Отец – сыну
Тысячи людей можно научить решать задачи по одному типу.
Делать конструкции по одному типу.
Делать анализы по одному типу.
Производить типовые расчёты.
Это типовое мышление.
Это не для нас, сынок.
* * *
Ясность! Решительность! Твёрдость!
Возможны вне ума.
Ум неясен.
Он беспорядочен и туманен.
Целеустремлённые постепенно сходят с ума.
Они сами создают своё безумие.
Деятельность и действие.
Бродяжничество и простота у нас требуют глубокого опыта.
Кто-то ничего не отрицает, никого не порицает.
Он просто занят.
* * *
Интеллигентность в том, чтоб за столом не говорить о соседе «он», если не знаешь его имени.
Чтобы, предлагая сесть, повернуть женщину в ресторане лицом к публике.
Чтоб не соврать, а промолчать.
Чтоб на просьбу знакомого сказать правду о его жене, похвалить что-нибудь другое.
Всё, что осталось от дружбы и любви, – это общение.
Интеллигент старается занимать как можно меньше места, сынок.
* * *
Золотое правило: не торопись на вызов начальства.
Ибо прибежишь в плохом виде: выпивши, грязный, расстёгнутый, с плохим запахом от всего.
А придёшь через два часа чистый, умытый, ароматный.
И скажешь: «Не слыхал».
Что можно сделать?
Пожурить за опоздание.
Короче, стучат в дверь – брейся спокойно.
Бьют в дверь кулаком – ополосни лицо.
Бьются всем телом: «Открыть немедленно!» – прими душ.
Бьются в окна, звонят, орут «мы знаем, где вы» – опрыснись, причешись, одёрнись, выйди.
– Мы били в дверь! Вас срочно!
– Не слыхал.
* * *
Под многими и разными названиями я жил.
Часть жизни – идущий на медаль.
Потом – комсорг весёлый.
Потом – сменный механик-юморист.
Потом – красивые волосы.
Потом – артист на производстве.
Потом – бабник.
Потом – Мишка-хохмач.
Потом – ты смотри, сколько он имеет. Это что, ему Райкин пло́тит?.. А кто – государство? Ты смотри… За эти хохмы… Да я б гроша ломаного… Ну, им виднее. Может, он ещё стучит на кого? Каждый, чем может.
Потом я долго был «не писатель».
Потом – одесская скороговорочка.
Потом – провинциальный хохмач.
И что он имеет против нашего народа?
Потом я был русофобом, потом – антисемитом.
Потом – самый народный.
Потом – феномен, но не писатель.
Потом – наш популярный сатирик.
Потом – наш известный сатирик.
Потом – какой он сатирик – дешёвый хохмач!
Потом – некий символ.
Потом – доперестроечный гений.
Потом – сальные шутки сальным ртом.
Потом – перманентно пьяный выползает с бокалом и лезет в объектив.
Потом – гениальный затачиватель каменных стрел.
Допотопный гений.
Потом – поразительно, как у него всё это не кончается?
– Что?
– Да всё это!
– Что?
– Да всё это!
Потом – его забудут ещё до того, как меня в школах начнут изучать.
– И как ему не стыдно, на него так смотрят?
– Как?
– С обожанием.
– А что он должен?
– Ну, как-то прекратить.
И пусть мой сосед им гордится, если ему больше нечем гордиться.
Потом это – читать глазами невозможно.
– А чем?
Потом – поверхностная дешёвка.
Потом – что он несёт, если его не понимают?
– Кто?
– Люди.
– А что там понимать?
– Да на хрен… Я лучше поржать пойду!
– А где ты будешь ржать?
– Да в Кремлёвском… Там этот… Против Америки…
Вот так и колебался от поверхностного хохмача до…
«Не пойду я на него. Там думать надо. Потеть».
Такие вот колокола.
– А я всё это сижу слушаю.
Конечно, пусть говорят.
Конечно, пусть спорят.
Но я-то это всё переживаю.
