Глава четвертая
Уходя – уходи
– Он умирал долго… – прошептала она, уткнувшись Грегу в плечо.
– Тебе не стоило смотреть, – сказал он.
– Стоило.
– Конечно, стоило. Только теперь ты не спишь по ночам.
– Это пройдет…
– Все проходит, Белль. Но все оставляет след.
Она вздохнула.
– Ты позволишь Васко?..
– Да.
– Он боялся, что ты будешь против.
Ночи становились все холоднее и холоднее.
Раньше Ханна не обращала на это внимания, но теперь, когда электричество давали только генераторы, а топлива с каждым днем становилось меньше и меньше, сложно было не замечать, что в комнате под утро становилось совсем свежо и единственным источником тепла становилось тело Грега, и Ханна жалась к нему, как замерзший котенок к электрической батарее.
– Я не буду против. Нам нужно, чтобы до холодов вы нашли еще выживших. Это значит, что надо обследовать северный сектор. А на севере – Рейстер. И до тех пор, пока в Рейстере хозяйничают банды… У нас просто нет другого выхода.
За окнами постепенно становилось серо, наступал рассвет, и уже было понятно, что день выдастся пасмурным, тоскливым, а хотелось солнца. Над Вайсвиллем нависли низкие тучи, на стекла окон то и дело брызгало дождем.
Даже мысль о том, что нужно покинуть теплый кокон постели, выползти из-под одеял, казалась кощунственной. Ханна закрыла глаза и представила себе лето и обжигающее солнце, дрожащее над дорогой марево.
Лучше страдать от жары, чем чувствовать прохватывающую до костей сырость и ежиться под порывами колючего ветра. Когда жарко, можно раздеться, можно, в конце концов, облиться холодной водой и уснуть, а вот уснуть на холоде можно только смертельным сном.
Хорошо бы дожить до жары.
Впереди маячила снежная зима с несколькими обязательными неделями ледяных вьюг, но без снегоочистителей на дорогах и без возможности отсидеться в тепле домов. Один на один, как в начале времен.
Мастерская, клепавшая из бочек примитивные печки, работала в две смены. Такие печи должны были быть в каждом доме, если в нем не было камина. Население города выросло почти до тысячи человек, и Грег все свободные ресурсы бросил на заготовку провизии, дров и топлива для генераторов и автомобилей. У него хватало забот.
А ей предстояло ехать на север, искать выживших, но только после того, как Васко наведет порядок в окрестностях Рейстера.
– Скоро вставать? – спросила Ханна жалобно.
– Уже пора, Белль.
– Может, у тебя найдутся лишние тридцать минуток?
За всю ночь они спали едва ли пару часов – не могли оторваться друг от друга. Тогда их спальня не казалась Ханне холодной, зато сейчас…
– Сообщаю план действий на утро, – сказал Грег, касаясь губами ее уха. – Я встаю, разжигаю печку, делаю что-нибудь нам на завтрак и грею для тебя воду. А ты спишь! Вот тебе и лишние полчаса.
– Без тебя?
Он улыбнулся.
– Я буду рядом.
Он выскользнул из-под одеяла – широкоплечий, подтянутый, и принялся одеваться.
– Спи! – приказал он. – Я быстро.
И она уснула.
Утренний сон, особенно когда давно надо вставать, очень крепок, а ее сон так вообще походил на смерть – Ханна рухнула в темный провал, где медленно кружились неясные тени, и выпала из этого вращения от гула человеческих голосов, звучавших, как шум прибоя.
В комнате было тепло. Нагретый воздух шел через открытую дверь, где в гостиной ярко пылал камин. Но Грега там не было, на столе стояли тарелки с нарезанным запеченным мясом и лепешками да старый медный кофейник. Пахнуло разогретой сосновой смолой и кофе и от этого сразу захотелось есть, хотя еще минуту назад она об этом и не помышляла.
Ханна набросила на голое тело халат и вышла из спальни. Хотелось по-маленькому, и поэтому, прежде чем одеться, она проскользнула в туалет.
Крышка унитаза оказалась холодной, как лед, Ханна чуть не подпрыгнула от неожиданности, но деваться было некуда, сюда тепло из гостиной еще не добралось. Поерзав, она открыла ящик туалетного столика, достала упаковку с тестом на беременность и аккуратно сделала пробу, но завершить процедуру не успела.
За дверями туалета громыхнуло, посыпалось стекло, тест полетел на фаянс раковины, а Ханна, выскочив в гостиную, увидела лежащий на полу камень и россыпь разлетевшихся оконных осколков. Ветер шевелил оконную занавеску и заносил в комнату звуки снаружи.
На улице кричали. Нехорошо кричали, злобно. Слов она не могла разобрать, но интонация не оставляла сомнений – перед домом происходило что-то нехорошее.
Не попадая ногами в штанины, Ханна натянула джинсы и, запахнувшись в халат, выскочила на крыльцо.
На улице перед входом собралась целая толпа, на глаз не менее сотни челов и девушек, причем старшего поколения, многих Ханна знала в лицо, кого по школе, кого по залу для фитнесса, кого по летнему лагерю. Воздух над головами пришедших, казалось, гудел от напряжения, как над электрическими проводами. И толпа была враждебной, наэлектризованной, излучающая неприязнь такой силы, что Ханна почувствовала, как у нее краснеют и начинают гореть щеки.
Она встала рядом с Грегом на ступеньках крыльца и обвела собравшихся перед домом растерянным взглядом. Хуже всего было то, что между толпой и ними стоял всего один человек – Энтони. И Энтони был явно не на их стороне. А за его спиной, в первых рядах, стояла Дана.
– Еще раз спрашиваю, – сказал Грег громко, перекрывая шум голосов. – Зачем вы сюда пришли, Тони? Зачем ты привел сюда людей? У них нет работы?
– Работа подождет! – выкрикнул Энтони. Кулаки его сжимались и разжимались, руки были вытянуты вдоль тела. – Мы пришли спросить тебя, Грег, зачем ты приводишь в город чужих?
– Что происходит? – едва слышно спросила Ханна.
– Спектакль… – отозвался Грег. – Мальчик обиделся. Уйди на всякий случай в дом…
– Еще чего!
Стаховски пожал плечами.
– Я рассказывал на общем собрании, Тони, – терпеливо пояснил он. – Это наш шанс не вымереть через пару лет. Я подробно рассказывал, а ты, наверное, упустил. Нам нужно полторы тысячи жителей, чтобы сохранить город.
– Вы слышали? – спросил Тони у толпы, повернувшись к Грегу и Ханне спиной. – Полторы тысячи!
Толпа застонала.
– Полторы тысячи! – крикнул Тони, поворачиваясь к Грегу лицом. Глаза его горели нехорошим мутным огнем, как у пьяного, поймавшего кураж. – А о нас ты подумал, Грег? Зачем нам столько лишних ртов? Что мы будем жрать зимой?
– Нам хватит еды.
– Вранье!
Энтони снова повернулся к толпе.
– Мы не сможем прокормить столько народу! Нас ждет голод!
– Хватит говорить чушь, Тони! – сказал Грег. – Все посчитано и с запасом. Нам с головой хватит до весны!
– Нам не нужны чужие! – проорал Тони. – Нам-не-нужны-чужие!
– Нам-не-нужны-чужие! – подхватила толпа. – Нам-не-нужны-чужие!
Ханна смотрела на Дану, которая подхватила слоган вместе с другими: лицо у нее было испуганное, глаза бегали. Ханна пыталась поймать ее взгляд, но из этого ничего не выходило. Дана, та самая Дана, с которой всегда было так хорошо и просто, отказывалась посмотреть в глаза подруге!
– Пусть уходят! – проскандировал Тони.
– Пусть-уходят! Пусть-уходят! Пусть-уходят! – подхватила толпа.
Из-за дома, пройдя через бэк-ярд, появился Васко с неизменной М-16 на ремне и стал справа от крыльца, рядом с Грегом. С другой стороны, рядом с Ханной, возник вооруженный Марк.
– А! – расплылся в гримасе Тони. – Привет! Палач явился! Ну, что, Гонсалес, сегодня опять кого-нибудь пороть будешь? Или голову отрежешь?
– И тебе доброе утро, Тони! – сказал Васко.
– По какому праву, – Тони снова повернулся к Грегу, – ты захватил власть в Вайсвилле? Почему ты решаешь, кому жить, а кому умереть? Может, мы не хотим видеть тебя главным? Мы же тебя не выбирали, ты сам выбрался!
– Вы-бо-ры! Вы-бо-ры! – завела толпа. – Вы-бо-ры!
– Что? – Тони подошел к крыльцу и ухмыльнулся. – Что, вождь, забздел? Слабо?
– Порулить захотелось? – спросил Грег, не повышая голоса. – Завязывай, Тони! Ты сейчас с огнем играешь!
– Это ты, что ли, огонь? – спросил Энтони, кривя презрительно рот. – Чем ты лучше меня? Почему я должен тебя слушать? Я не боюсь тебя, Грег! Смотри, со мной пришли мои друзья! Им тоже надоело рыть ямы и ставить забор!
Он повернулся к толпе и ткнул пальцем в Стаховски.
– Может, он будет ставить ограду, а мы распоряжаться?
