Глава 3

За время между вечером прилета и землетрясением я на многое взглянула по-другому.

Взять, к примеру, отца. Я отца любила (это можно бы изобразить капризной кривой со многими резкими спадами), но я начала уже понимать, что сила воли — еще не замена всех качеств, делающих человека человеком. Таланты отца сводились в основном к практической сметке. Благодаря ей и своему везению он заполучил четвертую часть доходов в процветающем и шумном бизнесе — и стал компаньоном молодого Стара. В этом заключился подвиг его жизни, а дальше уж простой инстинкт не давал сорваться. Конечно, в деловых беседах на Уолл-стрит отец умел напускать туману насчет загадок фильмопроизводства, но сам не смыслил ни аза в монтаже, а тем более в перезаписи. Да и проникнуться с юности духом Америки трудно, служа подавальщиком в баре ирландского городка Баллихигана, а чувство сюжета было у отца не тоньше, чем у коммивояжера-анекдотчика. С другой стороны, он не был тайным полупаралитиком, как — — — ; отец являлся в студию не с обеда, а с утра, притом подозрительность он нарастил в себе, как мышцу, и перехитрить его было нелегко.

Ему повезло на Стара — крупно повезло. В киноделе Стар был путеводным маяком, подобно Эдисону и Люмьеру, Гриффиту и Чаплину. Он поднял фильмы высоко над уровнем и возможностями театра, вознес как бы на высоты золотого века (все это до введения цензуры).

О роля Стара свидетельствовало то, какой вокруг него шел шпионаж — не простая охота за внутренней информацией, за секретами технологии, а шпионаж, объектом которого было чутье Стара на перемены в зрительских вкусах, его предвидение будущего. Слишком много жизненной энергии доводилось Стару тратить на борьбу с этим шпионажем. Приходилось то и дело лавировать, замедлять темп, секретничать, — и поэтому работу Стара так же трудно описывать, как трудно вникнуть в планы полководца, психологическая сторона которых от тебя почти вся скрыта, и кончаешь простым суммировавшем успехов и неудач. Но я решила дать хоть беглый очерк его рабочего дня, и цель идущих ниже страниц именно в этом. Частью я взяла их из написанного в колледже сочинения «День продюсера». Большинство событий будничных я вмонтировала с помощью воображения, но все из разряда необычного — так и было.

Наутро после потопа, на рассвете, в административное здание вошел человек. Появившись на балконе, он, по словам очевидца, постоял там, затем влез на чугунные перила и бросился головой вниз на мостовую. В итоге — сломанная рука.

Мисс Дулан, секретарша Стара, сообщила ему о случившемся, когда в девять он нажал кнопку звонка. Он спал в кабинете и проспал весь этот небольшой переполох.

— Пит Заврас? — воскликнул Стар. — Оператор?

— Его доставили к дежурному врачу. В газету это не попадет.

— Ах ты несчастье, — сказал Стар. — Я знал, что Заврас вышел в тираж, — но отчего он сник, неясно. Два года назад он снимал у нас и выглядел молодцом. Зачем же он пришел сюда кончать с собой? Как он пробрался на студию?

— Обморочил охрану с помощью старого пропуска, — пояснила Кэтрин Дулан в своей ястребино-сухой манере. Муж ее был ассистентом режиссера. — Возможно, на него как-то повлияло землетрясение.

— Он был лучший оператор Голливуда, — сказал Стар. И, даже услышав затем про сотни жертв в Лонг-Биче, Стар все не мог выбросить Завраса из мыслей — и велел секретарше выяснить причину попытки самоубийства.

Первые новости дня поступали по диктографу, вплывали в теплынь утра.

Стар брился, пил кофе, слушая и делая распоряжения. Робби оставил записку:

«Если потребуюсь Стару, передайте — к черту, я спать пошел». Ведущий актер заболел — или захандрил; губернатор Калифорнии прибывает на студию с целой свитой гостей; помощник продюсера избил жену за испорченную фильмокопию и должен быть «разжалован в сценаристы» (разбирательство и прием губернатора входят в компетенцию отца, и актер тоже — если только не законтрактован лично Старом). В Канаде ранний снег покрыл место натурных съемок, а рабочая группа уже прибыла туда; Стар быстро просмотрел фабулу картины, прикинул, нельзя ли примениться к снегу. Нет, нельзя. Стар звонком призвал секретаршу в кабинет.

— Свяжите меня с полисменом, который удалил вчера вечером двух женщин со съемочной территории. Его зовут, кажется. Малой.

— Хорошо, мистер Стар. У телефона Джо Уаймен — относительно брюк.

— Привет, Джо, — сказал Стар в трубку. — Послушай-ка, на предварительном просмотре двое зрителей пожаловались, что у Моргана ширинка расстегнута целых полфильма… Конечно, они преувеличивают, но даже если на протяжении всего десяти футов… Нет, этих зрителей не сыщешь теперь, но вам придется снова и снова прокручивать фильм, пока не засечете этот кусок.

Посадите в просмотровом побольше народа — кто-нибудь да заметит.

(Вот уж действительно:

Tout passe. — L'art robuste Seul a l'eternite.) — И сейчас придет этот принц из Дании, — сказала Кэтрин Дулан. — Он очень красивый. Хотя высоковат, — прибавила она почему-то.

— Благодарю, Кэтрин, — сказал Стар. — Спасибо. Тронут вашим намеком на то, что среди невысоких у нас самый красивый теперь — я. Пусть высокого гостя поводят по съемкам, и скажите ему, что в час мы с ним завтракаем.

— Ив приемной ждет мистер Джордж Боксли — вид у него отменно, по-английски, злой.

— Что ж, уделим ему десять минут. Когда она уже выходила. Стар спросил:

— От Робби не было звонка?

— Нет.

— Позвоните звуковикам, и если они могут с ним связать, то спросите вот что. Спросите у Робби, не знает ли он, как зовут тех вчерашних ночных посетительниц. Хотя бы одну из них. А если не фамилию, то пусть даст любую деталь, примету, по которой можно бы их разыскать.

— Что еще узнать у него?

— Больше ничего. Но скажите ему, это важно — пока у него в памяти свежо. Кто они такие? Да-да, спросите его, кто они, что они. То есть…

Она ждала, опустив глаза в блокнот и быстро записывая.

— … то есть они, возможно… сомнительной репутации? Не актрисы ли? А впрочем, это все отставить. Пусть только подскажет, как их найти.

