В Байрейт мы приехали в начале четвертого пополудни. Утром, еще в Берлине, Пуци разговаривал с Вагнерами по телефону, и нас втроем пригласили к шести часам на ужин. После того как мы сняли номера в железнодорожной гостинице, Пуци решил еще немного вздремнуть. Мисс Тернер предложила мне поиграть с ней на пару в туристов, я сказал, что такая мысль мне по душе, и мы вдвоем отправились прогуляться по городу.

Городок оказался не Бог весть какой большой, поэтому мы все осмотрели довольно быстро. Без двадцати шесть заехали за Пуци. А еще через десять минут мы уже шли втроем по дорожке к Ванфриду, дому Вагнеров. Посреди дорожки, в окружении низкого кустарника, на широком, плоском каменном постаменте стоял большой бронзовый бюст. По словам Пуци, то был король Людвиг II. Он был дружен с Рихардом Вагнером.

Сам дом был неброский, трехэтажный, из желтого камня, с деревянной дверью посередине, широкой и высокой, с колоннами по бокам. Я дернул за шнур звонка.

Когда дверь приоткрылась — на полметра, я было решил, что за ней никого нет, пока не услышал тоненький детский голосок:

— Папа говорит, что сегодня я должна разговаривать по-английски.

Я глянул вниз и увидел маленькую светловолосую девочку лет шести в белом летнем платьице, смотревшую на меня во все глаза.

— Он говорит, вы не знаете немецкого.

— Кое-кто из нас знает, — сообщил ей я.

Девочка взглянула на меня с сомнением. И вслед за тем, будто решив меня проверить, протараторила что-то по-немецки.

Стоявшая рядом мисс Тернер протараторила что-то в ответ. Девчушка рассмеялась, и ее прелестные волосы, когда она тряхнула головой, рассыпались.

— Фриделинда! — Мужской голос, слегка недовольный. — Фриделинда, ты что там дразнишь гостей?

Дверь раскрылась пошире, и перед нами предстал мужчина с бокалом белого вина в руке. Лет пятидесяти с небольшим, невысокий, в изящных белых кожаных туфлях, сделанных на заказ, в длинных серых чулках поверх брюк для верховой езды, в белом пиджаке, белой рубашке и в маленькой накрахмаленной красной бабочке. Лицо розовое, гладко выбритое. Голова яйцевидной формы, на макушке два жиденьких пучка седых волос, напоминающих крылья бабочки, которая уселась там и тут же попала под струю ветра.

— Я Зигфрид Вагнер, — представился он. — Сын Мастера. — От него попахивало вином. — Господин Ганфштенгль, будьте добры, представьте своих спутников.

Пуци объяснил, кто из нас кто. Все были счастливы познакомиться друг с другом и объявили об этом во всеуслышание. Затем Зигфрид Вагнер повел нас через весь дом. Пройдя по широкому холлу с паркетным полом и потолком высотой в три этажа, мы вошли в просторную гостиную. В дальнем ее конце сквозь большой эркер виднелся зеленый сад. Девочка, Фриделинда, шла рядом с мисс Тернер и весело с нею о чем-то болтала.

— Нет, нет, нет, — сказал ей Вагнер и погрозил пальцем. — Сегодня никакого немецкого. Разговаривай по-английски.

— Папа, так ведь тетя же знает немецкий.

— Но другие-то не знают, дитя мое. Сегодня мы говорим только по-английски.

Девочка скорчила гримасу, которую он не заметил, потому что прикладывался к бокалу с вином. Потом он обратился к нам с Пуци и мисс Тернер.

— Идемте, идемте, — сказал он. — Все ждут в саду. Сегодня такой чудесный денек, грех не посидеть на свежем воздухе.

На траве вокруг фонтана уже расставили соломенные стулья, маленькие деревянные столики и один большой. На большом столе стояли бутылки с вином, бокалы и пивные кружки, сверкавшие на солнце. Вокруг столов сидели и стояли люди. Две горничные сновали с бутылками и кувшинами с пивом. Трое детишек, два мальчугана и девчушка лет трех, играли слева с какой-то женщиной — должно быть, гувернанткой. Фриделинда подбежала к ним и, бойко размахивая руками, принялась рассказывать, что она только что узнала.

Вагнер провел нас по кругу и представил. Во-первых, под деревом в тенечке сидела его мать, госпожа Козина Вагнер, маленькая, худенькая седая старушка лет восьмидесяти. На ней было старомодное черное платье, на которое, как видно, ушло бессчетное количество метров шелка. Узкое лицо, ввалившиеся щеки по обе стороны крупного носа. Она казалась хрупкой, почти воздушной. Голос слабый, английский с сильным акцентом, но когда она настояла на том, чтобы пожать мне руку, я почувствовал силу в ее худых пальцах.