Грег поднял руку прежде, чем толпа успела взвыть в ответ на слова Тони, и гул голосов мгновенно сошел на нет.
– У нас было два пути, – голос у Стаховски был звучным, его хорошо слышали даже те, кто стоял в последних рядах, на улице. – Мы могли начать собачиться, действовать отдельно друг от друга, разбежаться по своим домам и не строить ограды, не заботиться совместно о маленьких детях, не собирать продукты… Это самый простой вариант. В конце него смерть. Мы выбрали второй путь, но значительно сложнее. Гораздо сложнее. Потому, что надо пахать. Въ…вать с утра до ночи, причем не для себя конкретно – для всех. Раньше мы с вами были одноклассниками, соседями, просто жили в одном городе. Теперь мы…
Он задумался на миг, но быстро нашел слово.
– Теперь мы – племя, и должны держаться друг за друга. Мы должны превратить Вайсвилль в крепость, чтобы выжить. Мы должны стать одним целым. Наши ворота открыты для тех, кто пришел с миром, кто готов жить по нашим правилам. Если кто-то не хочет жить с нами – для него тоже открыты ворота. Каждый волен уйти и жить так, как он хочет.
– А правила у нас определяешь ты? – спросил ехидно Энтони. – И кому уходить, тоже определяешь ты?
– Да, – ответил Грег спокойно, глядя на бывшего одноклассника сверху вниз. – Это определяю я.
– И когда нам нечего будет жрать, то ты накормишь всех грудью, Грег? – спросила из-за спины Тони Дана.
Она явно долго собиралась с силами, чтобы вмешаться в разговор, но все же сделала это. Нет такой глупости, которую не сделает влюбленная девушка.
– О, нет… – ответит за Стаховски Энтони. – Разве Грег отвечает за свои ошибки? Он сделает вид, что так и планировал, а потом предложит пососать что-нибудь другое! Но место будет занято, правда Ханна?
Ханна подумала, что лучше б он ее ударил. Этот смешок, прокатившийся среди старших ребят, эти кривые усмешечки и подмигивания…
У Грега покраснели уши, Васко сделал полшага вперед, но все же остановился.
– И все это из-за того, – сказал Стаховски, обращаясь к Тони, – что ты оказался неспособен руководить и принимать решения? Ты ведь начинал не с похоронной команды и не с установки столбов для ограды… Но все завалил. Мало быть умным, Тони, нужно еще и уметь помочь другим организоваться, тем, кто не так умен, но хочет приносить пользу. Я проверил тебя…
– Ты! – закричал Тони истерично. – Не! Имеешь! Права! Решать!
Он чуть ли не захрипел, выплевывая слова в лицо Грегу.
– Ты! Никто! Ты все делаешь чужими руками! Убиваешь его руками!
Он ткнул пальцем в Васко.
– Пригоняешь сюда новых рабов ее руками!
Тони оскалился в лицо Ханне, словно пес, увидевший чужого.
– Ты только лжешь сам!
Грег покачал головой.
– Ты сбрендил, Тони! Еще слово – и ты пойдешь за ворота!
Дана шагнула вперед и стала рядом с Энтони.
– Тебе придется выгнать нас двоих, Стаховски. Ты готов?
За ее спиной загудела и заколыхалась толпа, стали слышны голоса, выкрики.
– Дана… – сказала Ханна. – Не сходи с ума!
– Хорошо быть подстилкой вождя? – спросила та, обернувшись. – Тебе нравится? Не приходится горбатиться на кухне, как Мириам или мне? Сопли и засранные жопы малолеткам не вытираешь? Разъезжаешь по округе с охраной да спишь со своим красавчиком? Ловко устроилась! Мы все так хотим! Поменяемся?
Ханна почувствовала, как по ее пальцам стекает теплая, липкая кровь. Она снова стояла на коленях в алой дымящейся луже, а перед ней хрипела и билась в агонии недоверчивая девочка, которая так хотела защитить своих подруг.
И пахло порохом и смертью. А на темной поперечине ворот…
Она затрясла головой, чтобы не расплакаться, и поняла, что душат ее не слезы, а странное, тяжелое как свинец чувство неприязни, поселившееся где-то в средостении. Нет, не неприязни. Ненависти. Она и не знала, что способна на такое чувство.
– Так что? – спросил Энтони. – Готов рискнуть? Арестуешь меня? Сам? Или прикажешь своему цепному псу? Эй, палач!
Васко даже не дернулся, но Ханна, которая успела неплохо узнать Гонсалеса за эти недели, видела, как раздуваются ноздри Васко и играют на впалых щеках бугры желваков.
– Мы хотим выборов! – крикнул Энтони, хотя стоял в двух шагах от Грега и тот его превосходно слышал. Расчет был на толпу и она отозвалась:
– Вы-бо-ры! Вы-бо-ры! Вы-бо-ры!
– И кто второй кандидат? Ты?
Энтони ухмыльнулся.
– Я. А может, еще кто найдется. Программа у меня простая – пусть чужаки уходят! Если нам суждено умереть, то мы умрем с достоинством, не голодая, без борьбы за еду.
Грег окинул взглядом стоящих перед ним людей, и лицо у него стало совсем грустное и озабоченное, можно даже сказать, скорбное.
– Я не самый лучший вождь нашего племени, – сказал он громко, и толпа снова умолкла. – Я ошибался в поисках правильных решений, я совершал жестокие поступки… Но все, что я делал и делаю…
Он глубоко вздохнул, словно перед прыжком в воду.
– Я делаю ради того, чтобы как можно больше из нас выжило. Чтобы люди выжили, как биологический вид, а на это у нас очень мало шансов. Здесь собрались старшие, вы все знаете, что такое биологический вид. Я обещаю вам и дальше делать все, чтобы наш вид выжил и, может быть, когда-нибудь победил болезнь. Нет такого поступка, который я не совершу для этой цели. Если мне для этого придется лгать, я буду лгать. Если придется голодать, я буду голодать. Если придется убивать, я буду убивать.
– Его руками? – спросил Тони, указывая на Васко.
– Своими, – ответил Грег, вздернув подбородок. – Сдохни первым!
Ханна увидела в его руке пистолет – ее пистолет, а в следующую секунду голова Тони взорвалась, его кровь и мозг полетели в стороны, заляпав белый махровый халат Ханны и ее лицо.
Толпа с шумом втянула в себя воздух. Пронзительно завизжала Дана. Она стояла, закрыв глаза и опустив вниз растертые стиркой красные руки, и издавала звук, нестерпимый для человеческого уха.
Ханна не могла вздохнуть – от шока у нее перекрыло дыхание. Она увидела, как Грег смотрит на нее, как его губы произносят слово «прости», а пистолет в руке плюет огнем еще раз, и летит, кувыркаясь в воздухе, цилиндр стреляной гильзы, а Дана падает навзничь, и рот ее все еще открыт, но уже не издает ни звука.
И наступила тишина. Та тишина, которую называют мертвой.
Васко и Марк стояли с поднятым оружием, держа толпу под прицелом. В толпе были вооруженные, но они за стволы не брались.
– Выборы отменяются, – объявил Грег, смахивая с лица брызги крови. – Или есть еще кандидаты на мое место?
Тишина.
– Все расходятся и занимаются делами, согласно дневному заданию, – сказал Стаховски.
Толпа шевельнулась.
– Погодите, – Грег поднял руку с пистолетом и приложил еще дымящееся оружие к сердцу. – Что я сделал только что вы все видели. Но я не сказал, чего никогда не сделаю. Я не брошу и не предам вас. Никогда. До самой своей смерти.
Ханна опрометью бросилась в дом, зажимая ладонями подступившую к горлу рвоту, но Стаховски даже головы не повернул в ее сторону.
– До самой смерти, – повторил он, наблюдая, как редеет толпа, заполнявшая дворик. – До самой смерти, клянусь!
Лицо его было белым, словно у мертвеца, и в глубине глаз клубилась такая тьма, что заглянувший в нее должен был вздрогнуть от ужаса.
Но этого никто не видел.
* * *
– Я могу войти? – спросила Ханна.
Новый хозяин дома ее родителей кивнул и распахнул дверь.
– Заходи.
Ему было лет пятнадцать, как и его подружке. Он был из найденышей, а его девушка из местных, ее Ханна помнила по школе.
– Я тебя знаю, ты Ханна, – сказал парень. – Я – Чак.
И протянул руку.
– Лола, – представилась подружка.
По тому, как они оба были одеты было понятно, что в доме не жарко. Но парень оказался хозяйственным: возле камина хватало дров, все лежало на своих местах, но за ночь дрова прогорели, а новое полено только занялось.
– Раньше это был наш дом, – объяснила Ханна.
– Ты за одеждой? – засуетилась Лола. – Я кое-что взяла…
– Нет, я не за одеждой, – Ханна улыбнулась. – Бери, что хочешь, пользуйся… Я не в обиде. Я хотела бы кое-что из личных вещей… Фотографии, альбомы…
Лола вопросительно посмотрела на Чака.
– В гараже, – пояснил он. – Мы ничего не портили и не выбрасывали. Я все снес в гараж.
– Я могу…
– Конечно! Пошли, я провожу…
– Спасибо. Я сама.
– Лола будет готовить завтрак. Поешь с нами?
– Я уже ела, благодарю. Не обращайте на меня внимания, я разберусь.
