Глава восемнадцатая
Поезд был дневной — он отправлялся из Берлина в девять утра, и спальных вагонов в нем не было. Мы с мисс Тернер разместились в маленьком купе первого класса — в небольшом квадратном отсеке с шестью креслами в два ряда по три в каждом, напротив друг друга. Пуци озирался на попутчиков с той же подозрительностью, что и на таксистов, поэтому он купил билеты в одно купе на все места сразу. Между мной и Пуци оказалось одно свободное место. И еще два — слева от мисс Тернер, разместившейся у окна напротив меня.
В Хофе, недалеко от Лейпцига, нам предстояло пересесть в другой поезд и направиться в Байрейт.
Перед отъездом из гостиницы я справился у портье. От господина Купера так и не было никаких вестей. И я послал ему извещение, что мы отправляемся в Мюнхен.
Потом я позвонил сержанту Биберкопфу и сообщил, что господин Норрис отправился в Мюнхен и что мы следуем туда же. Он пообещал присмотреть за господином Норрисом, а кроме того, дал мне адрес и телефон полицейского в Мюнхене, которому, по его словам, вполне можно доверять. Я спросил, почему он в этом так уверен. На что он сказал — это его двоюродный брат. Я осведомился, говорит ли его кузен по-английски. Биберкопф сказал, что говорит, правда, хуже, чем он сам.
К югу от Берлина местность под широким синим небом, по которому неспешно плыли пышные облака, была равнинная и пустынная — и чем-то напоминала Канзас. В основном это были поля, местами засеянные совсем недавно, с длинными рядами бледно-зеленых всходов, слегка колыхавшимися на слабом ветру. А близ Железной дороги их прижимало к земле воздушным потоком от проходящего мимо поезда, и они больше походили на пряди облепленных грязью и сажей зеленых волос. Некоторые поля еще не были засеяны, и иссохшее прошлогоднее жнивье выглядело как-то сиротливо и мрачно под нежарким майским солнцем. Кое-где мелькали густые леса, черные и жуткие, как в сказках братьев Гримм. Там, наверное, таились ведьмы, тролли и оборотни.
Рядом со мной тихонько посапывал Пуци, откинув голову на спинку кресла и сложив огромные ручищи поверх темного пиджака в белую полоску.
Я взглянул на сидевшую напротив мисс Тернер. Сегодня она была в белой шелковой блузке с оборками спереди, в черной шерстяной спортивной куртке, черной хлопчатобумажной юбке и в черных кожаных туфлях на высоком каблуке. Она сидела, скрестив в коленях ноги, и ноги у нее были все такие же красивые.
Она была занята тем, что писала очередную главу своей эпопеи. Ее ручка бегала по бумаге, лежавшей на журнале, который она пристроила на коленях. Волосы упали вперед, прикрыв щеки, лицо выглядело напряженным от мыслительных усилий, уголок губы закушен, как у маленькой девочки. Вчера, когда я встретился с ней в баре «Адлона», лицо у нее было спокойное, тронутое легким румянцем. Наверное, от вина, а может, от возбуждения. Или от того и другого вместе.
Я сидел за одним из мраморных столиков уже где-то с полчаса, потягивая бурбон со льдом.
Для буднего дня народу в баре было предостаточно. Проститутки в сапогах, мальчики в матросских костюмах, лоснящиеся от жира дельцы и ослепительные молодые парочки в новомодной дорогой одежде. Вокруг стоял гомон, то стихавший, то возраставший с новой силой, временами заглушавшийся взрывами внезапного смеха.
Было уже больше половины одиннадцатого. Наконец появилась мисс Тернер.
Она опустилась на обтянутый кожей стул, поставила на колени сумочку и громко вздохнула.
— Простите, что опоздала. Пробки на дорогах.
Под пальто я разглядел платье, которое она купила во Франкфурте, — черный шелк, завышенная талия, жакет в тон. Если бы я обращал внимание на такие вещи, то мог бы сказать, что ее наряд выглядел куда менее деловым, чем днем.
— Ничего, — сказал я. — Хотите что-нибудь выпить? Бокал вина?
— Господи, нет. Может, кофе?
Я махнул официанту.
— Где ужинали? — спросил я.
— В «Кемпински», на Лейпцигштрассе. Огромное заведение, просто замечательное. — Она наклонилась вперед, положив руки на сумочку и глядя на меня поверх очков. — Расскажите же. Что там с Нэнси Грин?
