— Сцену сочинили сегодня утром, прямо на шестой площадке, — сказал Ли.

— Бертон хотел там все сразу заснять.

— И дрянь заснял. И дальше кадры скверные. Подобный хлам нечего печатать. Героиня сама не верит своим словам. И Кэти Грант ей не верит.

Такое «я люблю вас» — крупным планом? Да на предварительном вас ошикают, из зала к черту выгонят! Еще и разодета как на бал.

В темноте нажали кнопку; проекционный аппарат выключили, дали свет. Зал беззвучно ожидал. Стар сидел с каменным лицом.

— Кто писал эту сцену? — спросил он наконец.

— Уайли Уайт.

— В трезвом виде?

— Ну конечно. Стар подумал.

— Засади вечером за нее человек четырех сценаристов, — сказал он. — Посмотри, кто там у нас свободен. Сидней Говард уже приехал?

— Да, сегодня утром.

— Потолкуй с ним. Объясни ему, что мне здесь нужно. Девушка в смертельном ужасе — она тянет время. Вот и весь секрет. Ей не до любви, не до жиру — быть бы живу. И еще, Кэппер…

— Да? — нагнулся из второго ряда художник.

— Декорация тут подгуляла. Все сидящие переглянулись.

— А в чем именно изъян, Монро?

— Это у тебя надо спросить, — сказал Стар. — Но впечатление тесноты.

Глаз спотыкается. Дешево как-то.

— А было хорошо.

— Было, согласен. Но чем-то подпортили. Сходи туда вечером, взгляни.

Возможно, мебель не ту поставили, загромоздили. Может быть, окно прибавить для простора. Перспективу в холле нельзя слегка усилить?

— Я посмотрю, что можно сделать. — Кэппер боком выбрался из ряда, взглянул на часы.

— Придется сразу же за работу, — сказал он. — К ночи сделаю эскизы, и утром перестроим.

— Хорошо. Ли, ты сможешь эти сцены переснять?

— Думаю, что смогу, Монро.

— Вину за пересъемку беру на себя. А эпизод драки готов?

— Сейчас прокрутим.

Стар кивнул. Кэппер поспешно ушел, свет опять погас. На экране четверо мужчин яростно разыгрывали драку в подвале.

— На Трейси взгляните, — сказал Стар со смехом. — Как он на того парня кинулся! Опыта ему явно не занимать.

Драку повторяли снова и снова. Всякий раз теми же самыми движениями. И всякий раз, кончив, драчуны улыбались, хлопали противника дружески по плечу.

Только одному из них — постановщику сцены, боксеру, который запросто мог бы вышибить из остальных дух, — грозила опасность травмы, и только от шального, неумелого удара, — а он научил их, как правильно бить. Но все равно самый молодой из актеров боялся за свое лицо, и режиссер искусно заслонял от зрителя его опасливые уклоны, маскировал их хитрыми ракурсами.

Затем двое без конца встречались в дверях, узнавали друг друга и проходили. Сталкивались, вздрагивали, проходили.

Затем девочка под деревом читала, а на суку устроился с книжкой мальчик. Девочке надоело читать, она заговаривала с мальчиком. Тот не слушал. Уронил огрызок яблока ей на голову.

Голос спросил из темноты:

— Длинновато — а, Монро?

— Ничуть, — ответил Стар. — Славно. Смотрится со славным чувством.

— Мне показалось, затянуто.

— Иногда и десять футов пленки могут дать затянутость, а другой раз сцена длиной в двести футов бывает слишком коротка. Пусть монтажер не трогает, пусть позвонит мне — это место в картине запомнится.

Оракул изрек слово истины, исключающей сомнения и споры. Стар должен быть прав всегда — не большей частью, а всегда, — иначе все сооружение осядет, расплывется, как сливочное масло в тепле.

Прошел еще час. Грезы скользили по белой стене фрагмент за фрагментом, подвергались разбору, браковке, — чтобы стать грезами тысячных толп или же отправиться в мусорную корзинку. Потом пустили кинопробы, и это значило, что просмотр идет к концу. Пробовались двое: мужчина на характерную роль и девушка. После фильмовых кусков с их тугим ритмом, пробы воспринимались как нечто ровненькое и спокойное; присутствующие сели вольней; Стар спустил ногу на пол. Давать оценку приглашались все. Один из техников заявил, что он бы от этой девушки не отказался; другие остались равнодушны.

