Глава четвертая
Пока мы стояли на узком каменном мостике под мрачным свинцовым небом, изморось обратилась в нудный дождь. Капли стучали по моему зонтику и рябили темную гладь канала.
— Значит, стреляли отсюда, — сказал я, — и поэтому вы решили, что это большевики?
— Конечно, но не только поэтому, — ответил Пуци. — Красные были бы на седьмом небе, если б господин Гитлер погиб. По стране, Фил, рыщут сотни отрядов смерти, и все они наймиты Москвы. Красные здесь все еще сильны, понятно? И здесь, на мосту, они лишний раз напомнили о себе.
— Как это?
— Они решили отомстить за смерть Розы Люксембург.
— Угу. И где же стоял Гитлер, когда в него стреляли?
Пуци кивнул на большое дерево.
— Вон там. На том островке.
Я глянул сквозь мокрые деревья. И за тонкой полоской воды, в северной части канала, заметил холмик, тоже поросший деревьями.
Мисс Тернер спросила из-под зонтика:
— Откуда вы знаете, что стреляли отсюда?
Пуци взглянул на нее так, будто забыл, что и она вместе с нами. А может, и впрямь забыл.
— Потому что здесь нашли оружие, — сказал он. И, наклонившись над парапетом, кивнул вниз, на воду. — Вон там. На том выступе.
— То есть не в воде? — спросила она. Это был хороший вопрос.
— Понятно, стрелявший хотел бросить винтовку в воду, — сказал Пуци. — Но явно торопился, вот она и зацепилась за выступ. У него не было времени сбежать вниз и замести следы.
— Что за винтовка? — спросил я.
— Что-то вроде пехотного «маузера».
Мисс Тернер сказала:
— Вы говорили, что стреляли около четверти шестого?
Пуци снова как будто удивился, что она задала ему вопрос. Похоже, женщины вообще редко задавали ему вопросы.
— Да, верно.
— В это время вокруг наверняка были люди? — предположила она. — Очевидцы.
— День был такой же, как сегодня, — объяснил Пуци. — Шел сильный дождь. Правда, было похолоднее.
— Вы были здесь, — спросил я, — когда стреляли?
— Ну да, — ответил он. — Я был вместе с господином Гитлером на острове.
— Ладно, — сказал я. — Давайте осмотрим остров. Мисс Тернер, а вы, может, пока подождете здесь, на мосту?
Она улыбнулась.
— Как тот стрелок.
— Вот именно.
Я двинулся следом за Пуци по тропинке между деревьями, с которых падали тяжелые дождевые капли.
— Нойер Зее, — сказал Пуци и кивнул на маленькое серое озерцо, почти со всех сторон окружавшее остров. В дальнем конце озера громоздились черные деревья — за ними я разглядел ехавшие по шоссе машины.
На самом деле это был не совсем остров, потому что он соединялся узким перешейком с парком. Мы прошли по нему дальше и вышли по тропинке на небольшую полянку посреди острова.
Пуци остановился, огляделся и кивнул.
— Господин Гитлер стоял вот здесь.
— Так сколько всего вас было?
— Кроме нас еще двое. Простите, Фил, но я не могу назвать их имена, пока не получу разрешения.
Я кивнул.
— Вы сейчас стоите на том самом месте, где стоял Гитлер?
Большая голова под зонтиком качнулась сначала назад, потом вперед. Пуци шагнул вправо, потом назад.
— Здесь, — сказал он. — Точно.
— А вы где стояли?
— Там, сзади. Под деревом, с одним из сопровождавших.
— Четвертый стоял рядом с Гитлером?
— Да. — Он двинулся вправо. — Где-то здесь.
Я подошел к Пуци, остановился рядом с ним и глянул в сторону моста, где осталась мисс Тернер. Но разглядеть ее не смог. В парке, на берегу озера рос вяз — его толстые, покрытые густой листвой ветви склонялись почти до воды и закрывали мост.
Я отошел чуть правее и только тогда увидел мисс Тернер. И помахал ей рукой. Она махнула мне в ответ. Жестом я попросил ее передвинуться по мосту в сторону зоопарка. Она поняла. И отошла на другой конец моста — с южной стороны.
Я вернулся к Пуци и остановился, чтобы взглянуть на нее. Маленькая темная фигурка стояла справа от крайней ветви вяза. Мисс Тернер было едва видно.
— Думаю, стрелять оттуда было не очень удобно, — сказал я Пуци.
Он хмурился.
— Но кто-то же стрелял, Фил. Не забывайте, сейчас весна, а стреляли неделю назад. На дереве тогда почти не было листьев, верно?
Но веток-то было столько же. И пуля могла от них отрикошетить. Стрелок наверняка должен был это учесть.