Тут подошел официант.
После того как он принял заказ и отправился его выполнять, я рассказал ей, что случилось с Нэнси Грин.
— Мертвая? — спросила она. Отодвинулась и стала какой-то маленькой в своем черном шелковом платье.
— Ее убили, — сказал я. — Задушили.
— Но за что? И кто?
— Не знаю.
— Где это произошло?
— В ее комнате в пансионе. Куда мы с вами заходили утром. Я обнаружил ее днем.
Мисс Тернер пристально посмотрела на меня.
— Когда же это случилось?
— В ночь с понедельника или утром во вторник.
Она открыла было рот — и закрыла.
— Значит, она была там, в своей комнате, когда мы стояли у парадного?
— Да.
— Пролежала там два дня? И никто о ней не спрашивал?
— Хозяйка решила, ее нет дома.
Мисс Тернер медленно покачала головой.
— Как это ужасно и печально.
— Да.
Она посмотрела на меня.
— Она, наверно, что-то знала. Может, поэтому ее и убили?
— Может быть. В Берлине только она да Грета Нордструм были так или иначе связаны с теми, кто знал о встрече Гитлера в Тиргартене.
— Но что такого она могла знать?
— Понятия не имею.
— Какой ужас! — снова сказала она. — Если б мы только могли встретиться с ней пораньше.
— Когда это произошло, — напомнил я, — мы еще ехали в поезде из Франкфурта. Мы тогда даже не знали о ее существовании.
Подошел официант. И поставил на стол чашку на блюдце, кувшинчик со сливками, сахарницу и стакан бурбона. Когда он ушел, я сказал:
— Расскажите о Грете Нордструм.
— Теперь она выдает себя за Грету Мангейм. — Она взяла со стола блюдце с чашкой, подняла чашку и отпила глоток кофе.
— Знаю, — сказал я. — Я пытался разыскать вас, после того как обнаружил Нэнси Грин. Разговаривал с Гиршфельдом в том «сексуальном институте». Так что она вам поведала?
— Ну, начнем с того, что… — Она нахмурилась. — Так вы меня искали?
— Грин убили. Возможно, за Нордструм тоже охотятся. И я хотел убедиться, что вы не окажетесь не в том месте не в то время.
— О! — Ее ресницы затрепетали, она опустила глаза, затем снова взглянула на меня. И покраснела. — Ну что ж, спасибо.
Я улыбнулся.
— Служба такая. — Я приложился к бурбону.
Мисс Тернер кивнула, посмотрела на меня и отпила еще глоток кофе.
— Да, конечно. Разумеется. Все равно спасибо.
— Так что там насчет Нордструм?
— Мангейм. Она не знала, что Гитлер собирается в Берлин. С братом они не разговаривают вот уже несколько лет.
Я кивнул.
— Вы сказали по телефону, что она назвала вам имя?
— Да. Некоего полковника Хаусхолда. Англичанина, офицера в отставке. Ей известна только его фамилия. Она подслушала его разговор в баре на Кайзерхоф. Он говорил, что единственный способ покончить с такими людьми, как Гитлер, с такими демагогами, так это удавить их в зародыше. Убить их сейчас, пока они не набрались сил.
Мисс Тернер улыбнулась.
— Понимаю, это еще не основание подозревать полковника Хаусхолда. Из того, как Грета все описала, это больше походило на безрассудное замечание отставного военного в баре. Тем более подвыпившего.
— Грета? Похоже, вы нашли с ней общий язык.
— Да, нашли. Она довольно смышленая девица. И мне понравилась.
— Она что, знает английский? Раз поняла, о чем рассуждал Хаусхолд? — Я отпил еще глоток.
— Нет, Хаусхолд говорил по-немецки.
— Когда это было?
— Две недели назад. В выходные перед покушением в Тиргартене.
— По времени совпадает. С кем он разговаривал?
— С кем-то из завсегдатаев, так она сказала. С какими-то дельцами. Ничего особенного. Никто из них раньше даже не слыхал о Гитлере. Понимаете, здесь, на севере, он не слишком популярен.
— Только не скажите это Пуци, — предостерег ее я.
Мисс Тернер улыбнулась.
— Потом, полковник Хаусхолд никак не мог знать, что Гитлер собирается в Берлин в конце следующей недели. Честно признаться, господин Бомон, я совсем не уверена, что он тот, кого мы ищем.
