Глава тринадцатая,
в которой проливается кровь
Той ночью я так и не спала. Я ворочалась, периодически проваливаясь в темноту краткого забытья, однако тут же вновь просыпаясь. В итоге, когда рассвет сменила серость занявшегося утра, я встала с постели и, одевшись, выскользнула из комнаты: мне не хватало воздуха, и оставаться в стенах Хепберн-парка далее казалось невыносимым. Все ещё спали, так что я встретила одну лишь горничную, посмотревшую на меня удивлённо, но ничего не сказавшую.
Оказавшись на улице, я нервно прошлась по дорожкам меж стриженых кустов, но вид лабиринта вынудил меня вспомнить вчерашнее и, до боли прикусив губу, резко развернуться, чтобы направиться к выходу из сада. Ступив за чёрные кованые ворота, я двинулась в лес: не в ту сторону, где лежала дорога, по которой мы так часто ехали до Белой вуали, а в другую, где я ни разу ещё не бывала. Чем меньше я сейчас увижу вещей, навевающих воспоминания, тем лучше.
В смятении я зашагала вперёд по тропинке, уводившей меня всё глубже под сень вековых елей и сосен. Надеясь, но не в силах перестать думать о том, что узнала.
Зря я не сдержала обещание, данное Бланш. В итоге я всё же нашла привидение, и вовсе не покойного лорда Хепберна. Красивое лицо миссис Форбиден стояло у меня перед глазами даже сейчас, как и строчки из её письма. Сколько в них было любви и нежности…
Видимо, об этой истории и говорил лорд Чейнз? Мистер Форбиден не справился со своим внутренним волком… или в одно из полнолуний наконец не выдержали цепи, которыми он себя сковывал… так или иначе, он обратился и убил свою жену, а потом каким-то образом сумел обмануть Инквизицию, избегнув её кары, или попросту сбежал из её лап. Но ведь платье на портрете уже лет двадцать как вышло из моды, а речь шла об истории семилетней давности. Или это просто портрет старый, а на самом деле его жена погибла не так давно?
Неужели его ребёнок так и не родился? А если родился, что с ним сталось? Если вспомнить, насколько умён Лорд… быть может, его сын и не умер? Если ребёнок, зачатый от оборотня, родился волком — или, как-то раз обратившись, не смог вернуться в человеческий облик…
При этих мыслях некая часть меня расхохоталась. Саркастичным смехом, в котором я угадала смех мистера Форбидена. Ну вы и фантазёрка, мисс Лочестер, прошептало что-то внутри, — и этот голос, мой внутренний голос, тоже принадлежал ему. Хватит подгонять все факты под вашу сказочную теорию об оборотне, да ещё сочинять новые, отдающие привкусом бреда больше, чем вся моя пьяная исповедь. Вы не услышали ни единого подтверждения того, что я действительно оборотень, равно как и того, что я сам убил свою жену. Подумайте лучше вот о чём: я уже несколько раз говорил что-то об изменах, и даже такое наивное создание, как вы, это не может не навести на некоторые мысли.
Да. Его слова можно было понимать двояко. Вполне возможно, я истолковала их превратно… но ведь я не услышала и опровержений того, чего опасалась. И, возможно, мне просто очень хочется верить как в его невиновность, так и в то, что теория об оборотне — всего лишь теория. А даже если его жена изменяла ему, как это может оправдать её убийство? Тем более если…
Ход моих мыслей оборвала тень, метнувшаяся ко мне из-за ствола ближайшей сосны. Я и ахнуть не успела, как меня сгребли в охапку: чья-то ладонь зажала мой рот, руки прижали к телу, и тень, от которой разило потом, грязью и вонью немытого тела, потащила меня с тропы в лес. Я брыкалась и пыталась кусаться, но тщетно.
В какой-то миг мой похититель остановился, повернулся — и в лесной полутьме я увидела ещё троих мужчин, разглядывавших меня впалыми глазами, блестевшими голодным лихорадочным блеском. Мужчин, заросших всклокоченными бородами, с давно не чёсаными волосами, чумазых, в рваных серых обносках.
Каторжники.
А ведь говорил мне мистер Хэтчер быть осторожнее…
— Гляньте, какая куколка тут одна загулялась с утра пораньше, — хрипло проговорил тот, кто держал меня.
— И на что она нам? — раздражённо спросил один из стоявших передо мной. — Я б сейчас хоть всех баб Ландэна променял на нормальный обед, тёплую постель да лохань горячей воды. Шмотьё её нам ни к чему, и при ней явно ни жратвы, ни денег нет.
