Книга: Гость Дракулы (сборник)
Назад: Криминальный талант
Дальше: Эффект лунного света

Звездная ловушка

– Когда я обучался профессии театрального плотника, моим наставником был Джон Холидей, главный машинист сцены – тогда мы называли человека на этой должности «главным плотником» – старого театра Виктории в Халме. Конечно, название было не таким, но для рассказа и это сойдет. Если бы я произнес настоящее название того театра, оно только вызвало бы неприятные воспоминания. Могу сказать, что некоторые из вас, не дамы, – тут рассказчик галантно раскланялся во все стороны, – вспомнят случай с Арлекином, который погиб из-за несчастного случая в пантомиме. Нет нужды называть настоящие имена; беднягу можно назвать, скажем, Мортимер, Генри Мортимер. Причину того несчастного случая так и не выяснили, но я ее знал и хранил молчание так долго, что теперь могу говорить, не задев ничьих чувств. Они все уже давно умерли – те, кого могла интересовать смерть Генри Мортимера, и человек, виновный в его смерти.
Те, кто знает об этом случае, вспомнят, каким красивым, хорошо сложенным, щеголеватым мужчиной был Мортимер. На мой взгляд, он был самым красивым из всех виденных мною мужчин.
Тут раздался низкий, ворчливый голос трагика: «Громкое заявление!», однако Хемпич, казалось, его не услышал, а продолжал:
– Конечно, я тогда был всего лишь мальчиком и еще никого из вас, джентльмены, не видал – ни вас, мистер Уэлсли Доверкорт, сэр, доброго вам здравия, ни остальных. Не нужно вам объяснять, дамы, как хорошо обрисовывает костюм Арлекина красивую, стройную фигуру. Неудивительно, что в наше время суфражисток женщины хотят быть и Арлекинами, и Коломбинами. Хотя, надеюсь, они не сделают роль Коломбины мужской!
Мортимер был самым ловким парнем из всех, кто прыгал из люка. Он был так уверен в себе, что велел класть дополнительный груз, чтобы, когда падает противовес, он мог взлететь на пять или шесть футов выше всех прочих. Более того, обычно он поджимал в воздухе ноги – как лягушка, когда плывет, – и от этого его прыжок казался еще более высоким.
Я думаю, все девушки были влюблены в него, так как они обычно выстраивались за кулисами, когда наступал момент его выхода. Это не имело бы большого значения, так как девушки всегда влюбляются то в одного, то в другого, но тут возникли неприятности, как всегда, когда в деле замешаны замужние женщины. Было несколько женщин, которые, к их стыду, всегда преследовали Мортимера, несмотря на то что имели собственных мужей. Это было довольно опасно и трудно вынести мужчине, который хочет считаться порядочным. Но настоящее испытание – и настоящие неприятности – настигло молодую жену моего собственного наставника, а она была слишком красива, чтобы перед ней мог устоять мужчина из плоти и крови. Она начала выступать в пантомиме в предыдущем сезоне как танцовщица – и так высоко поднимала ноги! Она делала это лучше, чем девушки на целый фут выше нее ростом, потому что была крохотной и очень хорошенькой: с золотыми волосами, голубыми глазами и стройной мальчишеской фигуркой, не считая… в общем, ее никак нельзя было принять за мальчишку. Джек Холидей влюбился в нее без памяти, и, когда он ей об этом сообщил, а рядом не оказалось молодого ухажера с большим количеством денег, она вышла за него. Это был брак по расчету, как вы, дамы, это называете, но вскоре молодожены очень хорошо поладили, и мы все думали, что старик – а Джек по возрасту годился жене в отцы, и даже осталось бы еще несколько лет в запасе, – начинает ей нравиться. Летом, когда театр закрывался, он увозил ее на остров Мэн, а когда они вернулись, Холидей ни от кого не скрывал, что провел там самое счастливое время в своей жизни. Жена его тоже выглядела вполне счастливой и нежно относилась к супругу, так что мы все начали думать, что этот брак по крайней мере нельзя назвать несчастным.
