ГЛАВА XXXVII

Благодаря милосердию горожан и той провизии, которую Эди Охилтри в большом количестве принес с собой в заточение, он провел здесь два дня, не испытывая особого нетерпения и не жалея об утраченной свободе, тем более что погода была непостоянная и дождливая.

Тюрьма, говорил он себе, не такое уж скверное место, как многие думают. Над головой у тебя крепкая крыша, которая защищает от непогоды, а если б к тому же окна были без стекол, в летнюю пору воздух тут был бы свежий и приятный. Здесь есть с кем перекинуться шуткой, и хлеба пока хватает, так о чем еще беспокоиться?

Однако бодрость духа нашего нищего философа стала заметно убывать, когда солнечные лучи упали прямо на ржавую решетку его камеры, и несчастная конопляночка, клетку которой какому-то бедному должнику разрешено было повесить на окне, приветствовала его своим свистом.

— Тебе, видно, лучше, чем мне, — обратился Эди к птичке. — Я вот не могу ни свистеть, ни петь — все думаю, как бы я в этакую погоду шел берегом красивого ручейка или зеленой рощей. Ага, вот крошки! Сейчас я тебя угощу, раз ты такая веселая. Тебе-то есть отчего петь, ты ведь знаешь, что не по своей вине сидишь в клетке, а я вот самому себе обязан тем, что меня запрятали в эту дыру.

Монолог Охилтри был прерван полицейским чиновником, который пришел, чтобы отвести его к судье. Это была удручающая процессия: Эди меж двух жалких стариков, куда более хилых, чем он сам, шествовал к следственным властям. При виде престарелого узника, которого вели два дряхлых стража, люди говорили друг другу:

— Ого! Погляди-ка на этого седого деда. Одной ногой в могиле, а туда же — занимается грабежами!

Ребятишки поздравляли обоих стражей, Пегги Оррока и Джока Ормстона, внушавших им попеременно то страх; то желание позабавиться, с тем, что им попался в руки такой же молодец, как они сами.

Торжественное шествие закончилось тем, что Эди наконец предстал (отнюдь не в первый раз) перед достопочтенным судьей Литлджоном. Вопреки своему имени это был высокий и дородный мужчина, которому не напрасно были пожалованы знаки его корпорации. Строгий блюститель законов той строгой эпохи, несколько суровый и самовластный при исполнении своих обязанностей, он изрядно пыжился от сознания своего могущества и высокого положения, а в остальном был честным, благонамеренным и полезным гражданином.

— Введите, введите его! — воскликнул он. — Честное слово, настали времена страшных, противоестественных дел, когда даже привилегированные нищие его величества первые нарушают его законы! Вот и Голубой Плащ учиняет грабеж! Я думаю, что следующий, кого король облагодетельствует одеждой, пенсией и разрешением собирать милостыню, отблагодарит его тем, что окажется замешанным в государственной измене или по крайней мере в бунте. Однако введите его!

Эди отвесил поклон и остановился, как всегда, статный и прямой, слегка склонив голову набок, словно стараясь не пропустить ни одного слова, с которым обратился к нему судья. На первые вопросы, касавшиеся его имени и рода занятий, нищий отвечал охотно и точно. Но когда судья, велев писцу отметить эти сведения, начал спрашивать, где Охилтри находился в ту ночь, когда так пострадал Дюстерзивель, нищий отказался отвечать.

— Скажите мне, судья, вы ведь знаете законы: какая мне польза отвечать на ваши вопросы?

— Какая польза? Никакой, конечно, мой друг, только что, если ты не виновен и правдиво расскажешь о том, что делал, я могу выпустить тебя на свободу.

— Но, мне сдается, было бы разумнее, если бы вы, судья, или кто другой, кто знает за мной что-нибудь, доказали мою вину, а не требовали, чтобы я доказывал свою невиновность.

— Я заседаю здесь, — ответил судья, — не затем, чтобы обсуждать с тобой статьи закона. И я спрашиваю тебя, если ты согласен отвечать мне, был ли ты в указанный день у лесника Рингана Эйквуда?

— Право, сэр, не берусь припомнить, — ответил осторожный нищий.

— А также, — продолжал судья, — видел ли ты в тот день или в ту ночь Стивена, или Стини, Маклбеккита? Я полагаю, что ты его знаешь?