Полисмен Малой смог сообщить немного. Две дамочки, и он их быстро выставил со студии, будьте спокойны. Причем одна сердилась. Которая? Да одна из тех двух. У них машина стояла, шевролетка. Хотел даже номер записать. — Сердилась та, что покрасивей? — Вот уж не приметил.

Ничего Малон не приметил и не заметил. Даже на студии уже успели забыть Минну. За каких-нибудь три года. Что ж, по линии полисмена — все.

Мистера Джорджа Боксли Стар встретил отечески доброй улыбкой. Она выработалась у Стара из улыбки, так сказать, сыновней, когда Стар еще юнцом был взброшен на высокий пост. Первоначально то была улыбка уважения к старшим; затем вершить дела на студии стал все больше он и все меньше они, старшие, и улыбка стала смягчать этот сдвиг и, наконец, раскрылась в улыбку доброты сердечной — иногда чуть торопливую, усталую, но неизменно адресованную всякому, кто в течение данного часа не навлек на себя гнев Стара. Всякому, кого Стар не намеревался резко и прямо оскорбить.

Мистер Боксли не улыбнулся в ответ. Он вошел так, словно его втащили силой, хотя втаскивавших и не видно было. У кресла он остановился, но опять-таки точно не сам сел, а был схвачен за локти двумя невидимыми конвоирами и усажен. Он молчал насупленно. Закурил предложенную Старом сигарету, но и тут казалось, будто спичку поднесли некие внешние силы, которым он брезгливо повинуется. Стар смотрел на него с учтивостью.

— В чем-то неполадки, мистер Боксли? Романист молча поднял на Стара глаза, темные, как грозовая туча.

— Ваше письмо я прочел, — сказал Стар, отбросив любезный тон, каким молодой директор школы обращается к ученику, и заговорив «на равных» — с оттенком почтения, но и с достоинством.

— Я не могу добиться, чтобы сценарий писался по-моему, — взорвался Боксли. — У вас у всех отношение ко мне очень милое, но это прямо какой-то заговор. Вы мне дали в сотрудники двух поденщиков, которые меня выслушивают, а затем все портят — по-видимому, лексикон их не превышает сотни слов.

— А вы бы сами писали текст, — сказал Стар.

— Я и писал. Я послал вам фрагмент.

— Но там были одни разговоры, перебрасывание словами, — мягко сказал Стар. — Интересные, но только разговоры.

Лишь с величайшим трудом удалось двум призрачным конвоирам удержать Боксли в кресле. Он порывался встать; он издал негромкий, лающий какой-то звук — если смех, то отнюдь не веселый.

— У вас тут, видимо, не принято читать сценарии. В моем фрагменте эти разговоры происходят во время поединка. Под конец один из дуэлянтов падает в колодец и его вытаскивают в бадье. — Боксли опять пролаял-засмеялся и смолк.

— А в свой роман вы бы вставили это, мистер Боксли?

— Что? Нет, разумеется.

— Сочли бы это дешевкой?

— В кинематографии стандарты другие, — сказал Боксли уклончиво.

— А вы ходите в кино?

— Нет, почти не хожу.

— Не потому ли, что там вечно дерутся на дуэлях и падают в колодцы?

— Да, и к тому же у актеров неестественно напряженные лица, гримасы, а диалог искусствен и не правдоподобен.

— Отставим на минуту диалог, — сказал Стар. — Согласен, что у вас он изящнее, чем у этих поденщиков, — потому мы и пригласили вас. Но давайте вообразим что-нибудь не относящееся ни к плохому диалогу, ни к прыжкам в колодцы. Есть у вас в рабочей комнате газовая печка?

— Есть, по-моему, — сказал Боксли сухо, — но я ею не пользуюсь.

— Допустим, вы сидите у себя, — продолжал Стар. — Весь день вы дрались на дуэлях или же писали текст и теперь устали драться и писать. Просто сидите и смотрите тупо — мы все, бывает, выдыхаемся. В комнату входит миловидная стенографистка — вы ее уже раньше встречали и вяло смотрите теперь на нее. Вас она не видит, хотя вы рядом. Она снимает перчатки, открывает сумочку, вытряхивает из нее на стол…

Он встал, бросил на письменный стол перед собой кольцо с ключами.

— Вытряхивает две десятицентовые монеты и пятак — и картонный спичечный коробок. Пятак она оставляет на столе, десятицентовики кладет обратно в сумочку, а черные свои перчатки несет к печке, открывает дверцу и сует внутрь. Присев на корточки, достает из коробка единственную спичку. Вы замечаете, что в окно потянуло сквозняком, — но в это время зазвонил ваш телефон. Девушка берет трубку, отзывается, слушает — и произносит с расстановкой: «Я в жизни не имела черных перчаток». Кладет трубку, приседает опять у печки, зажигает спичку — и тут вы вдруг быстро оглядываетесь и видите, что в комнате присутствует еще и третий, следящий за каждым движением девушки…

Стар замолчал. Взял ключи, спрятал в карман.

— Продолжайте, — сказал Боксли, улыбаясь. — Что происходит затем?

— Не знаю, — сказал Стар. — Я просто занимался кинематографией.

— Но это мелодрама, — возразил Боксли, чувствуя, что выходит из спора побежденным.

— Не обязательно, — сказал Стар. — Во всяком случае, никто не метался, не гримасничал, не вел дешевых диалогов. Была всего-навсего одна — плохая — строчка диалога, и писателю вашего калибра нетрудно ее улучшить. Но я сумел вас все же заинтересовать.

— А пятак зачем? — уклонился Боксли от подтверждения.

— Не знаю, — сказал Стар. И вдруг рассмеялся:

— А впрочем, пятак — для кинематографичности.

Боксли наконец освободился от своих невидимых конвоиров. Он вольно откинулся на спинку кресла.

— За что вы мне, черт возьми, платите? — спросил он со смехом. — Я ведь не разбираюсь в этой хиромантии.

— Разберетесь. — широко улыбнулся Стар. — Иначе не спросили бы про пятак. Они вышли в приемную.

— Знакомьтесь, мистер Боксли. — Стар указал на большеглазого брюнета. — Это мистер Майк Ван Дейк. С чем явился, Майк?

— Да просто так, — сказал Майк. — Заглянул проверить, не обратился ли ты в миф.

