Глава тринадцатая
— Вы так и не рассказали ему о том, как вчера вечером на вас с господином Ганфштенглем напали, — заметила мисс Тернер.
— Не хотелось сбить его с толку, — сказал я.
Было около одиннадцати, и мы уже успели сменить два такси с тех пор, как уехали из полицейского участка на Александерплац, сделав пересадку у Центрального почтамта. Теперь мы находились на Кёнигштрассе, шумной улице, обрамленной рядами вязов. Светило солнце, и небо было таким голубым, что даже было невозможно себе представить, что оно бывает другого цвета. Почти невозможно.
После нескончаемых дождей деревья, казалось, зеленели особенно ярко, празднично и жизнерадостно. Но здания за деревьями были далеко не праздничного вида. Как и почтамт, все они были построены из темного кирпича или камня и выглядели приземистыми, строгими и неказистыми, как будто специально для того, чтобы показать людям всю свою мрачную суровость. Они походили на свадебные торты, отлитые из свинца.
— Как это — сбить с толку? — поинтересовалась мисс Тернер.
Я взглянул на таксиста. Возможно, я стал относиться к таксистам с не меньшей тревогой, чем Пуци. Но сейчас нас отделяло от водителя стекло, так что, даже если он и понимал по-английски, услышать все равно ничего не мог.
— Ставить в неловкое положение, — пояснил я. — Вчера в «Микадо» произошло убийство. И узнай Биберкопф, что я тут замешан, ему пришлось бы принять соответствующие меры.
— Но вы же пообещали ему сотрудничать.
— Я не смогу с ним сотрудничать, если сяду в тюрьму.
— Но не вы же застрелили того молодчика.
— Он же об этом не знает.
Мисс Тернер кивнула.
— Ладно. Но почему вы не рассказали ему про Нэнси Грин и Грету Нордструм?
— Потому что сперва я хотел бы побеседовать с ними.
— Вы ему не доверяете?
— Я верю, что он хороший полицейский.
— То есть?
— Биберкопф не может ничего поделать, — сказал я. — Он понимает, от этой публики в Мюнхене ему ничего не добиться. И знает, у нас это выйдет лучше, и ему хочется узнать то, что узнаем мы. Но он полицейский, и, с его точки зрения, мы с вами простые граждане. Поэтому ничего взамен давать нам он не хочет. Ведь все, что мы от него сегодня узнали, так это то, что найденная винтовка, «маузер», возможно, совсем не та, из которой стреляли.
— Не только. Он еще сказал, что в покушении могут быть замешаны двое или даже трое, а не один человек. К тому же он сообщил нам и много чего другого.
Я кивнул.
— Возможно, все это нам пригодится. Но взамен он выудил из меня обещание поделиться с ним тем, что мы узнаем от людей в Мюнхене. Более того, мы должны сообщить ему имя стрелка, если найдем его, раньше, чем скажем об этом нацистам.
— Так вы всерьез собираетесь назвать ему имя?
— Да. Рём вчера сказал, что, как только узнает имя стрелка, его можно считать покойником. А я сказал, что сообщу имя Гитлеру. Хотя сообщить это Гитлеру все равно что сказать Рёму. Так что я уж лучше схитрю и сначала назову имя Биберкопфу. В таком случае есть слабая надежда, что малого будут судить по справедливости.
— Значит, вы с самого начала хотели договориться с Биберкопфом. И обещали назвать ему имя.
— Нет не с самого начала. Только после беседы с Рёмом.
Мисс Тернер улыбнулась.
— Но разве это не бессовестно? Заставить сержанта поверить в то, что это он убедил вас поступить так, как вы на самом деле уже давно сами для себя решили?
— А, по-моему, я поступил дипломатично.
Она слегка склонила голову и сказала:
— Но не надо забывать, наняла-то нас партия. И тут сержант Биберкопф прав, вы их предаете.
— Я выношу собственное суждение, как и положено.
Мисс Тернер снова улыбнулась.
— Да уж, в данном случае вашим суждением, по-моему, можно только восхищаться.
Я покачал головой.
— Здравый смысл. Я сказал Биберкопфу правду. Если полицейские в любой стране мира поймут, что мы подвели кого-то под петлю, они раз и навсегда откажутся нам помогать.
— Но если вы собираетесь сообщить Биберкопфу имя стрелка, почему бы вам тогда не назвать ему и имена женщин?