— Но так ведь он и стрелял. Мы все слышали, выстрел прогремел вон оттуда. — Он указал зонтиком в сторону мисс Тернер.
— И, услышав выстрел, — спросил я, — вы повернулись в сторону моста?
— Да, повернулся… — Он замолчал и с минуту раздумывал. Потом кивнул. — Да, я повернулся вон туда. Направо.
— В ту сторону. Но не к самому мосту.
— Ну, в общем, да. — Он поднял брови. — А! Теперь ясно!
— Что?
— Стреляли, скорее всего, вон оттуда. — Он указал чуть правее от мисс Тернер. — Затем стрелок кинулся через мост и на бегу выбросил винтовку.
— Возможно. Но если бы он хотел избавиться от винтовки, он бросил бы ее в воду сразу же, как только оказался на мосту. Почему же она лежит на выступе, да еще так далеко от моста?
— Он был взвинчен, вот и не рассчитал силы.
Я кивнул.
— Наверняка все так и было, Фил. Полиция нагрянула почти сразу, и уже через несколько минут они наткнулись на винтовку. Я слышал их разговор: «Из нее только что стреляли».
— Мне сказали, пуля прошла всего в нескольких сантиметрах от Гитлера. Это так?
— Да. Два-три сантиметра правее, и он был бы мертв. Я каждый день благодарю Господа, что стрелок дал маху.
— Полиция нашла пулю? И винтовка у них?
— Да. Я договорился с сержантом Биберкопфом о встрече на девять часов. Он ведет расследование.
— Прекрасно. Спасибо.
— Ну что, тут, кажется, все, Фил? — Он огляделся. — Когда-то я очень любил этот парк. В детстве, когда я приезжал с родителями в Берлин, то проводил здесь Бог знает сколько времени — вот было радости. А сейчас у меня здесь аж мурашки по коже бегут.
— Да, — сказал я. — На сегодня здесь пока все.
Пуци довольно улыбнулся.
— Тогда приглашаю вас с мисс Тернер выпить. Тут недалеко есть чудная пивнушка, «Бауэр». Попить пивка сейчас самое оно, а?
— Давайте в другой раз, Пуци. Нам с мисс Тернер нужно писать отчет.
Его лицо вытянулось.
— Ну, ладно. Раз такое дело. — Он снова улыбнулся. — Тогда давайте хотя бы поужинаем вместе, я настаиваю. Обещаю познакомить вас с нужным человеком.
— С кем?
Пуци лукаво улыбнулся.
— Пусть это будет маленький сюрприз, ладно? Честное слово, Фил, не пожалеете.
— Ладно. А еще вы позвоните Гессу? Нужно узнать имя. Того человека, с которым встречался Гитлер.
Он кивнул, но без особой радости.
— Да-да, конечно. Можно вопрос?
— Валяйте.
— О мисс Тернер.
— Что именно вас интересует?
— Она говорила, что ее мать была немкой. Вы не знаете, у нее не осталось здесь родственников?
— Насколько мне известно, нет. А вам-то это зачем?
— Странно. Она мне кого-то напоминает. Только никак не вспомню, кого именно.
Мы взяли другое такси и вернулись в «Адлон», и Пуци, высадив нас, пообещал заехать в семь вечера. Мы прошли в бар и сели за маленький столик. Мисс Тернер заказала чашку чая, а я себе — кофе.
Когда официант удалился, шурша туго накрахмаленной белой курткой, я спросил:
— Ну, и что вы обо всем этом думаете?
— О покушении на убийство? — уточнила она.
— Да.
Ее глаза за стеклами очков прищурились.
— У вас что, возникли какие-то сомнения?
Я улыбнулся.
— Может, и так.
Она кивнула.
— Господин Ганфштенгль стоял там же, где и Гитлер, когда раздался выстрел?
— Да.
— Какую винтовку нашла полиция? Какой длины?
— Пуци сказал — «маузер». Большая винтовка. Метр двадцать длиной.
— Помнится, господин Ганфштенгль говорил, свидетелей не было. Но разве мог стрелок, да еще с такой большой винтовкой, знать наверняка, что никому не попадется на глаза, когда будет целиться?
— Нет, — согласился я. — Что еще?
— Между мостом и островом стоит дерево, так что стрелял он, скорее всего, не с моста. Может, откуда-нибудь еще, поблизости от моста?
— Пуци сказал, что звук выстрела донесся откуда-то справа. С южной стороны.
— С территории зоопарка.
— Верно.
— Тогда зачем стрелку было бежать к мосту? Может, вернее было бы скрыться в противоположном направлении, через зоопарк, чтобы уйти подальше от моста?
— Возможно.
— Но если стрелок все же кинулся к мосту и хотел избавиться от винтовки, почему он не бросил ее прямо в воду?