Альбом с фотографиями лежал в картонном ящике с книгами. Семейные фото нашлись отдельно от рамок, перевязанные шнурком. Рамки хозяйственный Чак приготовил под растопку. Книги отца, мамины книги, ее книги. Лэптопы тоже оказались здесь, вместе со старой «Нинтендо» и «Плейстейшн» брата.
Ханна почувствовала, как глаза наполняются слезами, и закусила губу.
Она взяла только общее фото всей семьи, старую карточку, где мама с папой совсем молодые стояли возле главного корпуса MTI, и свой школьный альбом.
Из гостиной доносился смех, звякала посуда (наверное, любимая мамина, с красными маками), пахло едой и немного дымом. Ханна проскользнула мимо прикрытых дверей и вышла, не прощаясь.
Судя по всему, эти двое успеют оставить после себя двоих здоровых детей. Можно биться об заклад, что Лола уже носит в себе оплодотворенную яйцеклетку, только еще об этом не знает. Чак – парень обстоятельный, да и она вполне зрелая девушка. После их смерти, через три года, дети попадут в ясли, где за ними присмотрят воспитатели. Правда, этим воспитателям самим сейчас лет по двенадцать, но к тому времени…
А ведь есть еще болезни, подумала Ханна, садясь на велосипед. Прививок больше нет, антибиотики начнут постепенно сдыхать по сроку годности, а те киды, кого сейчас учат уму-разуму студенты-медики, никогда не станут настоящими врачами.
Вскоре царапина станет опаснее рака и инсульта, потому что рак у молодых редкость, а пораниться легче легкого. А зубы? Что делать с зубами без дантистов? А переломы? А проблемы с желудком? Что делать с техникой, которая будет ломаться? Что делать с разбитыми окнами, если никто не изготавливает стекла? Что будет, когда иссякнет топливо и генераторы остановятся навсегда? Что делать со знаниями – любыми знаниями – если нет времени их накопить и передать?
Одичание наступит не через двадцать лет – лет через пять-шесть, через десять, если повезет, и идея Грега сделать умение читать обязательным – это попытка представить выигранным бой, что вчистую проигран, еще не начавшись. Заранее проигран по исходным условиям.
Чтение бессмысленно, если слова утратят смыслы и станут просто буквами и звуками. Их будут произносить не понимая значения, как молитвы на чужом языке. Так что, действительно, наше будущее – племена, вожди, шаманы, охота и собирательство. Все как в Музее естественной истории в Нью-Йорке. Ей всегда нравился зал с фигурами первобытных людей, но кто же мог предположить, что человечество вернется к этому?
Впрочем, она настоящего заката уже не увидит…
«И это очень хорошо, что не увижу… – отметила она про себя. – А через пятнадцать лет живущим не с чем будет сравнивать. Через пятнадцать лет не будет никого, кто бы помнил, что жизнь была другой. Прошлого не будет. Будущего не будет. Будет только настоящее – здесь и сейчас. Найти еду. Убить зверя. Поесть. Накормить детенышей. Отогнать врага».
Ханна размеренно крутила педали и велосипед катился по осеннему Вайсвиллю, такому красивому, что просто замирало сердце. Цветная листва кленов и вязов, россыпи поздних цветов на клумбах, все еще не забитых сорняками. Много птиц, значительно больше, чем раньше, несмотря на нашествие котов – особенно голубей, соек и ворон. А вот собак стало гораздо меньше, часть, потерявшая хозяев, ушла в леса дичать и добывать себе пищу. В городе остались только самые мелкие и самые преданные.
Вдоль тротуаров, на подъездных дорожках на приспущенных шинах стояли пыльные машины, которым уже не суждено было тронуться с места – Грег распорядился слить из баков топливо и его слили буквально за пару дней. Приказы Грега теперь исполнялись беспрекословно, охотников проверить, хватит ли у него духу снести голову еще кому-нибудь, не находилось.
Ханна свернула с проездной аллеи на Мэйн-стрит, проехала мимо церкви, стоящей с распахнутыми дверями, и почему-то вспомнила Коротышку, кричащего в лицо Васко: «Нет никакого Бога, бро, потому что, если бы он был, он бы не допустил такого».
Ханна, не долго думая, затормозила и свернула к старому деревянному зданию. Маунт-хилл стоял в этих местах задолго до постройки военной базы, это военную базу пристроили к городку, а не наоборот, и в центре города было полно домов, возведенных еще в конце XIX века. Здешнюю церковь построили до войны Севера и Юга, она дважды горела, но горожане поднимали ее из пепла…
В общем, кроме теннисного клуба, полей для гольфа и закрытого бассейна, построенного на средства Минобороны, церковь была единственной достопримечательностью этих мест. Причины навещать храм у Ханны не было, но все же она поставила велосипед у фонарного столба, зашла вовнутрь и села на скамью у входа.
Ветер уже несколько недель закидывал листьями проход, ведущий к кафедре, и теперь гонял их по полу с тихим шуршанием. По углам, скрываясь от дневного света, утробно урчали голуби, на потолочных балках восседали раскормленные вороны и Ханне не хотелось даже думать о том, на чем они разжирели.
Раньше тут пахло деревом, свечами и свежей краской со стен, теперь же – птичьим пометом, влажной листвой и запустением и, если бы Ханна искала тут Бога, то сразу бы поняла, что он это место покинул.
Тут не было спокойствия и покоя, только одиночество и тлен.
Ханне стало неуютно и она вышла на улицу, под солнечные лучи. У края дороги стоял мотоцикл Грега, а сам он сидел на скамейке под раздвоенным дубом, ровесником Вайсвилля, и кормил арахисом из пакетика двух рыже-серых белок.
– Завалялось в рюкзаке, – пояснил он. – Смотри, как лопают!
Выражение лица у него было совершенно детское, восторженное, словно у пятилетнего мальчишки, впервые увидевшего в цирке слона. Белки брали орешки прямо с ладони Стаховски и тут же убегали, чтобы спрятать неожиданно свалившееся с неба сокровище в дупло.
Глядя на Грега было невозможно не улыбнуться, и Ханна улыбнулась.
– Что ты хотел? – спросила она.
– Спросить тебя, не передумала ли ты?
– Я не передумала.
– Хочешь покормить? – он протянул ей пакет с орешками.
Ханна заколебалась, но взяла арахис и присела рядом.
Белки мгновенно переместились поближе к ней.
– Что ты хочешь мне доказать, Белль?
– Я ничего никому не доказываю. Просто я хочу уехать, чтобы не видеть, как ты из человека превращаешься в вождя.
Он вздохнул.
– С самого первого дня, Белль, я делаю не то, что хочу, а то, что должен.
– Это уже не ты, Грег, – сказала она, сминая в ладони пустой пакетик. – Этого человека я не знаю. Прости.
– Послушай, я все понимаю, но уезжать-то не обязательно? Вайсвилль сейчас самое безопасное место на тысячу миль в округе. Куда ты собралась? Зачем тебе Парк? Там, наверное, никого в живых не осталось…
– Вот я и проверю. Я обещала за ними вернуться и я вернусь.
– Бред, – в голосе его прозвучал металл.
– Мы привели в город 800 человек, Вайсвилль выживет. Там осталось не меньше трех сотен и они не жильцы, если их не организовать. Если у меня не получится, я приведу их к тебе.
– Двести миль, Белль…
– Хоть тысяча, – ответила она. – Ты же сам говорил. Я многому у тебя научилась, спасибо.
– Ты не успеешь вернуться до марта.
– Не знаю.
– До марта – это навсегда. Для нас, – просто сказал он. – Целая жизнь и до самого конца. У тебя не получится по-доброму, Белль. Тяжелые времена требуют других решений. Тяжелых решений…
Белки сообразили, что еды больше не будет, и запрыгали прочь, мгновенно позабыв о кормильцах.
– Скажи, Грег, обязательно было убивать Тони и Дану?
Он посмотрел ей в глаза. Ни сожаления, ни сомнений, если не считать промелькнувшей в глубине глаз тени – они на миг потемнели, словно ворон взмахнул крылом – и стали прежними.
– Да, обязательно.
– А арестовать их тебе в голову не пришло? Связать? Посадить в какой-нибудь сарай? Попробовать переубедить? Отправить за ворота, в конце концов!?
Грег покачал головой.
– Я принял самое правильное решение.
– Ты принял самое простое решение. Для того, чтобы укрепить свою пошатнувшуюся власть, ты убил двоих наших друзей.
– Бывших друзей, – сказал Грег жестко. – Белль, послушай меня, просто послушай. Все, что сейчас кажется нам неправильным или плохим, через пару лет будет считаться гуманизмом. Все, чего ты и я вместе с тобой пытаемся избежать. И роды в тринадцать, и убийство за кусок хлеба или десяток патронов. Будет много крови, будут примитивные жестокие законы, колдуны, шаманы и разная другая хрень, которую и придумать-то трудно. Когда старшие из наших начнут уходить – они уже уходят, некому будет рассказывать детям, что такое зло и добро. Сейчас надо успеть заложить в малышей хоть какие-то принципы, чтобы передавать их из поколения в поколение. У нас нет времени воспитывать глупых и тщеславных. У нас нет времени, чтобы развивать демократию – ее все равно не будет, будет право сильного, закон револьвера. У меня в запасе пять месяцев, у тебя чуть больше года – это чертовски мало, чтобы создать правила для нового мира, но большего у нас нет. Нам нужно придумать религию, чтобы наши потомки не перерезали друг друга. Нам нужно придумать правила, чтобы власть передавалась не самому агрессивному, а самому умному, не по линии крови, а по интеллекту и способностям. И я, черт побери, не знаю, как правильно это сделать и как успеть. Но я знаю одно… Каждый, кто сейчас станет у меня на пути…
Он сжал кулаки так, что побелели костяшки.
