Глава ХIV

Профессор индологии и впрямь оказался оригиналом. Всклокоченная, почти полностью седая шевелюра напомнила мне причёску Эйнштейна, виденную в будущем на старых фото. Разве что кисть усов под носом отсутствовала. Великий физик-теоретик считался известным чудаком, но представленный мне профессор если от него и отставал, то ненамного.

Бэрроуз представил меня как нового благотворителя университета, который просил о знакомстве со специалистом по Индии. Ответив на рукопожатие, Рикман тут же протёр свою правую ладонь салфеткой, причём без всякого выражения брезгливости, а словно бы на автомате, не замечая моей удивлённо поползшей вверх брови.

— Чем же я могу быть полезен мистеру… э-э-э… мистеру Бёрду?

Я вкратце объяснил ситуацию, и в глазах профессора тут же загорелся азарт.

— Любопытно-любопытно, — возбуждённо потирая ладошки, пробормотал Рикман. — В Британской Индии разговаривают на 447 различных языках, 2 тысячи диалектов. А книга у вас, надеюсь, с собой?

— Увы! Но если бы я знал, что познакомлюсь с таким большим учёным, то обязательно прихватил бы. Уверен, мы с вами ещё встретимся, главным было получить ваше согласие.

Встретились мы через неделю. У мистера Рикмана был отдельный кабинет, небольшой, но довольно уютный. Многое здесь напоминало о Юго-Восточной Азии. Достаточно сказать, что у порога лежала небольшая джутовая циновка, на которую нужно было ставить обувь, а в кабинет уже заходить босиком. Сам Алан Рикман встречал меня в домашних тапочках, и для миллионеров типа меня исключения не делались, так что пришлось сунуть ноги в такие же тапки. На стене позади рабочего стола — изображения Будды Шакьямуни, а рядом — Вишну, Брахмы и Шивы. На столе две статуэтки. Одна изображала слониху со слонёнком, который уцепился хоботом за хвост матери, вторая — многорукого Шиву. Горы книг и даже свитков, на некоторых корешках надпись точно на хинди. Ну и ещё десятки мелочей, свидетельствующих, что хозяин этого кабинета телом здесь, а мыслями на индийском полуострове. Хорошо хоть благовониями не пахло, зато вскоре ноздри защекотал запах хорошего чая.

— Пристрастился в Индии, — объяснил Рикман, разливая ароматный чай по узорчатым пиалам. — Скрываю от руководства университета, что прячу здесь кипятильник и завариваю чай в глиняной посудине, привезённой из Калькутты… Ну и как вам на вкус?

— Бесподобно! — польстил я старику, хотя напиток и впрямь был хорош.

Следующие несколько минут мы наслаждались чаем, и я в окружении всех этих раритетов чувствовал себя

— Что ж, я так понимаю, вы всё-таки привезли эту старую книгу? — кивнул он на стоявший у моих ног кожаный портфель.

— Да, собственно говоря, это и есть главная цель моего сегодняшнего визита, — улыбнулся я, извлекая из портфеля обёрнутый в вощёную бумагу манускрипт.

Профессор с превеликой осторожностью принял книгу, и тут же забыл о моём присутствии.

— Какая прелесть! — бормотал он, водя подушечками пальцем по растрескавшемуся от времени переплёту. — Боже мой, ей по меньшей мере 500 лет!

Минуты через три Рикман решился-таки открыть книгу.

— Очень интересно, — продолжал бормотать учёный. — Это похоже на мёртвый язык санскрит, но какое-то неизвестное наречие.

Он кинулся к книжным полкам, выхватив оттуда несколько томов, которыми тут же и обложился, полностью игнорируя моё присутствие в его кабинете.

Я деликатно кашлянул, обращая внимание учёного на свою персону.

— Мистер Рикман, я думаю, это дело не нескольких минут и даже не одного часа. Не хочу вам мешать, поэтому я отправлюсь в отель, где у меня снят номер, а вы можете спокойно работать над текстом. Давайте только обговорим ваш гонорар…

— Идите к чёрту, мистер Бёрд! — гневно воскликнул этот экстравагантный тип. — За перевод я не возьму ни цента. Напротив, это я вам должен заплатить за возможность прикоснуться к этому бесценному историческому документу.