— По словам Пуци, он спешил. И промахнулся.
— Канал довольно широкий, трудно промахнуться, не так ли? Да и неужели он не постарался бы НЕ промахнуться? Полиция наверняка сразу же обнаружила винтовку на выступе.
— Минуты через две, по словам Пуци.
Вернулся официант. Он поставил на стол кофе и чай и живо ретировался, как будто для того, чтобы еще малость подкрахмалить свою куртку.
Я налил себе кофе.
— Так что мы имеем в итоге? — спросил я.
Мисс Тернер улыбнулась.
— Это что, вопрос на засыпку, господин Бомон? Какова же будет награда, если я отвечу правильно?
— Заплачу за ваш чай.
Мисс Тернер рассмеялась. Смех у нее был просто очаровательным. Она опустила глаза и принялась размешивать сахар в чашке с чаем. Затем взглянула на меня.
— Ну, тут, по-моему, возможно несколько вариантов.
— Например?
— Во-первых, покушение могло быть подстроено либо самим господином Гитлером, либо тем, с кем он встречался. Может, и выстрела никакого не было.
— Не думаю, что Пуци врет. Да и полиция приезжала. Стрелять-то стреляли.
— Тогда, может, стреляли просто так, мимо.
— Возможно, — согласился я.
— Но зачем? А вся эта секретность?.. Уж больно смахивает на мистификацию.
— Возможно.
Она нахмурилась.
— Как вы думаете, откуда у них эта страсть к секретности? По-моему, партийцы использовали это покушение, чтобы вызвать сочувствие к господину Гитлеру и к самим себе.
— Может, это как-то связано с тем, другим человеком. С которым встречался Гитлер. Так вы сказали, возможно несколько вариантов.
Мисс Тернер отпила чаю.
— Мне кое-что пришло в голову.
Я попробовал кофе. В надежде получить за двести тысяч марок что-нибудь не очень похожее на помои. Но меня постигло разочарование.
— Что же? — спросил я.
— Ту винтовку подбросили ДО того, как прогремел выстрел. Отвлекающий маневр. А на самом деле стреляли из другой винтовки.
Я кивнул.
— Плачу за чай.
— Или вот еще вариант, сказать?
— Какой?
— Пуля предназначалась не господину Гитлеру, а другому человеку.
Я улыбнулся.
— Кроме того, я угощу вас сегодня и ужином.
Так уж вышло, что платить за ужин мне не пришлось. За меня заплатил самый знаменитый в Германии экстрасенс.
* * *
Гостиница «Адлон»
Берлин
Вторник
15 мая
Дорогая Евангелина!
Боюсь, это письмо будет совсем коротенькое — пишу наспех и в любую минуту могу прерваться. Мы с господином Бомоном отправляемся ужинать за компанию с гигантским немецким плюшевым мишкой, а зовут его — честное слово, ни капельки не выдумываю — Пуци Ганфштенгль.
Здесь все так же дождливо. Я даже начинаю думать, что дождь в Германии идет беспрестанно.
Но мне хочется рассказать тебе, какой же все-таки свинтус этот господин Бомон, а вернее, совсем наоборот.
Как ты, надеюсь, помнишь, мы сидели вдвоем в вагоне-ресторане. Фарфоровые тарелки, серебряные приборы и льняная скатерть были великолепны, правда, рагу из лосятины, как я уже писала, подкачало. Зато обслуживание было на высоте, да еще при уютном и романтичном освещении.
Господин Бомон и в лучшие времена не слишком разговорчив. Похоже, он считает, что простое «да» или «нет» с лихвой замещает ответ на любой вопрос. Поэтому я даже удивилась, когда он вдруг ответил на мой вопрос: вы первый раз в Германии?
— Да, — сказал он. Банальный ответ. А потом он добавил как бы между прочим: — И слава Богу.
Я нахмурилась.
— Что вы имеете в виду?
— Я насмотрелся на немцев на войне, — пояснил он.
— Но, господин Бомон, — заметила я, — вам не кажется, что это несколько… узкий взгляд на вещи?
Он слегка усмехнулся. То была одна из тех многозначительных усмешек, которая подразумевала, что усмехнувшийся знает неизмеримо больше по поводу чего-то, а то и всего, чем тот, кому эта усмешка предназначена.
— Вы так считаете? — спросил он.
— Понимаю, — сказала я, — война стала для вас тяжким испытанием. Но и британцы, знаете ли, тоже хлебнули лиха. Около миллиона человек погибших. Полтора миллиона раненых или отравленных газом. Да и для немцев она наверняка была страстью Господней.
Он отпил глоток вина.
— А мне-то откуда знать?
— К тому же воевали не все немцы. Не все из них хотели войны.
— Наверно, мне такие немцы просто не встречались.