* * *
Слушай, сынок, между мной и зеркалом никогда не становись.
* * *
Что происходит с человеком?
Человек знакомый может с человеком незнакомым:
а) лежать;
б) стоять;
в) сидеть;
г) говорить;
и д) молчать.
То есть незнакомые могут сидеть рядом, допустим, в театре, молча смотря на сцену.
Они могут лежать рядом, допустим, на пляже, молча.
И смотреть на небо.
Они могут стоять рядом, допустим, в очереди и смотреть в спину.
У меня вопрос: почему они, не ко столу будь сказано, не могут идти рядом молча?
По улице.
Незнакомые!
Вы заметили, что творится с человеком идущим (это по-латыни), если с ним поравнялся такой же идущий другой? И не обгоняет, и не отстаёт. У первого начинают метаться глаза, он фиксирует карманы, бумажник, озирается, замедляется, убыстряется, накаляется. Во всём облике от ботинок до очков – кто вы такой? Что вам надо? Если попробуете продержаться рядом минуту – убьёт!
Ты чего? Ты кто? Чего тебе? Отойди!
Убьёт человека человек за простую тротуарную прогулку.
Повторяю:
а) сидеть рядом могут;
б) лежать рядом могут;
в) стоять рядом могут.
Что происходит?
Один человек боится движения другого человека. Хотя от неподвижного, не ко столу будь сказано, опасность та же.
Что происходит?
Думаю над этим.
Склероз
Склероз оказался причиной такого темперамента, причём на старости лет, что все диву даются.
И не сразу могут разгадать.
Ты смотри, как этот хрыч метнулся записать.
Ты смотри, как он рванулся к телефону, ты смотри, как бросился кастрюлю с плиты снимать, дверь закрывать, ключ выдёргивать.
Как молодой.
Вот это скорость. Кровь взыграла.
Не кровь это – склероз.
Не метнёшься – забудешь.
И в любви такая страсть.
Чтоб не забыть последние слова. Имя вспомнить.
Я тебе уже говорил, как я тебя… люблю?.. Говорил! Нет?
А я говорю, говорил… Нет?
Нет ещё… Так слушай.
И скорость резко возросла.
Если раньше у него память держала два-три дня.
Сейчас – полчаса, пятнадцать минут, одну минуту.
Записав последнюю, забываешь первую.
Что-то в руке… Чьё колено?
Пока разглядишь, восстановишь весь ряд – пропадёт имя.
С трудом и виртуозно наведёшь на имя – исчезнет срок знакомства.
Отсюда все эти – вчера, позавчера, уже три дня.
«Я помню, помню» – беспомощные крики и рукой, рукой остановить – «я сам».
И правило железное.
На неподвижное клади свои кошёлки, сумки, документы, ноги.
В подвижном – всё держи в руках.
Ты слышишь?
В машине, самолёте.
Всё на себе. Не выпускай.
Он улетит – ты не найдёшь. А недвижимость остаётся.
Сам не вспомнишь – тебя там вспомнят.
Что-то отдадут.
Зачем это?
Вот жадный я, люблю держать руками и пересчитывать.
Я отвратительный и мерзкий человек – дорогу мне, дорогу…
Расступитесь, пока он помнит адрес.
Он бежит… Всё медленнее, медленнее… Стоп. Забыл… Куда теперь? Назад… Это куда? Здесь нужна собака.
Чтоб по следам его вернуть обратно к людям…
Очки ему дайте, письмо ему дайте, совет ему дайте.
А лучше дайте водки.
Смотрите, посветлел.
И вспомнил, и помчался.
А водки дали про запас?
Ну, если он на этой пробежит – то молоток!
Беги, старик, беги, сынок, от государства к государству, от власти к власти, от Сталина до Путина.
Как не брало при Сталине с трёхсот.
При Хрущёве брало меньше.
При Брежневе ты бескозырку отдирал с головки и синюю водяру из горла втроем в подъезде. Включая женщину – пила, как все.