– Это не я убил наших бывших друзей, Белль. Они сами себя убили, я просто исполнил приговор. Ты говоришь, я сделал это, чтобы укрепить свою власть? Пусть так… Пусть лучше боятся и ненавидят меня, чем друг друга…
Ханна молчала. Возможно, потому, что он был прав.
– Ты хороший человек, – Грег взял ее за руку, осторожно, как берут в ладонь птицу, и она не отстранилась, – но люди – это просто люди. Они лживы, жестоки, безжалостны, коварны, но способны на подвиг и самопожертвование. Они прекрасно обходятся без знаний, любят богатство, власть и секс, и им нравится убивать, но иногда они могут поразить своей добротой и отзывчивостью. Все хорошее в человеке неестественно для его натуры, это результат многовековой дрессировки, а укротителей больше нет. И я не сказал самого главного… Ты, может быть, этого не знаешь, но дети куда страшнее взрослых людей. Мы знаем, что есть законы, понятие нравственности, заповеди, в конце концов, их надо выполнять, потому что иначе мир рассыплется… Так учили нас наши родители. А у них не будет взрослых родителей, не будет бабушек и дедушек, не будет опыта прошлых поколений. И через несколько лет законы человеческого общежития не будет знать никто. И вот тогда, Белль, люди покажут свое настоящее лицо и наше счастье, что мы этого не увидим…
– В людях есть хорошее, Грег, – сказала Ханна.
– Конечно, – кивнул он. – В людях есть и хорошее, и плохое, я это знаю, но плохое сейчас нужнее. Я не хотел никого убивать, но должен был это сделать. И я убил. И убью еще, если понадобится. Ради тебя. Ради остальных.
– Ради себя, – добавила Ханна.
– И ради себя, – неожиданно легко согласился Грег. – Не уезжай. В этом нет необходимости. Я не чудовище, Ханна, и мне очень-очень тяжело…
– Я не могу жить в том, что ты строишь, Грег. Я не могу, когда у меня спина горит от чужих взглядов…
– Да плевать! – воскликнул он. – Пусть ненавидят!
– Тебе плевать – не мне! У меня были друзья – теперь только подчиненные. У меня был парень – теперь он вождь. Я не хочу так.
– Да как ты не поймешь, того мира давно нет и никогда уже не будет!
– Мира нет, но мы-то остались? – спросила она мягко. – Или нас тоже нет?
– Нас прежних нет, – сказал Грег, сдерживая раздражение. – Но нас нет нигде. Ни здесь, ни там, куда ты собираешься.
– Там остались дети, – повторила Ханна. – Я их бросила.
– Ты никого не бросала.
– Я бросила их там, Грег. Если бы я умерла по дороге, никаких бы проблем не было. Но я доехала и не вернулась за ними, значит, могла им помочь и не помогла…
Он вздохнул.
– Убеждать тебя, конечно, бесполезно?
Ханна улыбнулась виновато.
– Совершенно бесполезно, Грег.
Он замолчал и прикрыл глаза.
Некоторое время они просто сидели рядом молча, опираясь спиной на ствол старого дуба.
– Я все ищу, где я накосячил, Белль, – сказал он чуть погодя, – и не могу найти. Я рад бы извиниться, но не понимаю, за что. Я виноват, но не перед тобой. Ты бросаешь меня, когда больше всего нужна.
– Ты сделал так, как должно, дай и мне сделать то, что я должна. Я ухожу не из-за тебя, Грег, я ухожу из-за себя…
В этой части города сейчас мало кто жил, поэтому было совсем тихо, как в осеннем лесу, и можно было расслышать, как гудят над желтой пеной цветущих мериголд тяжелые осенние трутни и последние пчелы.
– Ты приходила за фотографиями? – спросил он, указывая на альбом, торчащий из рюкзачка.
– Да. Хочу взять с собой кое-что.
– Можно?
Она пододвинула к нему рюкзак.
Грег перевернул несколько страниц.
– Чудесное было время… Всего год назад. Ты тут такая серьезная!
– Я там счастливая.
На следующем фото они были вместе – всей компанией, и Тони с Даной стояли рядом с Грегом, и оба улыбались.
Рука Грега замерла на миг, а потом он с усилием пролистнул страницу.
Снова все вместе, на День труда.
Он вместе с Ханной на школьном рождественском балу.
Пикник возле Спригвуда, на реке.
Тони, мокрый после купания, обнимает Дану и Ханну за талии. Ханна хорошо помнила этот день. Он был совсем недавно, этот веселый пикник, в начале осени прошлого года. И так давно, что страшно было вспомнить…
Грег закрыл альбом.
– Оставишь его мне? – спросил он.
– Конечно. Храни до моего возвращения.
– А ты вернешься? – спросил он серьезно.
Ханна кивнула.
– До марта?
– Да.
– Врешь ведь, – сказал он.
– Я попытаюсь…
– Ну, хоть так… С тобой пойдет Васко.
Ханна встрепенулась.
– Он нужен тебе!
– У меня достаточно людей для обороны города. Васко пойдет с тобой, а иначе ты не выйдешь за ворота.
Ханна вскочила.
– Не смей мне приказывать!
– Я не приказываю, Белль. Я говорю, как будет. Ты же не думала, что я отпущу тебя одну? Это двести миль, двести гребаных миль! Ты летом уцелела чудом, а чудеса редко случаются дважды. Сбавь обороты, ты бы сделала то же самое для меня.
Он тоже поднялся, и Ханна была вынуждена задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
Во взгляде Стаховски не было ни жесткости, ни обычной в последние месяцы стальной уверенности в себе – только бесконечная усталость и грусть. Глаза старика на лице молодого человека смотрели на нее с любовью, и слова, которые она собралась бросить в него, застряли в горле.
– Вот и хорошо, – сказал Грег и улыбнулся, но не своей обычной улыбкой, после которой Ханне обычно хотелось его обнять и прижаться к плечу. Это была улыбка раненого, который маскирует боль гримасой, чтобы успокоить родных. – Не надо спорить, Белль, я же согласился с твоим решением? Васко и еще четверо из его команды, по его выбору, пойдут с тобой. Я даю вам два джипа – один легкий, второй бронированный. Провизию и амуницию возьмешь на складе.
Он еще раз посмотрел на альбом, который держал в руках.
– Спасибо тебе.
– За альбом?
– За все. Ты своим присутствием удержала меня от многих ошибок.
– Но не от всех.
– Но не от всех, – согласился он, садясь в седло мотоцикла. – Нет черного и белого, Белль. Ты обязательно это поймешь, ты уже это понимаешь, но не хочешь признавать. Ты думаешь, что сможешь стать матерью Терезой… а станешь такой же, как я, потому, что добро невозможно сделать без зла. Это две стороны одной монеты. Передумай, прошу тебя…
Она покачала головой.
Если бы он сейчас сделал к ней шаг, обнял ее, поцеловал, она бы заплакала и переменила решение. Всего шаг. Всего несколько ласковых слов… Быть слабой куда легче!
Но он повернул ключ в замке зажигания, сунул альбом за пазуху и через секунду она уже смотрела, как тени и солнечные пятна скользят по его затянутой в черную кожу спине.
У нас нет времени перевоспитывать глупых и тщеславных.
– Я вернусь, – сказала она тихо, и быстрым движением вытерла глаза. – Я докажу тебе, что можно иначе, и вернусь.
* * *
В Вайсвилле привыкли к отъездам поисковых групп, поэтому обошлось без пафосных прощаний.
Темнело рано. Двигаться в темноте без света фар было невозможно, а подсвечивать дорогу – опасно, выезжать решили ранним утром. Когда небо на востоке стало окрашиваться в холодные розовые тона осеннего рассвета, джипы уже подъезжали к повороту на хайвэй. Здесь располагались дозорные, последний форпост стражей Вайсвилля – дальше территория не контролировалась. Несмотря на то, что Гонсалес сдержал свое слово и выжег осиное гнездо отморозков из Рейстера, никто не мог предугадать, что ожидает путешественников за следующим поворотом.
Джипы вывернули на шоссе – первым шел бронированный «Додж Рэм» под управлением Марко, с пулеметной турелью в кузове. В салоне разместились Салли с Бастианом, а Чжен расположился на привычном месте, у пулемета. Вторым двигался под завязку набитый провизией, лекарствами и боеприпасами огромный дизельный «Ниссан Патрол».
Васко сидел за рулем «Ниссана» и молча крутил руль, а Ханна забилась в угол за его спиной и не издавала ни звука.
Она чувствовала себя ужасно.
Она чувствовала себя полной дурой.
То, что происходило, было глупостью, совершенно безумным самоубийственным поступком, и в глубине души Ханна понимала, что ей руководит не разум, не логика, а чистая эмоция, но ничего не могла с этим поделать.