— Но это не значит, что их нет. Конечно, некоторые действительно были настроены воинственно — всякие шовинисты, милитаристы, думаю, их и сейчас хватает. Но были и есть сотни тысяч порядочных, культурных немцев. Германия всегда славилась своими культурными традициями.
— Да ну, — сухо заметил он.
— Бетховен? Бах? Гёте?
— С ними тоже не встречался.
Я улыбнулась. Решила, он это нарочно — шутит.
— Да будет вам, господин Бомон, — сказала я. — Вы же не станете утверждать, что война не позволит вам теперь смотреть на немцев объективно.
Конечно, задним числом я понимаю, что сказала глупость. Один Бог ведает, какие беды пришлось ему пережить на войне. Едва проронив эти слова, я поняла, до чего же они глупы. И все же его реакция меня поразила.
Ева, его лицо вдруг похолодело. Какое-то мгновение он смотрел на меня молча, ледяным взглядом. Потом сказал:
— Простите, мисс Тернер, но вы несете ахинею.
Это было все равно что пощечина. Помню, кожа у меня на щеках съежилась и покраснела так, словно он действительно дал мне пощечину.
Но я сдержалась. Сняла салфетку с колен, положила ее рядом с тарелкой, встала, развернулась, прошла по проходу между столиками, вышла из ресторана, шагнула через переход между вагоном-рестораном и спальным вагоном, подошла к своему купе, открыла его, зашла и спокойно закрыла за собой дверь. Проводник уже застелил постель. Я так же спокойно села на нее. И с неизменным спокойствием проревела несколько часов кряду.
Конечно, я понимала, теперь мне придется уйти из агентства. У меня не было никакой возможности работать дальше с господином Бомоном после того, что он сказал, но вместе с тем я не могла, не выставив себя законченной истеричкой, объяснить господину Куперу, по какой причине я не могу с ним больше работать.
Но вот мы уже подходим к заключительной серии, притом быстро, потому что мне нужно бежать.
Нацарапав последние сумбурные строчки письма (про рагу из лося и про свинство господина Бомона), я заклеила конверт и приклеила марку. Когда поезд подошел к Нюрнбергу, где к составу должны были прицепить еще несколько вагонов, я кинулась на платформу и бросила письмо в почтовый ящик. И мигом назад. А когда подошла к купе, то увидела господина Бомона: он стоял тут же, в проходе, прислонившись к перегородке, — руки на груди, голова опущена.
Я повернулась, собираясь отступить, прежде чем он меня увидит, но услышала его голос:
— Мисс Тернер?
Я остановилась и замерла на месте, не поворачиваясь к нему. Я едва дышала. Потом почувствовала, что он приближается. И сквозь собственное прерывистое дыхание услышала, как он тоже вздохнул.
Какое-то время он молчал. Потом сказал:
— Извините меня.
Это было одно из тех мгновений, когда все твои чувства сливаются воедино и содрогаются, защищенные всего лишь тонкой оболочкой, которая того и гляди лопнет. Я не смела повернуться и взглянуть на него. Сделай я это, оболочка тут же лопнула бы.
— Я не имел права так говорить, — сказал он. — Я… Послушайте, мне действительно очень жаль. Вы правы. После войны прошло уже столько лет. И мне, наверно, пора с этим смириться.
Я невольно повернулась к нему лицом.
Тут поезд внезапно дернулся, и меня бросило господину Бомону прямо на грудь, которую отшвырнуло назад с той же скоростью вместе с остальными частями его тела, включая ноги. Несколько секунд мы пятились по проходу, пытаясь устоять.
Наконец он обрел равновесие и удержал меня.
— Вы как? — спросил он. Его руки лежали у меня на плечах. А он, надо заметить, совсем не слабенький.
— Да-да, все в порядке.
Этот неловкий танец в проходе прорвал оболочку, все сдерживаемые ею чувства разом улетучились. И на смену им тут же пришло простое английское смятение. Знаешь, иногда бывает польза от того, что ты англичанка.
— Все в порядке, — повторила я и, когда он меня отпустил, повернулась к нему. — Я действительно сказала ахинею и надеюсь, вы меня простите.
Несколько мгновений он смотрел на меня молча. Знаешь, у него очень красивые глаза. Потом он улыбнулся:
— Будем считать, мы квиты?
— Хорошо, — согласилась я. — Квиты. Спасибо.
Он кивнул.
— Это вам спасибо, мисс Тернер. Утром увидимся.
— Доброй ночи, господин Бомон.
И мы улеглись в постель каждый в своем, отдельном купе.
«Мисс Тернер». Я тебе писала, что как-то раз, во Франции, он назвал меня Джейн?
Письмо, вижу, получилось не очень коротким. Но теперь, Ева, мне надо бежать.
С любовью,
Джейн