— Ты бы шел работать, — сказал Стар. — А то меня уже неделю не смешат комедийные кадры.

— Боюсь, как бы нервы окончательно не расплясались.

— Ты все же формы не теряй, — сказал Стар. — Ну-ка, блесни перед публикой. — Он повернулся к Боксли. — Майк у нас гэгмен — выдумщик трюков. Я еще пешком под стол ходил, а он уже делал здесь кино. Майк, покажи мистеру Боксли двойной мах с брыком, смыком и учесоном.

— Прямо здесь? — спросил Майк.

— Да, здесь.

— Места мало. Я хотел к тебе насчет…

— Места достаточно.

— Ладно. — Майк огляделся, примериваясь. — Кто-нибудь дайте выстрел.

Кейти, помощница мисс Дулан, взяла плотный бумажный пакет, дунула в него, расправила.

— Эта выдача относится еще к кистонским временам, — сказал Майк мистеру Боксли.

— «Выдача» — значит фортель, номер, — пояснил Стар. — Джорджи Джессел острит насчет «геттисберской выдачи» Линкольна.

Кейти зажала зубами надутый пакет. Майк встал спиной к ней.

— Готов? — И пакет звучно лопнул, сплющенный ладонями Кейти. В тот же миг Майк ухватил себя обеими руками за ягодицы, подпрыгнул, выбросил сперва одну ногу вперед, затем другую, разъезжаясь как бы для шпагата, дважды при этом взмахнул руками, как хлопает крыльями птица…

— Двойной мах, — сказал Стар.

… и чесанул через распахнутую рассыльным сетчатую дверь, мелькнув на прощание в балконном окне.

— Мистер Стар, — сказала мисс Дулан. — На проводе Нью-Йорк, звонит мистер Хэнсон.

Десятью минутами позже Стар нажал кнопку, и мисс Дулан, войдя, сообщила, что в приемной ожидает актер-звезда.

— А вы скажите, меня нет — ушел через лоджию.

— Хорошо. Он на этой неделе уже четвертый раз приходит. Он чем-то очень удручен.

— А он не сказал хоть намеком, что ему от меня нужно? Может быть, ему к мистеру Брейди?

— Он не сказал. У вас сейчас начнется совещание. Мисс Мелони и мистер Уайт сидят уже у меня. Мистер Брока ждет рядом, у мистера Рейнмунда.

— Давайте мистера Родригеса, — сказал Стар. — Предупредите, что я смогу уделить ему всего минуту. Вошел актер-красавец; Стар принял его стоя.

— Что там у тебя такого неотложного? — спросил он приветливо.

Актер заговорил не раньше, чем закрылась дверь за мисс Дулан.

— Монро, мне к тебе позарез нужно, — сказал он. — Я спекся.

— Спекся? — сказал Стар. — А ты читал в последнем номере «Вэрайети»?

Твоя картина до сих пор идет у Рокси, и в Чикаго за прошлую неделю дала тридцать семь тысяч.

— И это больней всего. В этом трагедия. К моим услугам все, чего ни пожелаю, и все теперь — псу под хвост.

— Да ты объясни толком.

— Между Эстер и мной все кончено. И навсегда.

— Поругались?

— Ох, нет — хуже, и говорить об этом нестерпимо. У меня мозг оцепенел.

Брожу как сумасшедший. Роль веду как во сне.

— Я не замечал, — сказал Стар. — Во вчерашних кадрах ты был бесподобен.

— Вот, вот. Это лишний раз показывает, что в чужую душу не заглянешь.

— И неужели вы с Эстер разойдетесь?

— Этим кончится, наверно. Да. Этого не миновать.

— Но в чем у вас дело? — нетерпеливо спросил Стар. — Что она — вошла без стука?

— Да нет, третьи тут не замешаны. Причина только во мне. Я — спекся.

Стар внезапно понял.

— Откуда у тебя вдруг такая уверенность?

— Не вдруг — уже полтора месяца.

— Это воображение твое, — сказал Стар. — У врача был?

Актер кивнул.

— Я уже все испробовал. Даже с отчаяния съездил… в заведение Клэрис.

Но совершенно впустую. Мне полная гибель.

«А не переадресовать ли его к Брейди?» — толкал Стара некий иронический бесенок. Ведь всеми вопросами актерской рекламы ведает Брейди. Только какая уж это реклама… Стар на секунду отвернулся, погасил усмешку.

— Я уже был у Пата Брейди, — сказал актер, точно угадав его мысль. — Он насоветовал мне кучу липовых средств, я их все перепробовал, и все зря. За обедом мне стыдно поднять глаза на Эстер. Она молодчина, отнеслась чутко, но я горю от стыда. Круглосуточно сгораю от стыда. «Дождливый день» принес в Де-Мойне тысяч, наверно, двадцать пять, в Сент-Луисе побил все рекорды сбора, а в Канзас-Сити дал двадцать семь тысяч. Я засыпан сейчас письмами поклонниц, а сам боюсь вечером ехать домой, боюсь ложиться в постель…

Стара начали уже слегка томить эти жалобы. Стар хотел было пригласить актера на коктейль, но теперь приглашение явно отпадало. Что бедняге коктейль и рекордный сбор от картины, когда с ним такое. Стар мысленно представил, как актер бродит от гостя к гостю с бокалом в руке и с камнем на сердце.

— И вот я пришел к тебе, Монро. Я не помню ситуации, из которой ты не нашел бы выхода. Я подумал: даже если скажет застрелиться — все равно иду к Монро.

На столе у Стара пискнул зуммер; он включил диктограф и услышал голос мисс Дулан:

— Истекло пять минут, мистер Стар.

— Виноват, — сказал Стар. — Мне понадобится еще минута-две.

— Пятьсот учениц колонной пришли из школы к моему дому, — безрадостно сказал актер, — а я только стоял и смотрел на них из-за портьеры. Так и не решился к ним выйти.

— Да ты садись, — сказал Стар. — Обсудим без спешки.