— Если он доберется до них раньше нас и если хотя бы одна из них может что-то сообщить по нашему делу, он, скорее всего, нам ничего не скажет. А еще он может их спрятать так, что нам до них уже не добраться.
Мисс Тернер кивнула и снова улыбнулась.
— Выходит, по сути, это своего рода игра. И ни один из вас даже не собирается помогать другому, в прямом смысле слова.
— В прямом смысле слова, — подтвердил я, — нет.
После того как мы снова проехали через Тиргартен, Шарлоттенбургское шоссе влилось в Берлинерштрассе, а дальше — в Бисмаркштрассе. По адресу пансиона Нэнси Грин, который дал мне Пуци, располагалось величественное кирпичное строение, где некогда явно проживала только одна семья. От дороги дом отделяла зеленая лужайка, а фасадом он выходил на небольшую улицу, идущую от Бисмаркштрассе. Два огромных дуба затеняли крышу и часть лужайки.
Мы с мисс Тернер прошли по выложенной плиткой дорожке и поднялись по ступенькам. Я дернул за шнурок звонка. Как зазвенел звонок, я не расслышал, но дверь почти сразу же открыл низенький мужчина средних лет, в аккуратном костюме-тройке.
— Bitte? — сказал он. У него было гладкое круглое лицо и бледно-голубые глаза. Украшением ему служил дорогой седой парик. О том, что он дорогой, можно было догадаться по тому, что вы продолжали посматривать на него, пока не осознавали, почему именно. Оценить дешевый парик можно и одним коротким взглядом.
Мисс Тернер начала говорить что-то по-немецки, но он перебил ее. И сказал:
— Вы англичане! — По акценту можно было догадаться, что он и сам наверняка англичанин. — Как мило! — Он переводил взгляд с меня на мисс Тернер и обратно. — Но, если вы ищете комнату, должен вас огорчить, у госпожи Шрёдер сейчас все занято.
— Мы хотели бы повидать мисс Грин, — сказал я.
— А! — Он улыбнулся. Сдержанной такой улыбкой и правильной, как и его костюм. — Порой складывается такое впечатление, что мисс Грин разыскивает весь Берлин.
— Ее что, еще кто-то спрашивал? — осведомился я. — Недавно?
— О нет, — сказал он. — Я только хотел сказать, что мисс Грин очень известная девушка. — Он снова улыбнулся. — Хотя, конечно, ее известность или отсутствие оной совершенно не мое дело.
— Так она дома? — спросил я.
— Ну, уж теперь-то придется действительно вас огорчить, — сказал он, — потому как я точно знаю, дома ее нет. Госпожа Шрёдер только сегодня утром говорила мне, что не видела мисс Грин вот уже целых два дня. Видимо, мисс Грин попала… в очередной переплет. Госпожа Шрёдер, конечно, возмущена такими выходками или просто делает вид. — Он улыбнулся, наклонился вперед и с таинственным видом сообщил: — Между нами, госпожа Шрёдер, думаю, даже получает некоторое удовольствие от похождений мисс Грин. — Он выпрямился, продолжая улыбаться. — Конечно, похождения мисс Грин вовсе не мое дело, не правда ли?
— А госпожа Шрёдер у себя?
— Ах, какая жалость, вынужден снова вас огорчить. Госпожа Шрёдер ушла на рынок. Ушла совсем недавно, минут десять назад, так что, полагаю, в ближайший час вы ее не застанете.
Я достал из кармана часы. Половина двенадцатого. Мы договорились с Пуци встретиться в двенадцать.
— Может, вам еще чем-нибудь помочь? — спросил он.
— Вы не знаете, где может быть мисс Грин?
— Боюсь, нет. Я ее почти не знаю.
Я убрал часы в карман, достал бумажник. И вынул из него свою визитку — на ней были указаны только мое имя и лондонский адрес.
— Меня зовут Бомон, — сказал я. — Фил Бомон. Не могли бы вы передать это госпоже Шрёдер, господин?..
— Норрис, — сказал он, беря карточку. — Артур Норрис. Очень рад познакомиться. — Он повернулся к мисс Тернер, выжидательно вскинув брови.
— Джейн Тернер, — сказала она и улыбнулась.
— Весьма польщен. — Он снова обратился ко мне. — У меня назначена встреча, так что через час меня не будет. Но карточку я оставлю для госпожи Шрёдер, с запиской. Может, ей еще что-либо передать?