— А это мы проверим, — усмехнулся один из троих, шагнув ко мне, позволяя рассмотреть его гнилые жёлтые зубы.
Я дёрнулась, желая вырваться, но меня безмолвно ударили кулаком по щеке так, что потемнело в глазах, а звуки приглушились, сменившись звоном в ушах. Удар странным образом обессилил меня, заставив обмякнуть в руках, державших моё тело клещами, — пока другие, жадные и грубые, шарили по телу.
Это происходит не со мной, твердил внутренний голос, пока бесцеремонные пальцы задирали мне юбку, ощупывая ноги, и залезали под корсет, будто я могла зачем-то прятать там кошелёк. Это просто кошмарный сон. Я ведь почти не спала, и после того, что случилось ночью, немудрено увидеть кошмар.
Но если всё же не сон…
— Даже цацек не носит, — разочарованно констатировал каторжник, наконец милостиво убирая от меня тошнотворные лапы.
— О чём и речь. — Другой угрожающе взмахнул длинной железкой, в которой я узнала напильник. То ли обзавелись им ещё перед побегом, то ли потом украли где-то, чтобы снять кандалы. — Слушай, куколка. Сейчас мы зададим тебе пару вопросов. Вздумаешь орать — шею свернём, ясно? Или этим проткнём.
— Воткнём куда-нибудь, куда вряд ли ещё что втыкали, — рассмеялся третий.
Остальные почему-то его поддержали. Негромким смехом, после которого мне только больше захотелось отряхнуться, точно меня облили грязью с ног до головы. Однако я лишь судорожно закивала и, когда ладонь у моего рта разжалась, действительно не стала кричать.
А толку? Хепберн-парк остался далеко. Здесь, в лесу, меня никто не услышит. Сопротивлением я только разозлю их. Но если вести себя послушно, если попытаться договориться по-хорошему… пусть попытка наверняка не увенчается успехом, однако я хотя бы усыплю их бдительность.
Нет, я не питала иллюзий. Они сказали, что убьют меня, если я буду кричать, — но раз я видела их, всех четверых, из этого леса я в любом случае не уйду. Бежавшим и пойманным каторжникам оставалась лишь одна дорога: на виселицу.
Как только они получат от меня, что хотят, мне не жить.
— Ты пришла из того чёрного замка, который за лесом?
Я не сразу сообразила, что речь о Хепберн-парке.
— Да.
— Кто там живёт? Много народа?
— Один джентльмен. Да, у него много прислуги. И десяток гостей.
— Не, не полезем, — сплюнул один.
— Город, деревня поблизости есть? — деловито продолжил допрашивающий.
— Деревня. Она называется Хэйл. При выходе из леса дорога, если всё время идти по ней прямо, придёте туда. — Я постаралась взглянуть в маслянистые глаза каторжника твёрдо, но получилось скорее отчаянно. — Слушайте, вам нет нужды никого грабить или убивать. Отпустите меня, и я принесу вам всё, что нужно.
Ответом мне снова был смех. И мне явно удалось рассмешить каторжников успешнее, чем их товарищу до того: они прямо-таки залились хохотом, даже забыв об осторожности, а на мои щёки брызнула слюна изо рта стоявшего прямо передо мной.
Глупо было ожидать, что они мне поверят. Я бы на их месте тоже себе не поверила. С моей стороны было бы куда логичнее не вернуться, а вдобавок ещё натравить на них стражников.
И пусть даже я искренне готова была дать им то, что им требуется, в обмен на жизнь и свободу, — чем я смогу это доказать?
— Я не вру! Честное слово! — выпалила я, пытаясь перекричать этот смех, почему-то напомнивший мне о тявканье гиен; я никогда его не слышала, но по книгам представляла именно так. Тело напряглось, готовое в любой момент вырваться из державших меня рук, от смеха немного ослабших, и бежать. — Если вам нужна еда, деньги и одежда, я принесу их и не скажу о вас никому, клянусь! Я не знаю, за что вас осудили, быть может, вы отбывали наказание незаслуженно, так что, если вам удалось сбежать, я не собираюсь…
Звук выстрела раздался почти одновременно с тем, как державший меня странно дёрнулся. Смех, гоготавший над ухом, мигом захлебнулся, хохот остальных — с опозданием в секунду. Этой секунды хватило, чтобы я, не устояв на ногах, упала наземь вместе с тем, кто держал меня. Резко вырвавшись из безвольно обвисших рук каторжника, я зачем-то повернулась, чтобы взглянуть в его лицо.