— Откуда господин Хаусхолд знает, кто такой Гитлер?
— Он жил в Мюнхене.
— А где он был на той неделе, когда стреляли?
— Грета не знает. Но думает, он вернулся в Мюнхен. Она его с тех пор больше не видела.
Я кивнул.
— Значит, Хаусхолд, скорее всего, в Мюнхене, там же, где и все остальные.
— Все остальные?
— Господин Норрис. Помните? Англичанин, с которым мы разговаривали в пансионе. По словам его хозяйки, он тоже отбыл в Мюнхен.
— Но к нам-то какое это имеет отношение?
— Он сказал, что почти не знает Грин. А хозяйка утверждает, что они, Грин и Норрис, были в приятельских отношениях. Всегда ходили вместе пить чай.
— Может, ему просто не хотелось разговаривать с нами по какой-то личной причине. Вполне невинной.
— Возможно. Но теоретически он не знал тогда, что Грин мертва. А будь она жива, могла бы дать показания, отличные от его собственных.
— Вы хотите сказать, он знал, что ее уже нет в живых?
— Я только говорю, и такое возможно.
— Но он производил впечатление человека милого и совершенно безобидного.
— Если б все производили впечатление того, кто они есть на самом деле, мы бы с вами остались без работы.
— Вы думаете, это он ее убил?
— Не знаю. Но стоило ему узнать от хозяйки пансиона, что мы собираемся вернуться и поговорить с ним, как он ей заявил, что должен срочно ехать. И уехал в Мюнхен. Так что нам с вами предстоит то же самое.
— Простите?
— Мы тоже едем в Мюнхен.
Мисс Тернер снова поднесла к губам чашку с кофе. Моргнула.
— Когда? — Отпила глоток.
— Завтра утром. Я попросил Пуци заказать билеты и гостиницу.
— Но не слишком ли это внезапно?
— Здесь нам больше нечего делать. Биберкопф будет расследовать смерть Нэнси Грин и не захочет, чтобы мы вмешивались. К тому же все вероятные следы ведут в Мюнхен. Господин Норрис. Этот ваш господин Хаусхолд. И люди из списка.
— Так ведь стрелял наверняка не полковник Хаусхолд. А господни Норрис — как мы его разыщем?
— У мюнхенской полиции должен быть перечень лиц, останавливающихся в гостиницах. Биберкопф назвал мне человека, полицейского, и мы можем рассчитывать на его помощь.
— А как насчет Эрика фон Динезена?
— А что?
— Я думала, вы хотите выяснить, откуда ему стало все о нас известно.
— Вы сегодня что-нибудь узнали?
— Да нет. Он рассказывал мне про службу в армии, только и всего.
Я кивнул.
— Как вы сами говорили, он ни за что не признается, что мошенник. — Она открыла было рот, намереваясь что-то возразить, но я поднял руку. — Да-да, самый настоящий.
— Но вы же сами просили меня…
— Знаю. Если б мы здесь задержались, я бы попросил вас продолжать знакомство с ним. Но нам надо в Мюнхен. И еще я хотел бы поговорить кое с кем в Байрейте. С Вагнерами. У которых Гитлер останавливался по пути сюда.
— Он пригласил меня на ужин завтра вечером. Фон Динезен. Я надеялась, что смогу узнать его получше.
— Уж извините, мисс Тернер. Нам нужно в Мюнхен.
— Да-да, конечно. — Она улыбнулась. — Как и звучавший вокруг смех, ее улыбка показалась мне натянутой. — Ладно, я позвоню ему завтра утром и скажу, что мы уезжаем, идет?
— Годится.
Она весело спросила:
— А как там генерал, с которым вы встречались сегодня?
— Там — глухо. Правда, у меня такое чувство, что, не будь жена генерала еврейкой, Гитлер наверняка заручился бы его поддержкой и организовал свой путч.
— Что вы хотите этим сказать?
И я рассказал ей про генерала фон Зеекта.
Теперь, когда мимо окон поезда мелькал немецкий сельский пейзаж с бесконечными полями, на фоне которого вдали, среди ярко-зеленых куп деревьев нет-нет да и возникали старенькие каменные фермерские постройки, она сидела напротив меня и все что-то писала. Временами тыльной стороной ладони мисс Тернер откидывала с лица темные волосы. Она была без очков. Похоже, для работы с чем-то на близком расстоянии она в них не нуждалась.