Она сама пришла к Грегу этой ночью и ушла от него лишь под самое утро, буквально за полчаса до отъезда. Ее кожа до сих пор горела от его поцелуев, но даже эта ночь, когда они любили друг друга с отчаянием последней близости, не заставила Ханну поменять решение.
Самое идиотское решение в ее короткой жизни – дать самолюбию одержать верх над любовью.
Если бы Ханне было не шестнадцать, а двадцать шесть, то история бы пошла совсем по другому пути, но ей было шестнадцать с хвостиком и она знала, что двадцать шесть ей не будет никогда. И не было никого, кто бы дал ей совет. Мир стал другим и не существовало инструкций, как жить в этом мире. Интуиция подсказывала, что она совершает необратимый поступок, о котором потом будет жалеть. Но самолюбие шептало, что другого пути сохранить самоуважение не существует.
И Ханна сидела в уголке громадного автомобильного салона, украдкой смахивая с глаз набежавшие слезы.
– Ты ела что-то? – спросил Гонсалес, косясь в зеркало заднего вида.
Она помотала головой.
До Рейстера дорога была расчищена и разведана, и машины шли ходко, делая не менее тридцати миль в час. Ожидающие впереди сюрпризы были нанесены на карту со слов Ханны и расстояние до них можно было определить весьма приблизительно.
– У меня есть яблоко, – предложил Васко.
– Не хочу.
– И оладьи, Мириам в дорогу сделала.
– Потом, Васко.
От одной мысли о еде ее тошнило.
Впрочем, ее тошнило по утрам уже вторую неделю.
* * *
На утреннем собрании Совета у Грега все валилось из рук. Он отвечал невпопад, несколько раз переспрашивал. Писавшая протокол Лиз смотрела не него с недоумением.
Список вопросов оказался невелик.
Наряды на работы, конфликтная ситуация – кид из новоприбывших пробовал украсть еду в одном из домов, Майкл принес отчет по запасам топлива и план их распределения. Отчет госпиталя, отчет ясель…
Обычно утром все заканчивалось минут за пятнадцать-двадцать, а сегодня они провели в штабе почти сорок пять.
– Ты бы пошел отдохнуть, чиф, – сказал ему Сэм, собирая бумаги. – Поспи хотя бы пару часов. На тебя смотреть страшно.
Грег поднял на него глаза.
– Не обижайся, но ты реально выглядишь, как зомбак. Расслабься, выпей, в конце концов, и просто поваляйся до вечера. Без тебя ничего не развалится. Я присмотрю.
Он кивнул в сторону Лиз.
– Она присмотрит. Грег, нельзя брать все на себя. Если ты свалишься – будет беда.
– Не будет беды, – вмешалась Лиз, проходя к дверям. – Но будет очень тяжко. Брось, Грег. Она вернется. Просто Ханна устала. Вы все мне тоже чертовски надоели, я бы с удовольствием свалила куда подальше, но это толстое несчастье, – она потрепала Сэма по складчатому загривку, – не может обеспечить мне тачку для выезда…
– Виски в доме есть? – спросил Сэм.
Грег покачал головой.
– Я не пью.
– Это ты раньше не пил, – ухмыльнулся Сэм. – Сорри, дружок. Но сейчас непопулярно беречь печень. Пусть в нашем положении это звучит похабно, но сколько той жизни? Давай-ка, двигай домой, я пришлю к тебе гонца с бутылочкой… Договорились?
Стаховски кивнул.
У него дико стучало в висках и было ощущение пустоты в груди: хотелось вздохнуть, чтобы ее заполнить, но не получалось. Но нужно было держаться, потому что вождь не имеет право показывать слабость на людях. Сэм прав, лучше не показываться до вечера.
– Я буду дома, – он встал.
Дверь распахнулась и в штаб заглянула Джессика.
– Ты здесь, Грег? Вилли умирает!
Грег бегом кинулся к выходу. За ним затопотал Сэм.
Вилли был старшим среди охотников. Старшим не только по положению, но и по возрасту и входил в зону риска. Проблема усугублялась тем, что Вилли был усыновленным ребенком в семье двух программистов из Южной Кореи, взятым из детского дома в Южной Калифорнии, рожденным в бедной мексиканской семье, и точной даты своего появления на свет не знал.
Выскакивая на улицу, Грег подумал, что теперь-то дату можно определить с точностью до недели, но Вилли от этого не легче. Он был прирожденным охотником и стрелком от Бога, и Вайсвиллю его смерть должна была выйти боком. Для заготовок мяса на зиму и пополнения ежедневного рациона городу нужны были хорошие охотники, умеющие не только стрелять, но и ставить капканы и силки, копать ловчие ямы, мастерить ловушки. Небольшой, коренастый и крепкий как росомаха Вилли обожал процесс охоты и умел все, что с ним связано. Замены ему не было и быть не могло. Киды, которых он взялся поднатаскать, и в подметки ему не годились.
– Здесь! – Джессика свернула с тротуара.
Вилли лежал на подъездной дорожке к собственному дому. Мышцы его терзала судорога, лицо «текло», словно Создатель баловался с разогретым воском. Несколько перепуганных зевак топтались у ограды. Рядом с Уильямом был только Клайв, он держал умирающего за руку.
Грег упал на колени рядом с телом и склонился над охотником.
– Уилл, я тут!
– С-с-с-ста-х-х-ховски… – выдохнул Вилли.
– Я тут, друг мой…
– Помог-г-г-г-ги, – голос Уильяма прерывался, челюсти выбивали стаккато. – Я не хочу мучиться…
Он закашлялся и выплюнул передний зуб.
Грег посмотрел на Клайва.
Клайв кивнул Джессике и та, раскрыв саквояж с инструментами, с хрустом обломила шейку ампулы и набрала жидкость в шприц.
Зевак прибавилось.
Грег взял умирающего за руку.
– Наш брат покидает нас, – сказал он громко, так, чтобы его слышали и за оградой. – Сегодня он проживет жизнь до конца и станет добычей того, кто не знает пощады.
Он крепко держал руку Вилли, чтобы Джессика нащупала иглой вену на стремительно сохнущем предплечье.
– Твоя жизнь была коротка, брат, но не бесполезна. Ты сделал немало добрых дел и устал. Уйди с миром!
Джессика нажала на поршень и жидкость устремилась в вену охотника.
Глаза Вилли на миг замерли, словно он увидел что-то вдалеке, а потом начали стекленеть.
Грег не увидел, а почувствовал, что кто-то стоит за его спиной.
Он глянул через плечо – это был широкоплечий парень в теплой жилетке поверх клетчатой рубахи и кепке цвета хаки, одетой козырьком назад. Стаховски не сразу вспомнил лицо, но все-таки вспомнил. Джо, которого все в Вайсвилле звали Джо-Соль, парень, которого Ханна привезла в город. Он сразу же попал в команду охотников, и Уилл его очень хвалил.
– Можно мне? – спросил Джо-Соль, подходя ближе.
Грег кивнул, и парень, опустившись на колени рядом с умирающим, стащил кепку с головы и замер.
Джессика вытащила иглу и в тот же момент жизнь окончательно покинула тело охотника. Глаза стали бессмысленными, пустыми, но вместе с жизнью ушла и боль. Лицо перестало «течь», теперь оно напоминало неудачную восковую модель, брошенную мастером во время лепки.
Грег встал.
– Организуй погребальный костер, – попросил он Джессику, отведя ее в сторону. – Я надеюсь, что это последний покойник на сегодня?
Джесс покачала головой.
– К сожалению нет, чиф. Умер Закс-лесоруб. Его недавно принесли в город. Я не успела тебе сказать.
– Тогда совместите обряд для обоих, чтобы не тратить зря хворост.
– Понятно.
– Я помогу с костром, – сказал Джо-Соль, глаза у него были влажные и покрасневшие. – Он принял меня, как брата, чиф. Я хочу что-то для него сделать.
– Хорошо, поможешь. – Грег бросил быстрый взгляд на Джессику и та едва заметно кивнула: понятно, сделаем! – Ты же Джо? Охотник, как и Уилл? Завтра придешь ко мне в штаб. Надо поговорить.
Он вздохнул и почувствовал, что буквально сдувается, как проколотый мяч. Сэм был прав. Надо поспать и выпить. Это психологическая проблема, дело не в физиологии, но какая разница в чем дело, если его так сильно выбило из колеи?
– Джесс, я домой, все вопросы до вечера к Сэму.
Стаховски положил руку на плечо Джо-Соль.
– Подумай, как ты поможешь городу, Джо. Если хочешь отдать долг Вилли, сделай его дело не хуже, чем делал он. Нам нужен новый Охотник…
Джо удивленно уставился на Грега, но тот уже шагал прочь.
– Привыкай, – сказала Джессика, закрывая свою сумку с препаратами. – Вождь решает быстро, редко ошибается и ненавидит отказы.
– Но я же… недавно только… – выдавил из себя Джо.
– Вилли сказал, что ты хорош, чел, – Джессика пожала плечами. – Но тебе придется это доказать… Не бзди, чел, доказывать надо не нам и не вождю – самому себе.
* * *
В доме Грегу стало еще тяжелее.
Это было настоящее одиночество и слово «навсегда» вдруг приобрело совершенно иной смысл.