Была там и жена Зигфрида, англичанка, которую звали Уинифред, — маленькая и полная, в белом платье с кружевами у ворота. Темные волосы стянуты на затылке большим узлом, лицо волевое, скулы широкие, подбородок тяжелый. Ей было под сорок, то есть лет на двадцать меньше, чем мужу. Она курила сигарету с таким видом, будто где-то прочла, что табачный дым полезнее кислорода.

Был там еще его деверь, муж сестры, толстый близорукий англичанин лет шестидесяти по имени Хьюстон Стюарт Чемберлен. После того как мы с ним пожали друг другу руки, он взглянул на меня из-под кустистых бровей и сказал:

— Американец, да? И, судя по фамилии, французского происхождении.

— Это было так давно.

Он кивнул.

— Но кровь дает о себе знать, старина. Кровь всегда даст о себе знать.

Он был очень галантен с мисс Тернер — склонился к ее руке и широко улыбнулся.

— Тернер. Не родственница ли художника?

— Боюсь, нет.

— Зато ее мать, знаете ли, — вмешался Пуци, — была немкой.

— А, — отозвался Чемберлен и просиял. — Потрясающе! Значит, добрые тевтонские корни.

За всем этим без особой радости, точно ребенок, вывалившийся из шалаша на дереве, наблюдала сестра Зигфрида Ева, еще одна маленькая темноволосая женщина. Пришел черед нам познакомиться и с нею. На госпоже Еве было серое платье, показавшееся мне несколько мрачноватым и нарочито скромным, и тем не менее она выглядела по меньшей мере лет на десять моложе своего супруга — Чемберлена.

Нам также представили гувернантку госпожу Шнаппауф, высокую даму с тонкими губами, сжатыми в горестную складку. И трех других детей — Вольфганга, Виланда и Верену. Фриделинда, стоящая в сторонке, сказала:

— Вот видите, он и правда не знает немецкого.

— Хватит, — оборвал ее Вагнер и снова пригрозил пальцем. — Или пойдешь спать без ужина.

Притворно расширив глаза, Фриделинда прикрыла ладошкой рот. Потом наклонилась вперед и зашлась в смехе, довольная собой. Братья не обратили на нее внимания. Сестренка хихикнула. Гувернантка сердито нахмурилась.

Зигфрид повернулся к нам. Каким-то непостижимым образом его бокал снова оказался полным.

— Пойдемте, — сказал он, — представлю вас Мастеру.

Пуци, мисс Тернер и я последовали за ним вокруг фонтана через лужайку к большому темному гранитному камню, который лежал в траве. На камне не было никакой надписи.

— Здесь, — сказал он, — находится могила величайшего в мире художника и мыслителя.

Меня так и подмывало спросить, почему он похоронил своего отца на задворках, хотя лично меня это совершенно не касалось. Быть может, на местном кладбище просто не нашлось свободного места. А может, потому, что никак нельзя было погрести величайшего в мире художника и мыслителя на сельском кладбище среди всякой шушеры.

Откуда-то снизу и сбоку пропищал тоненький голосок:

— Мама говорит, что вы приехали поговорить о дядюшке Вольфе.

Я посмотрел вниз. Фриделинда.

— А кто такой дядюшка Вольф? — спросил я.

Девочка сказала:

— Это они велят мне так его называть. А по правде, его зовут Адольф. Он мне не нравится. Потому что ходит в панталонах.

— Довольно, — сказал Зигфрид.

— Так ведь ты сам велел мне разговаривать по-английски.

— Но не перебивать старших. Ступай, поиграй с братьями и сестрой.

— Мне всегда все запрещают, — буркнула девчушка и надула губы.

— Ступай себе, — повторил отец и жестом отослал ее прочь.

Девчушка повернулась и медленно, обиженно понурив головку и шаркая ножками по траве, пошла к дому.

Зигфрид повернулся к нам и громко вздохнул.

— Ох уж эти дети. Иногда радость, а иной раз сплошное наказание. — Он сделал два глотка вина. — А теперь самое время выпить, верно?

— Ничего, — сказал я, — если я задам несколько вопросов?

— Лучше за ужином. — Он улыбнулся, протянул руку, сжал мою и выдохнул мне в лицо очередную порцию винных паров. — А пока отдыхайте.

Я от души посочувствовал Фриделинде.