— Ладно-ладно, сдаюсь, — выставил я перед собой ладони. — Оставляю вас наедине с книгой и удаляюсь до… До завтра?

— Да, давайте приходите сюда же завтра часов в семь вечера. Я специально взял отгулы, чтобы заняться вашей книгой.

Он уже снова был погружен в работу, и говорил со мной, не поднимая глаз. Я молча усмехнулся и откланялся, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Спустя 27 часов я снова постучался в дверь кабинета. В ответ — тишина. Через полминуты ещё раз постучал, и вновь не дождался ответа. Чувствуя, как мною понемногу овладевает паника, требовательно замолотил кулаком, и только после этого дверь распахнулась и, к своему великому облегчению, я увидел перед собой взлохмаченную голову Рикмана и его покрасневшие глаза.

— А, это вы, — казалось, с ноткой сожаления произнёс профессор. — Дьявол, я перевёл только половину. Заходите завтра в это же время.

С этими словами он захлопнул дверь, а мне оставалось лишь покачать головой, принимая его предложение. Ещё день спустя я вновь стоял перед дверью профессорского кабинета. На этот раз его хозяин оказался гостеприимнее, но выглядел ещё более плачевно, чем накануне, о чём свидетельствовали воспалённый взгляд и заметная щетина. Похоже, бедняга провёл двое суток без сна. Впрочем, его энтузиазм покрывал

— Осталось перевести всего пару страниц, — сказал он. — Я вам заварю свой чай, и пока будете пить — постараюсь закончить с переводом.

Меня ужасно мучило любопытство, что же такого он там напереводил, однако я не стал торопить старика с расспросами. Поудобнее устроившись с пиалой в руках, я принялся смаковать ароматный напиток, глядя, как Алан Рикман корпит над манускриптом, переписывая на чистый лист перевод текста. Прошло около часа, и чай давно был выпит, когда профессор, наконец, откинулся на спинку своего кресла и с кривой улыбкой посмотрел на меня:

— Это было нелегко, но я сумел расшифровать язык, относящийся к одной из древнейших ветвей санскрита. То, о чём рассказывает книга, не укладывается в сознании обычного человека. Пока я её переводил, несколько раз ловил себя на мысли, не новодел ли это, иди, может, это чья-то изощрённая шутка… Хорошо бы провести более детальное исследование рукописи, но я почему-то уверен, что это подлинник, которому более двух тысяч лет. Да-да, я не шучу. Вот, держите, можете читать прямо здесь, заодно делясь своими впечатлениями.

Он протянул мне пачку листов, исчерканных не совсем разборчивым почерком. Что ж, время есть, да и не гонит никто, почему бы и не почитать. К тому же самому не терпелось узнать, что в этой книге, слишком уж возбуждённым выглядел профессор. Итак, начнём…

«Эта история является истинной правдой. Надеюсь, тот, кто её прочитает, не усомнится в искренности писавшего и не сочтёт его умалишённым. Жить мне осталось немного, я чувствую, как силы покидают меня, поэтому решил описать события своей необычной жизни и оставить эту рукопись своим ученикам, которые обещали облечь её в надёжный кожаный переплёт и спрятать в надёжное укрытие.

Здесь я известен как Сиддхарта Гаутама, наследник знатного рода Шакьев, принадлежавшего к касте воинов и правителей. Однако моё настоящее имя, данное мне родителями при рождении — Гектор Сингх. Дата моего рождения — 2368 год от Рождества Христова, и на свет я появился в одном из родильных центров пражского анклава, который входит в состав Европейского халифата…»

Я поднял взгляд на Рикмана, который, попивая свежезаваренный чай, выглядел весьма довольным.

— Читайте-читайте, — кивнул он мне, — дальше будет ещё интереснее.