Однако все начало меняться на следующий год, когда начались репетиции пантомимы. Старина Джек стал выглядеть несчастным, потерял интерес к своей работе. Лу – так звали миссис Холидей – теперь не слишком его жаловала и часто выходила из себя, когда он бывал рядом. Никто ничего об этом не говорил нам, мужчинам, но замужние женщины улыбались, кивали и шептались, что на это есть причины. Однажды на сцене, когда начиналась репетиция арлекинады, кто-то заметил, что миссис Холидей, возможно, не будет танцевать в этом году, и все присутствующие заулыбались, будто знали какой-то секрет. Затем миссис Джек вдруг вскачила и устроила скандал, требуя, чтобы зеваки занимались своим делом и прекратили распространять лживые слухи, и тому подобное, как обычно вы, дамы, любите выражать свои чувства, когда у вас на затылке волосы встают дыбом. Остальные пытались ее успокоить, как могли, и в итоге она ушла домой.
Вскоре после этого Лу и Генри Мортимер после репетиции ушли вместе, и он сказал, что доведет ее до дома. Она не возражала – я вам уже говорил, что он был очень красивым мужчиной.
Ну, с того времени она не отрывала от него глаз во время всех репетиций, до той самой ночи последней репетиции, которая, разумеется, проходила в костюмах, пантомимы «Все и Всё».
Джек Холидей, казалось, не замечал происходящего, как это обычно бывает. Правда, он был все время занят собственной работой, потому что, можете мне поверить, у главного машиниста сцены нет свободной минутки на первой репетиции пантомимы в костюмах. И, конечно, никто из труппы не произнес ни одного слова и не бросил ни одного взгляда, который бы привлек его внимание к происходящему. Мужчины и женщины – странные существа. Они будут слепыми и глухими, когда приближается опасность, и только после того, как скандал уже невозможно замять, начнут говорить – как раз в то время, когда им следовало бы помолчать.
Я видел все, что происходит, но ничего не понимал. Мне самому нравился Мортимер, я им восхищался – так же как и миссис Холидей – и считал очень славным парнем. Понимаете, я был всего лишь мальчишкой, к тому же учеником Холидея, поэтому старался избегать любых неприятностей, даже если видел их приближение. Только потом, вспоминая всю эту историю, я начал понимать. Вот почему вы все теперь, надеюсь, осознаете: то, что я вам рассказываю, – результат увиденного и услышанного мною лично, а также того, о чем мне рассказывали после; все это я после долгих размышлений сопоставил и сделал выводы.
Итак, пантомима шла уже около трех недель, когда однажды в субботу, в перерыве между спектаклями, я услышал разговор двух актрис труппы. Они обе были из числа дублерш, которые умели петь и танцевать и должны были всегда быть наготове. Не думаю, чтобы кто-то из них был хорошей актрисой – обе слишком часто ходили на ужин с шампанским вместе с молодыми людьми, швырявшими деньги на ветер. Но это не имеет отношения к делу, не считая того, что девицы эти, естественно, завидовали замужним женщинам – они сами стремились выйти замуж – и тем, которые жили правильнее, чем они. Женщины такого сорта любят видеть падение порядочной женщины, ведь это ставит ту почти на одну доску с ними самими. Совсем плохие, окончательно опустившиеся девицы попытаются спасти порядочную девушку, чтобы она не пошла по их дорожке. Я хочу сказать: если они еще молоды, так как дурная женщина, которые давно уже опустилась, совершенно невыносима. Эти готовы столкнуть вниз любого, если получат от этого какую-то выгоду.
Не в обиду вам, леди, будет сказано, эти две девушки радовались по поводу миссис Холидей и неприятностей, которые она навлекла на Мортимера. Они не видели, что я сижу на сценическом боксе за декорациями к пантомиме, которые приготовили к вечернему представлению. Они обе были влюблены в Мортимера, а он и не глядел на них, поэтому они злорадно мяукали, как кошки на крыше. И вот одна говорит: «Старик-то совсем слепой, раз ничего не желает видеть».