— Ох, беднягу Стини я очень хорошо знал! — ответил арестованный. — Но только не могу припомнить, когда я его в последний раз видел.

— Был ли ты в тот вечер возле монастыря святой Руфи?

— Судья Литлджон, — заявил нищий, — если вашей чести угодно, давайте положим этому сразу конец. Я прямо скажу вам, нет у меня охоты отвечать на ваши вопросы. Я стреляный воробей и не допущу, чтобы мой язык втянул меня в беду.

— Запишите, — сказал судья, — что он отказывается отвечать на какие-либо вопросы, опасаясь, что, сказав правду, может попасть в беду.

— Ну нет, — возразил Охилтри. — Я не желаю, чтобы так записывали мой ответ! Я ведь хотел только сказать, что, по моему опыту, если кто отвечает на пустые вопросы, это не приводит к добру.

— Запишите, — распорядился судья, — что, будучи, на основании личного опыта, знаком с судебными разбирательствами и потерпев ущерб оттого, что в подобных случаях отвечал на вопросы, арестованный отказался…

— Нет, нет, судья, — перебил его Эди, — на этом вы меня никогда не поймаете.

— Ну, так диктуй свой ответ сам, приятель, — сказал судья. — Писец все запишет прямо с твоих слов.

— Вот это так! — воскликнул Эди. — Это я называю честным обхождением. Я сейчас все скажу, не теряя времени. Значит, сосед, можешь записать, что Эди Охилтри стоит за свободу… нет, этого мне тоже не следует говорить. Я ведь не из тех, кто бунтует ради какой-то свободы, и сам сражался против таких во время мятежа в Дублине. Кроме того, я много лет ел хлеб короля… Погоди, давай подумаем… Да, пиши… что Эди Охилтри, Голубой Плащ, стоит за правомочия (смотри, правильно напиши это длинное слово! )… за правомочия подданных нашего государства и не проронит ни одного слова, о чем бы его нынче ни спрашивали, разве что увидит надобность в ответе… Запиши, молодой человек!

— В таком случае, Эди, — сказал судья, — раз ты не даешь мне никаких показаний по этому делу, я отправлю тебя назад в тюрьму, и ты останешься там, пока тебя не выпустят в законном порядке.

— Слушаю, сэр! — ответил нищий. — Раз такова воля неба и воля человека, я, конечно, должен подчиниться. Да я особенно и не возражаю против тюрьмы, худо только, что из нее нельзя уйти. Но если бы вы согласились, судья, я дал бы вам слово явиться перед лордами окружного суда или иным судом в день, который вам угодно будет назначить.

— Я считаю, друг мой, — ответил судья Литлджон, — твое слово слишком слабым обеспечением, когда дело может идти о твоей шее. Склонен думать, что тебе что-нибудь помешает явиться. Вот если бы ты мог представить мне достаточный залог…

В этот миг в помещение суда вошли антикварий и капитан Мак-Интайр.

— Доброе утро, джентльмены! — приветствовал их судья. — Вы застаете меня за моим обычным занятием: разбираю беззакония людские, тружусь для res publica , мистер Олдбок, служу нашему государю королю, капитан Мак-Интайр, ибо, как вы, наверно, знаете, я взял в руки меч.

— Это, несомненно, одна из эмблем правосудия, — ответил антикварий. — Но, я думаю, вам более подошли бы весы, судья, тем более что вы можете взять их прямо из своего амбара.

— Очень хорошо сказано, Монкбарнс, превосходно! Но я берусь за меч не как судья, а как солдат. Точнее было бы сказать — за мушкет и штык, вот они стоят у спинки моего кресла. Нынче ведь я инвалид и пока не слишком годен для муштровки: легкий приступ нашей старой знакомой — подагры. Впрочем, я могу стоять на ногах, и наш сержант заставляет меня проделывать артикулы. Я хотел бы знать, капитан Мак-Интайр, учит ли он меня точно по правилам. «На караул» мы берем пока еще недостаточно четко. — И он заковылял к своему оружию, чтобы объяснить, в чем он сомневается, а заодно похвастать тем, чему уже научился.

