Глава тридцать первая
Я сказал:
— Мне кажется, в понедельник ночью вы кое-кого или кое-что видели. Думаю, вы не придали этому значения до среды, пока не узнали, что мисс Грин мертва. И, думаю, тогда вы смекнули: то, что вы видели, и вам сулит опасность. Вот вы и решили исчезнуть.
Я подкинул ему пищу для размышлений. Насколько я успел понять господина Норриса, если он станет все отрицать, значит, я оказался прав или, по крайней мере, был близок к правде. А если он со мной согласится, стало быть, я ошибся.
— Это просто смешно, — сказал он. — У меня были дела здесь, в Мюнхене.
— Какие дела?
— Импорт.
— И что же вы импортируете?
— Сельскохозяйственную продукцию, если уж вам так интересно. Муку из Чехословакии. Я посредничаю между покупателем и продавцом.
Я кивнул.
— Вам известно, кто нас нанял, господин Норрис?
— Нет. — Он вдруг снова вспомнил, кто он, или, вернее, за кого себя выдает. — Я не представляю, почему это должно меня хоть как-то интересовать?
— Нацистская партия. Вы о ней наверняка слышали. Большинство из них — бывшие члены Freikorps, такая вот публика. И здесь, в Мюнхене, они довольно сильны.
— Я слышал о них. Хулиганье. И за пределами Баварии у них нет никакой силы.
— Однако сейчас мы с вами в пределах Баварии. И нацистская партия проявляет большой интерес ко всем, кто хоть что-нибудь знает о мисс Грин и о ее смерти.
— Смешно. С чего бы это вдруг?
— Думаю, ее убил кто-то из них.
Норрис снова уставился на меня.
— Что, если я назову им ваше имя? — спросил я. — Скажу, почти уверен, что вам кое-что известно.
— Но мне же ничего неизвестно. Я же говорил, мы с ней были едва знакомы, с этой женщиной.
— А по словам госпожи Шрёдер, вы постоянно пили с ней чай.
— Госпожа Шрёдер — старая дура.
— Так что же вы видели, господин Норрис?
— Я же сказал, ничего. Совершенно ничего.
— Ладно. Как угодно. Идемте, мисс Тернер.
Мисс Тернер встала. Посмотрела на господина Норриса сверху вниз. И сказала:
— Откровенно говоря, господин Норрис, вы, полагаю, совершаете ужасную ошибку. Мы можем вам помочь. Если эти люди, из партии, вас найдут, вы сами им все расскажете, но тогда уже будет поздно. Для вас, я имею в виду.
Мисс Тернер произнесла все это со знанием дела — ее слова звучали убедительно.
Но господина Норриса они не убедили.
— Не знаю я ничего.
Мисс Тернер печально кивнула.
— Очень жаль, что вы так упрямитесь.
Она двинулась к двери. Я отпрянул от комода и последовал за ней. Она уже потянулась к дверной ручке, когда господин Норрис вдруг сказал:
— Подождите.
Мы с нею остановились и разом повернулись к нему.
— Что она имела в виду? — спросил он. — Чем вы можете мне помочь?
Я сказал:
— Можем достать вам билет до Берлина. И попросить, чтобы вас там охраняла полиция.
— Вы же сказали, что работаете на нацистов.
— Я также работаю и на берлинскую полицию.
Норрис взглянул на мисс Тернер. Затем перевел взгляд на меня. Потом посмотрел направо, в окно. И вздохнул.
Я сказал:
— Так кто там был, господин Норрис? Что вы видели?
— Я видел, как она вернулась в пансион, — проговорил он, обращаясь к окну. Потом взглянул на меня. — Было довольно поздно, часа три ночи. Я возвращался тогда после небольшой вечеринки из Курфюрстендама.
— Она была одна? — спросил я.
— Нет, — ответил он. — С ней был мужчина.
Дальше все пошло как по маслу. Норрис описал того мужчину. Блондин, высокий, красивый. Это вполне мог быть Зонтаг.