В приемной уже десять минут ждали двое участников совещания — Уайли Уайт и Джейн Мелони. О Джейн, сухонькой, светловолосенькой, пятидесятилетней, можно было услышать пятьдесят разнородных мнений — полный голливудский ассортимент оценок: «сентиментальная дура», «лучший сюжетист Голливуда», «заслуженная ветеранка», «халтурщица старая», «другой такой умницы нет на студии», «самый ловкий плагиатор во всем кинобизнесе». И вдобавок, уж конечно, такие пестрые эпитеты, как нимфоманка «любому и каждому», старая дева, лесбиянка и верная жена. Старой девой Джейн не была, но повадки у нее были стародевичьи, как у большинства женщин, собственным трудом пробивших себе дорогу. У нее была язва желудка, а годовой оклад ее превышал сто тысяч. Можно было бы написать ученый трактат о том, «стоила» ли она этих денег, или еще больших, или же ни гроша не стоила.

Ценность ее заключалась в таких простых, ординарных достоинствах, как то, что она была женщина и легко ко всему применялась, быстро соображала и заслуживала доверия, понимала дело и не страдала самовлюбленностью. Она была очень дружна с Минной, и за протекшие годы Стару удалось подавить в себе антипатию к Джейн, доходившую до физического отвращения.

Джейн и Уайли сидели молча — изредка лишь обмениваясь словом с мисс Дулан. То и дело звонил Рейнмунд, помощник продюсера, ждавший у себя вместе с Джоном Брока, режиссером. Наконец, минут через десять, Стар нажал кнопку, и мисс Дулан призвала Рейнмунда и режиссера; одновременно из кабинета вышел Стар, дружески держа актера под руку. Актер был уже так взвинчен, что стоило Уайту спросить, как у него дела, и он тут же раскрыл рот, вознамерясь излить душу при всем народе.

— Ох, дела ужасные, — начал актер, но Стар резко перебил его:

— Ровно ничего ужасного. Иди и работай роль, как я сказал…

— Спасибо тебе, Монро. Джейн Мелони, сжав губы, поглядела вслед актеру.

— Кто-то с него одеяло на себя перетянул? — спросила она, имея в виду известный актерский прием отвлекать на себя внимание публики.

— Простите, что заставил ждать, — сказал Стар. — Прошу в кабинет.

Был уже полдень, а совещанию Стар отводил ровно час времени. Не меньше (прервать такое совещание мог только режиссер, у которого застопорились съемки); но, как правило, и не больше, ибо каждые восемь дней компания должна выпускать кинопостановку, по сложности и стоимости не уступающую «Мираклю» Рейнгардта.

Лет пять назад, бывало. Стар мог проработать запойно всю ночь над одним фильмом. Но теперь это случалось реже: после такого запоя он несколько дней чувствовал себя разбитым. Переходя же с проблемы на проблему, он всякий раз испытывал прилив энергии. И как некоторые умеют просыпаться в назначенное себе время, так Стар умел завести себя ровно на час неотрывной работы.

В собравшуюся на совещание группу входили, помимо сценаристов, Рейнмунд — один из самых приближенных к Стару помощников продюсера, и Джон Брока — режиссер фильма.

Брока с виду был воплощением умельца: крупнотелый, без нервов, спокойно-решительный, располагающий людей к себе. Он был невежествен, и Стар частенько ловил его на повторении одних и тех же сцен; во всех его фильмах присутствовала сцена с молодой богатой девушкой — тот же ход действия, те же движения. В комнату вбегает целая свора собак и прыгает вокруг девушки.

Потом та идет в конюшню и треплет жеребца по крупу. Объяснить это пристрастие режиссера можно было бы, не прибегая к фрейдизму; вероятнее всего, как-то в унылую минуту юности Брока увидел в щель забора прелестную девушку с собаками и лошадьми. Это навсегда отпечаталось у него в мозгу эталоном романтики и шика.

Рейнмунд был красивый молодой ловчила с неплохим образованием. От природы он не лишен был характера, но уродливая должность «надсмотрщика» вынуждала его ежедневно кривить душой в мыслях и поступках. И человек выработался из него дрянной. В тридцать лет он не обладал ни одним из благородных качеств, которыми американцев — как христиан, так и евреев — учат восхищаться. Но картины он выпускал в срок и не стеснялся подчеркивать свое почти непристойное обожание Стара, чем и сумел, видимо, пустить Стару пыль в обычно зоркие глаза. Стар любил его — считал разносторонне пригодным работником.

Уайли Уайт, разумеется, в любой стране был бы распознан как интеллектуал низшего разряда. Он был парень культурный, говорливый, вместе и простецкий и не без тонкости, слегка шальной, слегка угрюмый. Зависть к Стару выказывалась у него лишь промельками и обмолвками и была смешана с восхищением, даже привязанностью.

— До начала съемок по этому сценарию осталось две недели, считая от субботы, — сказал Стар. — Сам по себе сценарий сносен — стал теперь намного лучше.

Рейнмунд и оба сценариста переглянулись, как бы поздравляя друг друга.

— Одно вот только, — задумчиво продолжал Стар. — Я не вижу, зачем вообще делать эту картину, и решил положить сценарий на полку.

Минута пораженного молчания, — затем ропот протеста, ошарашенные переспросы.

— Я не виню вас, — сказал Стар. — Просто в сценарии не оказалось того, что — я считал — окажется. — Он помолчал, глядя опечаленно на Рейнмунда. — А жаль, пьеса-то хорошая. Мы за нее пятьдесят тысяч уплатили.

— А чем плох сценарий? — грубовато спросил Брока.

— Вряд ли стоит вдаваться в подробности, — сказал Стар.

Рейнмунд с Уайтом оба думали о том, как эта новость отразится на их профессиональной репутации. За Рейнмундом в этом году числились уже два фильма, но Уайту нужно было снова выдвигаться — нужно было, чтобы сценарий прошел и в титрах значилась его фамилия.

Небольшие глазки Джейн Мелони пристально смотрели на Стара из запавших, как у черепа, глазниц.

— Все же поясни как-то свое решение, Монро, — сказал Рейнмунд. — Оно ведь крепко по нас бьет.

— Просто-напросто я не стал бы занимать в этой картине, скажем, Маргарет Саллавэн, — ответил Стар. — Или Рональда Колмена. Я бы им не посоветовал играть в ней…

— Конкретнее, Монро, — попросил Уайт. — Что тебе не понравилось?

Мизансцены? диалог? юмор? построение сюжета?

Стар взял сценарий со стола — и уронил, точно и в прямом смысле дело было «из рук вон».

— Не нравятся мне эти люди, — сказал он. — Неинтересно было бы с ними встретиться — если бы знал, что увижу их там-то, я бы пошел куда-нибудь в другое место.