— Я в восторге, что у нас такие ревностные защитники, судья, — промолвил Олдбок. — И я уверен, что Гектор не откажется высказать свое мнение о ваших успехах на новом поприще. Право, вы, дорогой сэр, соперничаете с Гекатой древних: на рынке — вы купец, в ратуше — судья, на плацу — солдат, quid non pro patria? Но я пришел сюда по делу правосудия, поэтому коммерция и война пусть дремлют!

— Отлично, дорогой сэр, — сказал судья. — Что же вам угодно?

— Да видите ли, у вас тут находится мой старый знакомый по имени Эди Охилтри. Его сцапали и упрятали в тюрьму ваши мирмидоняне из-за мнимого нападения на, вероятно, известного вам Дюстерзивеля. Я не верю ни одному слову этого обвинения.

Тут судья напустил на себя самый суровый вид.

— Вам следовало бы знать, что он обвиняется не только в нападении, но и в грабеже. Это очень серьезное дело. Должен сказать, что мне редко попадаются подобные преступники.

— И поэтому, — заметил Олдбок, — когда представляется такой случай, вы стараетесь выжать из него все, что можно. Но неужели дело бедного старика действительно выглядит так скверно?

— Это будет против правил, — сказал мистер Литлджон, — но, раз вы сами судья, Монкбарнс, я покажу вам жалобу Дюстерзивеля и прочие документы дознания.

Он тут же передал бумаги антикварию, и тот, надев очки, сел в уголок, чтобы их просмотреть.

Тем временем стражи получили приказание увести арестованного в другую комнату. Но Мак-Интайр успел воспользоваться представившейся возможностью, чтобы поздороваться со старым Эди и сунуть ему в руку гинею.

— Да благословит господь вашу честь! — сказал старик. — Это дар молодого солдата, и он, наверно, принесет удачу старому. Не могу от него отказаться, хоть и нарушаю этим свои правила. Но если меня будут держать здесь взаперти, друзья понемногу забудут старого Эди. С глаз долой — из сердца вон, — это верная поговорка. Не к лицу же мне, королевскому нищему, которому дано право просить милостыню словом уст своих, выуживать монетки, спуская на веревочке чулок из тюремного окна.

Не успел он договорить, как его увели из зала заседаний.

Жалоба мистера Дюстерзивеля содержала преувеличенный отчет о нанесенных ему побоях и убытках.

— Хотел бы я порасспросить его, — сказал Монкбарнс, — зачем ему было околачиваться в руинах монастыря святой Руфи, в таком уединенном месте, в такой час и с таким компаньоном, как Эди Охилтри. Там нет поблизости никаких дорог, и я не думаю, чтобы одна лишь любовь к живописным местам завела немца туда в такую бурную ночь. Можете не сомневаться, что он затевал какую-то пакость и, по всем вероятиям, попался в капкан, который сам расставил другому. Nec lex justitior ulla .

Судья признал некоторую загадочность этого обстоятельства и высказал сожаление, что воздержался от допроса Дюстерзивеля, поскольку тот сам подал жалобу. Все же в поддержку обвинения он сослался на показания Эйквудов, описавших, в каком состоянии был найден Дюстерзивель. Эти показания устанавливали также тот важный факт, что нищий покинул амбар, который ему отвели на ночь, и больше не возвращался. Двое работников фейрпортского гробовщика, нанятые в ту ночь для участия в похоронах леди Гленаллен, также показали, что были посланы в погоню за двумя подозрительными людьми, покинувшими руины монастыря святой Руфи при приближении погребального шествия; предполагалось, что они хотели похитить кое-что из украшений, приготовленных для церемонии. Из-за того, что окрестности монастыря малопригодны для верховой езды, преследователи несколько раз теряли этих людей из виду, но наконец обнаружили их в хижине Маклбеккитов. Один из посланных добавил, что он, свидетель, спешившись и подойдя к окну хижины, увидел там Голубого Плаща и молодого Стини Маклбеккита; они сидели вместе с другими, ели и пили, причем упомянутый Стини Маклбеккит показывал какой-то бумажник. Свидетель не сомневается, что Охилтри и Стини Маклбеккит и были теми лицами, которых он и его товарищ преследовали, как сказано выше. На вопрос, почему он не вошел в упомянутый дом, посланный ответил, что не имел на это полномочий, а также, что Маклбеккиты известны как люди, всегда готовые пустить в ход кулаки, поэтому у него не было желания вмешиваться в их дела. Causa scientiae patet . Все, что он показал, есть истинная правда, и так далее.