Я спросил:
— Вы его раньше когда-нибудь видели?
Норрис сидел все там же, на кровати. Мисс Тернер снова села на стул. А я опять примостился у комода.
— Нет, — сказал он. — Я решил, это кто-нибудь, с кем она познакомилась в кабаре.
— Мисс Грин когда-нибудь упоминала о человеке по имени Зонтаг?
— Да. Гуннар. Дружок. Здешний, из Мюнхена. Но я с ним никогда не встречался.
— Она упоминала, что он нацист?
Норрис взглянул на меня.
— Он что, тоже состоит в их партии?
— Если человек, от которого вы прячетесь, Зонтаг, то, господин Норрис, вы выбрали самое ненадежное место во всей Германии.
— Я и знать не знал, кто он такой. Говорю же, я никогда его раньше не видел. Да и кем бы он ни был, я прячусь не от него.
— Но зачем вам вообще прятаться? — спросил я.
— Я не хотел впутываться в это дело. У меня такое дело, что мы, как бы это сказать, держимся на самой грани закона.
— Черный рынок.
— Лучше скажем, серый. Мне совсем не хочется, чтобы мною начала заниматься полиция. Когда я узнал, что мисс Грин убили, то решил, что пора убраться из Берлина хотя бы на несколько дней.
— Но почему вы подались в Мюнхен?
— Я знаю этот город. Лучше, чем Франкфурт или Штутгарт. Я понятия не имел, что тот, кого я видел, — Гуннар Зонтаг. И что он один из них. В смысле — нацистов. — Он тревожно поглядел на окно, как будто ожидая, что Гуннар Зонтаг вот-вот пролетит мимо и не преминет заглянуть.
— Они вас видели? — спросил я. — Мисс Грин с тем типом?
— Нет. Они стояли у дверей. Я видел их в свете лампочки. Я же был за кустами, за лужайкой. Я там спрятался.
— Почему?
— Не хотел смущать мисс Грин. Она копалась в сумке — думаю, ключ искала. Тогда тот тип вынул из своего кармана другой ключ, открыл дверь. И они вошли в дом.
— А вы что потом делали?
— Подождал несколько минут и вошел сам. Потихоньку. — Норрис посмотрел на мисс Тернер, потом опять на меня. — Если б я знал, что он собирается… причинить ей зло, если б только знал, я бы что-нибудь сделал. Чтобы помешать, я имею в виду. Честное слово. Мне она очень нравилась, мисс Грин.
— Если в понедельник вы точно видели Зонтага, — заметил я, — нацисты не очень обрадуются, узнав, что тому есть свидетель.
— Но какое нацистам дело до мисс Грин? Зачем им надо было ее убивать?
— Пока не знаю. Но пока вы здесь, в Мюнхене, вы в опасности.
— Да-да, понимаю. После всего сказанного я, конечно, сделаю все, о чем меня попросят в берлинской полиции. Это ведь единственный разумный шаг, верно? Для меня, я хочу сказать.
— Да, — согласился я и достал из кармана часы. — Время — час. Ладно, давайте собираться.
Когда без четверти два мы приехали на вокзал, выяснилось, что поезд на Берлин отходит через двадцать пять минут. Я купил господину Норрису билет, и затем мы втроем расположились в зале ожидания: Норрис — справа от меня, мисс Тернер — слева.
— Послушайте, — сказал я ему. — Как только вы уедете, я позвоню сержанту Биберкопфу. Если вас не будет в вагоне, когда поезд придет в Берлин, он меня известит. И я назову ваше имя нацистам.
Норрис оглядел просторное помещение зала ожидания и наклонился ко мне. Теперь на нем были воротничок и галстук — последний перекосился. Норрис тихо сказал:
— Вы все время это повторяете, дорогой вы мой. — Я снова стал «дорогим». Надев галстук, он сделался несколько самоуверенным. — Я бы предпочел, чтобы вы этого не делали.