«Не будь так уверена, – отвечает другая. – Он не собирается рисковать. Это ты, должно быть, слепая, Кисси, – таково было имя ее подруги – по крайней мере, на афишах, Кисси Монпелье. – Разве он сам не отводит ее домой после спектакля каждый вечер? Тебе это следует знать, ведь и ты стоишь в коридоре в ожидании своего парня, пока он не вернется из клуба».
«И что с того, чертова ты старуха? – говорит Кисси, которая всегда и всем грубила. – Разве ты не знаешь, что все имеет две стороны? Так вот, старик смотрит только на одну сторону!»
Потом девицы принялись хихикать и шептаться, после чего одна из них говорит: «Так он думает, что-то может случиться только после того, как работа закончится?»
«Наверное, да, – отвечает вторая. – Они оба знают, что старик должен спуститься задолго до того, как поднимут занавес, но она не придет, пока танец “Видение Венеры” не станцуют до половины, а он – до конца арлекинады!»
Тут я ушел – не хотел больше слушать эти разговоры.
Всю неделю все шло своим чередом. Бедняга Холидей плохо выглядел: он был встревожен и постоянно выходил из себя. Я-то это знаю наверняка, потому что его тревожила работа. Он всегда работал много, а сезон пантомимы был для него сплошным кошмаром. Казалось, Джек ни о чем не думает, кроме своей работы. Я тогда считал, что те две болтливых девчонки именно так придумали свою клеветническую историю; ведь, в конце концов, какой бы лживой ни была клевета, она должна иметь какое-то начало. Что-то такое, что выглядит правдоподобно, если его и нет в самом деле! Но как бы старина Джек ни был занят, он всегда находил время проводить жену до дома.
По мере того как неделя шла к концу, мой наставник становился все бледнее, и я уже начал думать, что он чем-то болен. Обычно Джек оставался в театре между представлениями в субботу, то есть не уходил домой, а пил чай и ужинал в кофейне возле театра, чтобы быть рядом, если произойдет заминка во время подготовки к вечернему спектаклю. В ту субботу он ушел, как обычно, когда ставили декорации первой сцены и рабочие готовили наборы для остальных сцен. Где-то в это же время вспыхнула ссора – обычно так бывало по субботам, – и я пошел сообщить об этом Джеку. Когда я пришел в кофейню, то не застал его там и подумал, что лучше о нем не спрашивать, а сделать вид, что я ничего не заметил. Вот почему я вернулся в театр и услышал, что, как обычно, все само собой уладилось, и поссорившиеся парни отправились вместе выпить. Я собрал оставшихся, и мы закончили работу как раз вовремя, чтобы все успели выпить чаю, и я тоже. Именно тогда я начал чувствовать ответственность за свою работу, поэтому не задержался надолго за едой, а вернулся еще раз проверить, все ли в порядке, особенно люк, потому что именно о нем Джек Холидей особенно заботился. Наставник мог не заметить недочета где-то еще, но если дело касалось люка, то его следовало проверить. Он всегда говорил нам, что это не обычная работа, но вопрос жизни и смерти.
Я как раз закончил свою инспекцию, когда увидел старика Джека, идущего со стороны коридора. В тот час вокруг не было ни души, и на сцене было темно. И все же, несмотря на темноту, я видел, что старик смертельно бледен. Я не заговорил с ним, потому что был далеко; к тому же Джек очень тихо шел за кулисами, вот я и подумал, что он, наверное, не хочет, чтобы кто-нибудь заметил, что он отлучался. Одним словом, я решил, что лучше не мешать старику, вернулся и выпил еще чашку чаю.
В тот день я ушел немного раньше остальных рабочих, которым не о чем было заботиться, кроме того, чтобы быть на своих местах, когда прозвучит свисток Холидея, и пошел доложиться своему наставнику, который сидел в маленькой стеклянной будке в дальнем конце столярного цеха. Склонившись над верстаком, Джек что-то затачивал, да так сосредоточенно, что не слышал меня, поэтому я ушел. Уверяю вас, дамы и господа, с точки зрения ученика неразумно слишком навязываться учителю, когда он занят своим личным делом!