Рейнмунд улыбнулся, но в. глазах у него была тревога.

— Н-да, отзыв убийственный, — сказал он. — А я-то полагал, что персонажи весьма интересные.

— И я тоже, — сказал Брока. — Я полагал, Эмми — девка симпатичнейшая.

— Вы полагали? — сказал Стар резко. — Я в девушке не ощущаю жизни. А прочтя до конца, задаю себе вопрос: «Ну и что?»

— Но можно ведь как-то поправить, — сказал Рейнмунд. — Ведь нам огорчительно. Структура же с тобой согласована.

— Но тональность не та, — сказал Стар. — Я много раз вам говорил, что первым делом решаю, какой мне нужен в фильме общий тон. Все другое мы можем менять, но раз общий тон установлен, то отныне каждая строка и каждое движение должны работать на его создание. У вас совсем не то, что мне нужно.

От пьесы шло тепло и сиянье — она была радостная. А тут полно сомнений, колебаний. У героя с героиней любовь ломается из-за пустяков — и опять завязывается из-за пустяков. После первого же эпизода зрителю становится безразлично — хоть бы и вовсе она с героем и герой с ней больше не увиделись.

— Вина тут моя, — сказал вдруг Уайли. — Видишь ли, Монро, по-моему, стенографистка теперь уже не может относиться к боссу с тем же телячьим восхищением, что в двадцать девятом году. Ее с тех пор увольняли, босс у нее на глазах уже паниковал. Словом, мир изменился.

Стар коротко кивнул, нетерпеливо глядя на него.

— Но не о том наша история, — сказал Стар. — Она исходит из предпосылки, что девушка относится к боссу именно с телячьим восхищением, как ты выразился. И ниоткуда не видно, что в прошлом герой паниковал. Если у вас девушка засомневалась как-либо в герое, то получается совсем другая история. Или, верней, вообще никакой не получается. Действующие лица здесь не копаются в себе, они сангвиники — прошу запомнить накрепко — и такими должны быть с первого кадра до последнего. Когда я захочу экранизировать психологическую драму, то куплю пьесу Юджина О'Нила.

Джейн Мелони, не сводившая глаз со Стара, уже поняла, что тучи рассеиваются. Если бы Стар действительно решил поставить на картине крест, то говорил бы иначе. Джейн зубы съела на этом деле; стажем превосходил ее один Брока, с которым у Джейн лет двадцать назад был роман, продлившийся три дня.

Стар повернулся к Рейнмунду.

— Уже по составу актеров ты должен был понять, Рейни, какой мне требуется фильм. У меня устала рука отмечать строчки, которые не прозвучат у Корлис и Мак-Келуэя. На будущее запомни: если я заказываю лимузин — значит, мне нужен именно лимузин. И гоночную малолитражку я не приму, пусть даже самую быстроходную в мире. А теперь… — Он обвел взглядом присутствующих. — Стоит ли дальше возиться — теперь, когда вы знаете, что это вообще не то и не подходит! Будем ли продолжать? У нас две недели. По их истечении я ставлю на роли Корлис и Мак-Келуэя — либо на этот фильм, либо на другой. Так стоит ли возиться с этим?

— Конечно, стоит, — сказал Рейнмунд. — Мне это крайне огорчительно. Я должен был предостеречь Уайли. Мне казалось, у него тут неплохие придумки.

— Монро прав, — грубовато сказал Брока. — Я все время чувствовал — не то. Не мог только за хвост ухватить.

Уайли и Джейн покосились на него презрительно и обменялись взглядом.

— Ну как, сценаристы, сможете опять разжечь свой пыл? — спросил Стар несурово. — Или посадить кого-нибудь свеженького?

— Я бы не прочь еще разок попробовать, — сказал Уайли.

— А вы, Джейн? Джейн коротко кивнула.

— Вы-то как смотрите на героиню? — спросил ее Стар.

— Признаться, она мне и такая нравится.

— Нельзя пускать такую на экран, нельзя, — предостерег Стар. — Десять миллионов американцев осудят эту девушку. Сеанс длится час двадцать пять минут; если треть этого времени у вас женщина изменяет, то вы тем самым создали впечатление, что она на одну треть шлюха.

— Треть — разве это так уж много? — лукаво спросила Джейн, и все рассмеялись.

— Для меня много, — свел брови Стар, — даже если допустить, что для Бюро Хейса эта пропорция приемлема. Вы хотите заклеймить блудницу — пожалуйста, но в другой раз. Наша картина не о том. Она о будущей жене и матери. Причем — причем…

Он нацелил карандаш на Уайли Уайта.

— … слепого секса тут не больше, чем в этом вот «Оскаре» на моем столе.

— Черт подери! — сказал Уайли. — Как так не больше! Да она ведь идет к…

— Она не монашка — и не шлюха, — возразил Стар. — В пьесе есть эпизод сильней всего насочиненного вами, а вы его выкинули. Она обменивает в этом эпизоде свои часы, чтобы занять чем-то время.

— Он у нас выпирал, — сказал Уайли виновато.

— Ну так вот, — сказал Стар, — у меня наберется с полсотни идеек. Я позову мисс Дулан. — Он нажал кнопку. — И если будут неясности, тут же выясняйте…

Почти незаметно вскользнула мисс Дулан. Стар быстро зашагал по комнате, заговорил. Прежде всего о героине — как она мыслится ему в этом фильме.

Девушка она отличная, с одним-двумя небольшими недостатками, как и в пьесе; и не потому отличная, что публике так нравится, а потому, что такого сорта фильм требует — по его. Стара, мысли — такого рода героиню. Понятно? Это не «характерная» роль. Девушка здесь воплощает собой здоровье, энергию, стремление к успеху и любовь. Значимость пьесе придает исключительно та ситуация, в которой героиня очутилась. У девушки в руках секрет, а от него зависит судьба многих и многих. Перед героиней два пути, и она не сразу уясняет, какой из них дурной и какой правильный. Но уяснив, она тут же поступает по справедливости. Вот какая здесь история — незатейливая, чистая и светлая. Без тени сомнений.

— Она и слов таких не слыхала: «волнения на трудовом фронте», — сказал Стар со вздохом — Она еще как бы живет в двадцать девятом. Понятно, какая девушка мне требуется?

— Вполне понятно, Монро.