— Года два назад ее уже просматривали. Она, видимо, активно пробуется по Голливуду — но лучше не становится. А мужчина — неплох. Не взять ли его на роль старого русского князя в «Степи»?

— Он и в самом деле бывший русский князь, — сказал ассистент по актерам. — Но он стыдится прошлого. Он по убеждениям красный. И как раз от роли князя он отказывается.

— А на другую не годится, — сказал Стар. Зажгли свет. Стар вложил изжеванную резинку в обертку, сунул в пепельницу. Повернулся вопросительно к секретарше.

— Комбинированные съемки на второй площадке, — напомнила она.

Он заглянул туда — понаблюдал, как с помощью остроумного устройства снимают кадры на фоне других кадров. Потом обсуждали у Маркуса привязку счастливого конца к «Манон Леско». Стар, как и прежде, решительно возражал — вот уже полтораста лет «Манон» делает деньги и без счастливого конца. Он твердо стоял на своем; в эту пору дня речь Стара текла с особой убедительностью, и, уступив ему, они занялись другим: постановили дать дюжину кинозвезд на концерты в пользу жителей Лонг-Бича, которых землетрясение лишило крова. Давать так давать; пятеро из них тут же собрали в складчину двадцать пять тысяч долларов. Давали они щедро, но без сердечной жалости, свойственной беднякам.

Вернувшись к себе. Стар узнал, что Пит Заврас принес письмо от окулиста; зрение у Пита оказалось 19 — 20, то есть почти идеальное. Сейчас Заврас. снимает фотокопии с письма. Стар гордым петушком прошелся по кабинету — под восхищенным взглядом мисс Дулан. Заглянул принц Агге — поблагодарить Стара за доступ на съемки. Во время их разговора пришла загадочная, весть от одного из помощников продюсера, что сценаристы Тарлтоны «дознались» и хотят увольняться.

— Нам недостает хороших сценаристов, — пояснил Стар принцу. — А Тарлтоны — хорошие.

— Да ведь вы любого писателя можете нанять! — удивился гость.

— Мы и нанимаем, но сценаристы из них получаются неважные, так что приходится работать с нашим обычным контингентом.

— С кем же это?

— Со всеми, кто принимает наш метод и не пьянствует. Состав у нас пестрый: поэты-неудачники, драматурги, имевшие раз в жизни успех на театре, девушки с университетским дипломом. На разработку идеи мы сажаем их по двое, а если дело стопорится, еще двойку сценаристов сажаем параллельно.

Случалось, у меня целых три пары разрабатывали замысел одновременно и независимо одна от другой.

— И такая дублировка им нравится?

— Нет, и мы стараемся им не говорить. Они не гении — при любой другой системе их производительность была бы ниже. Но эти Тарлтоны — супружеский тандем с Востока — весьма недурные сценаристы. Тарлтоны только что узнали, что не одни разрабатывают тему, и это их коробит, ранит их «чувство целостности и единства» — они именно так мне и заявят.

— Но что же тогда придает у вас работе эту необходимую целостность, это единство?

Стар помолчал; лицо его было сурово, лишь в глазах поблескивали искорки.

— Единство даю я, — сказал он. — Всегда рад буду видеть вас на студии.

Затем Стар принял Тарлтонов. Их работа ему по душе, — сказал он, глядя на миссис Тарлтон, точно именно ее творческий почерк различая сквозь машинопись. Он сообщил им ласково, что переводит их на другой фильм, где меньше гонки, больше времени. Как он и надеялся, они попросили оставить их на прежней теме — они понимали, что так быстрее пробьются на экран, пусть даже только в качестве соавторов. Система работы позорная, — признал он, — грубая, прискорбно коммерческая. Он не упомянул лишь, что сам ее создал.

Когда он проводил их, мисс Дулан торжествующе объявила:

— Мистер Стар, вас к телефону — дама с поясом. Стар уединился в кабинете, сел за стол, взял трубку, и под ложечкой у него сжалось. Он еще не решил, чего хочет. Дело Пита Завраса обдумал и решил, а свое не обдумал.

Первоначально он хотел только узнать, не с профессионалками ли столкнулся, не актриса ли это, подделавшаяся под Минну, — он сам как-то велел загримировать молодую актрису под Клодетту Кольбер и снять при тех же поворотах головы.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Здравствуйте.

Слыша этот недоуменный голос, ловя в нем отзвук прошлой ночи. Стар ощутил наползающий опять озноб ужаса и отогнал его усилием воли.