«При рождении мне вживили чипсет 5-го поколения размером в четверть ногтя взрослого человека, на котором хранилась и обновлялась с годами вся информация о его носителе. Мои предки по отцовской линии были выходцами из Индии, в 21 веке перебравшиеся в Чехию, и в каждом поколении обязательно рождался мальчик, унаследовавший фамилию родителя. Правда, жёнами мужчин нашего рода пару раз становились местные женщины, в том числе моя мать, так что хоть кожа моя и смугла, но есть во мне и европеоидные черты. Мои предки по мужской линии исповедовали буддизм, но с поколениями вера ослабла, как и католицизм предков моей матери. Я вырос, можно сказать, в атеистической среде, что, впрочем, в 24 веке не считалось чем-то зазорным. Правда, построить успешную карьеру можно было, исповедуя почти исключительно ислам, и неудивительно, что во многих семьях давно уже приняли выгодную веру, в которую тут же обращались и их новорожденные дети. Но даже при этом ключевые посты в структуре Европейского халифата могли занимать лишь потомки выходцев с Ближнего Востока.

Карта мира на тот момент выглядела следующим образом… Европейский и Ближневосточный халифаты покрывали практически всю Европу и Ближний Восток. На востоке под натиском ислама ещё держалась православная Россия, но за последние два века её территория изрядно сократилась — Дальний Восток заселили китайцы, а Курилы и камчатку — японцы. Австралия уже была близка к тому, чтобы стать третьим халифатом, думаю, пара поколений — и вопрос будет закрыт. США, к которым присоединилась и Канада, держались обособленно, исламистам там особо разгуляться не давали, но вот чёрные как-то незаметно стали титульной нацией, а белые ничего не могли противопоставить их напору, невольно превратившись чуть ли не в рабов. Самым весёлым и свободолюбивым континентом считалась Южная Америка, где хватало места для всех религиозных течений, но христианство оставалось главной религией континента.

Я с детства лелеял мечту когда-нибудь уехать в одну из южноамериканских стран, однако это было не так-то просто. Если ты не являлся мусульманином, то выезд из халифата был сопряжён со многими трудностями. В качестве туриста ты не мог покинуть пределы государства, только по рабочей визе или какой-то другой уважительной причине. При этом твои родственники оставались по существу в заложниках, и реши ты попросить в другой стране политического убежища… Их не казнили бы, нет, но они тут же стали бы изгоями. Если родственник беглеца занимал руководящий пост — его тут же переводили на низкооплачиваемую должность, ограничивали в правах, и каждый мог бы безнаказанно плюнуть ему в спину. Так что примеры бегства были крайне редки, и моё желание перебраться в Южную Америку оставалось несбыточной мечтой.

Учился я в школе 2 уровня, то есть среди тех, кто не исповедовал титульную религию. Будь я мусульманином — смог бы получать образование в красивой, светлой школе с самым современным оборудованием и бесплатной столовой. Не то что наша — старое, ветхое здание с текущей крышей, допотопными партами и равнодушными учителями, которые приходили в школу отбывать номер. За исключением одного — Рихарда Новака, преподавателя истории. Он не боялся рассказывать нам о реальном прошлом, а не том, которое было выведено в учебнике под редакцией неких Исмаила Фаттаха и Абдуллаха Рубаи. В частности, поведал, как Европа прогибалась под натиском под натиском эмигрантов с Ближнего Востока, и в итоге в 2055 году превратилась в Европейский халифат. Халифом провозгласили сына богатых саудовских шейхов Абу Бакр ас-Сиддика, хотя все прекрасно знали, что главной движущей силой ислама на континенте был проповедник Усман ибн Аффан. Он так умело „обработал“ руководителей Евросоюза, что те сначала сами приняли ислам, а затем согласились на создание халифата.