— Теперь о том, что ею движет, — продолжал Стар. — Во все времена и моменты, что мы видим ее на экране, ею движет желание спать с Кеном Уиллардом. Ясно это, Уайли?

— Ослепительно ясно.

— Что бы она ни делала, ею движет одно. Идет ли она по улице, ею движет желание спать с Кеном Уиллардом; ест ли обед — ею движет желание набраться сил для той же цели. Но нельзя ни на минуту создавать впечатление, что она хотя бы в мыслях способна лечь с Кеном Уиллардом в постель, не освященную браком. Мне даже неловко, что приходится сообщать вам об этих вещах, ясных любому младенцу, но каким-то образом они улетучились из сценария.

Раскрыв сценарий, он стал разбирать его страница за страницей. Мисс Дулан потом перепечатает запись в пяти экземплярах и раздаст им, но Джейн Мелони все же делала свои отдельные заметки. Брока закрыл глаза, заслонил их ладонью, — он еще помнил время, «когда режиссер был на студии фигурой», когда сценаристы представляли из себя всего лишь гэгменов или стеснительных, усердных и хмельных юнцов репортеров. Правил тогда режиссер — ни Стара над ним, ни помощников Стара.

Он встряхнулся, услыхав свое имя.

— Было бы хорошо, Джон, если бы парень этот у тебя влез на крышу и походил по скату под объективом. Славное бы могло возникнуть чувство — не опасности, не напряжения, а просто так — утро, и паренек на крыше.

Брока оторвался от воспоминаний.

— Ладно, — сказал он. — И чуточку присолить опасностью.

— И того не надо, — сказал Стар. — Он не скользит, не оступается. И отсюда — прямо в следующую сцену.

— Через окно, — предложила Джейн Мелони. — Он к сестре в окно влезает.

— Переход неплохой, — одобрил Стар. — Прямо в сцену с дневником.

Брока уже очнулся полностью.

— Я его сниму чуть снизу, — сказал он. — Не с движения сниму, а с места. Пусть уходит от камеры. Отпущу порядком, затем подхвачу близким планом — и снова отпущу. Не стану его акцентировать, дам на фоне всей крыши и неба. — Такой кадр был ему по душе — режиссерский кадр, какие в теперешних сценариях по пальцам можно перечесть. А снимать — с крана; строить крышу на земле и давать небо рирфоном обойдется в конечном счете дороже. Но тут надо отдать Стару справедливость, у него потолок постановочных расходов — небо, в самом буквальном смысле. Брока слишком долго работал с евреями, чтобы верить басням об их мелочней прижимистости.

— В третьем эпизоде пусть ударит патера, — говорил Стар.

— Что? — воскликнул Уайли. — И чтоб на нас католики обрушились?

— Я уже обсуждал это с Джо Брином. Бывает, священников бьют. Это не наносит урона их сану.

Негромкий голос Стара продолжал звучать — пока мисс Дулан не подняла глаза к часам. Стар оборвал свою речь, спросил Уайта:

— Успеете все это к понедельнику?

Уайли взглянул на Джейн, а та — на него, не трудясь даже кивнуть.

«Прощай суббота с воскресеньем», — подумал Уайли. Но он был под сильным впечатлением слов Стара. Когда тебе платят полторы тысячи в неделю, то от экстренной работы бегать не приходится, особенно если твой фильм под угрозой. Как «свободный» — незаконтрактованный — сценарист, Уайли потерпел неудачу по своей излишней беззаботности, но теперь заботу о деле брал на себя Стар. И созданную им настроенность Уайт сохранит надолго — она не развеется ни во дворе, ни за обеденным столом, ни за рабочим. Уайли ощущал в себе сейчас большую целеустремленность. Прозвучавшее в речах Стара здравомыслие, сценическая выдумка, умное чутье в смеси с полунаивной концепцией всеобщего блага — все это зажгло Уайта желанием внести и свою долю, положить и свой камень в кладку — даже если труд заранее обречен, а результат будет уныл, как пирамида.

Джейн Мелони смотрела в окно на людскую струйку, текущую к кафе. Она поест у себя в рабочей комнате, а пока принесут поднос, вывяжет на спицах несколько рядов. В четверть второго придет тот человек с контрабандными французскими духами, переправленными через мексиканскую границу. Брать их не грех — это как спиртное при сухом законе.

Брока смотрел, как Рейнмунд увивается около Стара. Брока чувствовал — Рейнмунд идет в гору. Рейнмунду платят семьсот пятьдесят в неделю, а режиссеры, сценаристы и звезды, хоть и в полуподчинении у Рейнмунда, получают гораздо больше. Рейнмунд носит дешевые английские туфли, купленные в лавке близ отеля «Беверли Уилшир», — дай ему бог хорошие от них мозоли. Но скоро он станет заказывать себе обувь у Пила и спрячет подальше свою зеленую тирольскую шляпенку с пером. На жизненной дороге Джон Брока шел впереди Рейнмунда на много лет. Брока прекрасно проявил себя на фронте, но так и не оправился духовно с тех пор, как снес пощечину от Айка Франклина.

В комнате было накурено, и за облаком дыма, за своим столом Стар уходил теперь от них все дальше, хотя и дослушивал еще с обычной учтивостью Рейнмунда и мисс Дулан. Совещание кончилось.

— Мистер Маркус звонит из Нью-Йорка, — сказала мисс Дулан.

— То есть как? — удивился Стар. — Вчера вечером я видел его здесь.

— „Но звонок от мистера Маркуса — на проводе Нью-Йорк, и голос мисс Джейкобс из его конторы.

— Мы с ним сейчас вместе завтракаем, — усмехнулся Стар. — Самый быстрый самолет не успел бы его доставить.

Мисс Дулан вернулась к телефону. Стар ждал, чем кончится.

— Все разъяснилось, — сообщила мисс Дулан чуть погодя. — Произошла накладка. Мистер Маркус утром позвонил в Нью-Йорк, сказал им про землетрясение и что залило площадки, и вроде бы велел выяснить у вас детали.

Секретарша новенькая, не поняла мистера Маркуса. Не разобралась, видимо.

— Видимо, так, — сказал Стар сумрачно. Сидевшему в приемной принцу Агге был неясен подтекст диалога, но, падкому до экзотики Нового Света, ему почуялось в этом нечто сногсшибательно американское: желая выяснить у Стара подробности о наводнении, Маркус звонит своей нью-йоркской секретарше, хотя находится от Стара в двух шагах по коридору. Принц вообразил некие сложные, запутанные взаимоотношения, — не подозревая, что вся путаница возникла в мозгу мистера Маркуса, прежде срабатывавшем с четким блеском стального капкана, а теперь дающем временами сбой.