Когда наступило время готовности и зажегся свет, Холидей, как обычно, был на своем посту. Он выглядел очень бледным и больным – таким больным, что ассистент режиссера даже сказал: если Джеку хочется пойти домой и отдохнуть, он возьмет на себя его обязанности и проследит, чтобы все было сделано в лучшем виде. Холидей поблагодарил и ответил, что ему вполне по силам остаться.
«Я действительно чувствую себя немного слабым и больным, сэр, – сказал он. – Недавно мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок. К счастью, все уже прошло, и я уверен, что смогу справиться с предстоящей работой».
Затем двери распахнулись, и субботние зрители хлынули в зал. «Виктория» – замечательный зал для субботних вечерних представлений. Какими бы ни были остальные вечера, этот наверняка будет хорошим. По общему мнению, эти представления обеспечивали благосостояние «Виктории», и ее управляющие отдыхали всю остальную неделю. Актеры знали это и не особенно надрывались с понедельника по пятницу, но к субботе снова подтягивались и обретали форму. Никакого плохо выученного текста и промахов в субботний вечер – иначе им грозил нагоняй.
Мортимер был одним из самых старательных. Он никогда не расслаблялся, потому что слабость никогда не входила в число пороков Арлекина. Скажу больше: где слабость, там нет Арлекина, вот и всё. Но Мортимер всегда прилагал дополнительные старания в субботний вечер. Когда он прыгал сквозь люк-провал в форме звезды, он взлетал на пару футов выше обычного. Для этого мы всегда использовали гораздо больший груз, и Мортимер всегда лично все проверял. Вы же понимаете, что это не шутка – вылетать через люк так, словно тобой выстрелили из пушки. Края люка, выполненные в форме лучей звезды, нужно было держать свободными, а пружины у их основания – хорошо смазанными, иначе в любой момент могла случиться катастрофа. Более того, кого-нибудь специально назначали следить за чистотой сцены. Я помню, как однажды много лет назад, в Нью-Йорке, слышал, что Арлекин погиб из-за рабочего сцены, которого здесь называют «постановщиком»: тот наступил на люк как раз в тот момент, когда повернули рычаг и отпустили противовес. Вдову актера не очень-то утешило, что этот рабочий тоже погиб.
В ту ночь миссис Холидей выглядела красивой как никогда и поднимала ножки еще выше, чем прежде. Потом, переодевшись, чтобы идти домой, она, как всегда, подошла и встала за кулисами перед началом арлекинады. Старина Джек пересек сцену и встал рядом с ней; я видел, как он прошел вдоль скользящего освещения рампы, когда закрылся занавес после «Царства радости», и невольно заметил, что он по-прежнему смертельно бледен и все время бросает взгляды на «звездный» люк-провал. Видя это, я, естественно, тоже туда посмотрел, так как опасался, не случилось ли с люком чего-нибудь. Впрочем, я уже проверял, в порядке ли он и хорошо ли смазаны маслом петли, когда сцену готовили к вечернему шоу, а так как его весь вечер больше ни для чего не использовали, то я был спокоен. Мне показалось, что, когда луч прожектора отразился от бронзовых петель люка, там что-то сверкнуло. Прожектор был установлен на мостике как раз над люком – специально для освещения Арлекина и его большого прыжка. Люди обычно выли от восторга, когда Арлекин вылетал из люка, а потом поджимал ноги в воздухе, широко их раскидывал на мгновение и снова выпрямлял при полете вниз, сгибая колени только в момент приземления на сцену.
Когда дали сигнал, противовес сработал нормально. Я это понял, потому что звук, который он издавал в тот момент, был правильным. И все же что-то пошло не так. В тот момент, когда Арлекин коснулся люка головой, тот не открылся плавно, как должен был. Раздался удар и такой звук, будто что-то рвалось, обломки «звезды» разлетелись во все стороны, и часть из них полетела на сцену. А вместе с ними летела разноцветная, сверкающая фигура, которую все мы знали.