— Передайте, что я вернусь в половине второго.
«Цыганское кафе» находилось в конце Курфюрстендам, напротив большой церкви с вздымающимся ввысь темным шпилем. Мы приехали в ресторан без десяти двенадцать, и ровно через десять минут появился Пуци — он шел к нам мимо столиков и кивал знакомым своей большой головой.
Помещение было огромным и вмещало, наверное, не меньше тысячи человек. Главный зал, где мы сидели, полнился гулом разговоров, ароматом кофе и табачным дымом. Почти все столики, большие и маленькие, были заняты. Поэты и художники что-то изображали в своих блокнотах. Молодые пары прижимались друг к другу и дышали на пару тремя литрами воздуха. Пожилые пары угощались печеньем к чаю. Дамы завистливо оглядывали великолепные одеяния друг друга. Официанты в белых куртках носились по залу подобно ласточкам в сарае.
Мы еще не успели заказать ленч, как Пуци сообщил, что договорился о встрече с генералом фон Зеектом на сегодня в шесть вечера. Я сказал, что буду ждать ее с нетерпением.
Казалось, в Берлине Пуци знают все: пока мы ели, многие посетители останавливались возле нас, чтобы поздороваться. Невысокий элегантный граф, который, как после его ухода сказал Пуци, был хоть и красным, но «первоклассным». Эксцентричный молодой художник по имени Грош, который, по словам Пуци, тоже был красным, но «умным до невозможности». Стройный молодой русский эмигрант, который обучал теннису и писал короткие рассказы. Он не красный, сказал Пуци. В прошлом году, пока он учился в Кембридже, красные застрелили его отца.
Когда мы не были заняты обменом приветствиями с друзьями и знакомыми Пуци, мы обсуждали, что делать дальше. Лично мне хотелось поговорить с госпожой Шрёдер и узнать, не может ли она помочь нам найти Нэнси Грин. Мисс Тернер хотела поговорить с доктором Гиршфельдом из Института сексологии и узнать, не может ли он связать ее с Гретой Нордструм. Я не думал, что в мисс Тернер могут стрелять в «сексуальном институте» среди бела дня, и поэтому не возражал. Мы договорились с ней встретиться в гостинице «Адлон» в половине шестого. Если кто-то из нас будет задерживаться, он должен будет позвонить в гостиницу и оставить у дежурного послание. Я передал ей листок бумаги. Тот самый, который получил вчера от Пуци, — со словесным описанием Греты Нордструм.
Покончив с едой, мы втроем вышли через большие вращающиеся двери в уличный шум и гам на Курфюрстендам. Мисс Тернер села в такси и отправилась в институт. Мы с Пуци взяли другую машину.
— По-английски, — призналась госпожа Шрёдер, — я говорю совсем плохо.
— А я по-немецки, — сказал ей я, — и подавно. Но господин Ганфштенгль будет у нас переводчиком, если не возражаете.
— Ja, — кивнула она. — Sehr gut.
Мы сидели в ее гостиной. Помимо запаха капусты в воздухе попахивало плесенью. Выгоревший алый бархат кресел и длинной тахты на подлокотниках и на спинках был защищен пожелтевшими кружевными салфетками. На стенах, обшитых розовыми обоями в цветочек, висели маленькие картины в рамках, потускневшие от старости. Кроме того, в гостиной стояли два массивных застекленных шкафа красного дерева — там содержались большие книги в кожаных переплетах, старые на вид. Стояла там и застекленная горка того же красного дерева, где были выставлены маленькие фарфоровые фигурки и искусно расписанные фарфоровые тарелки. На полу лежал персидский ковер, местами основательно выношенный.
На обстановку комнаты кто-то потратил много денег, правда, давно. В слабом свете, проникающем через кружевные занавески, гостиная выглядела музейным залом. Все начищено до блеска, безукоризненно чисто, но выглядит громоздким, ветхим и чопорным.
Мы с Пуци устроились на тахте, перед которой стоял длинный темный столик красного дерева. Госпожа Шрёдер сидела в одном из кресел. Это была маленькая тучная женщина лет шестидесяти в бесцветном хлопчатобумажном платье.
Вид у нее был как будто озабоченный. Она что-то сказала, и Пуци перевел.
— Вы говорили, что вы сыщик, господин Бомон. Неужели мисс Грин попала в беду?