— Вас нелегко было найти, — сказал он. — Смит — а кроме этого известно лишь, что вы у нас недавно. И пояс серебряный.

— Да-да… — Голос звучал все еще стесненно, неуверенно. — На мне вчера был серебряный пояс. Ну а дальше о чем?..

— С кем я говорю? — спросил голос с оттенком потревоженного дамского достоинства.

— С Монро Старом, — сказал он. Пауза. Имя это на экранах не мелькало и, по-видимому, мало о чем ей говорило.

— Ах, да-да. Вы были женаты на Минне Дэвис.

— Да.

Неужели подстроено? Перед ним снова встал ночной облик, и эта кожа, неповторимо светлеющая, точно фосфором тронутая. Неужели все-это подстроили с враждебной целью? Не Минна и вместе — Минна… Ветер колыхнул занавески, зашуршал бумагами на столе, и сердце чуть дрогнуло — так густо реален был день за окном. Окунуться в него, была не была, — увидеть ее снова, это лицо в звездной дымке, этот сильный рот, — созданный для нищего и храброго человечьего смеха.

— Я хотел бы увидеться с вами. Не встретиться ли нам на студии?

Поколебалась — и твердый отказ.

— Я крайне сожалею, но встретиться не могу. Сожаление чисто формальное.

От ворот поворот. Как ножом отрезала. На помощь Стару пришло простое суетное самолюбие и придало настоятельности его просьбе.

— Я хотел бы увидеть вас. Есть причина.

— Но я, к сожалению…

— Тогда разрешите подъехать к вам домой? Опять она молчит — не колеблясь, а просто выбирая слова для ответа.

— Вы не все обо мне знаете, — проговорила она наконец.

— Вы замужем, что ли? — сказал он уже нетерпеливей. — Это к нашей встрече не имеет отношения. В ней нет ничего тайного. Если у вас муж, приходите вдвоем.

— Я… я никак не могу.

— Но почему же?

— Даже сейчас вот говорю с вами и глупо себя чувствую. Но ваша секретарша настаивала — я уж подумала, не обронила ли что-нибудь в воду, а вы нашли.

— Я очень прошу вас уделить мне пять минут.

— Хотите снимать меня в фильме?

— Нет, я не за тем.

Молчание, такое длинное, что он решил — она обиделась.

— Где же с вами увидеться? — спросила она внезапно.

— А на студии? Или дома у вас?

— Нет, лучше в другом месте.

И неожиданно он стал в тупик: какое назвать место? Домой пригласить? В ресторан? В коктейль-бар? Где встречаются люди? Не в доме же свиданий?

— В девять часов где-нибудь, — сказала она.

— Боюсь, что в девять не удастся.

— Тогда не нужно.

— Хорошо, пусть в девять. Но давайте неподалеку от студии. На Уилширском бульваре есть кондитерская…

Было без четверти шесть. В приемной ожидали двое, они являлись ежедневно в это время, и каждый раз их просили прийти завтра. Дело было не столь существенным, чтобы заняться им немедленно, несмотря на одолевавшую в этот час усталость, и не столь маловажным, чтобы вовсе отмахнуться от него.

И, снова отложив прием. Стар посидел за столом неподвижно, думая о России.

Вернее, о фильме про Россию, обсуждение которого займет сейчас тридцать безрезультатных минут. О России, он знал, тьма сюжетов, не говоря уже про Главный Сюжет, — и у него целая бригада больше года была занята разысканиями и созданием сценариев, но все получалось не то. Стар чувствовал, об этом можно сказать масштабно, крупно, языком Американской революции, а выходило иначе, упиралось в неприятные проблемы. Он считал, что относится к России по-справедливому, — картину он хотел поставить самую доброжелательную, но оборачивалось это лишь тугой головоломкой.

— Мистер Стар, к вам мистер Драммон, мистер Кристоф и миссис Корнхилл по поводу русского фильма.

— Хорошо, давайте их сюда.

Потом, с шести тридцати до семи тридцати, он просматривал отснятое днем. В другой раз он так и просидел бы до ночи в просмотровой или в зале перезаписи, но сегодня сказывался недосып — и предстояло свидание. По дороге в кафе он зашел к себе. В приемной ждал его Пит Заврас с рукой на перевязи.

— Ты Эсхил и Еврипид кинематографа, — сказал Заврас с поклоном. — И Аристофан, и Менандр тоже.