Стаховски редко думал о том, что март не за горами и это его последний март. Слишком много забот, слишком много событий было в его жизни за последние месяцы, и они не давали ему думать о том, что приговор не изменить.
А еще в его жизни была Ханна, и именно она придавала этой безумной круговерти смысл. Он должен был остановить ее, не дать ей уехать…
Безумно глупый поступок – отпустить ее. Если бы он знал, как тяжело будет…
Было бы ему не семнадцать, а двадцать семь, все бы получилось совершенно не так, потому что двадцать семь – это возраст, когда мужчина, если он не совершенный идиот, начинает понимать поступки женщин. Но ему было семнадцать. Несмотря на все, что Грег пережил – всего лишь семнадцать.
Он метался по гостиной, меряя ее шагами, и придумывал планы – один безумнее другого. И с каждой минутой они становились все безумнее и неосуществимее.
Между Вайсвиллем и Ханной было уже семь часов пути, не меньше шестидесяти миль, и это расстояние все увеличивалось и увеличивалось.
В дверь постучали.
Курьеру было лет семь, он был убийственно серьезен и горд поручением доставить пакет самому таун-чифу.
– Это от Шэма, – сказал кид, шепелявя. – Ешли што-то нуфно, я принешу!
Грег внезапно улыбнулся.
– Спасибо, чел!
Рукопожатие у мальчишки было слабенькое, ладонь вспотела.
– Можешь идти!
Кид мгновенно выполнил приказ – ссыпался по лестнице и вприпрыжку припустил прочь.
В пакете оказалась бутылка «Jura» и несколько яблок.
Грег не любил спиртное, но попробовать стоило. Он разваливается на куски, и если виски поможет собрать его в паззл, то все здорово.
Он прошел в туалет за разовыми стаканчиками, на ходу скручивая пробку. Разовую посуду они с Ханной не любили, но зато ее было полно, а необходимость мыть тарелки в холодной воде напрягала чрезвычайно. Тем более, что воду приходилось возить в бутылях с соседней улицы, где сохранилась старая колонка с длинной планкой ручного насоса, торчащей в сторону.
Стаховски плеснул виски в стаканчик, проглотил первый шот, не чувствуя вкуса, и снова налил. Пробка выскользнула у него из рук и покатилась под умывальник. Грег поставил бутылку на туалетный столик, и полез вниз, разыскивать пропажу. Пробка закатилась далеко, аж до вентиляционной решетки. Грег протянул руку, чтобы захватить ее кончиками пальцев, но неожиданно зацепил нечто другое – странную пластиковую палочку с окошком и метками в нем.
Тест на беременность.
Он вскочил, больно ударился головой о фаянсовую чашу, зашипел, как кот, и шагнул к окну, чтобы увидеть, что именно показывает тест…
– О черт… – выдохнул Грег и рухнул на край ванной.
Руки у него дрожали, ноги стали ватными и воздух со всхлипом прорывался между сжатых зубов.
– Черт! – повторил он, запрокинув голову к потолку.
И хрипло зашептал, как закаркал:
– Черт! Черт! Черт!
* * *
Дорога в Парк напоминала Ханне фильм ужасов, показанный задом наперед. Словно она заново переживала свое путешествие в Вайсвилль: выхватывала взглядом знакомые места, узнавала какие-то детали пейзажа, но, как и человеку, оказавшемуся рядом с огромным батальным полотном, общая картина оставалась недоступной…
Только сейчас, оставшись с горсткой преданных ей лично людей на усыпанных мумиями дорогах мертвого мира, Ханна в полной мере оценила масштаб изменений в собственном восприятии действительности, в ее внутреннем мире.
Постоянная опасность умереть по тысячам разных причин уже не вызывала у нее ни страха, ни ступора – только желание противостоять опасности, какой бы та ни была. Ханна притерпелась к измененному миру, разрухе, мертвечине, к животной жестокости и немотивированной агрессии окружающих.
Но была одна вещь, принять которую она не могла – отсутствие надежды.
Можно привыкнуть к чему угодно, человек так устроен, что может адаптироваться в любой среде. Но как привыкнуть к знанию даты своего ухода?
Без всего можно обойтись, но как жить без надежды?..
Ханна старалась об этом не думать.
И еще – она научилась не отворачиваться. Как бы тяжело это ни было – не отворачиваться. Только когда они проезжали место авиакатастрофы, закрыла глаза.
Им пришлось продираться сквозь обломки – хайвэй на месте крушения казался совершенно непроездным. Тысячи ворон вились над обломками авиалайнера и остатками того, что было людьми. Небо казалось черным. Вороны оглушительно каркали и шум их крыльев напоминал звук водопада.
– Ты проходила здесь? Сама? – спросил Васко, крутя головой. – Санта Мария!
– У меня не было возможности искать другой путь, – сказала Ханна.
Все вокруг было покрыто птичьим пометом, и летающая над ними стая продолжала щедро орошать все вокруг серыми дурнопахнущими экскрементами.
Гонсалес невольно увеличил скорость, словно уходил из-под обстрела, но на лобовом стекле джипа все равно расплывались кляксы «попаданий».
Поворот на шоссе был практически свободен, если не считать стоящей поперек малолитражки, которую бронированный пикап отбросил на обочину, даже не снизив скорости.
– Засаду видел, командир? – «уоки-токи» заговорил голосом Марко.
– Нет, – отозвался Гонсалес.
– Была справа, перед выездом. Но они передумали. Наверное увидели пулемет в кузове.
– Неважно, – сказал Васко. – Передумали – и ладно.
Заторы на толлах теперь не были проблемой – с помощью джипов их растаскивали за четверть часа. Ханна представила себе, как она проделывает этот путь в одиночестве, без Гонсалеса и его ребят, и ей стало не по себе. Своим решением пойти наперекор ее героическим амбициям Стаховски просто спас ей жизнь.
Городки, через которые пролегал их путь, казались пустыми. Возможно, оставшиеся в живых просто прятались при приближении чужих, потому что пулемет в кузове и хмурый пулеметчик в бандане возле турели не располагали к общению. А может быть, прятаться было уже некому.
Несколько раз Ханна видела следы пожарищ, пулевые отметины на стенах мелькающих за окном домов, искореженные, сгоревшие и простреленные машины посреди дороги. И практически в каждом городе, через который они проезжали, бросались в глаза разбитые витрины магазинов и лавок, распахнутые настежь двери домов, разбросанные по газонам вещи и утварь как верный знак того, что здесь похозяйничали мародеры. Самих мародеров видно не было, и это могло только радовать, ведь на ночевку пришлось становиться прямо на дороге, причем, как только начало темнеть. Включать фары для ночной езды Васко посчитал неоправданным риском. И он был прав. Среди сотен машин, брошенных на дороге, их авто практически не выделялись. Ночь прошла спокойно, хотя спали мало и выехали еще «по серому».
Сложности начались после полудня, на подъезде к Парку, где хайвэй разделялся на пять больших шоссе, шоссе ветвились мелкими второстепенными дорогами, и часть их уходила на запад, к городу, вливаясь в белтвэй, а часть шла на север и юг, охватывая десятки городков-спутников.
Развилки, съезды, повороты, толлы…
Здесь скорость движения упала в разы, каждая сотня метров давалась тяжело – на всех полосах беспорядочно теснились тысячи машин и Васко пришлось пробивать дорогу, отвоевывая у хаоса ярд за ярдом.
Зато практически не попадались автомобили со слитым топливом, и группа основательно пополнила запасы горючего. Пока Васко с ребятами расчищали полосу для движения, Ханна наносила на карту заправки, магазины, моллы, которых тут понастроили великое множество, и даже автомобильные салоны – на всякий случай.
Потом они свернули по указателю на «Парк развлечений» и Ханна почувствовала, как волосы на затылке начинают шевелиться сами по себе. Память невольно возвращала ее в пережитые страшные часы.
К мумии мамы.
К мумии отца.
К мучительной смерти маленького Джоша.
Машины въехали в ворота Парка, на огромную стоянку, рассчитанную на пару тысяч машин.
Если не приглядываться, все вокруг выглядело почти так же, как в тот момент, когда Ханна выезжала отсюда на пикапе отца. Но почти – это не совсем так же. Со стороны было похоже, что на стоянке порезвилась большая обезьянья стая.
Разбитые стекла, несколько сожженных авто, перевернутые машины, вмятины на крышах, искореженные дверцы…
– Внимание! – приказал Васко. – Смотреть в оба! В случае чего – стрелять на поражение!
– Здесь налево… – Ханна внимательно разглядывала все вокруг, не выпуская из рук автомат.
– Налево, – продублировал команду Гонсалес.
Он уже не крутил баранку, за руль джипа уселся Марко, а Васко со своей любимой автоматической винтовкой торчал в открытом люке, крепко упираясь ботинками в боковины сидений для равновесия.
Машины синхронно сделали левый поворот и выехали к зданию отеля.
– Что за черт? – выдохнул Васко, ошалело крутя головой. – Что здесь было, мать вашу?
Здание отеля выгорело дотла.
Черный обугленный скелет смотрел на них проемами лишенных стекол окон. По стенам виднелись потеки расплавленного металла – пламя растопило рамы. Крыши не было, небо заглядывало в развалины и натыкалось на обрушившиеся перекрытия.