Вероятно, она почувствовала, что я за ней наблюдаю, потому что подняла голову и посмотрела на меня вопросительно. Без очков ее глаза казались совсем синими и довольно глубоко посаженными.
— В чем дело?
— Ни в чем, — ответил я. — Простите, я и не думал подсматривать. Просто интересно, кому вы все время пишете.
— Своей давней подруге. Учились вместе в школе, давным-давно, сто лет назад.
Сидевший слева от меня через пустое сиденье Пуци зевнул, выпрямил длинные руки и вытянул их вперед, сжав пальцы в кулаки, и медленно повертел ими в воздухе.
— Ах, — вздохнул он, — прекрасно вздремнул.
Он оглядел купе, улыбнулся мисс Тернер, взглянул в окно на проносившийся мимо сельский пейзаж, затем полез в карман, достал часы.
И взглянул на меня.
— Пять часов, — заметил он. — Самое время выпить пива, а?
* * *
Поезд в Хоф
Четверг
17 мая
Дорогая Евангелина!
Черт, черт, черт!
Мы с господином Б. и этим Ганфштенглем сидим в поезде, который мчится мимо мрачных немецких полей и лесов, унося меня безнадежно далеко от Берлина и от Эрика фон Динезена.
Я…
Только послушай. Какое же я чудовище! Какая безмозглая, эгоистичная корова! В Берлине убили девушку, а я сижу тут и все еще тоскую по Эрику фон Динезену.
Я ее не знала. Ту девушку. Мисс Грин.
Я говорила о ней с человеком, у которого она работала, с менеджером кабаре. Он долго и нудно сетовал на то, какая она, мол, упрямая, легкомысленная и неосторожная с мужчинами. При этом, однако же, он все время улыбался и тряс головой в веселом недоумении.
После разговора с ним она представлялась мне жизнерадостной, бойкой, чуточку экстравагантной, чуточку вздорной молодой англичанкой, живущей в чужой стране так, как ей заблагорассудится. Наверняка она и раздражала людей, и очаровывала, но, думаю, случись мне с ней познакомиться, я бы ей позавидовала. Но ее уже нет. Задушили. И мы даже не знаем — кто.
Мне следует пояснить замечание, которое я сделала в последнем письме. Торопясь закончить свою сагу, я намекнула, что Грета Мангейм, роскошная проститутка, сообщила мне имя англичанина, который собирался убить господина Гитлера. Так вот, человек этот и в самом деле англичанин, и ему действительно хотелось убить Гитлера, только я сильно сомневаюсь, что это он совершил покушение. Если он в чем-то и повинен, то, по-моему, только в пьяной болтовне.
Должна добавить, что Эрику этот порок, к счастью, совершенно чужд.
Господин Бомон настаивал, а по сути, даже приказал мне разузнать как можно больше о том, что известно Эрику. Я, как послушная подчиненная, пошла с ним вчера вечером в ресторан «Кемпински» и там под форель и салат начала свое дознание, завуалированное под непринужденную беседу.
— Когда вы впервые узнали о своем даре? — поинтересовалась я.
Эрик улыбнулся. Его улыбка может расплавить сердце любого человека, и не такого закаленного и не столь великолепно подготовленного, как я. Она исполнена грусти и боли. Обычно он улыбается только правой стороной рта, как будто на него давит какая-то физическая тяжесть. Улыбка редко озаряет его глаза. Они делаются мягче, но совсем не блестят.
— На войне, — ответил он.
— И как это случилось?
Он поднял одну темную бровь.
— Джейн, не может быть, чтобы вам хотелось слушать рассказы о войне.
— Мне интересно. — Я простодушно улыбнулась. (Долго тренировалась.) — Но если вам не хочется об этом говорить, я конечно же не стану вас принуждать.
Он откинулся на спинку стула. На нем снова был великолепно сшитый черный смокинг. На шее — безупречно повязанная белая бабочка. Несколько мгновений он смотрел на стол, играя своим бокалом шампанского — сдвигая его сантиметра на два то влево, то вправо. А потом посмотрел на меня с самым серьезным видом.
— Я воевал в Sturmbatallion. Вам известно, что война на Западном фронте была в основном позиционной? И линия фронта не менялась порой месяцами?
— Да.
— Тут-то и нужен был Sturmbatallion. Ударные войска. Мы были специально обучены, и снаряжение у нас тоже было специальное. Ручные гранаты, пистолеты. Единой плотной группой мы должны были прорываться сквозь линию обороны врага и вихрем проноситься через его окопы. И таким образом — пробивать бреши для наступления регулярных войск.