— Совсем новенькая, видимо, там секретарша, — повторил Стар. — А еще что у вас?

— От мистера Робинсона сведения, — сказала мисс Дулан. — Одна из тех женщин называла ему свою фамилию — Смит, или Браун, или Джонс. Он не помнит точно.

— Ценные сведения, что и говорить.

— И еще она ему сказала, что поселилась здесь в Лос-Анджелесе всего лишь на днях.

— Помнится, на ней был серебряный пояс, — сказал Стар, — с прорезами в виде звезд.

— Я продолжаю выяснять относительно Пита Завраса. Я разговаривала с его женой.

— Что же она вам сказала?

— О, Заврасы настрадались — им пришлось отказаться от дома — она заболела.

— А у Пита в самом деле безнадежно с глазами?

— Она ничего об этом, по ее словам, не знает. Впервые слышит о грозящей ему слепоте.

— Странно.

Идя с принцем завтракать, Стар не переставал думать о Заврасе, но проблема тяготила той же беспросветностью, что и беда, постигшая актера Родригеса. Нет, людские недуги не по его части — Стар и о собственном здоровье не слишком заботился. В проулке у кафе он посторонился — мимо катил электрокар со съемочной площадки, набитый статистками в ярких костюмах эпохи Регентства. Платья трепетали на ветру, нагримированные молодые лица смотрели на Стара с любопытством, и он улыбнулся проезжавшим девушкам.

В отдельном зале студийного кафе завтракали двенадцать человек, считая гостя, принца Агге. За столом сидели денежные тузы — сидели заправилы; без гостей они обычно ели молча, лишь время от времени обмениваясь вопросами о жене и детях или роняя что-нибудь неотвязчиво-деловое, освобождая мозг.

Восьмеро из них были евреи; пятеро — уроженцы других стран, в том числе грек и англичанин; все они знали друг друга давно. Внутри группы существовала градация значения и веса — от старого Маркуса по нисходящей к старому Линбауму, сумевшему когда-то купить выгоднейший пакет акций компании. На постановочные расходы Линбауму выделялось не больше миллиона в год.

Старик Маркус упрямо до сих пор не выходил из строя, удручая партнеров своей жизнестойкостью. Какой-то неслабеющий инстинкт держал его начеку, позволял разгадывать интриги — Маркус бывал особенно опасен именно тогда, когда другие думали, что взяли его в кольцо. Черты его землистого лица застыли окончательно, и нельзя было теперь узнать его реакцию даже по рефлекторному подергиванью век — седые брови раскустились, прикрыв внутренние уголки глаз; броня стала сплошной.

Маркус был здесь патриархом, а моложе всех был Стар — теперь-то не так уж разительно. Ведь еще будучи двадцатидвухлетним чудо-мальчиком, он сидел среди них — финансист среди финансистов. У них захватывало дух от быстроты и точности, с какой он производил тогда в уме стоимостные подсчеты, — ибо сами они не были в этом отношении ни волшебниками, ни даже искусниками, вопреки общему представлению об евреях-дельцах. У большинства из них успеху способствовали другие качества, плохо сочетающиеся с искусством калькуляции.

Но в деловых сообществах традиция вывозит и тех, кто менее сведущ, и они спокойно полагались на Стара в расчетах высшей сложности, испытывая при этом радостное чувство сопричастности, точно болельщики на футболе.

Как мы сейчас увидим, финансовые расчеты отступили теперь у Стара на второй план, хотя способность к ним осталась.

Стар сидел рядом с принцем Агге, по другую руку принца помещался Морт Флайшэкер, юрист компании, а напротив — Джо Пополос, владелец сети Кинотеатров. Принц Агге питал к евреям смутную враждебность, от которой старался отучить себя. Человек бурной жизни, служивший одно время в Иностранном легионе, он считал, что евреи слишком избегают физического риска. Впрочем, он допускал, что в Америке, в других условиях, они другие, а уж Стар — определенно человек достойный, с какой стороны ни подойти. Что же до остальных, то дельцы — народец, в общем, серый, считал принц; окончательный вердикт здесь выносила кровь Бернадотов, текшая в его жилах.

Что-то связанное с выпуском картины беспокоило сейчас моего отца (дальше здесь я буду называть его Брейди, как называл принц Агге, рассказывая мне о завтраке). Линбаум, сидевший напротив Стара, скоро ушел, и Брейди пересел на его место.

— Как обстоит дело с тем фильмом на южноамериканский сюжет? — спросил Брейди.

Принц Агге заметил, что при этих словах два десятка глаз нацелились на Стара, дружно мигнув ресницами, точно крыльями взмахнув все сразу. И — тишина.

— Фильм сейчас в работе, — сказал Стар.

— А смета прежняя? — спросил Брейди. Стар кивнул.

— Она несоразмерно велика, Монро, — сказал Брейди. — Времена сейчас трудные, чуда не произойдет — такого, как с «Ангелами ада» или «Бен Гуром», когда ухлопанные деньги возвращались с лихвой.

Вероятно, атака на Стара была согласована заранее, потому что грек Пополос тут же заговорил витиевато:

— Это неприемлемо теперь, Монро. В смысле, надо прилаживаться к временам, которые меняются. В смысле — что допускаемо в диапазоне процветания, то неконцептуально теперь.

— А ваше мнение, мистер Маркус? — спросил Стар. Взгляды остальных тоже направились на Маркуса, но тот, словно заранее предвидев вопрос, сделал уже знак, и стоявший позади официант подхватил его под локти, поднимая, как корзину за оба ушка. В этом корзинном положении Маркус смотрел на них с такой беспомощностью — трудно было и представить, что вечерами он" случалось, вставал танцевать со своей молодой канадкой.

— Монро — наш постановочный гений, — сказал Маркус. — Я на него надеюсь, как на каменную стену. Сам-то я и наводнения не видел.

Все проводили уходящего Маркуса молчанием.

— Нет такого фильма, чтобы дал сейчас два миллиона валовых, — сказал Брейди.

— — Нету, — подтвердил Пополос. — Никак нету, хоть ты бери их за шиворот и толкай на сеансы.