Вот такие вещи рассказывал нам господин Новак. Но когда я учился в 8 классе, в один из дней в кабинет зашёл директор в сопровождении испуганной, очкастой женщины, которую представил как нового преподавателя истории. На общий вопрос, что случилось с Новаком, директор не смог ничего внятно ответить, выдав совсем уж неправдоподобную версию, будто педагог сильно заболел и ещё долго не появится в нашей школе. Ага, конечно, ещё вчера он был бодр и здоров, а сегодня его свалила с ног непонятная болезнь. Лишь месяц спустя по школе пронёсся слух, будто Новак был тайно осужден и переправлен в одну из секретных тюрем халифата.

Хорошо ещё, что не казнили. Сам же Новак нам рассказывал, что когда-то на территории всей Европы действовал мораторий на смертную казнь, но с провозглашением халифата этот мораторий отменили. Казнь представляла собой преимущественно декапитацию, то есть обезглавливание, что требовали законы шариата. Женщин по большей части забрасывали камнями. Действо всегда проходило на главной площади Праги, носящей имя пророка Мухаммеда, а когда-то, как рассказывал Новако-навсего удачно приобрёл её по случаю. Поймите, у меня есть причины, чтобы не афишировать своё имя. Я бизнесмен, немного филантроп, но в науку, тем более такую экзотическую, совать свой нос не хочу.

Алан Рикман долго смотрел на меня из-под кустистых бровей, и наконец изрёк:

— Что ж, мистер Бёрд, воля ваша. Хотя эта ложь и станет насилием над моей совестью, я готов принять её ради науки. Обещаю, что ваше имя ни при каких условиях не прозвучит в связи с этой книгой!

Он положил левую ладонь с уже начавшими проявляться пятнами пигментации на фолиант, а правую поднял, как бы принося клятву на Библии или Конституции Соединённых Штатов.

— Спасибо, мистер Рикман! Книга ваша, делайте с ней что хотите.

Мы пожали друг другу руки, и с чистой совестью я покинул кабинет профессора. А уже через неделю «The New York Times» опубликовала интервью с индологом, в котором он рассказывал о старинном манускрипте, перевод которого грозил стать настоящей сенсацией в учёном мире. Содержание перевода профессор не раскрывал, ссылаясь на грядущую пресс-конференцию и готовящуюся публикацию в журнале «Popular Science», тем более ещё необходимо провести несколько тестов, долженствующих подтвердить подлинность книги.

А я думал о том, какая может быть извлечена польза из её содержимого… То, что грядёт эра технократии — любому мало-мальски соображающему человеку и так ясно, хотя для многих моих нынешних современников некоторые эпизоды будут казаться элементами фантастики.

В книге, кстати, упоминаются романы живущих ныне писателей, однако же пока ненаписанные. С этим как разрулится? Станет ли древний манускрипт для тех же Оруэлла и Брэдбери стимулом для создания этих произведений, или они должны быть написаны исключительно под влиянием эпохи?

И как люди отнесутся к возможной арабской экспансии в Европе? Сейчас это, вероятно, видится плодом буйного воображения, но что они же скажут лет через-двадцать-тридцать, когда во Францию начнут просачиваться первые родственники ассимилировавшихся там арабов? И этот поток уже будет не остановить. Тот же Гектор не описывал, как происходило завоевание Европы выходцами с Ближнего Востока, просто в силу того, что не знал подробностей, а я мог бы восполнить этот пробел. Написать что ли свою антиутопию… Ну а что, время для этого можно найти, главное — составить чёткую сюжетную линию, скелет произведения, на который можно наращивать мясо. Пока начну накидывать ручкой на бумаге, а потом попрошу машинистку перепечатать чистовик. Если издатели откажутся публиковать роман — издам за собственный счёт. А ещё можно и в Союзе его выпустить, пусть и там знают о не таких уж и далёких событиях. О названии надо бы сразу подумать… Может, украсть название у Юлиана Семёнова, назвать книгу «Экспансия»? А что неплохой вариант. Тем более не факт, что в этом будущем Семёнов напишет про Штирлица, который уже стал героем анекдотов в СССР. Решено, начинаю писать книгу, пусть она заставит кое-кого призадуматься и избежать ошибок, которые в дальнейшем приведут к трагическим последствиям.