— Нет-нет, — заверил я ее. — Просто она могла бы помочь мне в моем расследовании. У вас есть хоть какое-нибудь предположение, где она может быть?
— Совершенно никакого. Вы точно не хотите чаю? Или пива? У меня в холодильнике есть пиво. Иногда я люблю пропустить стаканчик пива перед сном, пока читаю.
Покуда Пуци переводил, его кустистые брови поднялись в надежде на мое согласие.
Брови тут же опустились, после того как я сказал:
— Нет, большое спасибо, госпожа Шрёдер. Вы давно не виделись с мисс Грин?
— Два дня. Последний раз видела ее в понедельник днем. Она уходила на работу. Ведь она артистка. Певица.
— И в тот вечер она уже не вернулась?
— Может, и вернулась. Я ложусь спать обычно в десять часов, а она возвращается довольно поздно. Но если она и приходила домой в тот вечер, то уйти должна была очень рано, до того как я встала. Я имею в виду — во вторник утром. Но я ее так и не видела. Когда она не спустилась днем выпить кофе, я поняла, что ее нет. — Госпожа Шрёдер улыбнулась. — Мисс Грин никогда не выходит к завтраку. Она очень поздно заканчивает работать. Зато днем всегда пьет кофе. Она говорит, что я варю лучший кофе в Берлине. — Госпожа Шрёдер довольно улыбнулась.
— У нее есть ключ от входной двери?
— Да, конечно.
— Она кого-нибудь сюда водила?
Госпожа Шрёдер моргнула и приложила руку к груди.
— Вы хотите сказать, к себе комнату? Мужчин?
— Да.
— Никогда! Мисс Грин, может, и склонна к авантюрам, но она молода, и сил у нее хоть отбавляй. Жизнь всегда похожа на авантюру, когда ты молод, верно? Но мисс Грин очень хорошая девочка. Она никогда — никогда! — не привела бы мужчину к себе в комнату. Она приводила только одного, и то лишь в дом, чтобы познакомить со мной.
— И кого же?
— Молодого человека из Мюнхена. Господина Зонтага.
— Гуннара Зонтага?
— Да, точно. Очень приятный молодой человек. Джентльмен.
— Когда он был здесь последний раз?
— На той неделе.
— Числа восьмого?
Госпожа Шрёдер задумалась.
— Да, точно, восьмого. Во вторник. Он приходил во вторник утром, и потом они вместе с мисс Грин ушли на целый день.
— Когда она вернулась?
— Около шести. Переоделась и пошла на работу.
— С тех пор к ней еще кто-нибудь приходил?
— Нет. Никто.
— Ей последнее время кто-нибудь звонил?
— Господин Зонтаг.
— Когда?
— В прошлое воскресенье. Днем.
— Случайно не знаете, о чем они говорили?
Ее лицо сделалось холодным.
— Господин Бомон, вы должны понять, я никогда не подслушиваю телефонные разговоры моих постояльцев.
— Нет, конечно же, нет. Просто я подумал, может, мисс Грин сама вам что-нибудь такое говорила.
Несколько оттаяв, но не до конца, госпожа Шрёдер покачала головой.
— Нет, она ничего мне не говорила.
— Господин Зонтаг часто ей звонил?
— Нет, не часто. Только когда приезжал в Берлин. А еще когда возвращался в Мюнхен, — чтобы сказать, что добрался благополучно. Он звонил ей в четверг — сказал, что приехал.
— И тот воскресный звонок был единственным за эту неделю?
— Вчера тоже звонили, но мисс Грин не было дома. А тот, кто звонил, не представился.
Это был Пуци.
— Госпожа Шрёдер, — сказал я, — а раньше мисс Грин вот так исчезала?
Она нахмурилась — похоже, предположение о том, что мисс Грин могла исчезнуть, пришлось ей не по душе.
— Один раз, и всего-то на один день. На одну ночь, вернее. Она потом сказала, что ночевала у подруги.
— Думаете, она сказала правду?
— Откуда мне знать, верно? — Вероятно, она и сама расслышала горечь в собственном голосе. И уже более мягко добавила: — Повторяю, господин Бомон, она славная девушка. Живая, независимая и очень милая, в самом деле.
— Когда это было? Когда она не пришла ночевать?
— Два месяца назад. В марте.
— Вы не припомните, какого числа?
Госпожа Шрёдер нахмурилась, пытаясь припомнить.