— Кто они такие? — улыбнулся Стар.

— Мои соотечественники.

— Я не знал, что у вас в Греции делают фильмы.

— Ты отшучиваешься, Монро, — сказал Заврас. — А я хочу то сказать, что ты великолепнейший парень. Я тебе на сто процентов обязан жизнью.

— Ну, как рука?

— Рука — пустяк. Такое ощущение, точно кто взасос целует меня в плечо.

Рука — недорогая плата за такой исход дела.

— А как вышло, что ты именно сюда пришел прыгать? — спросил Стар с любопытством.

— Я пришел к Дельфийскому оракулу, — сказал Заврас. — Пришел к Эдипу — и он разрешил мою загадку. Попадись мне только в руки сволочь, пустившая эту сплетню.

— Жаль, что я не получил, как ты, образования, — сказал Стар.

— Выеденного яйца оно не стоит, — сказал Пит. — Я кончил бакалавром в Салониках, и что мне это дало в итоге?

— Итог подводить рано, — сказал Стар.

— Знай, Монро, я за тебя любому глотку перерву, — сказал Заврас. — В любое время дня и ночи.

Стар закрыл глаза, открыл опять. Силуэт Завраса слегка расплылся на солнечном фоне. Стар оперся рукой на столик позади себя, сказал обычным голосом:

— Всего хорошего. Пит.

В глазах потемнело почти до черноты, но он заставил себя сделать несколько привычных шагов в кабинет, защелкнул дверь и лишь затем нашарил в кармане таблетки. Стукнул графин о стол; зазвенел стакан. Он опустился в кресло, дожидаясь, когда подействует бензедрин, чтобы затем идти обедать.

Когда Стар, пообедав, возвращался к себе, ему помахали рукой из проезжающего «род стера». В открытой двухместной машине сидел молодой актер со своей девушкой, и Стар смотрел им вслед, пока они не растворились в летнем сумраке за воротами. Мало-помалу он терял живое ощущение этих радостей, и уже казалось, что Минна унесла с собой всю их остроту; золотой ореол чувства тускнел, скоро даже бесконечная печаль о Минне кончится. Ему по-детски представилось, что Минна там, на синих небесах, и, войдя в кабинет, он — впервые в этом году — вызвал из гаража свой «родстер». Большой лимузин слишком угнетал бы памятью вечных рабочих раздумий и усталых дремот.

Стар вырулил из ворот, все еще внутренне напряженный, но верх у «родстера» был откинут, и Стара опахнуло летней мглой, и он огляделся. Вдали над бульваром висела луна и очень убедительно казалась новой — круглый год, каждый вечер обновляемой. Минна умерла, но огни Голливуда не погасли; косо отразясь от лимонов, грейпфрутов, зеленых яблок, падало на тротуары матовое сияние из витрин. Лилово замигал стоп-сигнал идущей впереди машины и на следующем перекрестке снова замигал. Всюду кромсали небосвод рекламные прожекторы. На пустынном углу улицы двое загадочных людей ворочали мерцающий бочонок прожектора, чертя в небесах бессмысленные дуги.

В кондитерской, у прилавка со сластями, стояла и неловко ждала женщина.

Ростом она почти не уступала Стару. Ей было явно не по себе, и если бы не вид Стара — учтивый, совсем не нахальный — она бы тут же оборвала свидание.

Они поздоровались и вышли на улицу без дальних слов, почти без взглядов, — но, идя к машине. Стар видел уже, что это просто миловидная американка — никак не красавица, не Минна.

— Куда мы едем? — спросила она. — Я не думала, что без шофера. Но ничего, — я неплохо боксирую.

— Боксируете?

— Звучит грубовато, конечно. — Она улыбнулась натянутой улыбкой. — Но про вас, киношников, такие страхи рассказывают.

Мысль о себе, как о бандите-насильнике, показалась Стару забавной — но лишь на секунду.

— Итак, зачем я вам? — спросила она, садясь в машину.

Он стоял молча, ему хотелось тут же попросить ее вон из машины. Но она уже села и успокоилась — и ведь он сам был виновником всей неловкой ситуации. Сжав зубы, он обошел машину, чтобы сесть за руль. Свет уличного фонаря падал женщине прямо в лицо, и не верилось, что это та самая, вчерашняя. Сходства с Минной не было теперь никакого.

— Я отвезу вас домой, — сказал он. — Где вы живете?

