Я сидела на скамье у рояля с карандашом в руках и чистой нотной тетрадью на пюпитре и отбивала мелодию чардаша, пытаясь переделать ее в более простую версию, которую без труда смогла бы выучить Джиджи.

– Звучит замечательно, – произнес с порога Финн.

– Не сомневаюсь, – ответила я, кладя карандаш на рояль. – Джиджи уже отправилась спать?

– Да. Она хотела, чтобы вы поднялись к ней в спальню пожелать спокойной ночи, но уже уснула к тому моменту, как я вышел из комнаты.

Я смущенно улыбнулась, внезапно осознав, что мы с ним находимся наедине. Финн отправил сестру Кестер домой, так как с Хеленой оставались все мы, а Хелена и Джиджи теперь уже спали.

– Ну тогда полагаю, что мне можно отправляться домой, раз уж вы здесь.

– Не думаю, что вам следует ехать. – Его слова прозвучали в пустом затихшем доме как вопрос. – Разумеется, если у вас нет в этом такой уж необходимости.

Я подумала о детской мебели, сложенной в моей крошечной спальне около стены, и вновь почувствовала зов бухт и прибрежных болот, которые тянули меня к себе, как ребенок тянет за подол мать.

– Мне не хотелось бы мешать вашему общению с Джиджи и Хеленой.

Финн облокотился о дверной косяк.

– Но нам нравится с вами общаться. Так что вы нам вовсе не мешаете.

Я смотрела Финну в глаза, пытаясь понять, что скрывается в их глубине, но они оставались непроницаемыми.

– Хорошо, я останусь. Благодарю вас.

– Спасибо, – сказал он. – Значит, завтра не одному мне придется выносить постоянное злословие Хелены.

– Точно, – сказала я, улыбаясь, и вдруг спохватилась: – Но ведь вам она никогда слова поперек не сказала.

Он пожал плечами с каким-то совершенно нехарактерным для него выражением.

– Да, знаю. Я сказал это, чтобы просто поднять вам настроение.

Мы рассмеялись, и напряженность между нами как-то вдруг растаяла.

Выпрямившись, он произнес:

– Кстати, я привез ту серебряную шкатулку, которую вы мне передали.

Я взглянула на него с надеждой.

– Вам удалось перевести надпись?

– Да. Не знаю точно, что это означает, но дословный перевод такой: «Дочери Спасителя».

– Звучит как название монастыря.

– Да, я тоже так подумал. Навел справки, и выяснилось, что действительно был такой монастырь.

– Правда?

Он кивнул.

– Основная обитель ордена до войны находилась в Будапеште. Там ее больше нет. Я долго искал в Интернете дополнительную информацию. Основной монастырь теперь находится в Оденбурге, в двух с половиной часах езды от Будапешта. В общине около трех сотен сестер, и они все еще ведут очень активную деятельность – создают различные школы, ухаживают за больными. То есть выполняют обычные для монахинь обязанности.

Я задумалась.

– Наверное, после окончания Второй мировой войны их заставили уехать коммунисты.

Он поднял брови.

– Вижу, чтение книг по истории не прошло для вас даром.

Я улыбнулась, довольная собой.

– Вы правы. Стараюсь, как могу, понравиться Хелене.

– На вашем месте я бы об этом не беспокоился. Вы ей и так нравитесь.

Я молча закатила глаза, всем своим видом выражая недоверие.

– На самом деле, – продолжал он, – последнее упоминание об обители в Будапеште, которое я нашел, было в тысяча девятьсот сорок четвертом году.

– То есть это был последний год нацистской оккупации?

– Именно так. А это значит, что, если сестрам пришлось уехать или закрыть монастырь, на то, вероятно, были веские причины. До марта того года Венгрия считалась союзником Германии. Из того немногого, что рассказали мне тетушки Хелена и Бернадетт, очевидно, что до самой оккупации немецкими войсками люди в столице Венгрии жили обычной жизнью.

– Даже евреи?

– Насколько я помню из курса истории, которую мы изучали в старших классах, евреев в Венгрии не вытесняли в гетто и не депортировали, но большинство лишились работы и средств к существованию, а молодых людей помещали в концлагеря даже до оккупации. Поэтому многие евреи вынуждены были скрываться. Они понимали, что рано или поздно за них возьмутся. – Он замолчал. – Но обе тетушки не любили рассказывать об этом периоде своей жизни, поэтому, как ни прискорбно, больше никакой информации у меня нет.

– Я еще не дошла до периода Второй мировой войны, так как решила отложить все самое интересное на потом. Начала с самой древней истории – эпохи завоеваний на Дунае, а потом перескочила на коммунистический и текущий периоды, так как это мне показалось важнее. Когда закончу их изучать, обязательно вернусь к истории Второй мировой войны. – Я бросила на него смущенный взгляд. – Надо признаться, я никогда не была фанатом истории.

– Тем не менее вы изучаете историю Венгрии, чтобы порадовать старую женщину.