— Они все равно вас найдут, Норрис. От них не спрятаться.
— Пожалуйста. Переговорить с Биберкопфом в моих же интересах. Понимаю.
— Надеюсь.
Мы проводили Норриса к поезду. Когда он скрылся в вагоне, мисс Тернер спросила:
— Думаете, он точно видел Зонтага?
— Судя по описанию, да. К тому же у того типа имелся второй ключ. Значит, это был кто-то, кого она знала.
— Почему же мы тогда не попросили господина Норриса немного задержаться, чтобы он опознал Зонтага?
— Я не хочу подвергать Норриса опасности. Пока о нем никто не знает. Думаю, лучше всего отправить его из города куда-нибудь в безопасное место. Биберкопф получит от него описание. Может, они найдут там художника, и он нарисует портрет.
— Как вы думаете, ему удастся устроить так, чтобы Зонтага арестовали здесь, в Мюнхене?
— Не знаю. Наверно, нет. Но он может взять его, когда он в очередной раз объявится в Берлине.
— А господин Норрис? — спросила она. — Думаете, он действительно поедет в Берлин?
— Если у него варит голова, поедет.
Мисс Тернер слегка склонила голову вправо.
— Но ведь вы все равно не назовете нацистам его имя, так? Даже если он не поедет?
— Нет. Но это не значит, что они не смогут узнать его от кого-то еще.
— От кого же?
— От кого-нибудь в Берлине. В полицейском управлении.
— Но только не от Биберкопфа.
— Нет. Но я больше никого не знаю из берлинского департамента полиции. Не считая Биберкопфа с его кузеном, в Германии найдется совсем немного людей, кому я могу доверять.
* * *
Гостиница «Байеришер Хоф»
Воскресенье, вечер
20 мая
Дорогая Евангелина!
Я все-таки поднялась на лифте на седьмой этаж, где жил Эрик, и прошла по длинному коридору до его комнаты. Необычная длина коридора дала мне тысячу возможностей передумать то одно, то другое, пока я проплывала мимо всех этих закрытых, безмолвных, глухих дверей.
Добравшись наконец до его комнаты, я подняла руку, чтобы постучать. И тут же опустила руку, развернулась, вернулась по тому же коридору к лифту, спустилась на свой этаж и вошла к себе.
Честно сказать, ума не приложу, почему.
Мой поступок явно связан с господином Бомоном.
Не проси у меня никаких объяснений, Ева, потому что я не знаю, что сказать. Безусловно, господину Бомону совершенно все равно, что я делаю и чего не делаю. Если бы я все же вошла той ночью к Эрику, господин Бомон никогда бы об этом не узнал, а если бы и узнал, то, думаю, ничуть бы не огорчился.
Но когда все происходит скрытно, тайно, то мне кажется…
Не знаю, Ева. Мне почему-то все кажется довольно мерзким…
Господин Бомон, конечно, порядочный зануда. Постоянно жалуется на плохую пищу. Порой бывает настолько лаконичен, что какому-нибудь постороннему вполне можно простить, если он решит, что в одно неуловимое мгновение он взял и умер.
Но он мой напарник. И в иных случаях просто неотразим. Например, сегодня, когда он заметил, за нами слежку…
Впрочем, нет. Лучше я расскажу тебе об этом при встрече.
Вполне возможно, прошлой ночью я просто обманывала себя и вернулась к себе потому, что струсила. Мое тело уже столько лет находится в плену девственности, что приходит в ужас всякий раз, как только мне предоставляется возможность с нею расстаться, подобно долго просидевшему взаперти безумцу, который приходит в ужас при одной лишь мысли о свободе.
Ну да ладно. Сегодня я увижусь с господином Гитлером. Мы идем слушать его выступление. И я надену платье начинающей обольстительницы.
Интересно, что сказал бы о нем Эрик.
С любовью,
Джейн