– Ты говоришь, здесь было больше трех сотен детей?
Ханна кивнула.
От пожарища несло кислой вонью намокших углей. Солнце уже теряло высоту, падая за башни замка Спящей Красавицы, до заката оставалось пара часов.
– Думаешь, они еще здесь?
– Они здесь, – сказала Ханна негромко. – Я уверена, что они сейчас следят за нами. Давай прямо.
За развалинами «Парк Инн» начиналась центральная аллея.
Здания вокруг квадрата главной площади очерчивали административную зону, огромный фонтан посередине отмечал окончание мира взрослых и начало шоу, а проезд шириной с хорошее четырехполосное шоссе, вдоль которого располагались основные аттракционы, рестораны, павильоны со сладостями, игрушечные и сувенирные магазины, вел вглубь, в детское царство.
Машины выехали на главную площадь и в этот момент напряженную тишину нарушил мерный гулкий звук.
Бамм-бамм! Бамм-бамм!
Словно кто-то начал бить в металлический там-там.
– Слева! – крикнул Марко.
И тут же Чжен крутнул пулемет на турели, выискивая стволом цель.
– Не стрелять! – Ханна едва не сорвалась на визг. – Чжен! Не стрелять!
Бамм-бамм! Бамм-бамм!
– Справа!
– Сзади!
За считанные секунды они оказались в окружении.
Мозг Ханны заработал, как компьютер, пытаясь найти решение, но неожиданно выхватил из десятков лиц знакомые.
– Ненавижу мелких, – сказала широколицая и захрустела хлопьями. – У меня был брат, орал каждую ночь… Теперь не орет.
Она хихикнула.
– Что стоишь, сучка? Никто не придет на помощь – кричи не кричи. Нет теперь никого. Мы тебя убьем и нам за это ничего не будет, не поняла, что ли? Я теперь тут хозяйка и ты мне не нравишься, потому что ты красивее меня. Но это ненадолго…
Рядом с ней был тот, светловолосый убийца детей с алюминиевой битой, как там его звали? Том!
Это была атака.
Организованная атака, в которой участвовали несколько сотен обитателей Парка в возрасте от семи и старше, вооруженные чем ни попадя – палками, прутьями, досками с гвоздями, самодельными копьями… И эта широколицая сука с маленькими бесцветными глазками возглавляла нападение, управляя толпой молодняка не хуже гамельнского флейтиста.
Повинуясь ее командам, они накатывались на машины с непрошеными гостями волной, под ритм невидимых барабанов.
Бамм-бамм! Бамм-бамм! Бамм-бамм! Бамм-бамм!
Широколицая взмахнула рукой и град камней обрушился на автомобили сверху, из распахнувшихся окон.
Чжен рухнул, так и не нажав на гашетку, ствол пулемета уткнулся в небо. Бандана на голове китайца стремительно намокала красным.
Заточенный до остроты иглы металлический стержень, брошенный из толпы вонзился Гонсалесу в плечо и очередь его винтовки ушла вверх, не причинив никому вреда.
От удара булыжника пошло трещинами лобовое стекло.
Ладони Ханны вспотели, автомат плясал в руках. Возле виска просвистело что-то металлическое, тяжелое, и врезалось в стойку кузова так, что джип содрогнулся.
Заливая кровью салон джипа, Гонсалес снова лез в люк, держа винтовку здоровой рукой.
Палец Ханны лег на спусковой крючок.
У нее уже не было время на раздумья и сомнения.
Она нашла глазами фигуру широколицей и нажала на курок. Поток свинца ударил по бегущим, но широколицая успела упасть за доли секунды до смертельной очереди. Светловолосый подхватил ее под локоть и поволок в сторону, паля по Ханне из револьвера.
Над головой Ханны застучала винтовка Васко, и блондин споткнулся, заковылял…
Взревел мотором огромный «Додж», ударил атакующих бампером, подминая под колеса упавших и замешкавшихся… Остальные бросились врассыпную, но это был лишь отвлекающий маневр.
Из толпы вылетела канистра с пылающей тряпкой в горловине, упала в кузов «Рэма», полыхнуло пламя, но взрыва не получилось. Выстрел – и парень, метнувший канистру получил пулю в голову от Бастиана, который пробкой выскочил из салона пикапа, охваченного огнем.
Вторая канистра до пикапа не долетела, кто-то погорячился с фитилем и она взорвалась в толпе атакующих, разметав их в стороны.
– Стреляй, стреляй… – крикнул Васко, и начал палить сериями по три, отстреливая самых рьяных и вооруженных.
Ханна увидела, как в пылающем кузове пикапа появился Марко и пулемет развернулся в сторону здания, из которого летели камни. По окнам и фасаду ударили крупнокалиберные пули, вниз брызнули стекла, куски облицовки…
И тут, обнаружив, что предводительница уже не управляет нападением, толпа, словно повинуясь радиокоманде, повернула прочь и бросилась бежать с такой же скоростью, как только что лезла под пули.
Ханна выскочила из машины и, пригнувшись, метнулась вслед широколицей, отметив, что Бастиан и Марко бегут за ней, не задавая лишних вопросов.
Свернув за угол, они едва не попали под выстрел светловолосого, но Марко среагировал быстрее любителя алюминиевых бит и выбил оружие из рук блондинчика ударом приклада. Набежавший Бастиан отправил светловолосого в нокаут прямым ударом ноги.
Но Маленькая Разбойница исчезла!
Ханна, рыча от злости, закрутилась на месте.
Эта сука не могла уйти далеко! Она здесь!
Армия широколицей, потеряв с ней связь, снова стала детьми – испуганными до чертиков подростками, которые в ужасе разбегались в разные стороны. Это была настоящая паника, схватку Ханна и ее друзья выиграли вчистую, но пока Маленькая Разбойница и ее подельники оставались непойманными, кошмар мог повториться в любой момент!
Ханна осклабилась.
Мысль о том, что она только что могла быть убитой и убивала сама, уже не лишала ее жизненных сил, зато будила ярость, которая не помещалась в груди!
Она преодолела страх! Она найдет широколицую и сделает так, чтобы та больше никогда и никого не убила!
Ханна заставила себя опустить оружие и оглянуться. Бастиан и Марко, стоявшие рядом с ней, ждали команды.
– Видели девку, в которую я стреляла? – ей казалось, что она выдыхает пламя, дыхание обжигало ей горло.
– Да, – отозвался Бастиан, а Марко просто кивнул.
– Мне нужна она, – процедила сквозь зубы Ханна, и голос ее вибрировал от ненависти. – Живая или мертвая. Но лучше живая. У меня на нее свои планы…
* * *
В помещении бывшей Библиотеки было сыро и промозгло, но все же теплее, чем в любом из зданий Парка. Поленья, горящие в пасти огромного камина, источали жар, и хотя этого тепла не хватало, чтобы отопить весь дом, находиться рядом с огнем было приятно. Почти, как дома…
Но дом был далеко, а проблемы – рядом.
Будь рядом Грег и остальные члены Совета Вайсвилля, Ханна была бы спокойна за судьбу детей из Парка, но Грега рядом не было и не предвиделось.
– Я не знаю, как мы с этим справимся, – сказал Васко и поморщился.
Любая попытка пошевелить раненой рукой причиняла ему изрядную боль.
– Никаких запасов еды, к зиме они не готовы… Я так понимаю…
Он замешкался, переглянулся с Марко, но все-таки продолжил:
– Я так понимаю, что они… просто ели младших.
Ханна закрыла глаза.
Пол уходил из-под ног из-за этих слов, но надо было слушать.
Надо было принимать решения. Надо было действовать.
Она не искала власти, власть сама нашла ее и придавила к земле грязной многотонной лапой ответственности.
– Эти твари устроили что-то вроде жертвенника, – закончил Гонсалес. – Когда нечего было жрать…
– Как ты узнал?
– Сначала Марко нашел кости. А потом я спросил…
– Ее?
– Нет. Задал вопросы местным. Тем, кто постарше.
– Они не хотели говорить, – вставил Бастиан. – Но потом одна девчонка разрыдалась… И понеслось!
Больше всего Ханне хотелось заорать от бессилия.
Двести семьдесят пять подростков и двести тринадцать детей до десяти лет. Почти шестьсот человек, которых надо прокормить, одеть и согреть зимой. Нужны тонны продовольствия. Дрова. Лекарства. Одежда. Нужно оружие. Нужно за несколько недель сделать то, что они с Грегом и другими обитателями Вайсвилля делали почти пять месяцев. Парк на двести миль южнее Вайсвилля, но тут все же не тропики и зимой холодно. Пусть не так, как на широте Вайсвилля, но холодно. Времени – от силы месяц, а это значит, что времени нет.
– Как Чжен? – спросила Ханна.
Васко покачал головой.
– Неважно. Я боюсь, что он нам не помощник. Хорошо, чтобы через неделю встал после такого удара.
– Бастиан?
– Да, Ханна.
– Поищи среди местных тех, кто умеет водить машины. Или думает, что умеет.
– Сколько водителей нужно?
– Пусть десять – пока этого хватит. Найди пикапы. Мне нужно, чтобы завтра с утра ты уже шарил по окрестностям. Мы не продержимся здесь зиму. Надо подготовить отъезд в Вайсвилль и валить отсюда как можно быстрее. А без продуктов мы здесь и недели не протянем.