— Что вы скажете по поводу этих улик против вашего друга? — спросил судья, видя, что антикварий перевернул последний лист.

— Что ж, если бы речь шла о ком-либо другом, я признал бы, что все это выглядит, prima facie , не очень хорошо. Но я не могу не признать правым всякого, кто избил бы Дюстерзивеля. Будь я чуть помоложе или будь во мне хоть искорка вашего боевого духа, судья, я уже давно сделал бы это сам. Он — nebulo nebulonum , нахальный, лживый, гнусный шарлатан, который уже надул меня на сто фунтов, а моего соседа сэра Артура — бог знает на какую сумму. Кроме того, судья, я не считаю его другом нашего правительства.

— Вот как? — удивился судья Литлджон. — Если бы я знал! .. Ведь это значительно меняет дело.

— Совершенно верно! — заметил Олдбок. — Избив его, нищий только выказал бы свою преданность королю, выступая против его врага. Ограбив же его, он обобрал бы проходимца, достояние которого можно отнять по закону. Почему не предположить также, что свидание в руинах монастыря имело касательство к политике, а зарытое сокровище было послано с континента какому-нибудь высокопоставленному изменнику или должно было служить субсидией для какого-нибудь клуба мятежников?

— Дорогой сэр, — воскликнул судья, сразу воспламеняясь от поданной ему идеи. — Вы высказываете мои собственные мысли! Каким счастьем было бы для меня расследовать до конца такое дело! Не считаете ли вы, что нам следует объявить сбор добровольцев и поставить их под ружье?

— Только не сейчас, когда подагра лишает их столь ценного соратника. Но не разрешите ли вы мне спросить кое о чем Охилтри?

— Сделайте одолжение! Только вы ничего не добьетесь от него. Он дал мне ясно понять, что знает, насколько опасно для обвиняемого давать показания; по правде сказать, это действительно приводило на виселицу многих и почестнее его.

— Но все-таки, судья, вы не возражаете против того, чтобы я занялся им?

— Ни в коей мере, Монкбарнс! Я слышу голос сержанта внизу. Пойду и пока что поупражняюсь в ружейных приемах. Бэби, тащи мой мушкет и штык вниз! Там не так слышно, когда мы берем мушкет к ноге.

С этими словами воинственный судья покинул сцену, и служанка понесла за ним оружие.

— Такая девчонка — отличный оруженосец для подагрического рыцаря! — заметил Олдбок. — Ну, Гектор, друг мой, за ним, за ним! Ступай вниз, мой мальчик, и займи его там с полчаса хотя бы разными военными терминами. Хвали его ловкость и выправку!

Капитан Мак-Интайр, как и многие люди его профессии с бесконечным презрением смотревший на солдат штатского звания, которые взялись за оружие без должной подготовки, очень неохотно поднялся и проворчал, что не знает, о чем ему говорить с мистером Литлджоном, и что смешно, мол, глядеть, как старый, больной подагрой лавочник пытается выполнять упражнения, которые под стать заправскому солдату.

— Пожалуй, это и так, Гектор, — сказал антикварий, редко уступавший, когда кто-либо возражал против его предложений. — Пожалуй, это и так — в данном случае и в некоторых других. Но в наши дни страна похожа на истцов в мировом суде, где стороны выступают лично, за отсутствием средств для приглашения профессиональных героев судебного красноречия. И я уверен, что если при таких обстоятельствах люди прекрасно обходятся без изворотливости и многословия адвокатов, то и мы, я надеюсь, справимся, полагаясь только на нашу храбрость и наши мушкеты, хотя нам и не хватает дисциплины, свойственной вам, опытным воякам.

— Право, я ничего не имею против того, сэр, чтобы весь мир сражался, если ему нравится, лишь бы меня оставили в покое, — ответил Гектор, по-прежнему сохраняя упрямое и недовольное выражение.

— Да, ты действительно человек очень мирного нрава, — отозвался его дядя, — настолько мирного, что не можешь спокойно пройти мимо бедного, спящего на берегу!

Однако Гектор, заметивший, куда клонится разговор, и ненавидевший намеки на отпор, полученный им от ластоногого противника, обратился в бегство, прежде чем антикварий успел договорить фразу.