— Пожалуй, что и нет, — согласился Стар. Он сделал паузу, как бы приглашая всех слушать. — Думаю, большой прокат сможет дать миллион с четвертью. Максимум же по стране — миллиона полтора. И четверть миллиона от проката за границей.

Опять молчание — на этот раз недоуменное, слегка растерянное. Стар повернул голову к официанту, попросил соединить его с секретаршей.

— Но смета как же? — спросил Флайшэкер. — Расход по смете, как я понял, миллион семьсот пятьдесят тысяч. И эту же цифру, я слышу, составит приход.

Где же прибыль?

— Я и на эту цифру не рассчитываю, — сказал Стар. — Уверенно рассчитывать можно лишь на полтора миллиона.

Тишина напряглась — принцу Агге слышно было, как с чьей-то замершей в воздухе сигары упал на пол серый нарост пепла. Флайшэкер, с застывшим на лице изумлением, открыл было рот снова, но тут Стару подали через плечо телефонную трубку.

— Ваша секретарша, мистер Стар.

— Да, да. Алло, мисс Дулан. Я насчет Завраса. Я пришел к выводу, что это подленькая сплетня, — голову готов прозакладывать… А, вы уже связались с ним. Хорошо… хорошо. Сейчас надо действовать так: пошлите его сегодня же днем к моему окулисту — к доктору Джону Кеннеди, — пусть засвидетельствует письменно, и надо будет сделать фотокопии — понятно?

Он отдал трубку и разгоряченно повернулся к сидящим.

— Наверно, и до вас доходили слухи, будто Пит Заврас слепнет?

Двое-трое кивнули, но остальных безраздельно занимало другое: неужели Стар допустил в своей смете просчет?

— Чистой воды брехня, — продолжал Стар. — Пит говорит, ему ни разу в жизни не приходилось обращаться к окулисту. Он понятия не имеет, почему студии перестали его брать. Кто-то по злобе или просто так наболтал — и Пит уже год без работы.

Послышался стандартно-сочувственный бормоток. Стар расписался на поданном счете и сделал движение, чтобы встать.

— Прошу прощенья, Монро, — заговорил Флайшэкер настойчиво; Брейди и Пополос сидели наготове. — Я здесь на Побережье новичок и, быть может, не уловил всех импликаций и коннотаций. — Он произнес это скороговоркой, но жилки у него на лбу гордо вспух ли — знай, мол, воспитанников Нью-йоркского университета. — Так ли надо вас понимать, что вы заранее рассчитываете на убыток в четверть миллиона?

— Фильм ведь не кассовый, а престижный, — возразил Стар невинным тоном.

Присутствующие начали уже понимать, куда гнет Стар, но все еще надеялись, что это розыгрыш, что на самом деле Стар рассчитывает на доход.

Никто, будучи в здравом уме…

— Мы два года уже даем сплошной «верняк», — сказал Стар. — Пора и убыточную картину сделать. Отнесем ее в графу расходов на престиж — она привлечет нам новых зрителей.

Кой-кому все еще казалось, что Стар считает постановку авантюрой, но с шансами на прибыль. Однако Стар тут же рассеял иллюзии.

— Убыток обеспечен, — сказал он и встал, слегка выпятив подбородок и блестя, улыбаясь глазами. — Будет чудом большим, чем с «Ангелами ада», если нам удастся хотя бы вернуть свое. Но у нас перед зрителем нравственный долг, как неоднократно заявлял Пат Брейди на обедах Академии киноискусства.

Включение убыточной картины оздоровит план постановок.

Он сделал приглашающий кивок принцу Агге, и тот не мешкая откланялся, стараясь напоследок оценить впечатление, которое произвели на всех слова Стара. Но ничего нельзя было прочесть в глазах — они были не то чтобы опущены, а устремлены горизонтально и невидяще куда-то поверх скатерти и учащенно мигали, и не было слышно ни звука.

Выйдя из комнаты, Стар с Агге прошли краем главного обеденного зала.

Принц Агге приглядывался с жадностью. Зал пестрел цыганками, горожанами, военными — в бакенбардах, в галунных мундирах Первой империи. С расстояния казалось, это дышат и движутсялюди, жившие сто лет назад, и Агге подумал:

«Забавно бы поглядеть на статистов, переряженных нами, нынешними, в каком-нибудь будущем историческом фильме».

Но тут он увидел Авраама Линкольна и сразу посерьезнел. Детство принца совпало с зарей скандинавского социализма, когда биографическая книга Николея о Линкольне была в большом ходу. Принцу внушали, что Линкольн — великий человек, достойный восхищения, и Агге терпеть его не мог, навязанного в образцы. Но теперь Линкольн сидел за столиком, положив ногу на ногу, — добродушное лицо нагнул к обеду ценой в сорок центов, включая десерт, а на плечи накинул свой плед в защиту от вентиляторных сквозняков, — и теперь принц Агге, добравшийся до сокровенной Америки, глядел во все глаза, как турист в музее. «Так вот он. Линкольн». Стар отошел уже далеко, оглянулся на Агге, а тот все медлил и глядел. «Так вот она, американская суть».

Неожиданно Линкольн взял с тарелки треугольный кусище торта, сунул себе в рот, и, слегка оторопев, принц Агге поспешил за Старом.

— Надеюсь, вы находите здесь то, чего ищете, — сказал Стар, чувствуя, что уделил принцу недостаточно внимания. — Через полчаса у меня просмотр текущего съемочного материала, а потом милости прошу на все площадки, где вы хотите побывать.

— Я бы предпочел побыть при вас, — сказал Агге.

— Сейчас взгляну, что меня тут ожидает, — сказал Стар. — Мы еще встретимся попозже.

Стара ожидал японский консул в связи с выпуском фильма о шпионах, который мог задеть национальные чувства японцев. Ожидали телеграммы и телефонограммы. Ожидали новые сведения от Робби.

— Он припомнил. Ее фамилия определенно Смит, — сказала мисс Дулан. — Он предложил ей зайти в костюмерную, взять туфли взамен промоченных, но она отказалась — так что иск предъявить нам не сможет.

— Какая неудачная фамилия! Пока переберешь всех Смитов… — Стар подумал с минуту:

— Попросите-ка телефонную компанию дать нам список Смитов — абонентов, подключенных в прошлом месяце. И обзвоните их всех.

— Хорошо.