– Понял.
– Марко, теперь ты…
– Слушаю.
– Отбери ребят для охраны и охоты. Может, кто охотился с отцом… Нужны ребята покрепче.
– Ищи злых, – вмешался Васко. – Нужны агрессивные, которые не боятся крови. Драчуны, отморозки – это твое. Ими тяжело управлять, но другие не подойдут…
Марко кивнул.
– И когда ты собираешься ехать? – спросил Бастиан.
– Как только буду готова.
– Ерунда, – ухмыльнулся Бастиан. – Говно вопрос. План реальный! Нам не три недели по пустыне ехать! Всего два дня пути – говорить не о чем! Давай перевезем их за несколько раз, будет легче. Что нам лишняя неделя?
– Не думаю, что это вариант, – покачал головой Васко. – Водителей для перевозки нужно много. Машин нужно много или придется искать и заправлять большие грузовики, а это не один день, и не одна неделя. Пусть мы найдем четыре фуры – это все равно минимум две ходки, если все нормально. И фуры нужно возвращать из Вайсвилля сюда порожняком… Надежная охрана сейчас – только мы четверо, остальных надо всему учить и это тоже время, а пускать такую колонну без охраны… Как же мне не хватает Чжена, черт возьми!
Он в сердцах почесал бритый затылок.
– А если отправлять по нескольку машин? – спросил Бастиан.
– А кто будет оставаться здесь и следить за тем, чтобы снова не началось людоедство? – ответил Васко вопросом на вопрос. – Я разделяться категорически не советую, держимся вместе. Как говорил мой папаша – не щелкай клювом, зайдут с тыла. Я запомнил.
– Ты прав, – сказала Ханна, – они ели человечину, и они уже были стаей, так что не поворачивайтесь к ним спиной. Если ехать, то всем вместе… А что если нам придется зимовать здесь? Это ведь тоже возможный вариант?
– Вполне…
– Шестьсот человек, которые попробовали крови… Да они нас при первой возможности сожрут с потрохами! Как с ними управляться?
– Им нужен вожак, – Гонсалес попробовал пожать плечами, и снова поморщился от боли. – Просто вожак, которого они будут бояться. А, если будут бояться, то будут и подчиняться приказам. Тут уж точно не надо играть в демократию и гуманность. Выберем самых сильных и самых злобных, дадим им власть над остальными, а сами приберем их к рукам. Ну, что ты на меня смотришь? Так построены банды, армия, спортивные команды! Ты не сможешь приструнить шесть сотен челов, у которых уже съезжала крыша, а их злобные и дикие дружки смогут! Придумай им вождей, дай вождям показать клыки и они усмирят толпу. А потом сама возьми вождей за яйца!
– Дельный совет, – согласился Бастиан, но тут же спросил с тревогой. – Ты чего такая бледная, Ханна?
– Ханна, тебе плохо? – Гонсалес уже был рядом, и поддерживал ее под локоть здоровой рукой.
– Ничего, уже лучше…
Желудок так и норовил подобраться поближе к горлу и выплеснуть свое содержимое.
– Голова закружилась…
– Ты в порядке? – переспросил Васко.
– В порядке, в порядке…
– Ну, тогда мы пошли… – сказал Бастиан.
Марко встал.
– Погодите, – попросила Ханна, стараясь говорить холодно и спокойно. – Мне ненадолго нужна ваша помощь.
Она решилась. Она уверена, что все сделает правильно. Так надо.
– Есть еще одно дело… И его нужно сделать. Соберите всех на площади. Васко, пойдем со мной.
* * *
Широколицую Марко упаковал в лучшем виде – она больше напоминала моток скотча, а не живого человека. Ханна сорвала кусок липкой ленты, залепившей широколицей рот, и та зашипела от боли и злобы.
– Помнишь меня? – спросила Ханна.
– Надо было тогда тебя убить…
– Значит, помнишь… Знаешь, зачем я пришла?
– Да мне похер, зачем ты пришла, сука!
Ханна не обратила на ее слова никакого внимания.
– Я пришла тебе сказать, что ты приговорена к смертной казни…
– Кем?!
– Мной.
Ханна показала на Васко.
– Им. Всеми, кто умер по твоей вине. Всеми, кого ты со своими дружками сожрала.
Широколицая смотрела на Ханну снизу вверх с ненавистью и презрением.
– Я не боюсь тебя, сука… – сказала она ласково. – Мы все подохнем, так что мне плевать… Я буду жить, как хочу, или подохну на месяц-другой раньше тебя – мне похер. Мне все похер, ясно! И мне никого не жаль, запомни! И я ни о чем не жалею!
Она внезапно засмеялась, захихикала, как девочка…
– Я никогда не жила так классно, как эти месяцы… Все было зашибись!
– Жаль, я тогда промахнулась…
– Жаль, что мы дали тебе уйти.
Ханна достала пистолет и ножом полоснула по скотчу на щиколотках пленницы.
– Вставай, – приказала она.
– А ты меня отнеси, – ухмыльнулась широколицая. – Что, сука? Кишка тонка? Я для тебя тяжеловата?
– Ну, я тебе предлагала, – сказала Ханна, ухватив ее за волосы и поволокла к выходу. – Пошли, Васко, захватим блондина.
Светловолосый мычал от ужаса и рыдал так, что сопли пузырились на скотче, но Гонсалес вздернул его с пола здоровой рукой и погнал перед собой пинками.
Когда Ханна и Васко вывели своих пленников на площадь, там уже стояли пара сотен челов и герл всех возрастов и зеваки продолжали прибывать.
При появлении перекособоченной, связанной широколицей толпа загудела, заколыхалась, как поднимающееся тесто. Блондинчика же встретили свистом и обидными возгласами. Толпа хотела видеть и слышать казнь, хотела участвовать в процессе – они чувствовали смерть, как псы чуют запах нескольких капель свежей крови за сотни ярдов.
Ханна взобралась в обгоревший кузов пикапа и подняла руку:
– Слушайте!
Шум утих.
– Так, как здесь было, больше не будет, – сказала Ханна негромко, но толпа ее услышала. – Нельзя убивать слабых. Нельзя их есть. Нельзя насиловать. Вам надо будет работать, чтобы жить, каждому из вас – иначе не получается. Иначе вы умрете. Мы не можем помешать вам умереть, но мы можем не дать сильным убивать слабых. Мы можем не дать вам стать зверьем…
Ханна подала знак и Марко с Бастианом забросили пленников в кузов пикапа, заставив широколицую и ее напарника стать на колени. Широколицая попыталась прогрызть залепивший ей рот скотч, но лишь мычала и жевала тонкий прочнейший пластик. Блондин продолжал рыдать, слезы прожигали дорожки в слое грязи, покрывавшем его лицо.
– …зверьем, как эти…
Она достала из-за пояса пистолет.
– Мы умрем, если не будем помогать друг другу. Мы умрем, если будем враждовать. И я лично пристрелю каждого, кто попробует не подчиняться законам… племени! Я – мать племени Парка, приговариваю этих двоих к смерти!
Широколицая вывернула голову, чтобы увидеть Ханну, глаз ее недобро сверкал из-под упавшей челки…
Ствол уперся ей в череп, она мотнула головой, стараясь отбросить оружие, но…
– Сдохни первой! – хрипло крикнула Ханна и нажала на спуск.
Бэнг!
Голова казненной ударила о закопченный металл кузова.
Бэнг!
Выстрел вынес струю розовой взвеси через глазницу светловолосого.
Толпа синхронно вдохнула, и тут же выдохнула сотней глоток…
– Ахххх…
У Ханны дрожали колени, но голос был громок и тверд.
– Мои слова теперь закон для вас и четверо моих вождей – моих рук и моих глаз – проследят за его исполнением! Мы соберем еду, найдем машины и все вместе поедем в Вайсвилль, город, где никто не голодает…
Запах был ужасен. Порох, копоть от обгорелой краски, кровь и страх.
Земля под колесами передвижного эшафота содрогнулась…
Ханна огляделась, чтобы понять, что происходит, что дрожит – земля под ногами или она сама? И в этот момент громыхнуло, и громыхнуло так, что с раскуроченных фасадов посыпались остатки стекла и над сгоревшим «Парк Инн» закружился взлетевший в воздух пепел.
Толпа завизжала.
Снова грохот. Скрежет плит и обрушившихся перекрытий в скелете здания за ними…
Пронзительно закричали, хлопая крыльями, вороны и тучей поднялись с крыш и деревьев, образовав в небе огромный каркающий хоровод.
Марко бегом рванул к паркингу, чтобы увидеть источник звука с севера, а испуганная толпа в ужасе замерла, не сводя глаз с кружащей черной стаи.
– Запомните этот день! – крикнула Ханна, подняв вверх руку с пистолетом.
Она увидела лицо замершего в проеме между зданиями Марко – белое, испуганное, растерянное – и поняла, что произошло нечто ужасное.
Настолько ужасное, что даже невозмутимый Марко потерял голову от страха.
Она спрыгнула на землю, прервав речь на полуслове, и через миг уже стояла рядом с ним.
Этого не могло быть, но это случилось!
На севере, между ними и Вайсвиллем, вырастал клубящийся гриб атомного взрыва.