— И вам это удавалось?
— Иногда да. — Он снова улыбнулся своей кривоватой улыбкой. — А иногда нет. Во время одной из таких вылазок меня ранили. Вот сюда. — Легким движением руки он коснулся головы сбоку. — Я ничего не помню. Только наш бросок через колючую проволоку, пальбу, а дальше — ничего.
Он отпил глоток шампанского.
— Мои товарищи вынесли меня в тыл. Очнулся я на койке в маленькой комнатенке с каменными стенами и единственным квадратным окошком. Рядом сидела женщина в белом. Стройная, с золотыми волосами, лет тридцати пяти.
Он посмотрел о сторону, как будто припоминая.
— Медсестра? — подсказала я.
Он повернулся ко мне.
— Я тоже так решил. Но тут она протянула руку и дотронулась до моего лба. Как только ее пальцы коснулись моей кожи… Я до сих пор ощущаю прохладу ее пальцев. Как только она меня коснулась, в моем сознании вдруг возникли видения. Но видения эти, Джейн, были не из моей жизни, а из ее. За долю секунды я узнал, что ее муж погиб в начале войны и что она хозяйка этого замка. Перед моим мысленным взором пробежали сцены, сотни сцен из ее жизни. Вот она совсем еще маленькой девочкой играет в одиночестве под яблоней, покрытой розовыми бутонами. Я увидел, как она в толпе танцует вальс в длинном, освещенном свечами зале, а стены там увешаны великолепными гобеленами.
Он снова пригубил шампанское.
— Как я уже сказал, все это привиделось мне за какое-то мгновение. Я узнал, как ее звали. Мари. Пока она гладила мой лоб, я произнес ее имя вслух: «Мари». Она, ясно, удивилась. Она была не робкого десятка, и я знал это так же хорошо, как и ее имя. И все же она испугалась. Откуда этот раненый немецкий солдат мог знать ее имя?!
— Она была француженка?
— Да. Наше подразделение расположилось в ее замке. Мы использовали его отчасти под полевой госпиталь. — Он взял бутылку шампанского, долил в мой бокал, наполнил свой и поставил бутылку на стол. — Потом я опять потерял сознание. А когда снова очнулся, ее рядом не было.
— Но затем вы, конечно же, снова с ней встретились?
— Чуть погодя, в тот же день. Она пришла с врачом, принесла поесть. Когда врач ушел, она стала меня кормить. Я был еще очень слаб. Пока я ел, мы оба молчали. Затем она отложила в сторону миску с ложкой и спросила, откуда я узнал, как ее зовут. «От вашего прикосновения», — сказал я. Мы говорили по-французски. «Я знаю все, — сказал я ей. — Когда вам было десять, у вас был пес, и звали его Пьер. В пятнадцать лет вы влюбились в мальчика, Жана. Мужа вашего звали Эмиль. Он умер в пятнадцатом году». Она не сводила с меня глаз. Наконец сказала: «Уму непостижимо». — «Да, мадам, — сказал я, — я и сам ничего не понимаю. Но это так».
Эрик улыбнулся мне, сунул руку в карман, достал часы и взглянул на время. (Похоже, ни один мужчина в Европе не в состоянии прожить без карманных часов, равно как и без того, чтобы регулярно ими любоваться.)
— Хотите знать, что было дальше?
— Да, конечно.
— Хорошо, только не здесь. Тут есть одно местечко — мне бы хотелось вам показать.
Мы вышли из ресторана и вскоре оказались в кабаре «Красная мельница», на редкость занюханном заведении, кишевшем ворами-карманниками, медвежатниками, грабителями и бандитами всех мастей, а также бездомными и нищими всех сортов. (Natürlich, я пришла в восторг.) В одном грязном углу пара музыкантов, барабанщик с аккордеонистом, мужественно сражались с американским джазом, но чуть ли не на каждой ноте терпели поражение.
Под вторую бутылку «Дом Периньона» и свой мягкий баритон Эрик закончил рассказ.
Мари навещала его каждый день. Одно неизбежно вело к другому, и в конце концов они полюбили друг друга.
(Мой собственный опыт часто убеждал меня, что на подобную неизбежность не стоит полагаться. Я точно знаю: зачастую это «одно» ведет в бездонную пустоту. И свидетельство тому — мое нахождение в этом поезде.)