Дыра в его лбу — прямо между глаз, широко и удивлённо открытых, — была такой маленькой и аккуратной, что скорее напоминала красные точки, какие рисуют себе индианки, чем след от пули.
Когда я, отползая подальше, посмотрела на остальных, Лорд уже стремительно и бесшумно вгрызался в ногу одного, заставив того завопить и рухнуть наземь. Реакция двух оставшихся кардинально различалась: первый, развернувшись, кинулся бежать, второй, с напильником, рванул к мистеру Форбидену. Тот приближался быстро и тихо, будто соткавшись из лесного сумрака, и встретил противника наведённым дулом револьвера, не сбившись с мерного шага.
После второго выстрела, прогремевшего под лесными сводами, ещё одним беглым каторжником на этой земле стало меньше.
Сидя на холодной земле, вжавшись спиной в сосновый ствол, я смотрела, как мистер Форбиден подходит к третьему. Я не ощущала ни страха, ни тошноты, ничего — казалось, все чувства исчезли, замёрзли. Лорд уже отскочил от своей жертвы, оскалив белую морду, выпачканную кровью; на клыках волка висели ошмётки ткани и чего-то омерзительно красного, а каторжник дёргался, пытаясь то ли уползти, то ли встать.
Когда мистер Форбиден, подойдя к нему почти вплотную, быстрым движением взвёл курок, несчастный замер… чтобы умоляюще протянуть руку к тому, кто уже направил ему в лоб дуло, зияющее жадной чернотой.
— Пощади, — прохрипел он.
Лицо мистера Форбидена осталось абсолютно бесстрастным. В нём не было ни злобы, ни ярости: белая фарфоровая маска без тени эмоций. И ни одна черта этой маски не дрогнула, когда палец её владельца нажал на спусковой крючок.
Эхо третьего выстрела ещё не утихло, и голова каторжника едва успела коснуться земли, а мистер Форбиден уже вновь взводил курок, поворачиваясь в ту сторону, куда побежал последний. Я едва различала серую спину силуэта, петлявшего между деревьями вдали, — но хозяин Хепберн-парка вытянул руку и прицелился, щуря один глаз так же спокойно, как тогда, в бальной зале. Словно целью его опять была карта, не живой человек.
Когда четвёртый выстрел разорвал лесную тишину, беглец упал.
Больше стрелять было не в кого.
Откинув полы сюртука, мистер Форбиден сунул револьвер куда-то за спину: видимо, спрятал за ремень брюк. Его руки не дрожали, в глазах не блестело раскаяние, и вместе с тем лицо не кривила злорадная улыбка, а с губ не сорвались торжествующие слова. Убийство четырёх человек не принесло ему ни горя, ни удовольствия; казалось, он сделал нечто совершенно обыденное, не более выдающееся, чем распитие чашки чая.
Подобие эмоций скользнуло на его лице лишь тогда, когда он, приблизившись ко мне, опустился на одно колено.
— Ребекка. — Мистер Форбиден взял моё лицо в ладони, скупым, но бережным жестом. Присмотревшись к щеке, на которую пришёлся удар каторжника, пристально заглянул в мои глаза. — Что они с вами сделали?
— Ударили, — прошептала я.
— И ничего больше?
Я молча кивнула. Рассказывать, что меня ощупывали, было незачем, да и тошно. Мне и сейчас страстно хотелось содрать с себя кожу, где будто горели места, которых касались грязные пальцы, и заменить новой.
Наверное, я должна была разрыдаться. Впасть в шоковое состояние. Должна была жалеть тех, кто теперь лежал на земле, или ощущать злую радость от того, что они мертвы… но не чувствовала ничего, кроме холода и пустоты.
Впрочем, когда мистер Форбиден подхватил меня на руки, прижав к себе, позволив уткнуться лбом в гладкую ткань на его плече, чтобы не видеть бездыханные тела, мне стало немного теплее.
— Идёмте, — сухо произнёс он, неся меня куда-то. — На сегодня свою долю жути вы получили.
А я обхватила его руками за шею. Контрабандиста, убийцу и фомор знает кого ещё, в чьих объятиях меня захлестнуло чувство уюта и защищённости. Обречённо понимая, что, даже если обнимавшие меня руки действительно залиты кровью по локоть — а после того, что я только что видела, сомневаться в этом было трудно, — сейчас мне нет до этого ровно никакого дела.
Искренне надеясь, что только сейчас.