Но почему-то Арлекин летел не так, как обычно. Он выглядел прямым, но лишенным обычной гибкости. Ноги его не двигались, и, взлетев высоко, – хоть и совсем не так высоко, как всегда, – он как-то перевернулся и приземлился на бок. Зрители закричали, а все стоящие за кулисами актеры и рабочие выбежали на сцену и окружили Мортимера – некоторые в своих сценических костюмах, а другие уже переодетые в обычное платье. Человек в блестках лежал неподвижно.
Громче всех закричала миссис Холидей, и она первой подбежала к тому месту, где он… оно… лежало. Старина Джек бежал следом за женой и подхватил ее, когда она падала. Я успел это увидеть, потому что потом занялся обломками люка; к тому моменту вокруг трупа столпилось достаточно людей, а зрители из партера прыгали в оркестровую яму и карабкались на сцену.
Мне удалось собрать кусочки до того, как все эти люди хлынули на сцену, и я заметил, что на некоторых обломках имелись глубокие царапины, но мне хватило времени только бросить на них взгляд. Я накрыл дыру сценическим боксом, чтобы никто не попал в нее ногой. Случись такое, и человек самое меньшее сломал бы ногу, а если бы кто-то провалился в дыру, то все было бы еще хуже. Среди прочих я нашел странного вида кусочек стальной пластинки с загнутыми краями. Я понимал, что это не деталь люка, но она откуда-то там появилась, поэтому я положил ее в карман.
К этому моменту вокруг тела Мортимера собралась толпа. Никто не сомневался, что он мертв, – одной позы было достаточно. Все его тело было странным образом изогнуто, одна нога сложена вдвое под ним, а пальцы торчали не в ту сторону. Но хватит! Нельзя описывать подробно мертвое тело… налейте мне кто-нибудь еще капельку пунша.
Вокруг миссис Холидей, которая лежала чуть в стороне, возле кулис, куда отнес ее муж, тоже собралась толпа. Бедняжка тоже выглядела как покойница, потому что была такой же белой и неподвижной и казалась такой же холодной. Старина Джек стоял возле нее на коленях и растирал ей руки. Очевидно, он испугался за нее, потому что и он тоже был смертельно бледен. Тем не менее он не потерял голову и собрал вокруг себя своих рабочих, а потом оставил жену на попечение миссис Хоумкрофт, костюмерши: она как раз подоспела к этому моменту. То была ловкая женщина, которая умела действовать быстро. Она заставила одного из мужчин взять миссис Холидей на руки и отнести в гардеробную. Я потом слышал, что, доставив ее туда, костюмерша выгнала всех, кто шел следом – и женщин, и мужчин, – и сама занялась Лу.
Я положил куски сломанного люка на сценический бокс и велел одному из наших парней присмотреть, чтобы никто их не трогал, так как они могут понадобиться. К тому моменту появились полицейские, дежурившие перед театром, и так как они сразу же позвонили своему начальству, то начали приходить всё новые. Один из них взял на себя заботу о месте, где находился сломанный люк, и, когда он узнал, кто поставил на него бокс и положил сверху обломки люка, он послал за мной. Другие полицейские унесли тело на склад реквизита – эта комната была больше, со скамейками, и она запиралась. Двое встали у двери и никого не впускали без разрешения.
Тот полицейский, который занимался люком, спросил у меня, видел ли я, как произошел несчастный случай. Когда я сказал, что видел, он попросил его описать. Не думаю, что он был высокого мнения о моих способностях описывать что-то, потому что вскоре перестал об этом расспрашивать. Потом он попросил меня показать, где я нашел обломки люка, а я просто ответил: «Господь с вами, сэр, не могу сказать. Они были разбросаны повсюду. Мне пришлось их собирать под ногами людей, которые бежали со всех сторон».