– Не думаю, что это возможно. – Я легонько постучала пальцами по клавишам, заставив некоторые зазвучать. – И все же интересно, откуда Бернадетт взяла эту шкатулку и по какой причине она ее спрятала?

Финн нахмурился.

– Мне кажется, вы говорили, что она принадлежала Хелене.

Я закрыла глаза, проклиная себя за глупость и яростно желая вернуть назад вырвавшиеся слова.

– Честно говоря, я не знаю точно, кому она принадлежала. Мы нашли корзинку с шкатулкой под кроватью Бернадетт.

– И кто же это «мы»?

Да, попалась. Деваться некуда. Теперь лучше быть предельно честной.

– На самом деле ее нашла Джиджи. Только, пожалуйста, не сердитесь на нее. Ей как-то было нечем заняться, она от скуки начала исследовать дом и обнаружила корзинку под кроватью Бернадетт. Надо отдать Джиджи должное, она не стала заглядывать внутрь, а рассказала об этом мне, а я решила, что надо посмотреть, нет ли там нот Бернадетт, которые мы везде искали.

– И вместо нот вы нашли шкатулку.

– Да, вместе с другими вещами, о которых я и собиралась спросить вас. Я не знаю, что они означают, поэтому непонятно, следует ли показать их Хелене или снова спрятать под кровать Бернадетт.

Он помолчал немного, а потом сказал:

– Спасибо вам.

– За что?

– За проявленную заботу. О Джиджи и Хелене. За то, что вы всегда стараетесь быть тактичной и щадить их чувства.

Я в смущении отвела глаза.

– Любой на моем месте делал бы так же.

– Нет, далеко не любой. – Он выпрямился. – Корзинка все еще в комнате Бернадетт?

– Да.

– Тогда давайте положим на место серебряную шкатулку и посмотрим, что там есть еще.

Мы пошли вверх по лестнице. Я чувствовала себя так, словно с моих плеч сняли непосильную ношу. Финн пошел в свою спальню за серебряной шкатулкой, а я извлекла из-под кровати корзинку. Мы устроились на полу, потому что ни один из нас не хотел вспоминать, что кровать не застелена, потому что Бернадетт больше нет. Как и раньше, когда мы были здесь с Джиджи, я сидела перед корзинкой, чувствуя себя Пандорой, и в конце концов решилась поднять крышку.

Финн принялся изучать Библию, а я вытащила фотографии и разложила их на полу между нами, на сей раз заметив еще несколько, которые раньше не успела рассмотреть. Я попыталась отдельно сложить свадебные фотографии Магды, а потом фотографии Хелены с сестрами и матерью. Финн тоже принялся их разглядывать, а я перешла к оставшимся разрозненным фотографиям, которые сложно было рассортировать – это были неподписанные изображения зданий, пейзажей и людей, мне неизвестных.

Складывая их в отдельную кучку, я вдруг обнаружила, что две из них склеены – одна фотография прилепилась лицевой стороной к задней стороне другой. Я очень осторожно отсоединила их. Пожелтевший клейкий слой легко отошел с задней стороны, и я подумала, что, вероятно, когда-то эта фотография была прикреплена к стене.

Это был снимок младенца, сидящего в старомодной коляске и с широкой улыбкой смотрящего в объектив. На ручке коляски были видны две женских руки, но лицо женщины не попало в объектив. Я перевернула фотографию и ничего не нашла, на обратной стороне отсутствовала надпись.

– Вы знаете, кто это? – спросила я, показывая фотографию Финну.

– Понятия не имею. А там сзади ничего не написано?

Я покачала головой.

– Нет.

Мой взгляд упал на фотографию молодого солдата. Я взяла ее в руки, размышляя о том, что кроется за загадочным выражением этих больших красивых глаз.

– Кто бы это мог быть? – задумчиво спросил Финн.

– Думаю, это и есть тот самый единственный человек, которого любила Хелена. Она мне сказала, что его звали Гюнтер Рихтер. Именно это имя написано на обратной стороне фотографии.

Он взял фотографию в руки и перевернул, чтобы прочитать надпись, а потом снова внимательно посмотрел на изображенного на ней человека.

– Хелена правда сказала, что это единственная любовь в ее жизни?

Я кивнула.

– Она сказала, что они собирались пожениться после войны, но он за ней так и не вернулся.

Он поднял фотографию, чтобы я могла ее видеть.

– А вы уверены, что это именно тот самый человек?

– Не могу сказать наверняка. Это лишь мое предположение.

Финн как-то странно посмотрел на меня, словно я сказала ему, что небо и земля перевернулись.

– Вас что-то смущает? – спросила я.

– А разве вы не узнаете эту форму?

Я покачала головой, тщетно пытаясь не выглядеть такой невежественной, какой себя чувствовала.

– Это же немецкая военная форма времен Второй мировой войны. – Он помолчал немного, чтобы я могла осознать его слова. – Значит, если ваше предположение верно, моя тетя была влюблена в немецкого офицера.