При Ельцине «Рояль» – винтом ректификат.
Так и запомнил выпивку по-русски – по вождям.
При Сталине – 2.80.
При Хрущёве – 4.60.
При Брежневе – 3.62.
При Ельцине – 5000.
При Путине – водочка «Парламент», 200 рублей = 7 долларов.
Беги, старик, на водке «Шустов», теряя женщин и друзей.
А помню, ты хотел поговорить.
Я тот… Ну ты ещё… Собирался, и я напоминал… Ты же меня лечил. Ах да! Ты инженер… Ну если ты меня не вспомнишь, я постараюсь. Давай, где и когда… И точно там…
* * *
Среди людей нужно быть бесконечно осторожным.
Тигра можно испугать криками.
Комара отпугнуть запахом.
Человека, к сожалению, нужно опасаться и во время запаха и во время крика.
Ибо он к этому привык.
* * *
Когда я работал в порту, самое печальное было сравнивать себя.
Ты бегаешь, а пароходы стоят.
А когда остановился ты – уходят они.
В Африку, в Индию, в Сингапур.
А ты стоишь в стране, где стоял.
Ты невыездной.
И только смотришь и не понимаешь или понимаешь.
* * *
Я люблю тех, кому становится неловко.
Кто теряется и краснеет.
Кто лепечет от растерянности или молчит.
Не находит слов в ответ на очень чёткое, конкретное обвинение во лжи.
Живые тёплые люди.
Не лжецы, которые обладают хладнокровием, не бизнесмены, чередующие жестокость с неискренним весельем.
А как хороши женщины, потерявшие способность смущаться!
Так называемые девушки без комплексов.
Мы их видим на эмалированных экранах.
Звонкие, чёткие, как будильники.
Девушки без комплексов.
Мужчины без названия.
Люди расплодились.
Не население, а люди.
Без комплексов, то есть без прикрас.
Искренность всегда ценилась.
А сегодня взлетела, как недвижимость.
Как ценность вечная.
Как то, что ценят в других.
За что и платят.
Мы же сами не добываем денег.
Нам их платят.
Вот за это: за искренность, за правду, за какое-то уменье.
Хоть какая-то оценка.
* * *
Войди туда и устрой перекличку…
Ты сойдёшь с ума от криков:
– Здесь!
– Я!
– Тут!
– Есть!
– Я!
Поверь, что всё не так уж плохо.
Там они.
Все, кто мыслил.
Все, кто был героем их воспоминаний.
Их слишком много…
Нас гораздо меньше.
Ну, нет их.
Так мало ли кого нет.
А кто далече, чем отличается?
* * *
О любви.
Почему «уйди» мы кричим, а «приди» – шепчем?
Когда надо бы наоборот.
* * *
Почему мы обращаемся к Всевышнему только в горе?
А ведь иногда можно и поблагодарить.
Можно такие же эксперименты предпринять и пониже.
Люди, живущие чище нас, давно это делают.
Говорят «fine», говорят «good».
Раздражают нас улыбкой без причин.
Раздражают нас вопросами: «Как спали?», а мы или свирепеем, или отвечаем серьёзно.
Да, хорошее воспитание включает много фальши, но исключает напрасные тревоги.
В то же время отсутствует брезгливость.
Пробирку с чужим анализом берут в руки.
Постель больному меняют все.
Аристократизм никак не мешает вынести чужой ночной горшок.
Мы стесняемся и улыбаться, и убирать.
Странно, но мы, выросшие в этом всём, – брезгливы.
Стесняемся человеческого организма.
А сколько пролито всего этого у нас?!.
Стесняемся улыбаться, объясняться и выносить помои.
В общем, не фальшивим.
За что нас и любят только те, которых мы содержим.
Остальным нет ни до нас, ни до кого дела.
То есть кратко:
Все живут в дерьме.
Но кто-то научился это перерабатывать.
А кто-то научился в этом плавать!