«Ладно, мой мальчик, – сказал он тоном, очень добрым для полицейского. – Не думаю, что тебя побеспокоят. Там было много людей, как мне говорили, мужчин и женщин, которые стояли рядом и видели все, что случилось. Они и дадут показания в суде».
Я был в те дни тщедушным мальчишкой – впрочем, я и сейчас не гигант! – и, наверное, полицейский решил, что нет смысла делать свидетелями детей, когда у них есть много взрослых. Потом он сказал что-то насчет меня и дурдома, уже не так по-доброму, нет, и это было не очень-то умно с его стороны, потому что я замолчал и больше не сказал ни слова.
Постепенно от публики избавились. Некоторые ушли и отправились пропустить стаканчик до того, как закроются пабы, а заодно и обсудить происшествие. Мы, оставшиеся, и полицейские тоже, выдохлись. Потом, когда полиция взяла на себя руководство и расставила своих дежурных на всю ночь, пришел чиновник от коронера и увез тело в городской морг, где полицейский доктор сделал вскрытие. Мне же позволили уйти домой. Я так и сделал – с радостью, – когда увидел, что все успокоилось. Мистер Холидей тоже увез жену домой в экипаже, и хорошо сделал: миссис Хомкрофт и другие добрые души влили в нее столько виски, бренди, рома, джина, пива и мятной настойки, что она бы, по-моему, не смогла идти, даже если бы постаралась.
Раздеваясь, я почувствовал, что что-то оцарапало мне ногу, когда я снимал брюки. Это оказался кусок стальной пластинки, который я подобрал на сцене. Он имел форму морской звезды, но с короткими лучами. Некоторые были загнуты вниз, остальные вытянуты прямо. Я стоял, держа ее в руке, и гадал, откуда она взялась и для чего была предназначена, но не мог вспомнить ничего подходящего во всем театре, где могла бы использоваться такая штука. Еще раз внимательно рассмотрев ее, я увидел, что края лучей заточены и ярко блестят, но мне это не помогло, поэтому я положил пластинку на стол и решил взять с собой утром: может, кто-то из ребят знает. Потом выключил газовую лампу и лег в постель – спать.
Должно быть, я сразу увидел сон, и этот сон, вполне естественно, был об ужасном происшествии. Но, как и все сны, он оказался несколько спутанным. Вот Мортимер в блестках вылетает из люка, люк ломается, а обломки разлетаются во все стороны. Вот старый Джек Холидей смотрит, стоя у края сцены, и его жена стоит рядом с ним. Он бледный как смерть, а она еще красивее, чем всегда. А потом Мортимер, весь скрюченный, падает на сцену. Вот миссис Холидей кричит, они с Джеком выбегают на сцену, а я собираю куски сломанного люка под ногами зрителей и нахожу стальную звезду с загнутыми краями.
Я проснулся в холодном поту и сказал себе, сидя в темноте на кровати: «Вот оно что!»
И тогда у меня начала кружиться голова, так что я опять лег и начал размышлять, пока наконец все не стало понятным. Это мистер Холидей изготовил эту звезду и прикрепил ее к люку-«звезде» в том месте, где сходились все края! Именно ее точил Джек Холидей, когда я видел его у верстака, и он это сделал, потому что Мортимер и его жена были любовниками. Эти девушки все-таки были правы. Конечно, стальные лучи не дали люку открыться, и, когда Мортимер в полете ударился о люк, он сломал себе шею.
Но потом у меня возникла ужасная мысль, что если Джек действительно сделал это, то это убийство, и его повесят. В конце концов, Арлекин крутил любовь с той, которую старый Джек очень любил и был добр к ней – и она была его женой, черт возьми! Если об этом кусочке стали узнают в суде, то Холидея повесят. Но никто, кроме меня и того, кто сделал эту штуку и прикрепил к люку, не подозревал о ее существовании; мистер Холидей – мой начальник… а тот человек мертв… и он был негодяем!