— В середине месяца. Пятнадцатого? Да, точно. День рождения моего мужа, упокой Господь его душу, четырнадцатого. А это было на следующий день.
— Гуннар Зонтаг тогда же не звонил?
— Нет. — Госпожа Шрёдер покачала головой. — Она не такая, господин Бомон. И не осталась бы с ним на ночь.
— Ладно. Вы не знаете, как зовут ее друзей, хоть кого-нибудь?
— Да нет. Но господин Норрис наверняка знает. Это еще один мой постоялец. Вы с ним встречались. Англичанин. Он иногда пьет чай вместе с мисс Грин в «Английском кафе». — Она улыбнулась. — Ведь англичане просто жить не могут без чая, верно?
Когда я и мисс Тернер разговаривали с Норрисом, он сказал, что почти совсем не знает девушку.
— Во что мисс Грин была одета, когда уходила в понедельник?
— Видите ли, одевалась она всегда хорошо. Деньги у нее, правда, не водились, зато вкус был отменный.
— Итак, в понедельник?
— Да. На ней было черное шелковое платье. Шелковые чулки. Она всегда ходила на работу в шелковых чулках. И милые черные туфли, очень изящные. А еще короткая черная накидка, тоже шелковая. Да, и маленькая шляпка, очень симпатичная. Просто шикарная.
— Ладно. Спасибо. Госпожа Шрёдер, можно хоть одним глазком взглянуть на комнату мисс Грин?
Она удивленно моргнула.
— О нет, извините, никак не могу позволить. Мисс Грин очень независимая, очень. И я уважаю ее независимость. Она всегда запирает свою комнату, и я никогда туда не вхожу, если ее нет дома. Кроме одного раза в неделю, в пятницу, когда меняю постельное белье.
— Хорошо, — сказал я, — понимаю. А не подскажете, где я могу найти господина Норриса?
— Сегодня утром он сказал, что у него какая-то деловая встреча. Но вечером он будет дома. Он обычно приходит ужинать. В семь.
— А какими делами он занимается, не знаете?
— Что-то ввозит. И вывозит.
— А что именно, знаете?
— Нет, что вы. Я стараюсь не лезть в жизнь своих постояльцев.
— Им повезло, — заметил я. — А мне нет. — Я встал. — Хорошо, госпожа Шрёдер. Большое вам спасибо.
Она с некоторым трепетом наблюдала, как Пуци выпрямляется во весь рост.
— Я остановился в гостинице «Адлон», — сказал я. — Если мисс Грин появится, не могли бы вы ей передать, чтобы она мне позвонила? Можете сказать ей, что она об этом не пожалеет.
— Хорошо, скажу, — пообещала она.
Когда госпожа Шрёдер шла по темному коридору к входной двери, она что-то пробормотала по-немецки, обращаясь к Пуци. Он хмыкнул.
— Что она сказала? — спросил я.
— Пардон? О, простите. Она сказала, что надеется, что девушка скоро объявится. В комнате мисс Грин сдох какой-то зверек, похоже, мышь, и запах становится все более отвратительным. Ей бы хотелось, чтобы девушка скорее избавилась от дохлятины. Госпожа Шрёдер очень боится мышей.
Я остановился.
— Пуци, — сказал я, — скажи ей, чтобы проверила комнату мисс Грин. Немедленно. А мы подождем здесь.
Он нахмурился.
— Но… — Кустистые брови поползли вверх. Он открыл рот, потом закрыл. — Нет, вы же не думаете…
— Просто скажите ей, Пуци. Пожалуйста.
Он заговорил с ней по-немецки. Она что-то ответила, переводя взгляд с Пуци на меня и обратно. Смятение на ее лице постепенно сменилось тревогой. Пуци настаивал — в конце концов она сунула руку в карман платья и достала большую связку ключей. Под их звон она повернулась и направилась к лестнице.
Госпожа Шрёдер на мгновение оглянулась на нас, закусив нижнюю губу, затем начала подниматься по ступенькам. Ее маленькие ножки ступали по ковровой дорожке мягко-мягко, почти беззвучно.
— Фил, — снова сказал Пуци, — вы же не думаете…
— Не знаю. Через минуту все узнаем.
Он посмотрел наверх, на потолок. Мы ждали. Дом был крепкий, добротный. Толстые стены заглушали шум автомобилей на улице, около дома.
И крик, донесшийся сверху, нельзя было перепутать ни с чем.