— Домой? — поразилась она. — Я не спешу. Если мои слова задели вас — простите.

— Да нет. Большое спасибо вам, что пришли. Это я сглупил. Мне вчера вечером показалось, что вы точная копия одной моей знакомой. Было темно, свет бил мне в глаза.

Женщина обиделась — вот еще, она не виновата, что не похожа на кого-то там.

— И только-то! — сказала она. — Странно. С минуту ехали молча.

— Ах, вы ведь были мужем Минны Дэвис? — осенила ее вдруг догадка. — Простите, что затрагиваю эту грустную тему.

Он быстро вел машину, стараясь лишь, чтобы эта торопливость была не слишком заметна.

— Если вы искали во мне сходства с Минной Дэвис, то напрасно, я совсем другого типа, — сказала она. — Возможно, вы спутали меня с моей подругой. Та похожа больше.

Теперь это было неважно. Важно было побыстрей кончить и забыть.

— Не она ли вам нужна? — продолжала женщина. — Она живет рядом.

— Спутать я не мог, — сказал он. — На вас был серебряный пояс.

— Да, пояс был на мне.

Свернув с бульвара Заходящего солнца на северо-запад, машина стала подниматься по извилистой дороге на холмы. По бокам мелькали невысокие бунгало, золотые от электрического света, он тек из окон, словно звук из радиоприемника.

— Видите окна на самом верху горы? Там Кэтлин живет. А я чуть подальше, на спуске.

— Остановите здесь, — попросила она минутой позже.

— Вы ведь сказали — на спуске.

— Надо заглянуть к Кэтлин.

— К сожалению, у меня…

— Мне самой к ней надо, — сказала женщина нетерпеливо.

Стар тоже вышел из машины. Она направилась к новенькому домику, укрывшемуся под ветвями ивы. Стар машинально поднялся следом на веранду. Она позвонила и повернулась, чтобы проститься.

— Извините, что обманула ваши ожидания.

— Виноват я. Спокойной вам ночи, — сказал он, огорчаясь и за нее и за себя.

Из отворяющейся двери косо упал свет, и молодой женский голос спросил:

«Кто там?» Стар поднял глаза.

Это она в освещенном проеме — лицо, весь облик и улыбка! Это Минна — по-особому лучистая, точно фосфором тронутая кожа, горячий, щедрый, смелый очерк губ, — и разлита на всем чудесная веселость, чаровавшая целое поколение зрителей.

И, как вечером вчера, он потянулся к ней сердцем, но теперь блаженнее, увереннее.

— Ах, Эдна, в дом нельзя, — сказала девушка. — Я занялась уборкой, весь дом пропах нашатырем.

— По-моему, это тебя он хотел видеть, Кэтлин, — сказала Эдна с развязным, громким смехом.

Взгляды Кэтлин и Стара встретились и слились — эта первая радостная смелость уже не возвращается потом. Мгновенный взгляд был длительней объятия, призывней крика.

— А позвонил мне, — продолжала Эдна. — Должно быть, спутал…

Стар перебил ее, шагнув в полосу света.

— Я хотел принести извинения, мы к вам грубо отнеслись вчера на студии.

Но совсем иное звучало в его голосе, и она вслушивалась, не стыдясь.

Жизнь ярко вспыхнула в обоих — Эдна как бы отступила в сторону, в темноту.

— Ничуть не грубо, — сказала Кэтлин. Прохладный ветер свеял ей на лоб каштановые завитки. — Зайцам жаловаться не приходится.

— Приглашаю вас и Эдну осмотреть студию, — сказал Стар.

— А вы там важная персона?

— Он был женат на Минне Дэвис, он — продюсер, — объявила Эдна, словно о чем-то уморительно смешном. — И он мне вовсе о другом говорил сейчас.

По-моему, он в тебя втрескался.

— Замолчи, Эдна, — одернула ее Кэтлин. Почувствовав, что ее развязность режет уши, Эдна сказала:

— Зайди ко мне, ладно? — И, деревянно шагая, ушла, — но уже участницей их тайны — свидетельницей искры, пробежавшей сейчас между ними.

— Я вас помню, — сказала Кэтлин. — Вы нас из воды спасали.

Ну, а дальше? Эдна пригодилась бы им теперь. Они были одни и после пылкого начала обретались на зыбкой почве. Обретались в пустоте. Его мир остался далеко отсюда, ее же мир был и вовсе неведом — только голова той статуи да свет из дверного проема.