Я тогда жил в доме под названием «Карьер». В том бывшем карьере остался пруд, такой глубокий, что мальчишки говорили, будто далеко внизу вода горячая, как кипяток, потому что Ад совсем близко оттуда. Я тихо открыл окно и в темноте забросил кусочек стали так далеко в карьер, как только мог.
Никто не узнал об этом, потому что я не сказал никому ни слова – до этой минуты. Меня даже не вызвали на дознание. Все спешили: коронер, присяжные и полицейские. Наш администратор тоже спешил, потому что хотел ехать дальше, как обычно, ночью, а слишком много разговоров о трагедии вредило делу. Так что никто ничего не узнал, и все пошло как всегда. Только после этого миссис Холидей больше не стояла за кулисами во время арлекинады, и она была такой необыкновенно любящей женой своему мужу, какой только может быть женщина. Это на него она всегда смотрела, и всегда – с почтительным обожанием. Она-то знала правду, хотя больше никто не знал, кроме ее мужа – и меня.

 

Когда Хемпич закончил, все долго молчали. Труппа слушала его историю с таким напряженным вниманием, что ничего не изменилось, только умолк голос Хемпича. Все глаза теперь смотрели на мистера Уэлсли Доверкурта: трагику по роли положено справиться с такой ситуацией. Он хорошо сознавал привилегию своего положения и сразу же заговорил:
– Гм! В самом деле, отлично! Вам придется вступить в ряды нашей профессии, мистер машинист сцены – разумеется, в низшем ранге. Ваше повествование было захватывающим и явно правдивым. Возможны некоторые ошибки в деталях, например, что миссис Холидей больше никогда не флиртовала. Я… я знал Джона Холидея – конечно, под его настоящим именем. Но я сохраню тайну, которую вы так благоразумно хранили до сих пор. Холидей – очень достойный человек. Он работал плотником сцены в театре «Герцог», в Болтоне, где меня впервые ждал триумф в театре, примерно в… гм! – неважно. В то время я довольно часто видел миссис Холидей и могу сказать, что вы ошибаетесь насчет нее. Очень ошибаетесь! Конечно, она была самой что ни на есть привлекательной малышкой…
Тут главная костюмерша шепнула второй «старухе»:
– Ну, мэм, кажется, они все сегодня увлеклись. Думаю, заразились от мистера Блоуза. А ведь в том, что рассказал Хемпич, нет ни слова правды. Я была там, когда произошел тот несчастный случай – потому что это был именно несчастный случай – и погиб клоун Джим Бангноуз. Да-да, он был клоуном, а не Арлекином, и у него не было романа с миссис Холидей. Помилуй Бог ту женщину, которая попыталась бы флиртовать с Джимом! А так называемая миссис Холидей была в цирке «женщиной-силачом» и умела махать кулаками, как мужчина. Более того, плотником в Гримсби, о котором рассказывал Хемпич, был Том Элрингтон, мой первый муж. Что же касается «воспоминаний» мистера Доверкурта, то этот чудак просто переходит всякие границы!
История машиниста сцены оказала на слушателей такое удручающее влияние, что ведущий постарался поторопить следующего рассказчика; любая перемена настроения, думал он, будет благом. Поэтому он поспешно заговорил:
– Ну, мистер Тернер Смит, вы следующий на очереди. Жаль, что у нас нет мольберта, полотна и коробки с красками или даже картона и угля, чтобы вы могли показать нам кое-что из вашего искусства – я бы назвал это гибким отклонением потока гениального повествования, оживляющего снежную пустыню вокруг нас.
Артистичная аудитория зааплодировала этому полету метафоры – все, кроме молодого человека из Оксфорда, который удовлетворился громким: «Пип-пип!» Он уже слышал нечто вроде этого в Союзе. Что касается художника-декоратора, к которому обращался ведущий, то он увидел приближение опасности, так как трагик уже положил свою трубку и начал откашливаться, поэтому он сразу же заговорил.
Назад: Криминальный талант
Дальше: Эффект лунного света