Немного окрепнув, Эрик начал понимать, что его «дар» распространяется не только на Мари. Когда к нему прикасались, причем кто угодно — врач или санитар, — он тотчас же ощущал приток видений — сцен из жизни этого человека. Затем он понял, что ему достаточно просто настроиться на человека, на его мозг, как он сам выразился, чтобы увидеть связанные с ним образы без всякого физического контакта. Но никому, кроме Мари, он об этом не рассказывал.
Наконец он достаточно поправился, и его уже можно было переправить на дальнейшее лечение в Германию. Они с Мари поклялись встретиться после войны. Они писали друг другу каждую неделю, она — из замка, он — из госпиталя в Гамбурге. Вскоре заключили перемирие. Они договорились встретиться в Мюнхене. И с нетерпением отправились навстречу друг другу.
Ева, ты, как и я, уже наверняка начала, догадываться, чем все закончилось.
По пути в поезде, сидя в переполненном купе второго класса, он вдруг ощутил, как на него рушится стена мрака, леденящего душу горя, и совершенно четко увидел, что Мари мертва.
— А как она умерла? — спросила я.
— Ее убили. Коммунисты. Во время восстания. По приезде в Мюнхен я разыскал ее тело и отправил обратно, во Францию.
— Какая жалость!
Он улыбнулся своей болезненной улыбкой.
— Благодарю, Джейн. Это было давно.
— Но вы наверняка вспоминаете о ней и сейчас.
— Да, конечно. — Он наклонился вперед, протянул руку и положил ее на мою ладонь. — Но помните, я ее знал, и так хорошо, как только один человек может знать другого. Я знал, какая она смелая. И знаю, она бы хотела, чтобы я тоже был смелым и продолжал жить дальше. — Он слегка сжал мою руку и снова выпрямился, пробежав пальцами по моей руке, перед тем как ее убрать.
«Что же он увидел? — подумала я. — Прочитал ли мои мысли?»
— Это из-за Мари, — спросила я, — вы симпатизируете господину Гитлеру и его партии? — Я все еще ощущала на руке его прикосновение. И, как ни странно, на спине тоже, словно Эрик прикоснулся и к ней.
— Нет, — сказал он. — Даже не будь Мари вовсе, я бы все равно был против большевиков. Ведь они покушаются на все, что мне дорого.
— На что же, например?
— На Германию. На страну и ее народ. Вы слышали о Wandervogel?
— Нет.
— Это молодежное движение, возникло до войны. Не знаю, может, оно до сих пор существует. Я искренне надеюсь, что это так. В те времена в него вступали многие. Это было замечательно, Джейн. Быть в отряде мальчишек, идеалистов, собравшихся со всей страны, чтобы вместе разбивать в лесу лагеря, жечь костры. Под звездами рассказывать друг другу о Карле Великом, Барбароссе, тевтонских рыцарях. Мы учились сердцем чувствовать историю, свою причастность к ней. А еще — единение с землей и с духом, ее питающим, с народом, на ней живущим. Коммунисты же со своим доморощенным интернационализмом, который сводится к слепому подчинению Москве, могли все это уничтожить в мгновение ока.
По мне, так костры в лесу и рассказы о Карле Великом далеко не лучший способ времяпрепровождения. Но мужчины, даже самые благоразумные, обожают подобные развлечения под открытым небом, а Эрик рассказывал обо всем этом с таким воодушевлением!
Вдруг он улыбнулся. Но не сдержанной кривой улыбкой, а широкой, открытой и веселой.
— Любопытно, — сказал, он, — состоял ли сержант Биберкопф в Wandervogel?
— Вы беседовали с сержантом. Биберкопфом?
Так зовут одного сержанта из Берлинского полицейского управления, он занимается расследованием покушения на господина Гитлера.
— По телефону, — сказал он. — Завтра я пойду в полицейский участок и осмотрю винтовку, которую полиция, нашла в Тиргартене. Не забудьте поблагодарить от моего имени господина Бомона. По словам сержанта, это он предложил им показать мне винтовку.
А вот уже, Ева, и вокзал Хофа, и я уже вижу почтовый ящик. Во время пересадки на другой поезд побегу и опущу письмо. А позже напишу еще — расскажу подробнее про винтовку и про то, почему Эрику нужно держать ухо востро с сержантом Биберкопфом.
С любовью,
Джейн.