— Вы ирландка, — сказал он, стараясь создать для нее какой-то фон. Она кивнула.

— Но я долго жила в Лондоне — я не думала, что еще можно догадаться.

Хищно-зеленые глаза автобуса скользнули по темной дороге.

— Я не понравился вашей подруге, — сказал Стар, когда автобус проехал.

— Видимо, ее напугало слово «продюсер».

— Мы с ней новички здесь. Она глупышка, но безобидная. Я-то не стала бы вас пугаться.

Пытливо взглянув ему в лицо, она отметила его усталый вид — это замечали все. Но тут же впечатление отодвинулось; на Кэтлин дохнуло глубинным гореньем — Стар был как жаровня на городской панели в прохладный вечер.

— Наверно, вам проходу нет от девушек, все ведь рвутся в киноартистки.

— Они уже на меня махнули рукой, — сказал Стар.

Положим, не махнули — он знал, что они толкутся тут же, за порогом; но он давно уже привык к их назойливому гаму, как привыкают к шуму уличного движения. В их глазах Стар был могущественнее короля: тот мог сделать королевой лишь одну, а этот — многих.

— Так и циником недолго стать, — сказала Кэтлин. — Вы не снимать ли меня хотите?

— Нет.

— Вот и отлично. Я не актриса. Как-то в Лондоне, в отеле «Карлтон», ко мне подошел человек и предложил попробоваться, но я подумала — и не пошла.

Они продолжали стоять в прежних позах — точно он вот-вот уйдет и она закроет дверь.

— Я, как сборщик налогов, встал в дверях и не даю хозяйке уйти в дом, — заметил Стар со смехом. Она тоже засмеялась.

— Извините, не могу пригласить вас. Я жакет надену, посидим на веранде?

— Нет… — Что-то вдруг толкнуло проститься. Оставить пока все как есть, в неопределенности.

— Жду вас на студии, — сказал он. — Не знаю, удастся ли мне самому быть вашим гидом, но, когда придете, непременно первым делом позвоните мне.

Между бровями ее легла чуть заметная — тоньше волоска — складка.

— Не знаю, приду ли. Но я вам очень благодарна. Он понял, что она почему-то раздумала — и ускользнула от него. Оба почувствовали, что эпизод исчерпан. Ему надо ехать, хотя и оставшись ни с чем в самом прямом и практическом смысле: не узнав ни номер телефона, ни даже фамилию ее. Но теперь как-то неловко было спросить.

Она проводила его к машине, овеяв светлой своей красотой, неизведанной новизною; но когда они вышли из тени, между ними оставался лунный просвет шириной в шаг.

— Вот и все? — вырвалось у Стара.

Сожаление мелькнуло на ее лице, но и улыбка на губах мелькнула уклончиво, словно тайная тропинка приоткрылась на миг.

— Очень надеюсь, что мы еще увидимся, — сказала она с оттенком церемонности.

— Мне будет горько, если нет.

На минуту они отдалились друг от друга. Но, развернув машину в соседней аллее, он проехал мимо — она ждала, и он помахал ей, возбужденный и счастливый. Было радостно, что есть еще в мире красота, которую не удастся взвесить на весах актерского отдела.

А дома, сидя за чаем у русского самовара, он ощутил странную тоску. Это воскресла прежняя живая боль, могучая и сладостная. Он раскрыл первый из двух сценариев, составлявших его вечернюю норму. Сейчас он строка за строкой мысленно перенесет их на экран; но прежде он вызвал в памяти Минну. Он сказал ей, что это ровно ничего не значит, что никто ее не может заменить, что он просит прощения.

Вот так примерно протекал день Стара. Я не знаю подробностей болезни, когда она у него началась и т. д. — Стар был скрытен. Но отец мне говорил, что Стар в июле раза два терял сознание. Завтрак на студии описан со слов принца Агге — тот самый, за которым Стар объявил компаньонам, что поставит убыточный фильм, а это что-нибудь да значило, учитывая жесткость его компаньонов, — и ведь Стар сам владел солидным пакетом акций и к тому же по контракту участвовал в прибылях.

Много сведений дал мне Уайли Уайт, и я отнеслась к ним с доверием, потому что Уайли вчувствовался в Стара глубоко — со смесью зависти и восхищения. Сама же я тогда бредила Старом, и, так и знайте, мой рассказ о нем — рассказ влюбленной.